|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Феерическая авантюра Валерия Храмова © 2016 Койот на плато Снейк-Ривер Вечер опускался на плато.
Я позвал Дика, возившегося с лошадьми, чтобы он помог мне с ужином. Зоркий глаз Истэки и его твердые руки еще ни разу нас не подводили, вот и сегодня он вернулся, держа в руках тушку зайца, которого я уже собирался освежевать. Истэка — наш доблестный охотник — смотрел на меня с любопытством. Мы, белые, как он любил повторять, делаем все грубо, будто не умеючи, вот и сейчас лукавый огонек зажегся в его глазах — он явно намеревался снова обвинить меня в неуклюжести, будто бы я еще более желторотый птенец, чем Дик, и не делал этого постоянно, когда странствовал.
— Сходи за водой, Дик! — крикнул я парню, — там, дальше, более пологий спуск. Не свались в реку!
— Оттуда несложно достать, — хмыкнул индеец, — а новый котелок здесь — сложно.
Истэка говорил хорошо, но со странным тягучим акцентом, неизменно потешавшим городских. Я за те сто раз, что он успел встретиться в моей жизни, уже давно к нему привык. Истэка был истинным человеком мира: белые, даже самые горячие головы, у которых рука уже приросла к висящему на поясе стволу, одаривали его лишь презрительными взглядами, да и чужие племена, враждебные ко всему в этом мире, обычно его не трогали. И даже если кто-нибудь утверждал, что видел, как Истэку подстрелили, то индеец все равно возвращался через полгода невредимым, иногда со сдержанной улыбкой бормоча о том, как жил в горах и лечился хвоей, мхом и совиным пометом. Судя по рассказам о нем, он прошел уже всю Америку вдоль и поперек, и успел понаделать столько добра, что многим и не снилось. Сам он никогда не говорил, где его родина, но мне всегда казалось, что он из Не-персе, слишком уж тепло он вспоминал горы и леса, раскинувшиеся в Айдахо и Орегоне. Что ж, я и сам не могу забыть их холодной, сдержанной красоты.
Мы же с Диком были людьми совершенно непримечательными. Небольшая деревенька, где я родился, сгорела дотла, — долго еще ходили слухи, что это сделали индейцы. Мне было лет десять, когда это случилось, и меня вместе с еще двумя мальчишками отправили к скупщику, где мы жили едва ли лучше рабов. Желание получить дешевый труд под предлогом добродетели возникало в его жизни повсеместно и намертво въелось в привычный уклад дел. Годы, проведенные под его крышей, закалили дух, избороздили душу шрамами и отобрали все силы. В конце концов я уже не мог ненавидеть индейцев, разрушивших мой дом, не мог ненавидеть скупщика и подобных ему, как я не мог ненавидеть ветер, разогнавший пламя по домам в ту ночь, и реку, текшую слишком далеко, потому что в итоге мне бы пришлось ненавидеть весь род людской. Я решил сберечь эти силы для вещей поважнее.
И сейчас, спустя годы моих скитаний то с ковбоями, то с бродячим цирком, я превратился в проходимца, от которого так и веет неуемной бандитской прытью. Верно, и рыжая борода, выдававшая во мне ирландца, и глаза, насмехающиеся, даже если сам я грустен, ничуть не привлекали, а заскорузлые пальцы и потрепанная одежда и вовсе не добавляли мне лоска. И будь я на месте Дика, которого я подобрал, как собаку, я бы еще подумал, идти ли с таким откровенным разбойником хоть в другой штат, хоть за золотом, хоть в тартары, и чем любые авантюры обычно кончаются у таких, как я.
Вскоре Дик забрался на плато с целым котелком воды, который мы водрузили на огонь. Голод уже давно дал о себе знать. Мы скакали весь день, и у всех свело животы еще когда мы достигли плато, но только после того, как индеец выбрал, где нам лучше остановиться на ночь, мы слезли с лошадей и расчехлили сумки с припасами, которых было уже совсем немного.
— Я слышал от Дэвидсона, что ты спас детей Чероки, — Дик многозначительно посмотрел на индейца, явно ожидая разъяснений.
— Спас, — просто ответил он.
— Что там случилось?
— Поблизости было селение белых людей. Они враждовали. Охотники не могли поделить угодья. И белые люди задумали месть. Одни отвлекли сильных воинов, увели их на север. Другие пришли в племя и забрали детей.
— И как же ты справился?
— Перехитрил белых людей.
— Как?
— Леса... и горы, — задумчиво произнес индеец, — и вода. Я хорошо знаю те места.
— Я не понимаю тебя. — пробормотал Дик, но взгляд индейца стал таким отрешенным, что спросить его еще о чем-нибудь Дик не решился.
Плато погрузилось в сумерки, лишь где-то вдалеке, за горами, на небе еще виднелись желтые пятна, мерно тающие в синеве. Ветер тут же сделался злым и холодным и искусал наши руки и шеи, пока мы возились с тюками. Дика я отправил спать, пообещав разбудить на рассвете стеречь дотлевающие угли, пока солнце не прогонит ночную зябь, и ветер не утихнет, как это обычно бывает к утру.
