|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2007 Лиана Савельева © 2007 Чужой среди других Вымоченная в рассоле плеть со свистом опустилась на маленькое вздрагивающее тельце. Ларик издал едва слышимый сдавленно-пищащий звук. Митан занес руку для следующего удара, про себя как заклинание повторяя — только не смотреть на второй этаж, только не смотреть! Он знал, что там стоит Долеят-фати. И сейчас он боялся ее взгляда даже больше, чем гнева отца. Боялся увидеть в них приговор. Но совершенно точно знал, что увидит.
Снова свистнула плеть. И снова. Десять. Митан выдохнул, давая розге выскользнуть из расслабленных пальцев. Все.
Буквально через мгновение после последнего удара Рафани как выпущенная стрела метнулась к младшему брату. Ее не остановил даже гневный оклик Норбан-тая. Впрочем, ей можно. Она еще не достигла возраста, когда девочки покрывают голову, становясь взрослыми женщинами, чей каждый шаг расписан по сотне правил и законов.
Митан посмотрел на отца, словно спрашивая: «Ты доволен? Ты же видел, я не притворялся и не попустительствовал — бил всерьез, сколько хватало силы.» Но если в черных глазах Норбан-тая и можно было прочесть ответ, то Митан его не понял.
Рафани двумя быстрыми точными ударами кинжала освободила привязанные к деревянному помосту руки Ларика и, метнув на Митана полный ненависти взгляд, взвалила на плечо полубессознательного брата и, пачкая новое бирюзово-белое платье чужой кровью, потащила наверх — к комнатам. Никто из челяди не посмел подойти и помочь. Как никто и не посмел препятствовать.
Норбан-тай хмуро наблюдал за действиями дочери. А Долеят-фати так и осталась стоять каменным изваянием у крайнего арочного свода галереи. На нее никто не смотрел. А ну как углядит в чужом взоре вместо сочувствия и показного горя скрытое торжество или — не приведите боги пустыни! — даже радость, что малолетний выскочка наконец получил по заслугам? В Гирахлоне все слишком хорошо знали, что враги Долеят не задерживаются на этом свете.
Присутствовавшие на экзекуции домочадцы и челядь ухитрялись с настороженно-выжидательным подобострастием не сводить глаз с Норбан-тая и одновременно проворно расступаться перед Рафани. Если Норбан-тай скажет хоть слово, если велит остановить вздорную девчонку — как можно ослушаться сиятельного тая? Ведь глашатай ясно прочитал приговор «десять ударов плетью и запереть в яме до следующего утра». Но, кто посмеет встать на пути Рафани? Ее рука быстра, а кинжалы остры и всегда попадают точно в цель. Вот уж, воистину, демонов выбор. Прогневить владыку и господина или пасть от безжалостной ручонки малолетней убийцы?
К облегчению всех пришедших этим недобрым утром во внутренний двор большого гарема, тай Гирахлона так ничего и не сказал. Дождавшись, пока Рафани с Лариком скроются в покоях матери, он молча развернулся и ушел. Что послужило сигналом для остальных: представление окончено, можно расходиться. Два этажа галереи и сам двор опустели стремительно быстро.
Глядя в спину уходящему отцу, Митану хотелось закричать: «Не бросай меня здесь! Не оставляй с ней! С ними обоими! Не надо!» Ему через две недели исполняется четырнадцать. Стоило отцу приказать, и Митана уже сегодня бы перевели из большого гарема для жен и детей в открытую часть дворца. Но он не стал бы просить отца, даже если бы мог. Это — вторая часть сегодняшнего наказания, не такая очевидная, но отнюдь не менее реальная. И уже не для Ларика, а для него самого. Да, и какая разница? От Долеят-фати не укроешься не то, что на другом конце дворца, а и в самом дальнем уголке Гирахлона.
От Долеят, но не от Рафани. Митан поежился. Выйдя из гарема, он мог бы оказаться в безопасности от сумасшедшей сводной сестренки. Она младше его почти на три года, но безумным нравом уже давно успела перещеголять свою матушку, привезенную из диких земель за каменистыми восточными пустошами. И если Долеят до сегодняшнего дня относилась к Митану достаточно ровно, то Рафани всегда недолюбливала.
С неожиданно яркой четкостью Митан осознал, что жить ему осталось — ровно пока раны Ларика не затянутся настолько, чтобы Рафани отвлеклась от брата. Отец это знает. И ничего не будет делать.
На мгновение Митан испытал приступ дикой злости. В конце концов, она — всего лишь девчонка! А он — уже почти взрослый! Он с десяти лет упражняется во владении оружием и совсем скоро сможет принимать участие в настоящих поединках. Неужели, он не справится с одиннадцатилетней малявкой?
