|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2007 Л. Ли © 2007 Время летать — Обдумайте все как следует, времени на принятие решения сколько угодно. Заключить — или, наоборот, расторгнуть — контракт можно в любой момент через любой из миллиона терминалов «Элпрон», имеющихся на всех без исключения планетах Содружества. Сегодняшняя наша встреча — чисто информационная. Я просто расскажу о характере услуг, которые предоставляет компания...
Я и Тихая в информации не нуждаемся — мы оба на контракте со дня совершеннолетия. Мы притащили на ликбез Бамбулу. Упертого и предубежденного Бамбулу, никак не желающего подписываться на жизнь после жизни. Мы хотим ему вправить мозги, и побыстрее. Ведь человек, как известно, смертен.
— Человек, как известно, смертен, — вкрадчиво говорит презентатор. Аудитория задумчиво молчит.
Элпроновец худощав и очкаст — типичный инженер-нанотех, какими их изображают комиксы. Одет демократично-казуальненько: свой парень и миляга, а вовсе не безликий офисный «костюм». Он застенчиво улыбается и приглаживает волосы:
— Долгое время это принималось как данность, — драматическая пауза. — До тех пор, пока не появилась возможность считать иначе.
Такие, как Бамбула, меня удивляют. Какие можно найти причины для нежелания продлить существование? Это противоречит здравому смыслу и законам природы. «Ты этот, как его, танатофил», — уличаю я Бамбулу. Он качает головой: «Я жизнелюб. А то, о чем вы мне талдычите — не жизнь, а жизнезаменитель. Суррогат». «Ты не танатофил, — соглашаюсь я. — Ты долбо...» Тихая насмешливо морщит нос.
— Что такое личность? — элпроновец обводит взглядом зал. Зал непроницаемо молчит, и очкарик отвечает сам: — Личность — это набор впечатлений, воспоминаний, стандартных и нестандартных эмоциональных реакций. Все это — информация. Информация, которую можно фиксировать и хранить. И самое главное: ее можно воспроизводить.
Мы с Тихой знакомы с кадетского корпуса. Сперва крепко враждовали, потом заключили временный альянс, потом попросту спелись и стали не разлей вода. Бамбула примкнул к нам много позже, уже в лётной школе — и наш дуэт превратился в трио. До поры до времени дремучесть камрада в вопросах посмертия нас занимала лишь в качестве предмета шуток; но после выпуска и распределения шутки кончились. Когда начались боевые вылеты, мы взялись за Бамбулу всерьез. Посредством кнута и пряника — уговоров и ругани — нам удалось убедить его приконнектиться к ближайшей по времени интерактивной презентации, проводимой локальным отделением «Элпрона». «Просто послушай, — внушал я. — Не переломишься». Тихая одобрительно кивала. Бамбула со вздохом сдался, предварительно взяв с меня обещание «навсегда заткнуться на задравшую тему».
В отместку он потащил нас с собой.
— Процедура не имеет противопоказаний и более чем доступна в финансовом отношении. Она состоит из нескольких частей. Первая: определение эмоциональных схем и психологического профиля. Процесс, я уверен, хорошо знаком большинству из вас — поскольку это практически рутина для всех без исключения военных, да и для многих гражданских профессий. Наш алгоритм снятия и обработки данных намного сложнее алгоритмов кадрового тестирования и потому занимает чуть больше времени — но, уверяю вас, разница незначительна. Следующий шаг — полное копирование индивидуальной памяти — вообще дело лишь нескольких минут. Здесь объяснений не требуется — думаю, название говорит само за себя. Последний этап — выявление ЛЦО: личностных ценностных ориентаций. На нем мне хотелось бы остановиться поподробнее...
Презентация проходит как по маслу. Очкарик ни разу не запинается, не сбивается с ритма и не теряет контакта с аудиторией. У меня закрадывается подозрение, что «Элпрон» стал использовать ботов вместо реалов — да, собственно, почему бы и нет. Важны ведь не сверла, а дырки в стенах. Стена в данном случае — это Бамбуловы суеверия, или что там у него...
Дисконнектимся.
Вот для меня вопрос выбора не стоял. Я считал и считаю, что обвиртуализация пост мортем — дело вполне обыденное. Нет в нем ничего противоестественного или — спаси и пронеси! — богопротивного. Тихая со мной согласна. Мы с ней вообще на многие вещи смотрим одинаково. Потому, наверное, и не разлей вода. А Бамбула — мистер Имею-альтернативное-мнение. Всегда имеет, и всегда альтернативное. Порой это развлекает, порой бесит — так или иначе, всегда есть о чем поговорить. Или поорать. «Ты диверсант, — регулярно говорю я Бамбуле. — Тебя заслали враги, чтобы подтачивать элиту военно-воздушных сил Содружества изнутри». — «О, ё, и правда, — притворно спохватывается тот, — чего я расселся? Мне элиту подтачивать надо, а я тут с тобой, инфузорией, время трачу». Мы язвим и спорим до хрипоты, а Тихая корректирует настройки комм-шлема, или смотрит видеобук «Тактика гармийских истребителей», или раскладывает какое-то свое таро, или что там у нее...
Так и живем. Сополагаемся, противополагаемся. Единимся и боремся. А потом — на вылет.
И тут все споры кончаются. В воздухе нам не о чем спорить, потому что в воздухе нас перестает быть трое. Мы словно моментально сплавляемся воедино. Удивительное дело. «Я», умноженное на три. Команда. Иэхх, я плохо умею объяснять такое...
