|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Наследие древних цивилизаций Андрей Солангри © 2015 Пятая искра — Брат Франсиск, брат Франсиск! — разнеслось громогласно в полу мрачном, освещаемом одним светильником, коридоре монастыря и постучалось гулким эхом в кельи монахов. И кажется, даже жители прибрежного поселения, безмятежно спящие в этот момент, проснулись, услышав этот крик.
— Брат Франсиск, они плывут!
— Да тише ты, оглашенный!
Из библиотеки выглянул Франсиск и замахал рукой в сторону, не в меру эмоционального брата Серико:
— Тише... Где они?
— Подплывают к подъёмнику, — перешёл на шёпот запыхавшийся от бега Серико, отчего его шёпот был похож на хрип загнанного мула.
Франсиск вышел в коридор навстречу Серико и, развернув того назад, они вместе торопливым шагом направились к северной стене монастыря.
Я
Крик брата Серико растревожил меня в самый неподходящий момент, когда истома, после выкуренного «косяка», накрывала меня медленно от головы к ногам. Я приподнял голову от подушки и вслушался в тишину. Кроме журчания, льющейся из расщелины пещеры, тонкой струйки воды и лёгкого потрескивания фитиля масляной лампы, других звуков не было.
«Похоже этот крик будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Хм, всю оставшуюся жизнь... А интересно, сколько осталось? Год, десять, сто..? Лучше бы я тогда остался там, на холмах... Да, лучше бы... там... на холмах...»
Голова тяжелела, мысли вязли и становились тягучими, словно мёд. Огонёк лампы качнулся, расплылся жёлтым пятном и перед глазами вспыхнули красные маки.
Красные маки... Их аромат успокаивал, а лепестки, словно няньки убаюкивали еле слышной колыбельной песней горного ветерка и, лаская лицо шептали: «Спи... Спи...»
На таком самотканом, покрывающем холмы ковре было бы за счастье не только уснуть, но и умереть.
Было бы, если не...
Возвращение
Мне казалось, что меня заживо замуровали в какой-то пещере и пустили в неё кипящую воду. Свод давил своей низкой высотой, вода кипела вокруг и с каждым мгновением подымалась всё выше. Я захлёбывался, обжигая глотку; скрёб, ломая ногти, пальцами каменные стены; проклинал своих мучителей, грозил им и в то же время умолял их сжалиться надо мной, и убить сразу. А когда терял сознание, воду спускали, давали отдышаться и ад возвращался на круги своя.
В какой момент эта пытка закончилась, я не запомнил. Медленно, с неимоверным усилием открыл глаза. Надо мной был невысокий бревенчатый потолок. Стены вокруг — из тёсаного камня. Я понял, что нахожусь в рукотворной комнате. Её, от верхнего угла к полу, отражаясь в мириадах пылинок, прореза’л солнечный луч. Воздух был свеж, а в его запахе чувствовалось нечто знакомое. С трудом повернул голову и посмотрел наверх. Почти под самым потолком располагалось окошко. Утро или вечер, понять трудно — солнца не видно, да и где восток или запад тем более мне было неизвестно. Я попробывал приподняться, но резко появившаяся тупая боль в спине и ноге свалила меня обратно на моё ложе.
Неимоверно захотелось пить — облизнул губы и словно провёл языком по коре карагача. Пересилив боль, головокружение и накатившую, от боли тошноту, я всё таки поднялся и с трудом удерживая себя в ровновесии, сел. Рядом с ложе, наподобие тапчана, стоял маленький низкий столик, а на нём — кесе с водой. Не долго думая, в порыве иступления, схватил её и сделал пару жадных глотков.
Если бы я не поторопился, то конечно же почувствовал бы запах уксуса. Но...
Разведённая в воде специя обожгла горло и, кипящей смолой, желудок. Меня согнуло пополам, чашка выпала из рук и разбилась, а я рухнул на пол...
Окончательно пришёл в себя в тот момент, когда услышал голос:
— Брат Франсиск! Он упал! Да помогите мне кто-нибудь! — а чьи-то заботливые руку аккуратно обхватили меня, пытались поднять и уложить на тапчан. Но после неудачных попыток, человек оставил меня на полу, а сам выбежал за дверь, призывая каких-то братьев на помощь.
