|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Феерическая авантюра Алексей Бородкин © 2016 Буфф Предупреждение: Автор рассчитывает на наличие у читателей некоторого воображения. Лицам, не обладающим этим качеством, чтение рассказа противопоказано.
«О, великая русская дорога! Сколько о ней сказано, а сколько ещё предстоит сказать! Ты посмотри на эту грязь. Посмотри, как она блистает, сколько оттенков она имеет! Тысячи! Тысячи оттенков чёрного. Куда там французикам с их оттенками серого. Они просто дети супротив нас. А сколько лотосов произросло из нашей грязи? Из этой дороги? Ты знаешь, мой мальчик, что Пушкин написал своего «Медного всадника» в пути. Он ехал их Харькова в Петербург... кажется... или это было не в Харькове?.. Неважно. А Гоголь? Большая часть «Мёртвых душ» была написана на коленях, на маленьком дорожном чемоданчике, покуда бричка плелась из Ростова в Новгород... по этой самой дороге, быть может, по которой мы сейчас идём. Да-да, вообрази себе. Оставшуюся, незначительную часть, Гоголь дописывал трактирах и на постоялых дворах... кои также являются частью дорожного тракта...»
Так рассуждал пожилой человек, в затёртом линялом пиджаке и стоптанных ботинках. Рядом с линялым господином шагал парень лет осемнадцати. Одет он был тоже паршиво, однако блеск во взгляде, румянец на щеках и улыбка на губах скрывали эту потрёпанность, как скрывает милый розовый цвет острые колючки шиповника.
Линялый подумал, что жрать (простим ему это грубое слово, навеянное долгой дорогой) хочется немилосердно, и в тот же миг, будто в подтверждение этих мыслей, в желудке его молодого спутника громко заурчало.
— Неплохо бы перекусить.
— Неплохо.
— Мои кишки показывают друг другу фиги.
— Мои внутренности культурнее твоих, но и они не испытывают оптимизма.
Путники перешли через неширокую реку (по деревянному мосту), миновали тополиную посадку и двинулись по меже, что разделяла два запаханных поля. Они устремились к лугу, за которым виднелся бор.
Молодой человек вдруг вскинул палку (на которой он нёс котомку), прицелился и сказал «пух!», имитируя выстрел. Для правдоподобности он дернул «ружьём», будто удерживая отдачу.
В вышине пискнула сойка и камнем рухнула к ногам путников.
— Зачем ты это сделал? — озадаченно спросил старик.
Молодой посмотрел на палку (не веря своей удаче), на сойку, перевёл взгляд на своего спутника.
— Я хотел пошутить!
— Ах, Лука, Лука! — пожилой вздохнул. — Ты молод и это многое извиняет, однако в твоём возрасте уже пора понимать, что хорошая шутка убивает сильнее пули. Она бьёт дальше и точнее, стены и кривые переулки для неё не помеха. — Оба склонились над поверженной птицей. — Ладно бы ты подстрелил утку или гуся... — старик причмокнул, — это было бы совсем другое дело. В Задонске, на выселках, жила одна вдова, она великолепно готовила гусей... в качестве начинки пользовала антоновские яблоки вперемешку с гречневой крупой. А главное в этом деле...
Что же считается главным в приготовлении гуся, линялый не успел поведать. Навстречу путникам неслась босоногая девка, сверкая пятками. От быстрого бега платок её сбился, волосы метались над головой, как змеи мадам Горгоны. «Нельзя! Нельзя!» — кричала девица, размахивая руками.
Отдышавшись, девушка сообщила, что это (речка, запашка, луга и бор) — имение её барина. Барин категорически не любит цыган, и вообще:
— Всяких таких бродячих, — девица критически осмотрела путников. — Сказывал передать, что даёт вам полчаса, чтобы уйтить.
— Так и сказал? — уточнил молодой.
— Не-а! — девица хитро подмигнула. — Сказал вот как: «Если эти засранцы не уберутся сию же секунду, я спущу собак! Всю свору вместе с Лютым! А после опробую на точность новую аглицкую винтовку!» Вот как он сказал.
Пожилой почесал в затылке: — Твоя версия несколько гуманнее.
Подумав, попросил передать, что они немедленно покинут имение барина...
— Как его фамилия?
— Граф Разбежимский-Черномазов.
— Мы немедленно покинем владения этого замечательного человека, — пауза, — или этих двух господ. Лишь только отобедаем воон на том лужку. От этих замечательных видов у меня аппетит разыгрался. Доложи графу, что его обеспокоили Щепкин, Ганнибал Иванович, это я, — пожилой поклонился, — и его ученик Лука. Передай графу мою визитную карточку.
Девица без интереса посмотрела на клочок бумаги, пожала плечами и отправилась в обратный путь. Мужчины внимательно разглядывали её белые стройные икры, розово-грязные пятки, тонкую талию и высокую чистую шею. Лебёдушка, хотел сказать пожилой, но спросил, как она показалась молодому?
— Бойкая очень, а так ничего. Впрочем... мне трудно судить.
— Хм! — Ганнибал Иванович поднял плечи, отчего стал похож на старую мудрую птицу. — Ты слишком холоден, мой мальчик. В твоём возрасте я просто кипел. Ничего! Ничего себе ничего! Она просто красавица! Полагаю, она станет нашей главной героиней!
— Дядя, ты опять?
— Опять, Лука, опять! Я чувствую в себе волнение Природы. Богиня весны Истра бродит по моим жилам, горячит кровь, туманит разум... к тому же необходимо, наконец, поесть и помыться. Привести себя в божеский вид, сходить в баню. В конце концов, я культурный человек. А ты... ты влюбишься в девчонку, станешь страдать.
— Я? — опешил молодой. — Никогда! Во-первых, она мне не симпатична, а во-вторых...