Коротко говоря, я чертовски заинтересован в том, чтобы моему «Я» не пришлось разделиться на три уже бесповоротно. Человек внезапно смертен, и с этим у меня нет проблем. Но если, как уверяет Элпрон, человек смертен не окончательно, я бы не возражал этим воспользоваться. Еще как бы не возражал. Я, так сказать, еще не налетался. И, елки-палки, хотелось бы оставаться умноженным. Да ведь и тебе хочется того же самого, мистер Дубовое-альтернативное-мнение! Так фигли держаться за нелепые искусственные правила?
Я кошусь на Бамбулов невозмутимый профиль и мужественно подавляю желание озвучить вопрос: «Ну че?» Рано пока.
— В зал пойдешь? — поворачиваюсь я к Тихой.
— Не, — коротко отвечает та.
— Я пойду, — говорит Бамбула. — Кровь надо разгонять.
Надо-надо, прав здоровяк. Говорят, со дня на день кончится курорт. Нас наконец-то перебрасывают на Гарм. И снова с моих губ чуть не срывается «Ну че?» — ведь между «пока рано» и «слишком поздно» времени остается совсем немного.
***
Я выжидаю почти сутки. Когда заканчивается лётная смена, я беспечно роняю вслед идущему на шаг впереди Бамбуле:
— Что надумал?
— Ты о чем? — принимается было актерствовать он, но я беру быка за рога:
— Не валяй ваньку. О том.
Он серьезнеет:
— Я так понял, «о том» мы договорились больше не дискутировать.
— Дел у меня других нет, кроме как дискутировать. Просто хочу узнать, что ты решил.
— Все то же.
Ощущение, что получил под дых. «Все то же». Все то же???
— Слушай...
— Нет, это ты слушай, — таким мрачным я Бамбулу я в последний раз видел... да пожалуй, никогда не видел. — Я не буду больше это обсуждать. Ясно?
— Не ясно, — я так зол на него в эту минуту, что готов не задумываясь вломить с правой. — Ни разу не ясно. Не понимаю. Какой в этом смысл? В конце концов, не хочешь делать ради себя, сделай ради...
— На такие решения, — перебивает он, — не может влиять никто — даже самые близкие. Даже ты. Даже Тишь. А у меня, ты знаешь, ближе вас никого... Я вас, обормотов, очень...
Еще секунда, и злость разорвет меня изнутри.
— Пошел ты! — говорю я хрипло. И присовокупляю самое отборное ругательство из всех употребляемых в пределах Содружества. И ухожу так быстро, что за мной, должно быть, остается реактивный след.
— С меня хватит, — объявляю я Тихой. — Умываю руки. Как он был тупым фанатиком, так и останется. Горбатого могила исправит.
Тихая грустно усмехается, оценив иронию последнего замечания.
— «Жизнезаменитель», скажите, какие мы брезгливые, — интересно, не идет ли от меня пар? — Лучше, конечно, полное отсутствие, чем поганый заменитель. Уср...сь, но не поддамся.
— Убавь звук, а? — кривится Тихая, но я не слушаю.
— Не хватает ума понять. Если что-то ходит, как утка, и крякает, как утка — это и есть утка. А не уткозаменитель!
Неожиданно весь пар враз улетучивается, и я бессильно плюхаюсь на койку.
— Ладно, все. Проехали. Пара, между прочим, до сих пор основная боевая единица авиации. Надеюсь, ты по крайней мере не передумаешь, партнер.
Тихая щурит глаза:
— Нет. Я — нет, — говорит она.
Не разлей вода. Признателен до скрежета зубовного.
***
Он сказал «проехали» и махнул рукой. Не так-то это просто. Целый день я не могу себя заставить посмотреть на Бамбулу хотя бы искоса. Стоит подумать о вчерашнем, в виске начинает со страшной силой пульсировать обида. Детский сад, сам понимаю. По сути-то Большой Б прав. Но от этого, увы, не легче.
А на следующий день поступает приказ о начале боевых действий. И я тут же выхожу из пике. И в момент осознаю, что, черт побери, que sera sera, будь что будет, шло бы оно все лесом. Не к чему задумываться о потом, когда в руках горит и плавится сейчас. Мы такие, какие есть, и ничто этого не изменит. Мы такие, какие есть — пока мы есть. А то, что мы не можем согласовать сроков этого «пока», так это дело десятое, так ведь, брат Бамбула?
В коридорах оживление. На улице кто-то затягивает «Жди меня к лету, Пегги Сью» и припев подхватывают десятки голосов. Я закидываю руки за голову и потягиваюсь так, что кости хрустят, и на секунду закрываю глаза; и в эту самую секунду Марта Вонг, флаг-штурман из 4-ой эскадрильи, влепляет мне смачный поцелуй прямо в губы. Горит и плавится, думаю я и подмигиваю хохочущей Марте. Горит и плавится.
***
... — Тито, Рысь, беру ведущего, займите пару.
Рядом вспыхнул и пошел вниз серо-синий гармийский «Паук». Еще шестеро, рассредоточившись, заходили справа, со стороны солнца. Им готовила встречу эскадрилья Тони Королли. Надо было срочно позаботиться о тройке «Крабов», приближающихся слева. Разворачиваюсь и начинаю набирать скорость. «Крабы» неожиданно рассыпаются. Пара расходится в сторону и вверх: молодцы мои ведомые, погнали голубчиков. Устремляюсь за ведущим противника, собирающимся обойти меня по окружности. С десяток минут мы играем в догонялки, избегая лобовой атаки. Клятый гармиец вертится, словно уж на сковородке и трижды уходит с моего прицела в тот момент, когда я уже вот-вот готов нажать на гашетку.
— Минус один! — слышу голос в наушниках. Здравы будем, Тихая.