Предчувствие чего-то нехорошего заставило забыть о боли, а привычка встречать опасность в лицо придало сил. Схватившись за край топчана и вложив в эту хватку все оставшиеся силы, я подтянул себя и привалился спиной к ножкам топчана.
За дверью послышались спешные шаги. Внутри меня всё натянулось как тетива лука. В комнату гурьбой ввалились несколько человек. Первые, двое из них, были бородаты, а остальные — безусые юнцы. Старшие остались стоять на месте, а вот молодые бросились ко мне. Я попытался отодвинуться назад от кинувшихся на меня людей, незная их намерений, но только заскользил ногами по полу, а вспыхнувшая боль выдавила из меня, нет, не стон, а скорее рык раненного и загнаного в ловушку волка.
— Осторожно, спину не заденьте! — предупредил всех один из молодых людей и в этом звонком голосе я узнал того, кто пытался помочь мне в одиночку. Подхватив с обоих сторон — за руки, за ноги и под спину — они аккуратно приподняли меня и уложили на топчан. Только теперь, немного успокоившись от такой неожиданной развязки, не угрожающей моей жизни, я внимательно (насколько позволяло моё восприятие), рассмотрел и одеяния этих людей.
Сплошная чёрная одежда, препоясанная широким поясом, покрывала всё тело от плеч до ног, оставляя до пола небольшой просвет, в котором была видна обувь из мягкой кожи — ичиги. На голове меховая шапочка, в виде горшочка, прикрывающая только макушку. Я видел этих людей в поселении. Редко, но они появлялись на людях, закупая продукты для своей общины. А также возделывали землю и разводили скот недалеко от берега и подальше от поселения. Слухи про них ходили разные, в основном нехорошие. Но их никто не мог ни подтвердить ни опровергнуть.
Это были христианские монахи, армяне. А их монастырь был построен на острове, в четверти утреннего лодочного пути от берега. Вот откуда мне показался знакомым запах воздуха — я находился в монастыре почти посреди озера, откуда вплавь до берега не добрался бы и самый лучший пловец прибрежья.
Уложив меня на топчан, монахи замолкли и сгрудились вокруг меня полукругом. Тишину прервало шарканье чьих-то ног и ритмичные глухие стуки, то ли топора об дерево, то ли дерева об каменный пол. Монахи расступились и в келью вошёл старик с посохом. Несмотря на свой старческий возраст, шёл он прямо, держа высоко голову, но нисколько не надменно. Казалось, что посох ему нужен был больше для его занимаемого в монастыре положения, чем для помощи при ходьбе. А судя по его длинной, до груди, почти белоснежной бороде и спадающими до плеч такими же волосами, положение он занимал не самое низкое — христианский аксакал. Или как там, у них, епископ?
— Мир тебе, воскресший. Благодаря господу нашему Иисусу Христу и настойчивым молитвам за душу твою, вернулся ты в мир наш. Видимо, время твоё ещё не пришло и смерть твоя не угодна Отцу нашему небесному... — после этих слов, монахи разом воскликнули «Аллилуйя».
— Я — брат Франсиск, духовный настоятель этого монастыря, а это братья мои по вере. — Настоятель обвёл рукой монахов.
— Вижу, слава вышним, ты вполне сносно оправился от болезни. Думали, что не выживешь... Два месяца между мирами метался, в горячке да бреду... Так, что привязывать тебя приходилось, — при этом он положил ладонь на моё, в ссадинах, видимо от ремней, запястье. Я попытался приподняться, но настоятель коснулся тыльной стороной ладони к моему лбу:
— Но несколько дней ещё полежи, наберись сил.
Я опустился на топчан, при этом сухо закашлялся.
— Дайте воды... — попросил настоятель и протянул руку в сторону монахов.
Один из них передал ему кесе и, поддерживая мою голову рукой, настоятель поднёс её к моему рту. Наученый горьким опытом, принюхался к содержимому, но теперь запаха уксуса не было и я жадно припал губами к краю чашки. Но сделал всего несколько глотков...