— Во-вторых, — перебил старик, — ты влюбишься без памяти.
Рассуждая и пререкаясь подобным образом, путники добрались до луга, где, выбрав наиболее живописное место, опустились на траву.
Место и впрямь заслуживает дополнительного описания. Одной своей стороной луг, как уже было сказано, примыкал к сосновому бору, другой — выходил к реке. Река в том месте делала петлю, была мелководна и широка. Сбоку от соснового леса, чуть в отдалении виднелось трёхэтажное здание, вероятно, это и была резиденция графа. По странной прихоти владельца (или исходя из его страсти к оригинальности) строение более напоминало средневековый замок, нежели традиционную русскую усадьбу — широкую и хлебосольную. Вверх торчали острые башенки, развевались флаги, узкие бойницы смотрели по сторонам угрюмо и насторожено, вероятно, ожидая атаки. Центральные ворота, закрывающие вход во двор (с конюшнями, людской, погребами и всеми остальными постройками), представляли собой опускающуюся кованую решетку.
— Ах, Лука! — возликовал Щепкин, — ты посмотри, как замечательно складывается! У нас есть сцена, — он указал на луг. — У нас есть замок. Есть героиня... кстати, ты не подумал, как её зовут? Ай, не трудись, я уже выдумал. Её будут звать Джульетта.
— Дворовая девка Юлька, — вполголоса прибавил Лука.
— ...Она танцует и поёт под куполом шапито, — продолжал Щепкин, — и мечтает стать актрисой. Всемирно известной актрисой, как Ермолова. Хочет сыграть леди Макбет...
С пригорка спускались утки. По берегу они шли неловко, переваливаясь и галдя, но, лишь только вступали в реку, плыли ловко и быстро. На возвышении стоял индюк, повесив очаровательного вида алую «серёжку», и наблюдал за утками.
— А вот и он!
— Кто?
— Самый главный лакей! Ты только посмотри на этого пустоголового индюка! Он, как нельзя лучше подходит на эту роль! Ты должен придумать ему имя, мой мальчик. И больше фарсу, индюк полагает, что он француз... или итальянец.
— Тогда пусть зовётся... — в глазах Луки вспыхнула искра, он поддался настроению учителя, — Теодор де Румпиньи!
Щепкин расхохотался: «Браво!» Сказал, что при рождении дворецкому было наречено имя Тифон Рюшкин, но это не помешало ему отыскать в себе благородные корни: «В Смоленской губернии и не такое найдётся!»
— Всем рассказывает байку, что он незаконнорожденный сын французского князя Румпиньи. — Щепкин прищурился. — Опрыскивает щёки одеколоном, и брезгливо морщится, когда стаскивает с хозяина сапоги.
Около замка наметилось движение. Послышался лай собак — неясный и незлой на таком значительном расстоянии. Щепкин сказал, что нужно торопиться, Лука согласно кивнул.
— Что скажешь за баранов? — учитель показал на небольшое стадо, щиплющее травку.
— Кучерявые.
— Это зрители!
— Это? — удивился Лука. — Зрители? Они больше похожи на...
— На баранов, — закончил Щепкин. — Это ничего. Не всякий зритель баран, и не всякий баран зритель... А вообще их иногда так сложно различить.
Через поле, высунув язык и радостно повизгивая, бежал огромный чёрный пёс. Он сильно оторвался от основной стаи, и Щепкин предположил, что этому он и радуется. Лука возразил, что скорее пёс радуется возможности вонзить свои клыки в ягодицы.
— В чьи? — спросил учитель, округлив глаза до геометрического абсолюта. — В наши? — Он спрятался за спину своего ученика и попросил: — Торопись, Лука! Пора начинать! Мы не решили, кем будешь ты? Клоуном? Учеником мага?
Лука взъерошил волосы, ответил, что не хочет — однообразие ему претит:
— Уж коли ты затеваешь представление, позволь я буду осветителем.
— Мудро! — оценил учитель. — Ты будешь парить над сценой... невидимый и неслышимый, как ангел, но без твоего умения спектакль не состоится. Очень мудро. Ух! — погрозил пальцем, — хитёр, бродяга! Эдак ты переплюнешь меня, Луис.
— Луис?
— Так тебя будут звать.
Щепкин оглянулся на приближающегося пса и, попросив разрешения: «Ты позволишь?», взял в руки посох. Лука сказал, что тот больше не стреляет — патроны кончились. Щепкин ответил, что этого ему и не потребуется: пулять в живых существ дурной тон. Щепкин взмахнул шестом, и моментально, откуда-то сбоку, стрекотнул заяц — помчался через луг наперерез. Пёс (очевидно это был Лютый) немедленно переменил направление — ещё несколько мгновений его длинный язык указывал розовою лентой в сторону учителя и ученика, — и помчался за новой добычей.
— Граф, зрители, замок, — перечислял Щепкин, загибая пальцы, — прелестная юница, главный лакей... Чего-то не хватает!
— Не время, дядя! — Лука заметно нервничал. — Пора!
— Нет, не пора, — капризно заупрямился старик. — Спектакль не будет полным!
— Хотя бы начни! Либретто сочиним по ходу действа!
Щепкин махнул рукой и полез в свой саквояж. Оттуда он достал маленькую, странного вида вещицу. В стене, а точнее, в самом углу комнаты, у пола, мышка прогрызла дырочку — вход в норку. Неведомый затейник вырезал эту дырочку вместе с кусочками стен — правой и левой, — и деревянным обломком половицы.
Лука спросил, что это за чудо? Щепкин ответил, что это вход в Цветущий мир и эту штукенцию ему подарил Мышиный король: «Из чувства благодарности. Однажды я потрясающе поставил Щелкунчика, ты знаешь эту сказку? Дело было в Венском лесу, оркестр играл прямо среди деревьев...»