Мы же с индейцем остались сидеть у костра и смотреть на ритуальный танец языков пламени. Тени причудливо двигались, и скуластое лицо индейца казалось еще острее. Он подбросил в костер сухих веток и, задумавшись о чем-то своем, принялся теребить бусины, вплетенные в пряди волос.
Мысленно я тоже был далеко от плато. Путь наш лежал в Аризону. Не так давно, где-то месяц назад, я купил у француза карту, которая, как он утверждал, была совершенно подлинной, и даже гадалка-эскимоска подтвердила это. Будто бы карта эта была нарисована еще мексиканцами, которые первыми отправились покорять те таинственные горы. На ней был начертан проход к золоту Голландца, который трепетно охранял свое сокровище. Неудача преследовала каждого, кто отваживался проделать этот путь — слишком уж туманны были указания к логову старателя, но сделка состоялась, стоило мне увидеть Истэку на другом конце улицы. Я был уверен, что помимо самого Голландца, только таким, как этот индеец, и под силу найти проход к этой золотой жиле, так манившей своими недрами людей со всей Америки.
Индеец пошевелил угли в костре и поднял голову.
— И все же... Зачем вам столько золота? Что вы задумали с ним сделать?
— Да все, что угодно, — рассмеялся я. — Это же билет в высший свет. Вложусь в дело. Может, открою лавку в городе побогаче или салун. А если удача улыбнется нам во всю ширь своего рта, то даже куплю плантацию и рабов где-нибудь в Луизиане.
Я довольно осклабился, воображая, как дети мавританского юга собирают хлопок на огромном поле, от края до края принадлежащем лишь мне одному.
— Рабов?..
— Ну да, — я пожал плечами. — А Дику всего шестнадцать. Может, ему еще удастся получить образование. Будет служить в большом доме, в чистоте и порядке.
— Как раб?
— Черт бы тебя!.. Рабы там слуги. А Дик, скажем, будет юристом. Или врачом. На плантациях нужны врачи, знаешь ли. Он... — я махнул рукой в его сторону, — он смышленый малый. А тебе? Зачем тебе золото, Иси?
Индеец как-то странно посмотрел на меня, вздрогнул и засмеялся:
— Как ты меня назвал?
— Мне твое имя до сих пор язык ломает, — признался я, — тут уж решил сократить.
— Вот так в одну ночь пес стал оленем, — насмешливо произнес Истэка и, видя мое недоумение, добавил, — Иси — это олень.
— Я назвал тебя оленем? — хохотнул я, — ну и фокус!
Откуда-то издалека доносились птичьи крики. Истэка с какой-то смутной тревогой посмотрел на горы, заслонявшие горизонт далеко позади нас.
— Что ты услышал?
— Только птиц, — покачал головой он. — Иди спать, белый человек Роберт. Я за всем тут пригляжу.
— Разбуди меня позже, — кивнул я. — Тебе тоже не помешает отдохнуть.
Я растянулся, уставившись на росчерки звезд. Где-то слева от меня пространство золотили языки пламени. Я повернулся на правый бок, и взгляд мой потерялся в сизой ночной дымке, бережно укрывающей землю и изгибы Снейк-Ривер. Далекие всплески воды убаюкивали. Через несколько минут Истэка, верно, решив, что я уже сплю, затянул тихую песню. Слов ее я не знал, для меня она была лишь набором звуков и ветром, вклинившим свой свист в повествование. Где-то на границе сна и яви мне показалось, что я слышу чужой голос, а не индейца, тонкий и высокий, но мысль эта растаяла в следующее же мгновение.
***
Я вздрогнул и открыл глаза. Небо было еще темным, и, что удивительно, совсем не было ветра, что обычно хозяйничал на равнинах до самого утра. В костре потрескивали сухие ветки. Пахло чем-то странным, верно, индеец бросил в костер пихтовых веток или трав, названия которых я не знал. Я встал, подошел к огню, сел напротив него и только после этого заметил маленькую тощую фигурку, сгорбившуюся рядом с ним.
— Эй, — позвал я, — Истэка?
— Спал бы ты, белый человек, и не знал бы беды, — пространно ответил индеец, не отрывая взгляд от огня. Лицо его посерело и заострилось, он сидел, сильно наклонившись вперед, будто высматривал что-то в самом центре танцующих языков пламени. Ребенок, сидевший рядом с ним, поднял голову, и я сумел разглядеть, что это девочка лет двенадцати, маленькая и худая, и с большими черными глазами. Кожа ее казалась неестественно бледной, бескровной, несмотря на то, что черты ее лица выдавали в ней чистокровную индианку.
— Эй, девочка! — позвал я, — откуда ты пришла?
— Это Ачери, — тихо произнес Истэка, чуть помедлив. — Она пришла с гор, пока ты спал.
— Зачем? — насторожился я. — Что ей нужно?
Вопрос мой остался без ответа. Индеец молчал, теребя волосы и вплетенные в них бусины. Девочка тоже устремила взгляд в огонь и смотрела на него так, будто впервые видела, как он лижет сухие ветки и превращает их в обугленные головешки.
Где-то вдалеке небо чуть посветлело. Близилось утро.
— Истэка, что нужно этой девчонке? Мы не возьмем ее с собой. Если она этого хочет, то пусть уходит!