— Умничка, Рысь! Тито, за тобой «Краб» намбер ту.
— Делаем, Шмель.
Отлично, значит, у Бамбулы тоже все схвачено.
А за мной намбер уан. Буквально: за мной — сел на хвост. Худо дело. Надо стряхивать. Закладываю резкий вираж и одновременно начинаю по спирали уходить вверх по вертикальной оси, пытаясь сам переместиться в позицию атакующего. Празднично всверкивают трассы. Гармиец уверенно доворачивает «Краб», следуя за каждым витком моего «Тау», как приклеенный. Ухожу. Ухожу. Снова ухожу. Похоже, догонялки превращаются в кошки-мышки.
Черт! Табло принимается панически сигналить, оповещая о том, что я, ешкин кот, залочен на хрен. Спокойствие, только спокойствие.
— Шмель, что у тебя?
У меня, Тишь, веселья полные штаны.
— Иду к тебе, Шмель.
Еще бы дождаться. А вслух:
— Давай.
На более детальный ответ времени нет. Мигание табло становится истерическим. Выбрасываю ловушки. Маневр. Эх, спаси и пронеси!..
Краем глаза ловлю взрыв, и с радара исчезает зловещая точка. Пронесло.
Зевать, однако, некогда.
— Шмель, к тебе двое гостей, — басит в ухо Бамбула. — И я за ними третьим.
Вижу. Только этих не хватало. Два «Паука» несутся на меня, как валькирии. Откуда они здесь? Далековато мы оторвались от группы.
— Звено, уходим, уходим. Возвращаемся к транспорту.
— Погоди, старшой, сейчас будет «бум».
Один из «Пауков» принимается резко забирать влево по перпендикуляру от меня. За ним тянутся две сверкающих полосы. Не дожидаясь обещанного бума, переключаю внимание на свою прежнюю цель. «Паук» не «Краб» — уступает нашим «Таурикам» и в скорости, и в маневренности. От Бамбулы ему уйти не успеть. Щитов надолго не хватит, можно считать, он уже —
— Спекся!.. Звиняй, что так долго, Шмель. Ракетный боекомплект тю-тю.
— Нормально! — бросаю коротко. Клятый «Краб» опять намеревается взять меня в захват.
Отваливая, бортом цепляю трассу. Не смертельно, но — сколько можно?! Заговоренный он, что ли? Помаленьку закипаю.
На радаре появляется новая точка. Вот и Тихая. Вся команда в сборе. Ну, океюшки. Пора заканчивать эти игры.
Боевой разворот. Перед глазами проносится и снова исчезает красная гармийская луна. Начинаю набирать скорость. В клещи его, голубчика. В голове моей неожиданно включается разудалый мотивчик «Пегги Сью».
Пегги Сью, меня дождись,
К лету буду, ей же ей.
Ну, не хмурься, улыбнись,
Это ж только сотня дней.
— Тито, камрад, отгоняй второго паучка сколько сможешь, лады?
— Делаем, Шмель.
Вдвоем с Тихой потихоньку тесним «Краба» к луне. Он отчаянно пытается сорваться с крючка, но не тут-то было. Мысли мои ясны, как колодезная вода. Сердце — пламенный мотор. Действия выверенны и точны. Действия, умноженные на три.
Может, и подзадержусь —
У войны ведь сроков нет...
Эй, не плачь — я рассержусь...
Что нам, Пегги, пара лет?
— Тито, сними ты этого... — недовольно буркает Тихая. — Мешает.
— Да сейчас... Вертлявый, черт, попался.
«Краб» «бочкует» и, остановив вращение на трех четвертях, резко разворачивается на 180. На долю секунды я оказываюсь в замешательстве. Не смолкающая в башке мелодия скачкообразно убыстряется. Лобовая. Ракеты отменяются. Ну, давай, иди ко мне, красавец, приласкаю тебя по-другому.
Пара, три, четыре, пять,
Это, Пегги, всё х...ня...
Что ты скуксилась опять?
Лучше поцелуй меня.
Сближаемся. Скорость бешеная. «Краб» в прицеле как на ладони. Ну, посмотрим, кто тут настоящий ас. Гармиец не выдерживает и начинает стрелять первым. Я даже не задет. Сбоку в «Краба» впиваются огненные шнуры: Тихая вносит свою лепту. Но со своей позиции она мало чем может помочь. Мой черед.
Прочь гони печаль и грусть.
Ну-ка, веселей гляди!
Рано, поздно ли — вернусь.
К лету, Пегги, к лету жди.
— Минус! Минус «паук», — облегченно кричит Бамбула, но я почти не слышу. — О, ё... — раздается в наушниках, и в этот момент я жму на гашетку. Щиты гармийца слабо мерцают, с трудом справляясь с полученным угощением. Ну! Я еще успеваю получить свою порцию огня, и тут защита «Краба» наконец пробита, и моя очередь вонзается него, как нож в масло. Я рву машину вверх, а вспышка взрыва за моей спиной освещает небо победным салютом. Горит и плавится, ребята! Горит и плавится!
Живем. Живу. Здесь и сейчас.
Может, и есть резон в твоих словах, Большой Б, неожиданно мелькает мысль в моем мозгу. Разве то, что творится вокруг меня и во мне: этот пульс, этот ритм, этот вкус — разве можно сэмулировать все это? А если нет, то стоит ли игра свеч? Отведавшему жизни, стоит ли жрать жизнезаменитель?
— Шмель, не вижу Тито на радаре, — голос Тихой выдергивает меня из облака эйфории.
Быстрый взгляд на монитор. Холодею. Не может быть.