— Торопись, дядя!
Щепкин притоптал траву, установил вход и сделал приглашающий жест: «Милости прошу!»
— Но как я туда войду? — спросил Лука. — Он же маленький.
— В этом его отличительное свойство, мой мальчик! Большой человек остаётся большим. Маленький превращается в муравья, а ничтожный исчезает вовсе. Не бойся, входи смелее!
Синее небо вдруг разломилось, загрохотало, пыхнула молния; вслед за ослепительной вспышкой на мгновение наступила темнота. Когда солнце вновь разгорелось, оказалось, что все: Лука, индюк, бараны, граф с новым ружьём и целой облавою и даже Лютый с зайцем — все исчезли. Бесследно, будто их и не было. Щепкин радостно потёр руками: «Получилось!», и улыбнулся — вокруг глаз разбежались морщинки. Потом нахмурился:
— И всё-таки чего-то не хватает! — сказал разочаровано. — Нет перцу... остроты... изюминки...
Позади негромко всхлипнула лошадь, издала нечто среднее между вздохом и кашлем. Щепкин обернулся, по его лицу расползлось умильное выражение, будто он узнал старого доброго друга, с которым не виделся целую вечность и которому, в сущности, рад... был бы рад, если бы не одно печальное обстоятельство: он задолжал приятелю изрядную сумму. И ответа теперь не миновать.
— Это ты, голубушка? Какая приятная неожиданность. Как ты меня нашла?
Лошадь смотрела умно и укоризненно качала головой.
— А ты надеялся ускользнуть? Ха! Старый дурак!
— Зачем ты ругаешься? Я ждал тебя. И даже надеялся... иногда.
— Надеялся, что я не приду? — Из-за лошади показалась маленькая хрупкая дама приятной наружности. На даме был вельветовый костюм и шляпка с пером. Она напоминала антоновское румяное яблоко. Такими яблоками почтенная вдова фаршировала гусей. — А вот я здесь!
— Софочка, как ты можешь? — Щепкин прижал к груди ладони. — Я ждал! Я даже приготовил тебе роль!
— Опять какую-нибудь дрянь? Бабу Ягу играть в детском пансионе? Или Одиллию в богадельне? — дама зло прищурилась: — Этого я тебе никогда не прощу! Мерзавец! Все реплики я повторяла дважды! Мне приходилось кричать, чтобы звук проникал сквозь слуховые аппараты!
— Но, гонорар, София! Гонорар! Нам заплатили приличные деньги.
— Которые ты украл и скрылся!
— Ах, девочка, у меня были обстоятельства...
— Обстоятельства? — мадам задохнулась от такого нахальства.
Щепкин подошел, хотел приобнять приятельницу, та отпрянула и замахнулась, намереваясь отвесить обидчику пощёчину. Щепкин перехватил руку и, неожиданно визгливым голосом, воскликнул:
— Ты станешь играть, бесовка? А? Или мне поискать другую актрису?
— Стану! — дама топнула ногой. — Стану! Старый ты хрыч!
За этим согласием дама извильнулась и отвесила-таки Щепкину пощёчину — звонкую и болезненную. Старик по-лошадиному тряхнул головой и потёр щеку: «Больно!»
— Потрясающая роль! Просто великолепная. Я её придумал прямо сейчас, когда получил от тебя леща. Полагаю, это твоя великолепная ручка передала мне божескую искру. Ты будешь хозяйкой театра. Тебя зовут Сингл Брикс... — Щепкин повёл правой ладонью в величественном жесте. Он будто разглаживал облака рукой.
Пока старик расписывал все движимые и недвижимые прелести будущей роли, дама согласно кивала. Лишь только однажды она возразила: «Но, милый, ты же знаешь, я не ношу длинное и узкое! Мне идёт серапе! К тому же я ненавижу ноты миндаля в духах! И рыжий цвет мне не идёт, устрой мне короткую стрижку и пепельный оттенок!» Щепкин закатил глаза: «О, боже! Что за наказание?» Досадливо махнул рукой:
— Решай сама, всё отдаю тебе на откуп. Мне это решительно безразлично! Главное, чтобы ты поняла суть! Суть образа ты ухватила?
— Естественно. А что тут понимать? — София повела плечами. — Хозяйка театра. Женщина с характером. Этих сдавлю в кулаке, — мадам сжала пятерню. — Тех — к ногтю. Зрителей обласкаю, актёров обнадёжу...
Рассуждая, мадам нырнула в мышиную норку и исчезла. Несколько минут Щепкин стоял на месте, озадаченно трогая пылающую щёку. «Не перестарался ли я с перцем? — эта мысль кружилась в его голове. — Не слишком ли пикантным выйдет блюдо?» Решив, что поздно что-либо менять, старик шагнул к мышиной дверке.
На несколько мгновений он утратил способность видеть и слышать, а когда чувства вернулись, Щепкин обнаружил, что местность вокруг значительно преобразилась. И вовсе теперь это был не луг, а скорее сад или парк. Садовник (большой лентяй) вознамерился устроить английский регулярный парк, да забросил работу на полдороге: газонов не стриг, цветочные клумбы предоставил воле божьей и полевые цветы теперь перемежали садовые розы и настурции. В геометрическом рисунке стояли фруктовые деревья (на их ветвях укрепили гирлянды), на центральной восьмиугольной клумбе высился фонтан. Воду выключили, а к голове вздыбленной лошади (эта скульптура венчала композицию) привязали трос. Другим своим концом трос крепился к пику огромного шатра. «Театр-шапито мадам Брикс» — прочёл Щепкин над входной аркой.