— Ты совсем скоро узнаешь, что ей нужно, — вздохнул индеец, — слишком скоро.
— Черт тебя подери, что за игры ты тут устроил? — вспылил я. — Может, мне прямо сейчас разбудить Дика, и мы вместе добьемся от вас объяснений?
Индеец поднял голову, и во взгляде его я отчетливо увидел жалость. Это разозлило меня еще больше.
— Буди Дика, — бросил он и принялся тушить огонь. Девочка вопросительно посмотрела на него, но с места не двинулась.
Я плюнул и быстро подошел к Дику.
— Эй, парень, — затряс я его, — вставай, вставай. Что за чертовщина здесь происходит? Ну же, Дик, просыпайся.
Дик сонно моргнул и сел, непонимающе на меня посмотрев.
— Эй, видишь ту девчонку рядом с индейцем? — тихо спросил я.
— Это она сидит у пепелища? Вижу... Когда она пришла?
— Что-то здесь не чисто, — я на мгновение обернулся. — Вставай, Дик. И возьми пистолет. Скоро мы все выясним.
В два прыжка я оказался у своей сумки. Мой самый верный друг — старина вессон — послушно лег в руку. Я посмотрел на Дика. Тот уже был готов и ждал моей команды. Я кивнул ему, и мы пошли к индейцу и незваной гостье.
Белый плотный туман окружил нас кольцом. Я вдруг поймал себя на мысли, что не слышу ни лошадей, ни птиц, ни шепота Снейк-Ривер. Мороз пробежал у меня по спине, но руки мои были твердыми.
— Дьявол! — крикнул я индейцу. — Может, объяснишь, наконец, что здесь происходит, пока я не изрешетил вас к чертям собачьим?
Фигуры индейца и девочки вдруг показались мне нереальными. Я будто разглядывал фотокарточку, сделанную где-то посреди поля, скованного туманом. Индеец стоял, не шевелясь, и смотрел куда-то сквозь нас, а девочка и вовсе продолжала сидеть, уставившись на обгоревшие ветки. Вдруг она открыла рот и запела, и я понял, что это ее голос я услышал, прежде чем заснуть. Сначала высокий, как и у всех маленьких девочек, он становился все ниже и скрипучей, и спустя минуту и вовсе перестал походить на человеческий.
— Роб, что это? — испуганно произнес Дик, но я был не в силах ему ответить.
Пение прекратилось. Индеец вскинул голову, и взгляд его впервые за всю эту чертову ночь стал ясным, будто бы он прозрел, скинул с себя липкую сеть тумана.
— Бегите! — вдруг вскрикнул он, и в следующее же мгновение в землю воткнулась стрела, и настолько близко, что я не поверил глазам. В эту же минуту туман рассеялся, и я увидел, как яростное стремительное племя движется к нам с той стороны плато.
Мы бросились к лошадям. Дик еще возился с упряжью, когда я уже был в седле. Я крикнул на него, чтобы он бросил все здесь и что жизни наши дороже сухарей и пороха. Третья лошадь так и топталась в стороне, и я судорожно посмотрел на индейца. Он продолжал стоять рядом с пепелищем, но девчонка теперь злилась и шипела, била его руками, и когда мы с Диком, наконец-то, тронулись, она взвыла, словно дикий зверь.
— Истэка! — крикнул я, но времени на то, чтобы привести его в чувство, уже не оставалось. Мы спустились к реке сквозь заросли, отчаянно подгоняя лошадей. Быстрый поток холодной воды встретил нас громкими всплесками. По обе стороны реки лежали огромные скользкие камни. С трудом унимая дрожь в теле, мы перешли реку — рев позади нас неумолимо нарастал — и стоило нашим лошадям достигнуть того берега, как пространство вокруг нас испещрили стрелы, и дикий свист заложил уши. Я услышал крик Дика, полный боли, а в следующее мгновение одна из стрел вонзилась в мою лошадь, и она вздыбилась от боли и страха.
...Вода бежала, лизала холодные камни, ломала ветки разросшихся кустов. Я слетел с лошади и, поскользнувшись на камнях, ушел с головой под воду. Пальцы мои беспомощно хватались за мелкую речную гальку, мне все никак не удавалось встать и вскарабкаться на берег, где высокая трава могла стать моим спасением. Рев все нарастал, и стал уже просто невыносимым, когда я, наконец, смог зацепиться за траву. Я вылез и пополз вперед, стараясь двигаться как можно быстрее. Паника сбила мое дыхание, лишила твердости рук. Я уже ничего не слышал, и мне даже начало казаться, что племя осталось позади, как что-то тяжелое с силой ударило меня по затылку, и я провалился в темноту.
***
Шаги. Я услышал их раньше, чем открыл глаза и не увидел ничего, кроме зарослей высокой травы, на которой уже скопилась роса. Превозмогая слабость, я перевернулся на спину и увидел, как ко мне приближается Истэка с копьем наперевес. Мысль о том, что с легкой руки индейца мы стали потехой для целого племени, казалась мне правдивой как никогда. Пожалуй, раньше я и подумать не мог о таком, потому что и горести, и преломленный хлеб, что мы делили с ним вместе когда-то, убедили меня доверять ему. И сейчас я расплачивался за свою неосторожность.