— Не может быть, — говорит Тихая.
Почему?
— Потому.
Согласен, Тишь. Не мог этот толстый упрямец так вот просто... Даже если остался вообще без боекомплекта, даже если был-таки подбит, даже если подвела техника. Да и достал он «Паука», я же своими ушами слышал. Взрывом задело?
Нет. Я бы знал. Пилоты все суеверные, а я суеверный в квадрате. В кубе. У меня свои каналы связи с командой, ешкин кот. Корабль — кораблем, а Бамбула — Бамбулой. Катапультировался, точно говорю. Сейчас скоренько прочешем сектор, подхватим камрада, и домой.
И первым, что я сделаю дома, мистер Альтернативное Мнение, он же Ослиная Задница, это свяжу тебя тросом, и пинками погоню к терминалу «Элпрона» подписывать контракт. А до тех пор, пока ты его не подписал, твердолобище, умирать ты попросту не смеешь, понял?
Пегги Сью, меня дождись.
Время в кабине загустевает, тишина в наушниках давит на барабанные перепонки. Нормально, убеждаю я себя, просто мы так покувыркались в небе, что теперь концов не соберешь... Минуты ложатся на плечи тяжелым грузом, и во рту появляется кислый привкус, и лоб покрывается холодной испариной. И я хотел бы обматерить все на свете в бога-душу-мать, но даже самое отборное ругательство из всех известных в пределах Содружества не передаст того чувства, что сдавливает сейчас мое горло.
Когда Тихая почти безмятежным тоном сообщает, что Бамбула наконец найден, обнаруживаю, что у меня свело судорогой челюсти — так крепко я, оказывается, сжимал их все это время.
***
— Гребаный «Паук» исхитрился напоследок засандалить в меня плазменным. Разворотил корпус, и так хорошо поджег, что думать особенно не пришлось. Катапультироваться еле успел, и не сказать, чтоб удачно. Так рвануло вслед, да еще и осколком наподдало, что я напрочь вырубился. Слава те, автоматика не отказала: стабилизировался, завис. Не подобрали бы, так бы и висел...
Выглядит Бамбула супер. По виду и не поймешь, чего его в лазарете до сих пор держат.
— Когда выходишь-то? — осведомляюсь сварливо. — Хорош уже бока отлеживать.
— Я хоть сейчас, — оживляется Бамбула. — От скуки только и делаю, что жру. Опять толстеть начал. Скоро пошевелиться не смогу.
Хмыкаю:
— Да? Это хорошо.
— Да ну? — усмехается и он. — Почему?
Я молчу. Он перестает ухмыляться и смотрит на меня очень внимательно. Потом отводит глаза.
— А где Тихая?
Ну уж нет.
— Ну уж нет, — говорю я сипло. — Ты у нас, значит, несгибаемый и твердый. Ну, так я тоже несгибаемый и твердый. Ты считаешь, я не имею права, а я считаю, ты, драгоценный, тоже не имеешь права. Понимаешь, да?
Физиономия у Бамбулы становится печальной, как маска античной трагедии:
— Ты отстанешь когда-нибудь?
— Легко. И ты знаешь, что для этого нужно. Просто возьми и уступи. Хотя бы временно. В виде личного одолжения.
И добавляю, преодолевая внутреннее отвращение:
— Формально говоря, ты мне сейчас мальца обязан.
— Формально говоря, — тихо возражает Бамбула, — меня подобрал не ты.
— Тихая считает так же, как я.
— Но Тихая меня ни о чем не просила.
Я не нахожусь с ответом. Дважды открываю рот и дважды закрываю его обратно. Словно рыба, вытащенная из воды.
— Прикинь, — говорю после долгой паузы, — аккурат в тот самый день я вдруг на минуту подумал: а вдруг ты прав. Что неподдельного, настоящего, такого, что хоть чего-то стоит, и впрямь отмерено, сколько отмерено. Что все попытки продлить, растянуть, обойти — от лукавого. Не в религиозном, конечно, смысле...
— Ну и? — осторожно интересуется маска античной трагедии.
— И тут твоего «Тау» не оказалось на радаре. И я понял, что от лукавого — другое. Не попытаться продлить, отказаться обойти, эдак высокомерно сложить весла и добровольно бухнуться в воду тонуть. Дерьмо это, извини за прямоту. И я такого дерьма не желаю. Ни для себя, ни для тебя, ни для Тихой. И сделаю все, что в моих силах, чтобы оно с нами — ни с одним из нас — не случилось. Потому что, когда твоя машина вдруг исчезла с радара, я вдруг представил, что — все. Навсегда. С концами. И меня в момент озарило: я прав, а не прав — ты.
Бамбула пытается что-то вставить, но я предупреждающе поднимаю ладонь и повышаю голос:
— И, самое главное, ведь никто не знает наверняка, как оно там на самом деле. У пост-мортемщиков-то не спросишь, вот какая штука.
Бамбула смотрит на меня пристально, словно видит впервые. Рывком садится в кровати и отводит с лица волосы.
— Все не совсем так.
— Что не совсем так?
— Когда-то я думал так же, как и ты, — говорит он вместо ответа. — Разве что уверен был поменьше. Именно потому, что не хватало уверенности, я решил подстраховаться. Может, и напрасно... Но в результате я знаю об элпроновском пакете «пост мортем» куда больше тебя. И, прости меня, дружище, ничто на свете не заставит меня на него подписаться снова.
— Что-то я перестал понимать, — говорю я, краем сознания отмечая это «снова».
— А хочешь?
— Тебя это удивляет? Какого... с какой стати ты вдруг заговорил загадками?