День клонился к закату. Повсюду вспыхивали разноцветные лампочки. На паучьих гибких ногах проносились лакеи с подносами шампанского. Дамы прогуливались под ручку с кавалерами. Атлет в синем трико выжимал двухпудовые гири, над ним потешался клоун — старался уличить минутку и садануть силача надувным молотом. По натянутой проволоке шёл мим. Он репетировал номер — жонглировал и делал стойки.
«Дела!» — подумал Щепкин и оглядел себя. На нем оказался костюм восточного мага: высокая чалма, плащ в золотых звёздах, на пальцах — перстни. Плюс ко всему длинная седая борода. «Чёрт меня дери! — огорчился учитель. — Опять старик Хоттабыч! Что за наказание?»
Он немедленно скрутил с пальцев половину колец, хотел смыть грим, да плюнул: «Уж коли моему подсознанию угодна эта роль... быть посему. Опять сыграю доброго волшебника... или не доброго? А, может быть, злого? Злым интереснее — больше вариантов. Подлость она вообще разнообразнее».
Мимо проплыл важный господин в бордовом фраке. Чуть поклонился и приподнял цилиндр:
— Гариб аль Мухаррам! Моё почтение!
Щепкин поклонился в ответ. «Вот как меня теперь зовут: Гариб аль Мухаррам. Неплохо. Интересно, кто этот господин? Есть в нём что-то... индюшачье. Ба! Да это самый главный лакей! Теодор де Румпиньи!»
Трубач поднёс к губам тромбон и трижды просигналил сбор на главную репетицию. Лакей перевернул песочные часы, стряхнул с плеча невидимую пылинку времени. Дамы и кавалеры потянулись к столам с закусками. Шут свалился в фонтан. Щепкин почувствовал в коленях радостное возбуждение: «Закрутилось!»
В шатре репетировали центральную сцену: обманутая богатым бездельником пастушка раздумывает, как ей быть дальше? Жить или не жить — вот в чём вопрос. И если «не жить», то как: броситься в омут или удавиться? Или помиловать себя и уйти из родной деревни? Дело осложняется тем, что девушка всё ещё любит бросившего её негодяя.
Джульетта сидела на берегу ручейка, на ней длинное чёрное платье и венок из увядших цветов. Она пела нежным безжизненным голосом:
Ты успокой меня,
Скажи, что это шутка,
Что я по-прежнему,
По-старому твоя!
У Щепкина закололо в груди. Старику совершенно очевидно, что эта девушка покончит с собой — столько отчаянной грусти струилось из её слов.
На заднем фоне грозно загрохотали литавры — символ нелепого и преждевременного ухода, следом понеслась весёлая нестройная мелодия — бездушный парень пирует со своими друзьями. Слышится свист и хохот разгульного застолья.
Джульетта поднялась с колен, из её глаз капают слёзы.
Не покидай меня!
Мне бесконечно жутко,
Мне так мучительно,
Так страшно без тебя!..
Она бросилась в омут, но не утонула. Лишь только коснулась воды, как тут же обратилась в голубицу и взлетела под купол театра.
— Стоп-стоп-стоп! — на сцену выбежала мадам Брикс. Она размахивала руками, выражая негодование. — Это никуда не годится! Джульетта! Соберись. Нам не нужна мыльная опера! Больше дела, меньше слёз. Ты должна сыграть перерождение. Твоя героиня проходит сквозь коллапс к духовному воскрешению.
В саду, у открытого края шатра, пролаял пудель, его поддержал второй и третий. Дрессировщик поднял полог и заглянул внутрь, что-то спросил у оркестрантов... кажется попросил прикурить. Мадам Брикс побагровела и предупредила, что если ей будут мешать, она изжарит «этих безобразных собак» на открытом огне. «И тебя вместе с ними, Леопольдо! — это дрессировщику. — Скормлю львам!» «Но у нас нет львов, мадам!» — возражает дрессировщик. «Тогда шакалам! — вопит Брикс. — Сожру сама, наконец!»
Подняв голову кверху, и приложив ладони к губам, мадам скомандовала:
— Следи за светом, Луис! Ты всё время опаздываешь! Луч бродит, как... как бык на дорогу! Что с тобой? Ты плохо спал?
Пятно света запрыгало по сцене, давая понять, что осветитель будет стараться.
Поняв, что центральная сцена безнадёжно испорчена, Брикс объявила перерыв и отправилась в свою гримёрную.
Кроме прочего, мадам Брикс имела привычку беседовать вслух с приятными собеседниками. Из всех возможных собеседников (вернее собеседниц) самой приятной была она сама.
— Что за бездарность? Она думает, что слезами теперь можно кого-нибудь растрогать! Глупышка!
В дверь осторожно постучали и в гримёрную проскользнул самый главный лакей.
— А, Теодор... это ты, — Брикс подала руку для поцелуя, дворецкий пожал её.
— Вы обдумали моё предложение, мадам? Каков будет ваш ответ?
— Ах, что тут думать, Теодор! — с чувством. — Ты всего лишь лакей, а она... она моя единственная дочь!
«К тому же ты напыщенный индюк, — подумала мадам Брикс. — Водить такого за нос — особое удовольствие».
— Никак нет! — ответил Теодор. — Я старший лакей с приданым! Нынче я получаю две тысячи рублей. Ожидаю прибавки. Это немалая сумма. К тому же...
К двери, с её внешней стороны, приник волшебник Щепкин и, не дыша, подслушивал. «Магия магией, — считал он, — а шпионаж ещё никто не отменял».
Мадам Брикс, зевая, слушала старшего лакея. «Отдать за такого дочь? Хм... это было бы глупо. — Мадам пробежала взглядом от макушки до туфлей дворецкого. — А вообще-то он не плох... имеет место и две тысячи дохода... что если взять его самой? Составить бедолаге счастье. Забросить, наконец, театр, осесть в деревне, подле графа. — Мысль понравилась. — Устраивать балы и вечеринки, завести будуар с музыкантами».