— Довольно... Много сразу нельзя. На стол поставь... — наставник отдал чашу монаху и продолжил:
— Как имя-то твоё, воскресший? Помнишь кто ты, откуда?
Несмотря на всю боль, головокружение, слабость, я отчётливо помнил — кто я и откуда.
Родился далеко отсюда. Во время последнего нашествия хайнаньцев потерял родителей, как и сотни других детей, спасшихся в землях алайцев. А здесь вырос, у берегов горного озера. Предки местных жителей почитали, да и нынешние аксакалы тоже, его священным, так как солёная вода в нём целебна, а в самые сильные морозы оно не замерзает. Говорят, на дне обитает дракон, который своим дыханием согревает воду. А озеро так и называют — горячее — Иссикёл. На его берегах переплетаются пути из разных стран и судьбы их людей. Кого здесь только не встретишь — китайцы и монголы, индусы, персы и арабы, русичи, северные варяги и скандинавы, западные племена — в основном торговцы и во’йны, в поисках лучшей жизни осели на этих землях. Но «лучшую жизнь» многие искатели понимали иначе...
Сотни богатых караванов, нагруженных всевозможными товарами, снуют день и ночь, во все стороны света. А где есть торговля, там всегда будет место наживе. Лёгкой наживе. Грабежу, честно говоря. Вот в этой части, моя судьба тесно переплелась с судьбами этих многих...
— Рендай... — ответил я настоятелю, на вопрос об имени, а другие оставил без ответа, отведя взгляд всторону.
— Это хорошо, значит рассудок ты не потерял. А теперь поспи, торопиться тебе некуда — для внешнего мира ты умер...
Настоятель развернулся и направился к выходу, при этом монахи, по старшинству, словно свита императора, двинулись за ним следом, держась немного позади. Я закрыл глаза и незаметно для себя провалился в сон.
Пять дней за мной ухаживали как за младенцем — меня кормили жидкой шурпой, выносили испражнения, обмывали и одевали. Ещё три, как за двухлеткой — давали перетёртую еду. А ещё через пару дней, я смог самостоятельно вставать, ходить, а желудок стал принимать и твёрдую пищу.
В первые дни, пока монахи ухаживали за мной, пытался узнать у них, как я оказался в монастыре. Но они либо отмалчивались, либо тут же меняли разговор. В конце концов я оставил эти бесплодные попытки, надеясь узнать все подробности у настоятеля.
.
Спина и нога постепенно заживали, боль угасала. Целыми днями я праздно шатался по монастырю и берегам острова, а всё это время меня терзал смысл слов, сказанных мне настоятелем. Что он хотел сказать? Я заложник, пленник? Но насколько я знал, эти люди так не поступают. Они-то и в свою веру никого насильно не обращают... Всё чаще и с каждым разом всё сильнее мной овладевала безумная идея побега с острова. Из монастыря берег озера, в самый ясный день, был еле различим на горизонте и то в виде тонкой, как бровь наложницы, линии. Доплыть вплавь, как я уже говорил, не возможно, а единственная лодка, которой пользовались монахи, была надёжно прикреплена к скале цепью с хитроумным замком.
По прошествии полу месяца, меня внезапно пригласили к настоятелю. Хотя, с момента моего «воскрешения» и той единственной встречи, я не встречал его в монастыре.
Открыв дверь, я не сразу переступил порог его кельи. Он сидел спиной, за столом. К стыду моему, я, почти не знающий страха, совершавший безумные поступки, робко топтался у его дверей, словно боясь своим присутствием потревожить его. А может это было чувство уважения и благодарности за мою спасённую жизнь? Я совершил много чего негодного, но благодарным может быть и негодяй. Не знаю... В любом случае, этот старик, с которым я бы справился не охнув, если бы он встал у меня на пути в той, прежней жизни, оказался сильнее меня.
— Проходи, садись... — не отвлекаясь от своего занятия и не повернув головы, пригласил настоятель и показал на топчан. Я прошёл в келью и закрыл за собой дверь.