— Где Дик? — крикнул я ему, желая, чтобы голос мой прозвучал грозно и жестко.
— Дика больше нет, — мягко ответил Истэка, — а тебя — почти нет.
— Я знаю, что ты хочешь сделать, — нервно рассмеялся я, — ну же, давай.
Приблизившись ко мне, индеец встал, и древко его копья мягко стукнулось о сырую землю.
— Что-то я не вижу, чтобы ты целился! — я с трудом поднял голову, стараясь смотреть ему прямо в глаза. — Ну же, Иси! Иси! — я зашелся смехом. — Оставь эти сантименты для других глупцов, благо, весь Дикий Запад кишит ими! Дика, я смотрю, ты не особенно пожалел. А я куда большая собака, чем Дик.
— Докажи мне, что это не так, — мягко ответил индеец. Он нагнулся и, схватив меня за куртку, одним резким движением поставил на ноги, будто тело мое было легким, как пух. Мне же было тяжело и голову повернуть, не то что устоять на ногах. Я уже готов был полететь обратно в траву, но индеец крепко схватил меня за руку.
— Слабость лишь обман. Ты должен быть сильным.
Я поднял голову. Он был облачен в накидку из шкуры койота — нос зверя смотрел куда-то вверх — которую я никогда прежде не видел. Позади него плотной завесой стелился туман, отрезая путь к отступлению.
— Истэка, черт возьми, что произошло? — выдохнул я, вдруг осознав, что не могу держать на него злость, как бы мне ни хотелось.
— Ночью с гор пришел Ачери. Это злой дух, он приносит болезнь и смерть всем, кто увидит его и услышит его песню. Я просил его уйти. Я просил огонь помочь мне прогнать его. Но ты проснулся. А потом и Дик. И вы услышали песню. Ачери привел за собой племя.
— Будь все так, как ты говоришь, мы все втроем уже кормили бы рыб где-нибудь на отмели Снейк-Ривер, — горько усмехнулся я, — а мы стоим здесь с тобой и лясы точим.
— Дик мертв. Ты почти мертв.
— Зато ты живее всех живых, я смотрю...
— Слушай меня внимательно, белый человек Роберт, — нахмурился Истэка, — у тебя сейчас только один путь, ты должен его пройти и вернуться к жизни или распрощаться с ней.
— Что ты от меня хочешь? — я недоверчиво покачал головой.
Вместо ответа он повел меня сквозь туман. Я же с удивлением обнаружил, что тело мое и впрямь стало легче, податливей. Вскоре клубы тумана окончательно рассеялись, и я понял, что мы стоим на берегу реки, быстрой и глубокой, чуть сверкающей под скупым утренним солнцем. Истэка махнул рукой, и я увидел каноэ, спрятанное в густой высокой траве. Лежащее в нем весло показалось мне ужасно маленьким и совершенно бесполезным.
— Эта река течет как текла твоя жизнь. Ты сядешь в каноэ и спустишься по ней. И пока ты будешь плыть, ты должен вспомнить то, что способно тебя спасти. Поведай этой реке, почему ты должен жить, что хорошего ты успел сделать. А если ты не найдешь такое воспоминание, конец тебе, белый человек Роберт.
Усмешка искривила мой рот. Я хотел уже было рассмеяться и плюнуть ему в лицо, коротко и ясно показав, как сильно я нуждаюсь в глупых индейских сказках после нападения целого племени, гибели Дика и провала такой грандиозной операции. Но я замер в растерянности, стоило мне посмотреть ему в глаза. Теперь они не были человеческими.
Это были глаза дикого зверя.
Оттуда, из бездны зрачков индейца на меня смотрел дикий степной койот, и взгляд этот был холодным и ясным.
И я понял, что выбора у меня и впрямь уже не осталось.
Индеец помог мне спустить каноэ на воду. Стремительный поток, жаждущий меня поглотить, сделать частью себя несся вперед. Я завороженно смотрел, как вода вокруг нас мерцает и пенится.
— Люди любят говорить, что судьба человека только ему и принадлежит. Твоя судьба в твоих руках. Упустишь ее, и все будет кончено.
Кто бы мог подумать, что поиски золота обернутся для меня таким испытанием. Пускаясь в одну авантюру — туда, в Аризону, чтобы перехитрить самого Голландца — я попал в совершенно другую, и теперь стоял на пороге своей самой важной игры. Нервная улыбка исказила мой рот.
Индеец в знак прощания положил мне руку на плечо, одарил меня задумчивым взглядом и побрел к берегу, опираясь копьем о камни. Я коротко кивнул ему вслед и взобрался на каноэ.
И тут же река понесла меня вперед на своем мерцающем хребте.
Вода бежала, я мчался, то и дело налетая на камни. Река неумолимо кружила меня и вертела, и думать о чем-то, кроме этого, было невозможно. Вот она, моя жизнь со всеми ее перипетиями — долгий, извилистый путь с каменно-острым позвоночником невзгод. Холодные капли летели в лицо, эта вода была странной на вкус. Краем глаза я вдруг увидел, что кто-то наблюдает за мной, и только я повернул голову, как лодка моя с ужасным скрежетом налетела на очередной камень, чуть высившийся над водой.