— Вплоть до сегодняшнего дня я не собирался говорить ровным счетом ничего. Прав-не прав, право, там, лево, это, брат, демагогия. Но я, ребята, вам и правда обязан. Не только за тот день. Я и так слишком долго тянул... Записать есть где?
Хлопаю себя по карманам, виновато развожу руками. Я ж не на разбор полетов шел, а к больному с визитом. Даже датапад не захватил.
— Значит, так запоминай. На базе имеется как минимум пара элпроновских терминалов. Выбираешь любой. Заходишь в будку, закрываешь за собой дверь. Идентифицируешься. Вызываешь на тачскрине клавиатуру и набираешь 784-267. но не в цифровом ряду, а выше.
— Это как?
— Рядом выше, пустом. То есть жмешь не на значки цифр, а над ними. Там скрытый ряд символов.
Я удивленно присвистываю, но Бамбула мое удивление игнорирует.
— Откроется коммуникационная программа. После этого уже обычными символами набиваешь «pm — пробел — Fathergoose». Fathergoose в одно слово. Двоеточие. «Свет мой, зеркальце, скажи». Отправляешь. Закрываешь мессенджер, вылогиниваешься. Уходишь. Он тебе на комм-линк сам скинет, когда ему будет удобно поговорить. О тебе он знает.
— Ты меня пугаешь, толстый, — говорю я почти серьезно. — Кто обо мне знает?
— Мой сын, — отвечает Бамбула.
Я бы опять присвистнул, но у меня отпала челюсть.
— Не знал, что у тебя есть сын. А что такого он может мне рассказать, чего не можешь рассказать ты?
— А почему ты меня в свое время повел на презентацию? Об «Элпроне» лучше узнавать от сотрудника «Элпрона». К тому же сосед по палате вот-вот вернется с терапии.
Я поднимаюсь.
— Вряд ли тебя обрадует разговор, — говорит Бамбула вместо прощания.
***
Тыча пальцем в невидимые кнопки на тачскрине, я чувствую себя полным бараном. Зарождается отвратительное подозрение, что Бамбула меня грубо приколол: отомстил за домогательства, так сказать. И когда на экране распахивается окно мессенджера, я испытываю одновременно облегчение и напряжение. Облегчение — оттого, что это не розыгрыш, напряжение — по той же самой причине. Выполняю предписание и выхожу из кабины. Не успеваю я дойти до своего блока, комм-линк издает писк. «А давай подходи через полчаса, — читаю я. — Я как раз на работе. По-быстрому только в буфет сгоняю. Крис».
Я вызваниваю Тихую. Сообщаю, что дело безотлагательное. Она появляется через десять минут, сердитая, как голодная кошка.
— С профилактики сдернул, — информирует она хмуро. — Если хоть с одним имплантантом будет что-то не то...
Не дослушав, киваю. Вкратце пересказываю беседу с Бамбулой. Глаза Тихой прищуриваются:
— Бамбуле сколько — двадцать пять, тридцать? Откуда у него взрослый, работающий сын?
— Откуда у него вообще сын?
Тихая передергивает плечами. Ну, в общем, да, дурное дело нехитрое. Но тогда... впрочем, ладно.
— Есть идеи, о чем вообще пойдет речь?
«Без понятия», — говорят прищуренные глаза. Глаза-бойницы.
— Ну, двинули тогда.
В кабине она встает за моей спиной и опирается на спинку кресла. И тут же в памяти всплывает другая кабина, телефонная, много, уже много лет назад. Отгороженные затемненным стеклом — снаружи дождь, внутри тусклый свет одинокой лапочки: вторая перегорела — запах яблок — пульс за 120 — трам-тарарам, все громче дождь, со всех сторон одновременно...
Я медлю над клавиатурой, и Тихая больно тычет меня подбородком в плечо, как Герцогиня из «Алисы». Мне мерещится слабый запах яблок. Я улыбаюсь углами губ и послушно набираю код.
Мессенджер уже мигает «приветом».
— Привет, Крис, — набиваю и я.
Герцогиня вынимает подбородок из моего плеча.
— Как там Па? — вопрошает монитор.
— В порядке. Его слегка подбили на днях, знаешь, нет? Но все нормально, он уже здоров, как бык.
— То-то я удивился, что не он на связи. Передай ему там, чтобы не очень-то лихачил.
Тихая фыркает над ухом.
— Передам, — набиваю я.
— Ну чего? — переходит к делу Крис. — У вас, наверное, вопросы имеются.
— Знать бы еще, о чем спрашивать, — комментирую я вслух. Набираю:
— Штука в том, что Бамбу... — затираю, набираю по-новой, — твой Па толком не объяснил, о чем пойдет разговор. Сказал просто, что ты можешь сообщить об элпроновском пакете «Пост мортем» что-то такое, чего я не знаю.
— Хм, — отвечает терминал. — Помимо того, что вы им пользуетесь?
— В смысле «подписаны»? Ну, помимо, да.
— Нет, не в смысле «подписаны», — пишет терминал. — Я смотрю, он вам вообще ничего не рассказал. Окей, сейчас подключу войс-рек — запарюсь ручками-то клавиатуру топтать.
На руке у Тихой робко пищит комм-линк.
— Медчасть. Накрылась моя профилактика.
— Хочешь уйти?
— Размечтался.
На мониторе появляется новая порция текста, и мы прилипаем глазами к экрану. Увиденное кажется настолько диким, что возвращается мысль о розыгрыше.
— Не буду тянуть кота за хвост, — читаем мы. — Не знаю, насколько неприятной будет для вас эта новость, но тут уж я ничего не могу поделать. Вы, ребята, не только подписаны на программу «Пост мортем», вы успешно пользуетесь ей. Кто первый цикл, а кто надцатый.