Сел на край топчана, стоящий почти вплотную к столу. Настоятель писал письмо, невероятно быстро выводя пером замысловатые знаки. Большая половина пергамента была исписана.
Между тем, я осмотрел келью: деревянный стул, такие же стол и топчан, масляная лампа над столом, чернильница на нём, полка с манускриптами, свитками и стопками пергамента, крест, вделанные в стену в ряд маленькие рожки джейрана, на которых висела одежда...
Обстановка поразила меня своей скупостью. Даже по размеру, келья настоятеля была раза в два меньше моей! Это как — занимающий высшее положение, живёт в таких условиях?! У них так заведено? Или я чего-то не понимаю. Загадочные и странные люди...
Я посмотрел ещё раз на настоятеля. Он писал уже почти в самом низу. Словно уловив мой взгляд, настоятель сказал, будто в никуда:
— Почти всё... — и закончив строку, приписал в самом нижнем углу письма несколько знаков, видимо обозначающие его имя.
&8303;Закончив письмо, он посыпал его чем-то, подул на него, помахал им в воздухе и осторожно свернул его. Повернувшись к дверям, настоятель позвал:
— Брат Серико!
Дверь через мгновение распахнулась, словно Серико всё это время был за ней и ждал, когда позовут.
— Постарайся доставить до утра. Ответ нужен как можно скорее. — Настоятель протянул ему письмо. — Всё, иди. С Богом!
Серико молча перекрестился, кивнул и исчез также быстро, как и появился.&8302;
Настоятель повернулся ко мне:
— Брат Серико — дпир, мой помощник и опора моя. Всё держится на нём. — похвалил настоятель монаха. — Стар я уже... Ну да ладно. Не обо мне речь.
Он немного задумался и продолжил:
— Вижу, Рендай, маешься ты. Мысли недобрые безрассудные посещают тебя. Хочешь вернуться? Никто не держит тебя. Силы твои вернулись, можешь уйти. Но поразмысли, что ждёт тебя там..? Холмы? А второй раз встретимся мы вряд ли...
Да, второй раз так повезти не может. Невольно вспомнились те роковые для меня дни...
Караван персидских торговцев предвещал солидный куш: пряности, оружие, гашиш, золото, скакуны — всё это можно было взять разом и в одном месте. Но видно слишком долго я искушал судьбу благополучными набегами на торговцем и их караван-сараи. Попав в засаду и еле вырвавшись из неё живым, два месяца я скрывался в малых пещерах прибрежья. Но как говорят, сколь тропинка не петляй, а на прямую дорогу всё равно выйдешь... Удивительно, что меня не забили насмерть сразу, а как полудохлого пса выволокли за пределы поселения, на холмы. Где меня и подобрал настоятель, возвращающийся караваном из Кашгарии. Он успел схватить за самый кончик мою отлетающую к вышним душу и вернул её в поломанное, почти мёртвое тело.
— А есть другой вариант, — прервал мои воспоминания настоятель, — который, возьму на себя смелость утверждать, понравится тебе, в виду твоего нрава.
— В монахи зовёте? — без виляний спросил я, ибо провести остаток жизни в стенах монастыря, пахать землю, ходить за скотиной и прислуживать кому-то, было не по мне.
— Ну зачем? Силой Бога не обретают, а только верой. А оной в тебе — ни песчинки прибрежной. И Бог, для жизни монашеской, тебя не создавал — своенравен ты, независимый от руки хозяйской. Но Ведёт тебя туда, куда захочет, а изменить это не под силу даже тебе.
Слова настоятеля поразили и вызвали ещё большее уважение к нему! Не зная меня, он настолько глубоко заглянул в душу, словно воспитывал меня с младенчества. Может колдун?
— Тогда что? — не ожидая от себя, спросил я.
— В миру жил — миру и послужишь. Грядут времена тяжёлые, когда мир застенает и кровь людская покроет всё вокруг, до гор прибрежных... — выражение глаза настоятеля изменилось. В них отразилось горе отца, потерявшего единственного сына.