Генри бросил лишь злобный взгляд, когда я кинул ему поводья. Пламя недавно заняло этот дом, и еще был шанс кого-нибудь спасти. Я ринулся внутрь, не раздумывая...
Мы вообще не должны были тут останавливаться. Мы с Генри вот уже два месяца колесили по стране, обеспечивая себе жизнь мелкими грабежами — на что-то крупное и стоящее мы пойти не решались. И нам бы уехать подальше от чужих бед, но отчаянный крик женщины заставил меня повернуть лошадь и устремиться вниз по улице, стать живым ответом на этот зов.
Генри боялся огня.
Не того, что захватывает головку спички, не того, который приструнен восковой свечей или уличным фонарём. Но он каждый раз испуганно вздрагивал, стоило как следует разгореться огню в камине или тому огню, который мы разжигали холодными ночами в пустынях. Я помню, что сделал огонь с нашей деревней в ту ночь, его дом сложился как карточный домик, черный, обглоданный пламенем, и так же унесший жизни его родных.
В доме Малькома камины топил только я.
Я кричал, что есть сил, надеясь услышать ответ и добраться до ребенка быстрее огня. Треск и шипение заглушали все вокруг, и я кинулся наверх, ведомый лишь своей интуицией. Это был красивый дом. Ковры, дорогое дерево, статуэтки, картины... Красота чужда огню. Его сила в раскаленном черном цвете — единственное, что остается после его пиршества.
Я нашел ее в ванной, грязную и ревущую. И успел до того, как путь назад был отрезан обрушившимся потолком.
Ее мать бросилась к нам, стоило переступить порог. Она готова была расцеловать нас обоих, но взгляд у меня был безумным. Она лишь залилась слезами, что-то бормоча, не в силах как следует меня отблагодарить. Но это не имело уже никакого значения.
Генри смотрел на меня так, словно я горю — мелкая дрожь охватила его, и он с трудом стоял. Словно я вынес оттуда один из красных цветов и протягивал ему, а он просто не мог отшатнуться — настолько тело отказывалось слушаться — и потому начал гореть вместе со мной.
Берни, вот кого он во мне увидел, когда я вышел из дома. Соседского плотника, высокого и худого, который так же вытащил Генри из горящего дома, когда сам он был едва ли старше спасенной девочки. За те минуты, пока я был внутри, весь тот день пролетел у него перед глазами. И он стоял и смотрел на меня с нескрываемым ужасом.
Я похлопал его по плечу и забрал поводья. Уже через час мы были вдали от города, гнали лошадей, а он все никак не мог прийти в себя.
Да, я тоже спасал. Рисковал своей шкурой ради других. Зачастую, увы, не думая о последствиях. Но вода не вняла мне, поток... рассердился словно, не давая мне и секунды на передышку.
Он спал в соседней комнате — мы отчетливо слышали его храп. Мы стояли, склонившись над письменным столом — там, в ящике, Мальком — наш «опекун» — хранил бумаги, а теперь там еще лежали и деньги с последней сделки. Генри выжидающе посмотрел на меня, призывая к действию. Я присел на корточки, рассматривая замочную скважину. Скупой лунный свет был моим единственным помощником. Я засунул туда шпильку и после пары тихих щелчков замок поддался, и мы аккуратно выдвинули ящик. Даже в темноте я видел, как заблестели у Генри глаза при виде пачки купюр. Я же не чувствовал такого куража. Мне было не страшно обокрасть Малькома, но я отчаянно не хотел е г о денег. Я уже собирался отговорить Генри брать их, как он приложил палец к губам, призывая меня молчать. На моих глазах денег у Малькома становилось все меньше и меньше. Генри ловко разложил пачки по карманам, и, увидев мое недовольное лицо, только усмехнулся.
— Не нужны нам деньги этого урода, сами справимся, — буркнул я.
— Брось, Роб, еще как нужны, — Генри облизнул пересохшие губы, — долго ли мы протянем своими силами?
— Для меня главное, что, когда он очухается, мы будем уже далеко, — выплюнул я. — Побыстрее, Генри. Мне все здесь осточертело. Я в жизни ни одно место не хотел так покинуть, как этот дом.
Генри кивнул мне в ответ, и вскоре мы, несмотря на поклажу в руках, без единого звука вышли из дома и, пробравшись к забору, перелезли через него и скрылись в зарослях.
На душе в ту ночь было легко как никогда.
Теперь же меня трясло так, что я едва удерживался в своем суденышке. С трудом успевая отталкиваться от острых камней, о которые моя лодка разбилась бы в мгновение ока, я мчался вперед. Мои руки, казалось, приросли к веслу, которым я работал изо всех сил. Расслабляться явно было рано — поток силился выбить меня из моего хрупкого суденышка и разорвать в клочья, упиваясь моей неудачей как кровью побежденного врага.
До конца пути было еще так много...
Мы нагнали их в пути. Маленькая девочка и старуха — легкая добыча. Нужно, наверное, совсем отчаяться, чтобы решиться на такую поездку. Что ж, я хотел, чтобы у Дика, наконец, перестали дрожать руки, когда мы решаем вопрос с деньгами, едой и патронами. Мы окружили их с громким улюлюканьем, зло смеялись, выставляя пушки напоказ. Девчонка вся сжалась, а старуха, хоть и была напугана, держалась прямо и гордо, одаривая нас ненавидящими взглядами.