— Так что вы скажете, мадам? — спросил Теодор. — Когда играем свадьбу?
— Мне нужно поразмыслить, Теодор. — «Как бы так отказать болвану, чтоб натолкнуть его на правильную мысль?» — Джульетта слишком молода для вас. Она не справится с хозяйством. Вам нужна женщина постарше и поопытнее. Такая как я.
— Э-э... — протянул дворецкий и выпрямился во весь рост. — Вот как? — мысль его ошеломила. — Не думаю, мадам. Не думаю, что женщины постарше вообще кому-либо нужны!
— Нахал! — оскорбилась Брикс. — Надутая скотина! Вон отсюда! Немедленно покиньте помещенье!
Щепкин улыбнулся и потёр ладони: «Скандальчик намечается! Это замечательно! Нет ничего пикантнее добротной скандальези!» В этот момент мартышка запрыгнула на спину мага и хлопнула лапкой по чалме. Чтобы избавиться от назойливого животного, старику пришлось извернуться и поддать коленом — мартышка побежала по коридору, жалобно повизгивая. Чтобы не выдавать себя, Щепкин побежал в другом направлении.
В своей каморке он обнаружил Лукаса-Луку. Парень был убит горем... или раздавлен счастьем — когда влюблён, все чувства перемешаны и смяты.
— Дядя! Что ты натворил! — этой фразой ученик встретил Щепкина.
«Хм... Дядя! Что ты натворил! — хорошее начало для второго акта. Нужно будет записать».
— О чём ты, Лукас?
— Я в неё влюбился! Я без ума от Джульетты! Я не могу без неё жить.
— Так быстро? — Старик покачал головой и подумал, что не прошло и дня, и вот уже простая босоногая «ничего особого» девица, стала смыслом жизни. — Когда успел?
— Понимаешь, дядя, во время репетиции я всё время смотрел в её лицо, в её глаза и видел в них искреннее чувство. Она действительно любила и страдала.
— Но это роль, Лука! Она играла роль.
— В первый момент я тоже так подумал. Но потом понял, что душа, способная на такие чувства, особенно возвышена...
«Нет, он меня не слышит, — понял Щепкин. — С влюблёнными одна морока».
— Пойми ты, глупый человек! Вот! — учитель схватил кипу листов. — Я написал пьесу. По ходу действия героиня должна страдать!
— ...И тогда я осознал, что без неё не будет моего счастья!
— Вот пенёк!
— Что?
— Я говорю, присядь и попытайся понять!
Щепкин усадил ученика, сам, напротив, поднялся, стал прохаживаться от двери к окну — маленькому светлому квадрату под самым потолком.
— Джульетта замечательная актриса. Она... она умеет передать эмоции. Я сам прослезился, когда слушал пение. Но Джульетта не любит тебя! Она вообще никого не любит! Она мечтает стать примой! Играть в столице, ты это понимаешь? К тому же её сватает Теодор де Румпиньи.
— Что? — вспыхнул Лука и Щепкин сообразил, что напрасно ляпнул последнюю фразу.
— Не волнуйся, Брикс ему отказала.
Парень схватился за голову, глаза его наполнились слезами. Щепкин велел не раскисать и повёл ученика проветриться. На воздухе мозг соображает лучше, сказал он, и даже влюблённый сможет кое-что сообразить.
Пока они шли, старик размышлял, как же теперь быть? «Парня нужно спасать, это ясно, но как? Мадам Брикс охраняет Джульетту не хуже цербера и даже на главного лакея не польстилась. Разве что... посулить ей troph&233;e (приз, фр.) значительно богаче».
Мысль обрадовала старика, и он в цветастых выражениях начал рассказывать, как однажды облапошил в таверне карточного шулера, посулив тому предъявительский вексель на десять тысяч.
— Видел бы ты, как разгорелись глаза этого картёжника!
— Зачем ты мне это рассказываешь, дядя? — спросил Лука.
— Узнай чего хочет человек, — невпопад ответил Щепкин, — и ты сможешь им управлять.
Прислонив юношу к дереву и указав ему направление заката (дивного, нежно-розового с желтыми огненными стрелами), Щепкин отправился в зрительскую гущу. Выпив пару бокалов шампанского, он по секрету сообщил одной даме, что на вечернем представлении будет сам граф Разбежимский-Черномазов. Другому господину Щепкин шепнул предостережение, держать ухо востро: «Граф будет инкогнито! Не исключено, устроят маскарад!» Паре лакеев старик приказал переодеться и надеть маски: «С гостями «инкогнито» держаться особенно чинно! Среди них не исключена высокая особа!»
Внеся таким образом, в ряды зрителей некоторое оживление, Щепкин задумался: «Есть две фигуры, Брикс и Теодор. Брикс имеет дочку и хочет Теодора. Теодор не хочет старую, а хочет молодую... С кого начать интригу?» Чтобы решить, старик подбросил монетку. Выпал орёл — «Бесспорно, это Брикс!» И уже через четверть часа маг Гариб аль Мухаррам назойливым слепнем вился вокруг хозяйки театра.
Пришлось сочинить целую историю, о любви графа к театру. «Можешь вообразить, — маг водил хозяйку театра по лабиринту из кустарника, галантно придерживая за локоток. — В университете с другими студентами он ставил пьески. Пописывал скетчи, зарисовки... всё это, конечно, несерьёзно, но тяга к искусству осталась. В прошлом году граф пожертвовал крупную сумму провинциальной труппе. Запал на смазливую мордашку — она играла в водевиле. Похабный, нужно сказать, водевилишко: «Любовь и розы без угрозы». Слыхала про такой?»
— Откуда ты это знаешь? — мадам Брикс смотрела насторожено.
— Ну как же, — удивился Щепкин. — В позапрошлом сезоне его играли на всех подмостках.