— Довольно на сегодня... Отдышаться тебе надо, поразмыслить. А там видно будет. На всё воля Божья... Иди с Богом. — окончил разговор настоятель.
Перед самой дверью я пожелал ему доброй ночи:
— Доброй ночи... — и осёкся, понимая, что не знаю как обратиться к нему. Настоятель, брат Франсиск, епископ, патриарх?
Видя моё замешательство, наставник чуть улыбнулся. Под густой бородой улыбки видно не было, но морщины старости, возле глаз, кои имеют все старейшины, превратились в ущелья мудрости и понимания, кои не у всех старейшин увидишь.
— А зови меня, как душе твой будет угодно. Можешь просто Франсиск...
Не врали люди — точно колдун!
Год пролетел незаметно. Я часто бывал у Франсиска в келье, беседовал с ним о вере, о христианском Боге, о различиях и сходствах религий разных народов, о природе и научных изысканиях. Часами я сидел в хранилище монастыря, перебирая и листая свитки и книги. Почти все они были написаны на непонятном армянском языке. Я больше рассматривал рисунки в этих манускриптах, а Франсиск пояснял значение тех, которые были мне особенно не понятны.
Бывал с монахами в поселении, но прежнего желания сбежать из монастыря уже не было. Особенно меня поразила их щедрость, с коей они бесплатно делились своим урожаем с бедными. За этот год многое изменилось в моём понимании. Нет, я не принял христианство, но благодаря взгляду на него через Франсиска, наряду с другими учениями, иначе воспринял все причины мироздания, его тайны и пути. Нет, не правы были люди — Франсиск не колдун, он просто очень умный старик и прожил очень долгую насыщенную жизнь...
Пробуждение
Звон колокола с башни монастыря, разлетелся над озером и затихающим звуком падающей воды о камень, вырвал меня из наркотического забытия. Нехотя открыл глаза. Как бы мне хотелось однажды не проснуться и остаться навсегда в грёзах, с Франсиском в монастыре.
С трудом встал с кровати — постоянное употребление гашиша на протяжении сотни лет даёт знать о себе. Другой бы давно умер от такой дозы и сопутствуещей ей жажды. Но мне это не грозит. По крайней мере, пока не найду избранного...
Я снял курдюк с кумысом со стены, нацедил полный кувшин и не сдерживая себя осушил добрую половину сосуда. Пенящийся напиток прекрасно утолил жажду, разлившись холодом по желудку, придал сил, а главное — немного сбил кумар.
Закинув в рот пару виноградин, взяв с собой коробочку с афганским гашишем, трубку и зажигалку, вышел из комнаты и длинным извилистым пещерным коридором направился туда, где хранится Наследие.
Пророчество
— Брат Франсиск! Они плывут! — разнёсся поздним вечером в коридоре монастыря голос Серико. За дверью был слышен его бег.
— Тише, оглашенный! — прозвучал не грозный, а скорее упреждающий ответ Франсиска. Затем их разговор перешёл на шёпот, а мгновения спустя торопливые шаги в обратную сторону.
В монастырь часто прибывали гости, другие христиане и представители других религий. Но такой реакции на их визиты у Серико никогда не наблюдалось — на мой год точно не припомню!
Я уже смотрел десятый сон, когда в двери тихо, но продолжительно постучали. Точно сомнамбула, открыл дверь и сквозь пелену сна увидел Серико. В тусклом свете коридорной лампы его лицо было восковым и только взгляд был возбуждённым.
— Рендай, очнись, — он пристально смотрел в глаза и тряс меня за плечо, чем окончательно вытряхнул остатки сна.
— Тебя брат Фрасиск зовёт, срочно... — шёпотом сообщил Серико и, прикрыв дверь, мы вместе пошли к келье настоятеля.
Дверь была приоткрыта, в щель пробивался свет, а внутри слышались голоса. Разговор вёлся на армянском наречии и всё слышанное было для меня не более чем абракадаброй.
Я постучал.