— У нас ничего нет, — сухо произнесла она, когда Дик подъехал поближе. — Пропустите нас.
— Ну, миссис как-вас-там, — засмеялся я, — вам до ближайшего города больше дня пути. Хотите сказать, что ничем не запаслись?
Она промолчала.
— Эй, Дик, давай, — я махнул рукой, — посмотри-ка, что они с собой везут.
Тряпки. Несколько пузырьков с лекарствами. И несколько черствых сухарей...
Я присвистнул.
— Знаете, до ближайшего города еще ехать и ехать. Вы ребенка собрались голодом уморить?
Девочка испуганно пискнула, а женщина продолжала молчать, но уже не буравила меня взглядом, а смотрела куда-то в сторону, видимо, изо всех сил стараясь не думать о том, почему они не успели запастись.
Ветер поднялся. Я смотрел, как Дик мнется в нерешительности, не понимая, что ему нужно делать. В отработанном сценарии были стрельба, угрозы и кулаки. Но что из этого имело здесь смысл?
Рука сама потянулась к котомке. Я подъехал к девочке и сунул ей в руки две кукурузных лепешки, после чего мы с Диком резко вдарили по лошадям и устремились вперед, не оглядываясь. Если слова благодарности и были сказаны тогда, то ветер их унес.
Поток рычал. Пенился. Плевался. Я боялся из-за брызгов, летящих во все стороны, не увидеть очередную каменную глыбу, притаившуюся в воде и способную меня погубить. Рано, рано мне было сдаваться. Еще не все, нет...
— Стив! Стив! — Огромный мужчина с черной, как смоль, бородой с силой поставил кружку на стол, — Тащи сюда свою задницу, ублюдок! То, что в твоем пистолете есть патроны, еще не значит, что ты умеешь стрелять.
Я затянулся. Здесь курили почти все, и сквозь сизый дым было уже не видать, что творилось в дальнем конце салуна. К нам приближался парень, худой и высокий, с длинными руками, больше походившими на ветки. Он робко сел напротив Роджерса и бросил в мою сторону негодующий взгляд.
— Смотри мне, — Роджерс крутанул кружку, — Ввяжешься в драку, подмоги не жди.
— А как же ваш знаменитый девиз? — буркнул Стив, — Все члены банды — братья, и все такое.
— А ты теперь не в моей банде, — великан посмотрел на меня, и я кивнул в ответ, — Что еще должно пойти наперекосяк из-за такого бестолкового паршивца, как ты? Верно, Стив, ничего!
Стив встал, гневно дыша. Я усмехнулся, проводя по зубам краем трубки. Отличная трубка, между прочим, выменянная у индейцев на пару безделушек и сахар. И табак в ней сегодня отменный, дым так и щекочет нёбо пряной горечью.
— Это все ты! — вдруг взвыл Стив и бросился на меня. Мы повалились на землю и, прежде чем скрутить его, я все же пропустил несколько ударов, и теперь кровь тонкой струйкой бежала у меня по щеке. Стив пыхтел и барахтался, но шансов вырваться у него не было.
— Что это, Стив? — Роджерс наклонился и вытащил у него из кармана часы на золотой цепочке, — когда это ты успел так разбогатеть?
В ответ он лишь пробормотал что-то неясное.
— Узнаешь вещицу? — Роджерс покрутил часы у меня перед носом.
— Это часы Генри, — почти сразу ответил я, — Я бы и в бреду их узнал.
— Уверен?
Я был уверен. И форма, и гравировка, и длинная царапина на корпусе, чуть блеснувшая на свету. Я столько раз видел их у него в руках, что просто не мог ошибиться.
Я кивнул Роджерсу, и тот нахмурился.
— Что-то я не припомню, чтобы Генри отдавал тебе свои часы, а, Стив?
— Он отдал... на время... — прохрипел Стив, — Я должен вернуть... при встрече.
— Быть не может, — выплюнул я, — Это же его первое дело. Помнишь, Роджерс? Да он с ними не расставался ни на минуту.
— Подержи-ка его еще немного, Роб, — Роджерс сжал часы в своем огромном кулаке, — Я пойду крикну Бэна.
Следующим же утром Стив, связанный, сидел у огромных валунов. Всюду, куда ни глянь, простирались пустынные дикие прерии, и я мог поклясться, что на много миль вокруг не было никого, кроме нас.
— Видит бог, Стив, — Роджерс пнул небольшой камень, и тот ударился о ботинок пленника, — Я хотел тебя вышвырнуть, и только. Я думал «Стив ужасный стрелок и плохо скачет на лошади. Зачем мне Стив? Он всегда был обузой». Жаль, что сейчас я так уже не думаю.
— Нет, нет, — сил у того почти не осталось, и он лишь жалко бормотал, — Я взял на время... Генри сам дал...
— Был бы ты только ужасным стрелком и плохим наездником, — Роджерс покачал головой, — Но крысятничать... У своих, Стив!
Моя лошадь вдруг задергалась, словно испугалась чего-то.