— Я не об этом, — отмахнулась Брикс. — Откуда ты знаешь, что граф пожертвовал денег?
— Ах, ты про это! — Щепкин спрятал глаза. Он не ожидал вопроса и врал экспромтом, на ходу. — В Черёмушках одна моя знакомая держала будуар. Я любил там расписать пулечку с приятелями, так вот, один из моих друзей, Арнольд Семирылов, как-то, продувшись в пух, поведал эту историю.
— Врёшь ты всё, бездельник! — осерчала Брикс и пригрозила: — Если опять напьёшься перед выходом — смотри! Уволю без выходного пособия, дармоед!
Маг Гариб аль Щепкин сделал таинственный жест и испарился, предоставив мадам самой отыскивать выход из лабиринта, а это оказалось совсем непросто, ибо ленивый садовник не устроил выхода.
«Наплёл с три короба, — рассуждала мадам, — однако мысль подал дельную. Надо осторожно познакомить графа с Джульеттой... цветасто расписать её достоинства и... после спектакля оставить их наедине». Подумав так, мадам Брикс пошла сквозь заросли напролом, взяв в качестве ориентира пик шатра. «Но и самой, — мелькнула шальная мысль, — не нужно устраняться. Что ежели графу по нраву зрелые?»
Закинув в чувствительную женскую душу зерно надежды, коварный маг Щепкин отправился побеседовать c Теодором де Румпиньи. Хотя и разговором-то это действо трудно назвать: напустив на себя глубоко-озабоченный вид, Щепкин пробежал мимо дворецкого, разговаривая (будто бы) с самим собой: «Что за коварство? Всего пара часов до премьеры, а в уборной главной героини посторонние! О чём думает современная молодежь?» Дворецкий поймал мага за рукав и, развернув к себе лицом, потребовал объяснений.
— А что вам не понятно? — Щепкин округлил глаза. — Я прохаживался мимо покоев Джульетты, мысленно прокручивал своё выступление... У меня сегодня будет потрясающий номер, обращаю ваше внимание. Это будет происходить так: я закладываю в пустой цилиндр...
— Что с Джульеттой? — перебил дворецкий.
— С Джульеттой? — Щепкин сморщился, будто бы не понимая, как можно сравнивать его мастерство с этой ветреной девчонкой. — Да ничего. У неё в уборной мужчина, только и всего.
Теодор нахмурился, и маг поспешил объяснить, что покуда он обдумывал своё выступление, из окна вылетел ботинок и мужской носок: «Вот он!» — Щепкин показал полосатую улику.
— Ещё я слышал голос, а потом нечто вроде... причмокивания.
— Поцелуя?
— Возможно, — подтвердил Щепкин. — Они ещё там, можете взглянуть.
Дворецкий бросился бежать, а Щепкин, посмотрев ему в след, подумал, что этот олух считает Джульетту своей: «Ревнует, словно обманутый муж. Не рановато ли? Ну, берегись, сейчас тебя проучат! Отлупят будь здоров. Пускай я не отдам девчонку Луке, но и Теодору она не достанется. К слову, нужно придумать, как излечить бедного парня от любовной напасти. Лучше всего женить Джульетту на другом. Вот только на ком?»
Ворвавшись в уборную, Теодор оказался в прескверном положении. Кроме Джульетты в комнате обнаружился клоун (без ботинка и носка) и его друг атлет. Атлет держал приятеля за руки, а Джульетта заговаривала клоуну пяточную колику. Тот стонал и закусывал от боли губы.
Появление дворецкого оказалось некстати, и атлет, не вдаваясь в рассуждения, вышвырнул Теодора на улицу. Слегка помяв лицо и фрак.
«Театр уж полон, ложи блещут, партер и кресла, всё кипит... хм... что это меня на поэзию сегодня потянуло?» Щепкин выглядывал из-за кулис в полный зал... если конечно, открытую террасу можно считать залом. До начала спектакля оставалось несколько минут.
Разрезая пространство плечами, в центр выплыл самый главный лакей и, ударив в землю жезлом, громко представил: «Граф Разбежимский-Черномазов!»
Высокий, худой и жилистый (как пересушенная вобла) граф вышел к гостям. Он салютовал бокалом шампанского, шутил и пожимал гостям руки.
«Вот те раз! — удивился Щепкин. — Метнул случайно камушком, да не в бровь, а в глаз. Как это я угадал?.. Или граф не настоящий?» Учитель пригляделся, пытаясь определить подлинность графа.
Меж тем, мадам Брикс, увидев Черномазова сделала стойку, какую делает добрая русская борзая, учуяв в роще зайца. Борзая в этом случае прижимает уши к голове и поднимает лапу, мадам Брикс, напротив, распушила все свои прелести. Приблизившись к дочери, она неслышно шепнула:
— Диспозиция меняется, моя девочка! Забудь про коллапс и остальную чепуху, что я тебе говорила! Больше драматизма и слёз. Не своди с графа глаз. Жги его оком!
«Он должен влюбиться!» — этого мадам Брикс не произнесла, но подумала.
В свою очередь Щепкин, подумал, что получается посредственно. С одной стороны, хорошо выдать Джульетту за графа. Это избавит Луку от мучений. С другой — получится, как хочет Брикс. А это оскорбительно для самолюбия. «Слаба интрижка! — решил старик. — Нужно подбавить ещё одну финтифлюшку!»
Постановка имела успех. Граф бросил на сцену цветок, а когда опустили занавес, прошел за кулисы и долго держал Джульетту за руку:
— Вы были очаровательны, мадемуазель! — Граф был значительно выше Джульетты, смотрел сверху своими выпуклыми рачьими глазами и тянул слова, будто ему было лень их произносить: — Никак не ожида-ал, что в нашей province (глубинке, фр.) я отыщуу подобный брилья-ант! Charmant, просто charmant!