— Стоп, — торопливо пишу я. — Стоп.
Я пока что по-прежнему мало чего понимаю, однако на лбу у меня выступает холодная испарина. Тихая напряженно молчит.
— По-моему, Бамбула делает из нас идиотов, — говорю я зло. — По-моему, над нами в ближайшем будущем будет гоготать вся дивизия. А то и весь флот.
— Хочешь уйти?
Я вытираю влажные ладони о комбинезон и снова поворачиваюсь к терминалу.
— Поправь меня, если я ошибаюсь, Крис, — яростно печатаю я, — ты хочешь сказать, что мы овиртуализованы и ни сном ни духом о том не ведаем? Что на самом деле мы, так сказать, давно покоимся с миром?
Экран медлит с ответом, а потом выдает короткое:
— Прости, друг.
Откидываюсь на спинку кресла. Потом рывком выпрямляюсь снова. Пальцы принимаются бегать по клавиатуре с невиданной резвостью:
— Как это может быть?
— Начать с того, что в контракте есть небольшой пункт — я практически цитирую: в случае, когда комплекс индивидуальных воспоминаний затрудняет адаптацию клиента к новой картине действительности, что может представлять угрозу для его психического здоровья, компания обязуется производить минорную коррекцию. Заметь, друг, не «вправе», а «обязуется».
— Минорная коррекция и полная промывка мозгов — не одно и то же. Интересно, что еще у меня стерто из памяти, помимо факта моей физической кончины?
— Не расстраивайся так, приятель. Про здоровье вставлено не ради красного словца. Стандартная психика реагирует на кое-какие вещи совершенно однозначно. Человек, видишь ли, затрудняется существовать безмятежно, зная, что он: а) в какой-то степени мертв; б) при этом одновременно в какой-то степени жив; но: в) его прежняя реальность, включая родственников, семью, детей, материальные накопления, социальный престиж и тэ дэ и тэ пэ., навсегда осталась вне зоны досягаемости. При таком раскладе сознанию грозит глубочайший коллапс. При заключении договора в планы клиента вовсе не входит такой вот посмертный ад.
— Твой отец, однако, узнал и не свихнулся.
— Мой отец добровольно пошел на такой риск. И смог убедить меня, что риск оправдан. Но подобная практика, разумеется, остается за пределами техники безопасности программы «Пост мортем» и за пределами политики компании. У каждого свой риск: если я, скажем, забуду потереть лог сегодняшнего разговора, меня ждет, как минимум, увольнение без выходного пособия, а в худшем случае, суд.
— Ты не ответил на мой вопрос. Сколько воспоминаний я утратил в процессе обвиртуализации?
— Если коротко: не больше, чем получил новых.
— Это как?
— Это довольно индивидуально. Говоря в целом: как правило, сохраняется основной массив детских воспоминаний — в самом, конечно, общем виде: прочитанные на ночь сказки, любимые игрушки, добрая воспитательница в детском саду, другие яркие впечатления. Обычный набор любого человека; единственное отличие в том, что эти детали вплетены в новые реалии.
Подбородок Герцогини снова впивается в мое плечо.
— Эти новые реалии, они сильно отличаются от прежних?
— Помимо вашей среды — футуристической, компания предлагает среду фантастико-историческую. И в том и в другом случае: да, отличия немалые. Вариант псевдо-реалистический — третий вариант — спросом почти не пользуется. Людям хочется кардинальных перемен, раз уж пост мортем они становятся доступны. Картину мира клиент выбирает сам, его роль и характер деятельности в новых условиях определяется естественным путем, в соответствии с психопрофилем.
Тихая перегибается через меня и сбрасывает мои руки с клавиатуры.
— Прежние связи? — печатает она.
— Увы, — горестно признается терминал, — в силу очевидных причин, как этического, так и легального характера, их поддержание невозможно. Именно поэтому институт родительства — не говоря уж о родстве — в виртуальных мирах весьма условен. Зачатие, по официальной легенде, производится in vitro, желание продолжить род сводится к «бездетному» сексу и анонимному донорству. Случаи, когда ребенок имеет контакт с родителями, единичны. Для этого должно выполняться слишком много внешних условий.
— Если мы уже в виртуале, — снова вступаю в разговор я, — и если о нашем здоровье так пекутся, то каким образом Бамбула, то есть, твой отец, мог оказаться на больничной койке? С какой стати Марту Вонг вчера отправили в криокамере на Обару? А капитан Финчли, который летит с ней на одном борту, но только в запаянном цинковом контейнере — на самом деле просто бот? Зачем создавать для нас иллюзию смерти? Чтобы убедить продлевать контракт с «Элпроном» снова и снова?
— Погоди, погоди, давай по порядку. Кто говорил об иллюзии? Может, я опять тебя огорчу, но это не так. Отсутствие у тебя физической оболочки не делает тебя бессмертным. До некоторых пор вероятность смерти ничтожно мала. Детство, отрочество — фактор риска сведен почти к нулю. Ты находишься в безопасных зонах, защищенных от войны и немотивированной агрессии; учишься, развиваешься, адаптируешься. Настройки окружающей среды таковы, что не позволяют причинить тебе серьезный вред. Так продолжается до дня совершеннолетия. Подготовительный период оканчивается. В этот день тебе в первый раз в текущем цикле предоставляется возможность подписать новый контракт. Или отказаться от него. Отказ подразумевает, что данный цикл будет для тебя последним, согласие означает запуск нового цикла по окончании текущего. Изменить решение, понятное дело, можно в любое время и в любую сторону.