— Я не... я не... — повторял он, свесив голову.
— Генри с нами сейчас нет, — Роджерс смерил меня задумчивым взглядом, — Но вы же как братья, верно, Роб?
— Родились в одной деревушке, — кивнул я, — и потом вместе пахали у этой скотины Малькома. Да, Генри мне брат.
— Тогда достань пистолет и ответь за брата — громыхнул Роджерс, и сзади тут же послышались одобрительные выкрики.
Выскользнув из кобуры, вессон привычно лег мне в руку.
Стив заплакал.
Роджерс нетерпеливо похлопал свою лошадь по боку, та фыркнула в ответ.
Старина вессон чуть холодил ладонь.
Я прицелился, вскинул голову, выдохнул, и в следующее мгновение резкий глухой звук распугал всех птиц в округе, и они взвились в воздух, отчаянно голося.
Быстрее, быстрее, быстрее!
Я боялся, что еще немного, и совсем перестану что-либо различать в брызгах и блеске струящихся вод, все ускорявший свой бег. Мысли сплелись воедино, в искрящийся поток, и я становился нагим, совершенно беззащитным, ведь еще немного, и самый сурой судья вынесет мой приговор...
Звездная-звездная ночь раскинулась над долиной. Истэка сидел, запрокинув голову, вот уже около получаса, и я уже не сомневался в том, что он позабыл и обо мне, и о том, что мы рыбачим, и о других парнях, занимавшихся ночлегом. Взгляд его безнадежно потерялся в ночном небе, и покуда удочки наши дергались лишь от порывов ветра, мне не хотелось его тревожить. Однако вскоре он сам опустил голову и, одарив меня туманным взглядом, сладко вздохнул и произнес:
— Я говорил со звездами.
Я ответил ему ехидной улыбкой, но индеец и глазом не моргнул.
— Человек может срубить деревья, нарушить ход рек, но мудрые звезды ему не подвластны.
— Что, стало тесновато под куполом после прихода испанцев? — ухмыльнулся я, чуть злее, чем хотелось бы.
Теперь уже Истэка ответил мне молчанием.
Я поежился, осознав, что произнес. Скажи я это любому другому индейцу, бьюсь об заклад, у меня появился бы новый повод для гордости, и я бы еще долго со смехом вспоминал, как у того вытянулось лицо, как оно побагровело от злости, и я, возможно, долго бы еще хохотал, вспоминая, как он осыпал меня проклятьями, и как при этом дергались его руки — точь-в-точь ветряная мельница.
Но сейчас меня бы это не позабавило. Истэка был другим. Настолько другим, что порой я переставал воспринимать его как человека, и уж тем более как враждебного краснокожего из племени с очередным дурацким названием.
Он сидел и разглядывал рябь на поверхности воды, а когда вскинул голову и посмотрел на меня, то мне показалось, что это небо, то самое звездное небо смотрит на меня через черноту его глаз.
— Посмотри наверх, — почти беззвучно произнес он. — Поговори с ними.
Я поскреб щетину, чуть усмехнувшись. Несмотря на расположенность к Истэке, длившуюся вот уже столько лет, я был все еще очень далек от всех этих шаманских фокусов и придумок, где трагедия, смешанная с фарсом, обличалась в непостижимое таинство. Но все это, пожалуй, больше относилось к другим, таким непохожим на Истэку индейцам... Он же оставался спокойным, как скала, и умиротворенным, будто бы и не слышал моей грубой шутки.
— Ну же, — снова произнес он, — они ждут.
И я, повинуясь, запрокинул голову.
В меня впились тысячи мерцающих глаз, сначала они пронзили меня своим светом, а потом они будто начали двигаться... Я замер, пытаясь охватить взглядом их танец и линии их движений, но вдруг удочка у меня в руках неистово задергалась, и я резко вернулся обратно, в привычный мир, где все осязаемо, и на крючок только что попала большая рыбина. Не могли же мы остаться без ужина, а?
В ту ночь ни Истэка, ни я больше не смотрели на звезды, будто знали, что нам не ответят...
Тррррамс!
Это весло. Оно треснуло и разлетелось в щепки при встрече со следующим же камнем. Я не представлял, как теперь буду управляться, я чуть не вылетел из лодки, когда лишился его. Поток пенился, рычал, становился злее. Видно, то, что я вынул из глубин своей памяти, не пришлось ему по вкусу.
Камень, на который я несся теперь, чуть поблескивал, ловя солнечный свет. Я неумолимо приближался к нему, не имея ни одной идеи о том, как избежать столкновения. Ни единой...