Мадам Брикс крутилась поблизости и на лице её застыло умильное выражение хищницы, чующей добычу.
Лука совсем раскис и помрачнел. Про такой вид говорят в народе, что в гроб кладут краше.
— Разве плох вечер? — спросил Щепкин. — Ты посмотри, как всё закрутилось. Всё смешалось: люди, кони... Звёзды наблюдают за нами с неба, — оба мужчины подняли глаза, звёзды, действительно, сверкали, — и удивляются нашим приключениям. Прочти-ка вот это, — он протянул письмо.
— Конверт не запечатан.
— Естественно. Читай.
«Я вас люблю, хоть я бешусь, Хоть это труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной, У ваших ног я признаюсь!
Приходите на рассвете в беседку. Я буду ждать. Изнемогаю от страсти, любовь моя!»
— Что это такое, дядя? Кому это письмо? От кого? Здесь нет подписи.
— Конечно, нет, я её не поставил. Я ещё не решил, кому отправлю эту записку.
— Не понимаю.
— Очень просто. Помнишь, я говорил тебе — это Цветной мир, здесь возможны любые превращения. Вот смотри, сейчас я пожелаю, и дама в костюме амазонки сделает глоток шампанского!
Щепкин небрежно махнул рукой, будто смахивал со стола крошки, и «амазонка» действительно отпила из бокала.
— Мы можем творить этот мир согласно нашему желанию, мой мальчик. Здесь нам подвластно всё!
Лука недоверчиво посмотрел на своего учителя и спросил:
— Дама опять пьёт шампанское. Это ты наколдовал?
— Нет, это её собственное желание. Понимаешь, — мужчины направились вдоль тисовой аллеи, — важно хотеть того, что будет и тогда твоё колдовство неизменно сработает. Магия помогает быту, а психология магии. Уразумел?
— Не понимаю.
Щепкин, теряя терпение, обозвал Луку тупицей.
— Сейчас объявят маскарад, — втолковывал. — Я сделаю так, что дворецкий отправится в беседку, там он встретит мадам Брикс. Чем они станут заниматься — не наше дело.
— А Джульетта?
— Джульетта... — Щепкин пожал плечами. — Пока не имею понятия, не придумал. Выйдет за графа или... Каждый получит, что заслуживает.
— А что получу я?
— Ты? Ты и я, мы вновь получим дорогу. Пустой желудок и светлые мысли — это наша участь.
В небо взлетела ракета, вспыхнула четырьмя лучами и рассыпалась на тысячу мелких искр. Оркестр грянул туш и распорядитель в жутко-правдоподобном костюме сатира, сжимая в руке хвост, объявил, что начинается маскарад: «Всем полагается носить маски и прятать свои личности! Персона, чьё инкогнито будет раскрыто, немедленно покинет бал».
Незаметно, будто по волшебству, на сцене появилась дюжина обнаженных девиц божественного телосложения. Оркестр заиграл канкан, и в воздух взметнулись стройные упоительно-длинные ножки.
Щепкин заперся в своей гримёрной, окунул в чернильницу перо и замер на мгновение над письмом. В конце поэтичного призыва он (округлым благородным почерком) вывел: «твой милый граф, моя Джульетта». Запечатал конверт и плотоядно рассмеялся: «Хороша интрига!» Затем вышел в сад, поманил пальцем лакея и, сунув ему в кармашек купюру, велел доставить письмо актрисе: «Но тайно! будто бы случайно. Эта депеша не для посторонних глаз».
Лакей отправился выполнить поручение, однако был застигнут дворецким.
— Что там у тебя?
— Где?
— В кармане!
— Секрет.
— В этой усадьбе от меня не может быть секретов. Я здесь и доктор для женщин, и священник для мужчин. А для тебя я и отец и мать. Немедленно подай его сюда!
Дворецкий протянул руку, и лакей вложил в неё секретное послание, признался, что маг Гариб аль Мухаррам велел передать его Джульетте.
«Так вот кто мутит воду! — Теодор заскрежетал зубами. — Старый сводник! Щелкопёр! Развратник! Ну теперь держись! Я отомщу за все свои обиды! Что ты нанёс и собирался нанести!»
Сказав, что сам доставит письмо, Теодор отправился в свои покои, придумывая на ходу месть: «Чернила я сведу, это труда не составит. Исправлю подпись и... адресую это послание хозяйке театра. Так будет интереснее. Я играл по вашим правилам, господин маг. Теперь вы попляшете под мою дудку!»
Вытравив уксусом чернила, Теодор затруднился, как подписать? Мадам Брикс? Слишком официально. Сингл Брикс — заголовок для афиш. «Напишу игриво: моя Бретелька», — Теодор хихикнул, так и подписал.
Оставалось решить, кого из мужчин отправить на это рандеву: «Луис подойдёт лучше всего. Этим я ещё сильнее уколю пройдоху мага».
Переодевшись графом, и возблагодарив маскарад, что позволяет менять внешность, Теодор отправился проделывать собственную авантюру. Он подсунул письмо под дверь гримёрной, затем, отыскав Луиса, сообщил, что некая дама «Милови-идной нару-ужности» жаждет встречи.
— Она ждёт вас, мон шер, в беседке. — Поддельный граф положил юноше руку на плечо и потребовал идти немедленно: — Не заставляйте даму ждать!
Удивлённый Луис отправился на свидание, а Теодор подивился собственной ловкости: «Если они проведут наедине хотя бы полчаса, Луис, как честный человек, вынужден будет жениться. Уж я позабочусь!»
Задержавшись на минуту у зеркала, и оглядев себя, Теодор пришел к выводу, что прекрасно справляется: «Рождён быть царедворцем! Мне суждено быть графом, да-с! Я красивей: шире в талии, волосы нежней. Я слаще говорю, а что до хитрости, то тут со мной не думай и тягаться! Как всё обстряпал! Ха!»