— А если все же что-то случится до совершеннолетия? Ты пишешь «мала», а не «исключена». Несчастный случай, мало ли что еще.
— Как обычно: новый цикл. С нуля. В новом обличии. Новые опции выбора, новые, при желании, профессиональные ориентации. Разумеется, бесплатно.
Разумеется, бесплатно. Как это может не радовать.
— Но зачем эта петрушка? Почему бы прямо не сделать всех вечнозелеными и неумирающими? Ведь то, о чем ты говоришь, никакая не смерть, а простая перезагрузка.
— Ну, во-первых, ты ошибаешься. Именно смерть, по всем мыслимым показателям. А во-вторых, иначе никак. Ты вон и сам понимаешь, что иллюзиям грош цена в базарный день. Люди заказывают продление жизни, а не мультиплеерную симуляцию — так вот, представь себе, человек не воспринимает жизнь иначе, как через осознание ее конечности.
Хорошо излагает, стервец, как по писаному. На каждый вопрос имеется ответ. Понятно, конечно, что объектом моего раздражения является не Крис, он лишь, так сказать, гонец с дурными вестями, на котором тянет сорвать зло; но, елки-палки, в это мгновение мне хочется язвительно спросить: «А папаше ты так же без запинки все излагал? Не дрогнуло ретивое, а?»
— Новый цикл, с нуля, — буквы бесстрастны, и это хорошо. Горечь — что вы, какая горечь? — И в него опять ничего не пронесешь с собой из старого? Все стирается подчистую? А зачем тогда театр со снятием скана памяти?
— Честно? В основном для спокойствия клиента. Для сохранения целостности мира. Для поддержания...
Наши с Тихой комм-линки пищат почти хором. Боевой вылет. Надо закругляться. А следующая мысль: да? так-таки и надо? а то что? Отравленная такая мыслишка.
Я быстро набиваю:
— Нам пора, Крис. Спасибо тебе.
— Удачи, — желает монитор, и я закрываю мессенджер.
По коридору мы шагаем молча. Такое впечатление, что ничего не изменилось. Словно побывали на брифинге. Восприняли информацию к сведению. Никаких эмоций, никаких прений. А ведь —
туф-та, туф-та, шуршит комбинезон. Этот пульс, этот вкус, этот ритм, думал совсем недавно один дурак, — разве можно воспроизвести их искусственно? — Можно, сказали дураку, раз уж ты так непременно хочешь знать. Учти, однако, вряд ли тебе это знание понравится. — Да разве можно прятать голову в песок, пожал плечами настойчивый дурак. — Ну тогда разуй глаза... И тут же всякий вкус пропал, да, Бамбула? Ритм сбился, и пульс засбоил. И на боевой вылет отправляешься, как на аттракцион. «Собачья свалка» в воздухе — карусель, самолетики по кругу. Война и Гарм, политика и патриотизм, Марта Вонг в криокамере...
Лицо Тихой непроницаемо. Глаза-бойницы.
Запах яблок. Дружба с кадетского корпуса.
Прошлое и настоящее.
Если настоящее может быть подкорректировано, то вокруг нет ничего настоящего.
Блаженно неведение, истина же подобна яду.
***
— Крис просил передать, чтобы ты не зарывался и не лез на рожон.
Бамбулу завтра выписывают. Пребывание в лазарете пошло ему на пользу: передо мной ни дать ни взять эпический герой. Румянец во всю щеку, богатырская стать. Интересно, думаю я, как он выглядел на самом деле. Как выглядел я сам?
Бамбула усмехается.
— Ты как? — спрашивает он меня.
— А хз, — отвечаю я. — Ничего не чувствую и не соображаю. Пусто... Слушай, а как ты все это обустроил?
— На раз-два, — говорит эпический богатырь. — О том, что фактически означает пункт о «минорных коррекциях» Крис популярно растолковал мне еще пре мортем. Я очень хотел продлить существование, но перспектива существовать подправленным меня категорически не устраивала. И я решил, что если и сыграю с «Элпроном», то это будет игра по моим правилам. И тут же наметил план, простой, как табуретка. Все, что было нужно для его осуществления — это убедить Криса поработать, так сказать, будильником. Мы договорились, что он войдет со мной в контакт после — ха-ха — дня моего совершеннолетия. Зачем омрачать себе жизнь преждевременно? Ведь возможности расторгнуть договор в юном — ха-ха два раза — возрасте у меня все равно нет. А вот после того, как возможность появится, будильник зазвонит, Крис поможет мне в общих чертах восстановить подправленное; вот тогда и посмотрим, что там у вас за пост-мортем.
Окончание фразы звучит чеканным стихом. Вот — тогда — и посмотрим — Что — у вас — за пост мортем. Я давлю невольную улыбку:
— А ты сразу решил, что не будешь продлевать контракт? Сразу, как узнал?
— Нет. Не сразу. Я не сторонник поспешных действий. Нужно выждать, сказал я себе. Шок пройдет, мозг переварит новость, чувства устаканятся. Я подал рапорт об отпуске — тогда как раз был период перемирия, так что мне его без проблем дали — и поехал переваривать...
— Я помню, — киваю я, — мы с Тихой думали, что тебя на гражданке бросила девушка. Ты неделю ходил со стеклянными глазами, завалил навигацию, а потом подал рапорт и отбыл в неизвестном направлении.
— Девушка, значит, — Бамбула чешет затылок. — А я думал, что не показал и виду. Плохой, выходит, из меня актер.
— А я тогда на тебя здорово обиделся, — продолжаю я. — Что за неведомая девушка, что за скрытность между друзьями, думал. Молодой был.