Мне бы хотелось, чтобы она рассмеялась, как в тот вечер, когда мы застряли в горах, и чтобы ее смех, звонкий и серебристый, нарушил эту невыносимую паузу. Тогда вдоволь я не мог насладиться лишь чувством взаимности, потому что, как и в той поездке, и несколько лет назад она выбрала Генри. Она крутилась вокруг него весь вечер, пытаясь вплести в его отросшие волосы несколько деревянных бусин, а он лишь смущенно отмахивался, и движения его, утяжеленные ромом, казались глупыми и неуклюжими. Ее забавило то, что он боится огня, и даже в холодные ночи старается отсесть подальше. Она шептала ему: «Я твой огонь» на ломаном английском, как и все индианки, а он от этих слов вздрагивал, робел. В такие вечера я как мальчишка ждал, что она вдруг в шутку обидится и прижмется ко мне, наиграно повторяя, что он боится пламени ее сердца. Но я так и не был этого удостоен. А сейчас, стоя на пригорке, побелевшем за ночь от первого снега, я и вовсе не ждал от нее слов. Она смотрела на меня холодно, как победитель смотрит на побежденного, но без упрека или жалости, прекрасно осознавая, что я целиком нахожусь в ее безраздельной власти. Я не знал, как рот мой посмел выпустить все, что ей только что довелось услышать, — и о Генри, и о том городе, куда они решили отправиться без меня, и о том, что ее переливистый смех будет преследовать меня до конца жизни. Она не была потрясена, не была в ужасе, но, казалось, черты ее лица были скованны холодной яростью. И когда она влезла на лошадь и направила ее в гору, боль, щемящая сердце, вдруг уступила место негодованию и злости. Одно легкое движение к кобуре — я готов был пойти на что угодно, лишь бы остановить ее и заставить принять мои слова, заставить ее жить или умереть с ними. Все, что угодно...
Я целился в нее. Что-то внутри меня истошно вопило, что только так я освобожусь от ее чар, а Генри... Генри мой брат, и никакая женщина не встанет между нами. Капелька пота катилась по щеке — где-то внутри будто затопили печь, и сильный жар разливался по телу. Она была еще слишком близко, чтобы промахнуться. Вессон казался удивительно тяжелым. Я поднял руку и прицелился, наблюдая, как лошадь одолевает каменистые пороги. И выстрелил. Но не в нее. Потому что понял, что скорее сам бы умер, чем ее убил...
Пуля, быстрая и точная, попала в лошадь, и та испуганно заржала и вздыбилась, сбросив наездницу. И она упала, неловко, головой вниз, и этот хруст — тихий щелчок — с которым сломалась ее шея, был для меня громом, эхом отдававшимся в голове еще не один год...
Нужно ли говорить, что во мне почти не осталось сил? Дыхание давно сбилось, ноги онемели, а руки налились свинцом. Я устал. Я устал плыть и дрожать, видя впереди камни, каждый из которых мог меня погубить, и тот, большой и черный — верно, цвет моей смерти — приближался с неумолимой скоростью. Я устал бороздить прошлое, и то, за что я не переставал себя корить, и что до конца жизни не даст мне покоя. Мне уже хотелось плюнуть, выпрыгнуть из каноэ, даже если поток разорвет меня, попытаться добраться до берега, и будь что будет, но...
Кем же я тогда буду, если сдамся?
Я впервые видел здесь столько снега. И все же, даже если ураган сотрет это место с лица земли, ноги все равно вынесут меня к ее могиле, где я припаду к земле. И вот, пробираясь через сугробы, вскоре я уже увидел и ту высокую сосну, и каменную гряду, служившую ей памятником. И снова сжалось что-то там, в груди, не давая сделать вдох. Шершавые камни, к которым я не мог не прикоснуться, и холодная земля, покрытая снежной шапкой, к которой я не мог не припасть...
Вдруг вода замедлила свой бег, а через несколько мгновений и вовсе остановилась. Я в удивлении оглянулся и понял, что замерла не только река, а вообще все вокруг, и не было ни ветра, и шороха травы. Я вылез из каноэ — думал, вода скроет меня с головой, но она доходила лишь до пояса. Мое отражение было странным, и я не сразу понял, что на плечах у меня лежит снег. Я вздрогнул и устало рассмеялся.
И в следующее же мгновение туман поглотил очертания берегов, и стоило мне вздохнуть, как я понял, что стою посреди Снейк-Ривер, и быстрый поток так и норовит сбить меня с ног.
Вскоре я уже был на берегу. Дика найти было не сложно — он лежал совсем рядом с водой, еще немного, и поток начал бы уносить кровь, все еще сочившуюся из его разбитой головы. Мне предстояло оплакать и похоронить его, и сделать это нужно было как можно быстрее, пока запах крови не привлек какого-нибудь хищника покрупнее.
Ветер пел серенаду, я чувствовал, это была нежная песня. Каждый из нас хранит в своем сердце что-то прекрасное. Сегодня оно спасло мне жизнь.
Где-то за кустами по ту сторону реки мелькнула тень, и мне даже показалось, что я разглядел рыжий хвост, задержавшийся лишь на мгновение, прежде чем скрыться в высокой траве.
Солнце поднималось над плато, смеясь золотило реку, пробивалось блестящими нитями сквозь ветки. Где-то позади я услышал фырканье и, оглянувшись, увидел лошадей, мирно щиплющих траву. К боку одной из них был привязан походный тюк, который — я был в этом уверен! — так и оставался лежать на земле в эту злосчастную ночь.
Вдруг потянуло чем-то странным, отдаленно похожим на запах пихтовых веток.
Верно, в следующий раз, когда встречусь с Истэкой, и где бы эта встреча ни состоялось, я знаю, мне будет, что ему рассказать.
Валерия Храмова © 2016
Обсудить на форуме |
|