— Входи, Рендай. — Голос Франсиска был веселым, живым. Вокруг стола сидели пять человек, во главе — настоятель. А на столе стояло нечто квадратное, накрытое покрывалом. Все гости Франсиска разом посмотрели на меня, а мне от таких взглядов стало не по себе. Они словно буравили меня, пытаясь добраться до нутра.
— Это гонцы. Они прибыли издалека, с радостной для нас вестью. Кто они и откуда именно, сейчас знать тебе не надо. Придёт твоё время, узнаешь. Садись к нам. — Пригласил Франсиск, а Серико услужливо пододвинул стул к столу. Я сел.
— А пришло время узнать тебе, что встреча наша была не случайна.
Я удивлённо посмотрел на Франсиска — не хочет ли он сказать, что, всё произошедшее со мной подстроена им или по его поручению?
— Она была предопределена свыше. Помнишь? Пути Господни неисповедимы и ни кому не под силу изменить эти пути, даже на шаг в сторону. Итак, слушай и принимай... Со времён Халкидонского собора, и последующего вслед него раскола, мы искали прибежище для нашей церкви. Дабы сохранить веру в чистоте и избежать вероотступничества, коснувшееся другие церкви, ибо отступили они от заповедей Господа нашего Иисуса Христа. И мы нашли это место здесь, в этом благодатном краю, — Франсиск развёл руки в стороны, — на берегах этого озера. Дальше ты знаешь. Но одно я утаил от тебя — пророчество. Оно было дано пророками, через некоторое время после постройки монастыря. И гласило оно вот что... — Франсиск сделал знак рукой одному из сидящих за столом гонцу. Тот вынул из походной сумки кожаный свёрток в виде книги, развернул, достал находящийся в нём старый потёртый, почти коричневого цвета, пергамент и передал его другому, видимо, старшему среди них.
Перекрестившись, старший стал читать, а Франсиск переводил сказанное:
— Слово Отца нашего Небесного и Сына Его, Господа Иисуса Христа, к верным детям Своим. Ибо время близко. И разграбят, и осквернят могилы первозванных. И только искры тлеющие сохранят силу и веру. Пятая искра обретёт покой в земле небесных гор, исторгающих воду горячую. И принесут хранителя искры с холмов. И не будет его до времени в мире сем. А когда вернётся, то не примет веры никакой, но ревностным и верным, служению своему, останется на века, пока Господь наш Иисус Христос не явится во славе Своей. И тогда восстанет искра, и обретёт плоть. А хранитель получит венец победный, и смерть будет хранить его, и мир будет оберегать его, и что не попросит, всё будет у него и ещё больше принесут.
Я слушал Франсиска, но все эти слова были интересны мне, не более, чем легенда про джиннов и магов, рассказанная в караван-сарае у костра. Страшные истории всегда были в чести у караванщиков. И более славен был тот рассказ, после которого даже верблюды просыпались в холодном поту, от преследуемых ночных кошмаров. И ради этого, «утаённого от меня пророчества», стоило будить?!
А Франсиск продолжал:
— И придёт время, когда обитель искры разграбят и разрушат, а на месте её восставят крепость и войны из далёких земель будут взирать с неё на воды сии. И поведёт Господь хранителя под горы небесные, и искра скрытая от мира будет хранится там до конца времён тяжких. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Старший гонец положил пергамент обратно, закрыл его и сложил на нём руки. В келье стояла тишина. Франсиск и гонцы молчали, будто ждали первого слова от меня. Ну что же — я скажу:
— А причём здесь я, Франсиск? Каким образом это пророчество касается, именно меня?
— Напрямую. Ты явился с холмов, и не пришёл, а принесли тебя. И не было тебя на этом свете, пока был в болезни между жизнью и смертью.
— Да это мог быть кто угодно!
— Мог... Но жребий пал на тебя. Рендай, из тонких нитей, не имеющих на первых взгляд ничего примечательного, сплетается узорный ковёр. Смирись с этим, это твоя судьба.
В келье стало слишком душно. Я поднялся из-за стола и подошёл к окошку. Мне не хватало воздуха, я задыхался от угара масляных ламп. Распахнул ставню и свежий предрассветный ветер окутал меня, иссушая испарину со лба.