— А сейчас по-другому думаешь?
— А я и сейчас еще не старый.
Мы ржем, как будто это невесть какая смешная шутка.
— Ну, считай, что я до этой правильной мысли только сейчас допер, — отсмеявшись, говорит Бамбула. — А тогда я считал, что ни под каким соусом не должен ни с кем делиться. С вами — в первую очередь. Потому что обратного пути нет. «Пост мортем» можно считать жизнью только до тех пор, пока не узнаешь, что жизнь осталась по ту сторону. Память, сын, жена, ты сам — все по ту сторону. А здесь: карточный домик. Дунешь, плюнешь, и он разваливается. Время идет, а ничего не меняется, развалины остаются развалинами. Почему, ты полагаешь, им приходится стирать нам память?..
— Ну, ты можешь попросить Криса не отыскивать тебя в новом цикле. Делов-то, — вяло говорю я, сам прекрасно осознавая, до чего неубедительно звучат мои слова.
— Это не для меня, — отвечает Бамбула. — Нет уж, мой первый цикл станет для меня последним. Стирают — запускают, стирают — запускают, снова и снова, по кругу. Дурная бесконечность, колесо никуда не едущей телеги. Не будь у меня вас, я бы сошел с этой карусели до срока.
Слово «карусель» заставляет меня мысленно вздрогнуть.
— Забавно было бы узнать, какой у меня по счету цикл? — говорю я. — Крис...
— Забудь, — твердо обрывает Бамбула. — Не будет тебе забавно, можешь мне поверить. Будет только хуже, много хуже, чем сейчас. Завтра я попрошу Криса сменить пароль на коммуникаторе. А лучше, дезинсталлировать его к чертям. Я — единственная причина, по которой он вообще есть на здешних терминалах. И запомни, — добавляет сдавленным голосом мистер Альтернативное Мнение, — нет ничего хуже непродуманных действий. Если вздумаешь отчебучить какую-нибудь глупость, я тебя никогда не прощу.
Эх, никогда не говори «никогда», дружище Бамбула. Впрочем, никаких глупостей я делать не собираюсь.
— Я просто тоже завтра отпишусь. Без помпы и скандалов. А ты как знаешь.
— Я — нет.
Тихая смотрит на меня чуть ли не с вызовом. Не верю своим ушам:
— Нет?
— Нет.
Вот так номер. Признаться, не ожидал.
— А чего ты злишься? — спрашиваю от растерянности.
— Потому что ты меня бесишь.
Ничего не понимаю.
— Чем?
— Ведешь себя, как истеричка.
Ничего себе. Мне-то казалось, я сама сдержанность. Видать, я тоже неважнецкий актер.
— Настоящее, поддельное, — Тихая морщится, словно слова царапают ей горло. — Раскудахтался. «Кем я был по ту сторону, они отняли у меня меня», — передразнивает она. — Господи, это же чушь собачья! Ты — это ты, и какая разница, кем ты был раньше. Ты — это ты, потому что человек — это не гребаная сумма воспоминаний. Ты это ты, до тех пор, пока сам так считаешь. А я — это я. А жизнь, — она обводит руками комнату, — это то, что дает мне ощущать себя собой. И быть счастливой до уср...чки. И ничто на свете не заставит меня считать иначе.
«И ничто на свете не заставит меня», — точно так говорил и Бамбула.
У каждого своя правда.
— Решайте, что хотите, но пока не вышло наше время летать, избавьте меня от вашего нытья. Оба.
«Пока не вышло наше время летать» — пилотская присказка. Летуны, как уже было сказано, — народ суеверный. О смерти не принято говорить в лоб.
Тихая удаляется из комнаты стремительно, как метеор.
***
... Огромный гармийский кэрриер закрывает собой пол-неба. Серо-синие и песочно-желтые, чужие и свои. Силовые щиты гиганта истаяли вконец, одна удачно выпущенная торпеда, и дело в шляпе. Вот только бомберы уже выпустили все свои торпеды...
Рву штурвал, чуть не срываясь в штопор. Снимаю с хвоста Тихой прилипалу-«краба».
Переворачиваюсь вокруг продольной оси и посылаю машину вперед, чтобы не попасть в прицел кормовой турели. Жму на гашетку, устремляя свою единственную ракету в почти оголенный борт кэрриера. Подныриваю под брюхо, по пути успев словить очередь от чуть замешкавшегося с перехватом «Краба». Бросаю взгляд на пульт. Мои собственные щиты живы всего на 13 процентов. Счастливое число. В душе радостно ухает. Хорошая примета. Вынырнув из-под брюха кэрриэра, я перестаю ухмыляться.
Слишком долго. Мы слишком долго провозились, и гармийцы успели подтянуть подкрепление. Да еще какое подкрепление.
Лидер командует отступление, и мы пытаемся отступить. Но серо-синее повсюду, и сколь веревочке не виться... «Locked, locked, locked, locked», панически заикается табло, и радар показывает, что за мной устремились в погоню сразу четыре хищные красные точки. Я включаю форсаж и готовлюсь выбросить ловушки. Шансы у меня аховые, но сложить весла и добровольно бухнуться тонуть — это, братцы, никак не по мне. 13 — счастливое число. Жизнь — это то, что дает мне меня. Увидимся, Тишь. Как бы то ни было — увидимся. Я тебя обязательно найду — по запаху яблок, или как-то иначе. Не разлей вода — это в нас, а не в памяти. Жаль, что Бамбула так и не передумал...
... И мир вокруг горит и плавится под залихватский мотив «Пегги Сью»...
Л. Ли © 2007
Обсудить на форуме |
|