Неизвестно, чем бы история окончилась для Теодора де Румпиньи, оставь он свою затею на этом месте, но любопытство взыграло, и он решил подсмотреть, как будет развиваться шалость. Теодор подобрался к беседке и, приникнув ухом, стал слушать.
— Приди же! О, приди ко мне, моя прелесть! — мадам Брикс (вне сомнений это был её голос) обращалась к любовнику.
«Вот это штука! — думал Теодор. — У них дела там на мази!»
Мадам Брикс продолжала: — Я согрею тебя, мой шалунишка! Мой птенчик! Смелее! Войди же, я сгораю от страсти!
«Мать честная! — изумился дворецкий и почувствовал, как краска заливает его лицо. — Да там разврат уж полным ходом! Вот это да! И кто бы мог подумать, что этот мальчишка на такое способен. А виду напустил! Сама невинность в профиль и анфас! Ходил, потупив глазки, извинялся! Недаром говорят, что чёрт предпочитает тихий омут! Хе-хе. Тем лучше: после такого визави паршивец не только женится, он будет обязан...»
Далее произошло странное непостижимое происшествие: дверцы беседки распахнулись и сильные женские руки втянули Теодора в черноту. На мгновение он опешил, а когда пришел в себя, сопротивляться оказалось поздно — камзол был сдёрнут, панталоны сорваны. «Пропадаю! — пролепетал дворецкий. — Ой, спасите! Мама!» Хотелось закричать, но губы запечатал поцелуй.
А что же Щепкин? Неужели этот каверзник отставил собственную заварушку? Не пришел посмотреть на финал? Бросил представление? Нет, не пришел. Но и не бросил.
Перед рассветом, в самый тёмный час, когда кукушка собирает слёзки, когда мысли перетекают из головы в голову, минуя слова, Щепкину нежданно вспомнилась собственная первая любовь — девушка с голубыми волосами и греческим носом. «Быть может, я слишком суров? — он думал о Луке. — Слишком строго поступил? ’’Но, рассуждая трезво (как умеют только старцы), пришел к выводу, что к сердечным ранам нужно привыкать: «С младых ногтей. Так легче жить в старости». Не судите строго старика. Каждый смотрит на мир своими глазами — так говорят итальянцы.
А Лука? Что произошло с ним?
Явившись на свидание к беседке, парень оробел. Одному? Ночью? Наедине с женщиной? Нет, это слишком. Сердце затрепетало, и Лука не решился войти, он даже не постучал. Тихонько, на цыпочках отошел прочь и направился к берегу реки. Там сел на камень и стал наблюдать, как ночь готовится стать утром.
Вдруг вода вспенилась, пошли круги, и показалась девичья голова — это печаль Луки привлекла русалку.
— Здравствуй, Арлекин! — поздоровалась русалка. (Лука был обряжен в костюм арлекина.)
— Здравствуй, милая русалка.
— Ты почему не весел? Тебя не веселят бубенчики?
— Они больше не звонят.
— Тебе не нравится шутовской колпак? Не радуют разноцветные ромбы твоей курточки? — Лука отрицательно качнул головой. — Почему? — удивилась русалка.
— Меня пригласила на свидание девушка, — сказал Лука, — которую я очень люблю.
— Это замечательно!
— Да, милая русалка, это замечательно. Вот только я испугался.
— Чего?
— Понимаешь... он такая красивая, такая нежная... чуткая... я могу говорить о ней часами. Я хотел бы встретить с ней рассвет и проводить закат... бежать навстречу солнца и удить рыбу. Собирать землянику и...
— И что? — нетерпеливо перебила русалка.
— Но я не могу с ней... сразу... в ночной беседке... это выше моих сил.
Русалка нырнула, сделала под водой круг, потом вынырнула из воды наполовину — стали видны её обнаженные прелести. Лука смотрел рассеяно, сказал, что они чем-то похожи, его возлюбленная и «Ты, милая русалка».
— Почему ты зовёшь меня милой? — обиделась русалка. — Мы очень злые и коварные существа. Мы обманываем людей и утаскиваем их в омут. — Русалка поманила Луку. — Иди ко мне! Иди! Вода такая тёплая, ласковая! Ты забудешь печали! Всё забудешь!
Лука поднялся, начал раздеваться: — Ты права. Зачем мне теперь жить?
На его плечо легла рука:
— Эх, молодость, молодость! Неужели ты не узнал её?
— Кого?
— Русалку.
Лука пригляделся и, с удивлением, обернулся на учителя.
— Этого не может быть!
— Может. Пока я творю этот мир — может. Это она, твоя Джульетта!
К удивлению юноши примешался страх и... оторопь. А следом пришло восхищение:
— Ты был прав, дядя. Она слишком талантливая актриса, чтобы быть хорошей женой.
— Не бери в голову, мой мальчик. С первым лучом солнца всё исчезнет.
И будто услышав слова старика, прорезался первый блескучий луч. Защекотал, забегал бликами по воде. Высоко в небе бухнула молния и вслед за вспышкой на несколько секунд разлилась непроглядная чернота. Когда белый свет вернулся на землю, морок исчез. Исчез английский сад, шатёр театра, и русалка, и разноцветные огни, и беседка. Всё исчезло.
Лука посмотрел на учителя и спросил: — Но, дядя, что-то должно остаться!
— Конечно! — живо откликнулся Щепкин. — Остались мы, наш опыт и чувства. И еще это... забываю слово.
— Ностальгия?
Щепкин хмыкнул: — Хотел сказать томление в сердце, но пусть будет ностальгия.
Алексей Бородкин © 2016
Обсудить на форуме |
|