— Но я не знаю, не понимаю ничего в этих пророчествах! Что делать? Какую искру хранить? А где её искать?! — сорвался я на крик. Гонцы переглянулись меж собой. Но Франсиск успокоил их, сказав что-то.
— Ничего искать не надо. Она здесь... Подойди.
Франсиск сдёрнул покрывало с стоящего на столе предмета. Это был ларец: небольшой, квадратный, из зелёного камня, с хрустальной крышкой. Изнутри исходило красноватое свечение.
— Это рака Матфея. Искра... Загляни... — Франсиск рукой подтолкнул меня ближе к ларцу.
Я мог ожидать чего угодно, но то, что увидел, поразило настолько, что я замер как соляной столб. В глубине раки, сквозь мутноватую крышку пульсировало человеческое сердце. А из обрезанных сосудов, вместо крови изливалось струйками то самое сияние.
Время моё...
Вот и вход в гробницу. Но чужой никогда не найдёт его, тем более не увидит, а хитроумный, многоуровневый замок надёжно охраняет покой Искры.
Дверь, на первый взгляд составляющая одно целое с пещерной стеной, медленно отошла от неё, образовав узкий проход. Дальше с большим трудом отодвигать приходиться руками. Вы думаете, я каждый день посещаю гробницу? Да, в первое время, я неотлучно находился возле Искры. За первый год пребывания в монастыре, монахи в тайне от меня соорудили гробницу под монастырём, в глубине острова. Так что к созданию первой гробницей мне даже не пришлось прилагать усилий.
Через пять лет Фринсиск умер, но я не видел его смерти. Незадолго до этого, он, будучи так сильно больным, что уже не вставал с постели, позвал меня. Без предисловий и стенаний, он сказал, что скоро умрёт, но ему бы не хотелось остаться в моей памяти трупом. Поэтому принял решение покинуть монастырь до своей кончины. Странное желание, но как показало время, он предвидел многое и на много вперёд, и постарался оградить меня от лишних, ненужных тяжёлых воспоминаний, зная, что крови и страданий на мои века будет немерено. Добрый старик, он спас своим решением мою душу и разум — сны о нём — отдушина для меня.
Но лишения и бремя их тяжести медленно, но постоянно проходили по моей жизни — умерли, каждый в своё время, все монахи, которых я знал и любил от первых дней и до их смерти. Брат Серико, уже старик с белоснежными волосами и бородой, так напоминающий Франсиска, умер у меня на руках. Всю ночь, я качал его тело и молил Иисуса Христа воскресить Серико. Ведь кусок плоти человеческой не истлел до сих пор, так не достоин ли весь человек, тем более верный слуга Его? Но замысел Божий так и остался для меня загадкой, а утром монахи забрали тело Серико.
Я орал, грубил и грозил небесам, просил покарать меня сразу, а не заставлять испытывать тяжесть потерь. Но небеса были глухи и я запер себя в гробнице с Искрой. Первые дни еду ещё приносили и оставляли под дверью, но я не обращал внимание на стуки в дверь. Я медленно сходил с ума — часами о чём-то разговаривал с Искрой, а обкурившись — радостно обнимал Франсиска и Серико, а они манили меня за собой. Я радовался и говорил им, что скоро умру от голода и приду к ним. А потом... А потом я узнал, что могу обходиться и без еды.
Сколько времени прошло не помню, я потерял счёт времени. И однажды, выйдя из гробницы, я обнаружил себя в другом мире. Почти все в монастыре знали обо мне, но никто не видел. Потом я с интересом узнал, что слух о призраке, охраняющем несметные богатства под монастырём, разошёлся по всему прибрежью и даже более — за его пределы. Ну, в чём-то он был правдив.
Первый набат от распространенного слуха пробил, когда в округе появился испанский искатель приключений, путешественник... как его там, дай Бог памяти... А, Крескес, по-моему.
Я так и не узнал, кто выдал ему тайну Искры, а может неглупый был человек — провёл большую изыскательную работу.
Но в итоге, на карте, созданной им вскоре после посещения нашего края, он указал почти точное расположение острова с монастырём. К тому же он был прав, указав истинное сокровище.
Я побоялся, что данный факт откроет дорогу фанатикам и прочим авантюристам, броситься на поиск Искры. И принял решение покинуть незаметно монастырь и перепрятать раку на прибрежье.
В одну непогожею ночь, во время сильной бури, когда брызги волн долетали до стен монастыря, а самая злая собака не покажет вору носа, я надул воздухом припасённый заранее курдюк, раку замотал в одежду, привязал ремнями к спине и пустился в плавь к берегу.
На этом прервались все мои связи с монастырём, некогда делавшие нас одним целым.
Новое пристанище я обрёл в предгорных пещерах, где когда-то скрывался от разыскивающих меня. Они были глубоки и продолжительны, а их туннели петляли и пересекались между собой. Этот лабиринт, как нельзя кстати, подходил для гробницы. Только немного доработать его пришлось самому. Это «немного», растянулось на сорок лет. О, я чувствовал себя Моисеем!
В пророчестве были упомянуты времена тяжкие. Помните? И это сбылось с поразительной точностью! Орды азиатов вторглись в нашу благословенную долину. Монахи были изгнаны, монастырь разрушен, а на его месте воздвигли военную крепость. Началась война всех против всех, а паутина караванных дорог поросла травой.
Толпы обездоленных, бездомных, истощённых бродили по прибрежью, вырывая, друг у друга из рук обглоданный хвост ящерицы, а убитые и умершие от голода лежали на дорогах, полях. И не было у людей сил хоронить их.
Воистину, кровь покрыла холмы и горы.
Эпилог
Много лет прошло с тех памятных дней. Много бед и скорби приходило на эту землю. Братоубийственные войны, мятежи и казни. Все они проходили мимо меня. Я не принимал участие ни в одной батальной битве, ни в одном маломальском сражении. Да, хреновый из меня герой, но это побочный эффект пророчества — не такой я и бессмертный. Смерть только бережёт меня до поры до времени. Такая вот божественная защита от соблазна славы великого непобедимого воина.
Проходили беды и забывались.
Нет уже острова — скрылся под водой вместе с крепостью. Забыты могилы предков и потеряны — великих воинов. Воинов веры, воинов правды. Нет её, правды, потому и забыто, и потеряно всё. На время... Ибо последней части пророчества ещё предстоит сбыться.
Я редко, особенно в последнее время, отворяю эту каменную дверь. Склоняюсь над ракой Матфея, смахиваю капельки воды с хрустальной крышки. Его, до сих пор живое сердце излучает мягкое красное свечение, отбрасывая на своде пещеры пульсирующие тени.
Если бы оно истлело, не осталось бы ни малейшего кусочка, со спокойной душой я бы покинул свой склеп, а прах хранимый развеял над водой, горами и счёл бы свой долг выполненным. В первую очередь пред Франсиском. Что до наследий, пророчеств и прочей лабуды... А не пошли бы вы, господа хорошие, не заняли бы моё место? Клятвенно заверяю — отдам его без сожаления, да и приплачу ещё вдобавок. Но нет желающих, а из множества приглашённых ничтожно мало призванных, а из призванных — избранный один. И этого единственного ещё надо найти. И только сердце Матфея, этот живой артефакт, неизвестно каким чудом сохранившийся до наших дней, удерживает меня от мысли: бросить всё и бежать от бесполезности моего добровольного заключения, от опостылевшего одиночества к радостям мира.
Немного поостыв, после таких срывов, и забив очередной косяк, признаю’сь сам себе, а чем я не султан?! У меня всё есть, а чего нет — находится само. Каким образом? Я тоже задавал себе этот вопрос, и уверен, что нашёл ответ — имея контакт с божественным, я приобрёл частицу Бога.
Хотя, думаю, вы мне не поверите. И будете правы!
А если всё таки, ваши безрассудство, доверчивость и вера взяли над вами вверх, то может быть, вы и есть тот единственный избранный?
Как знать... Ведь пути наследия — неисповедимы. Андрей Солангри © 2015
Обсудить на форуме |
|