Да, девчонка, мысленно исправил себя Митан. Девчонка, воспитанная Долеят по обычаям ее народа. Девчонка, научившаяся метать маленькие столовые ножики раньше, чем говорить. Любимица отца и единственная, кому в гареме разрешалось иметь оружие. Девчонка, в шестилетнем возрасте зарезавшая двух взрослых мужиков — трусливых евнухов, пришедших убивать ее мать и брата. С остальными четырьмя заговорщиками справилась сама Долеят. Предыдущая первая жена Норбан-тая наивно решила, что шестерки подкупленных евнухов и стражей за глаза хватит, чтобы уничтожить соперницу. А малолетних детей, живущих в покоях вместе с матерью, вообще в расчет не брала. Непростительная глупость — даже только по отношению к Долеят. Сам Митан был слишком мал и не мог помнить, как в Гирахлон привезли закованную в цепи пленницу-варварку из восточных земель, но достаточно много слышал об этом от остальных.
Неведомо каким словом или делом Норбан-тай очаровал молодую дикарку, но только факт оставался фактом — она ни разу не подняла на него руку, всегда оставаясь покорной и послушной. Но — только ему. Что ничуть не мешало ей вымещать свой дикий нрав на евнухах, слугах и стражах. Злые языки говорили, что за год, проведенный в малом гареме, Долеят извела треть челяди, половину евнухов, а отряд стражи пришлось менять дважды. Перепробовав различные меры и отчаявшись наказаниями усмирить свою любимую рабыню-наложницу, Норбан-тай сделал ее младшей, одиннадцатой женой. С тех пор Долеят стала куда спокойнее. Хотя и теперь она могла выхватить меч и на месте зарубить прогневившего стража его же оружием. Но на памяти Митана такое случалось весьма редко.
Тем глупее казался поступок предыдущей фати, решившей избавиться от конкурентки таким изначально обреченным на провал способом. По несчастливому стечению обстоятельств именно эта женщина была матерью Митана. Ее казнили вместе с двумя старшими сыновьями — за заговор против Долеят. Тогда Митан так и не понял, почему отец пощадил его. То ли сделал скидку на возраст — на то время Митану не исполнилось и десяти, то ли просто забыл о самом младшем отпрыске мятежной жены.
А теперь Митан высек сына Долеят. На глазах у Рафани — маленькой безумной копии своей матери, избалованной потаканиями отца. Волевым усилием Митан удержал рвущийся наружу холодный страх. Нет! Только не сейчас! Тот, кто боится, уже проиграл. А он не хотел сдаваться, он хотел жить. Так же страстно и жадно, как в девять лет. Значит, он должен оставаться спокоен и должен думать.
Что или кто может остановить Рафани?
Норбан-тай. Но он не станет этого делать.
Долеят. Митан еще раз медленно повторил про себя «Долеят». От пришедшего в голову решения стало не просто страшно, стало жутко. Ноги сразу сделались будто ватными, и свело низ живота. Но Митан знал, что не передумает. Однажды он уже позволил страху полностью завладеть собой и чуть не сошел с ума от этого. Больше он не будет прятаться.
Митан коротко постучал в дверь покоев Долеят-фати. Каждый стук эхом отдавался где-то внутри. Нечеловечески, до зуда в руках и ногах, хотелось развернуться и убежать. Но Митан сцепил зубы и заставил себя остаться, вслушиваясь в приближающиеся шаги.
Дверь открыла одна из прислужниц-рабынь, округлившимися от удивления глазами уставившаяся на Митана.
— Пресветлая фати, к вам..., — запнулась девушка, — к вам пришел Митан-дан.
В глубине комнат раздался короткий возмущенный девчоночий вскрик — Рафани! На миг Митану почудилось, что она может выбежать из спален и зарезать его прямо здесь. Но потом все мысли о сумасшедшей сестрице разом вылетели у него из головы. В переднюю залу вошла фати.
Она появилась величественно-медленно, двигаясь с только ей свойственной немного диковатой грацией. Как дрессированная тигрица, выступающая перед троном тая: идеально покорная, с точной выверенностью каждого шага, но в любую секунду готовая сорваться с драгоценного поводка, который и на миг ее не удержит — реши она вцепиться в горло ближнего.
Митан почти успел утонуть в черных глазах Долеят, одновременно манящих и пугающих, когда она спросила:
— Зачем ты пришел? — вопрос прозвучал сухо и неприятно, резко диссонируя с завораживающей внешностью и вызывая чуть ли не физическое ощущение дискомфорта.
Митан выдохнул, с трудом вспоминая, почему пришел и что собирался говорить.
— Это не я донес таю о Ларике, — произнес он, стараясь выдержать равнодушно-спокойную интонацию, которая давалась с таким трудом.
— Да? — скептически дернулась черная бровь фати. — Почему я должна тебе верить?
— Не должны, о, сиятельнейшая, — Митан поклонился. — Но можете, если захотите.
Фати замолчала на несколько долгих секунд, пристально изучая лицо мальчишки.
— Допустим, — наконец кивнула она. — Но почему тогда Норбан приказал тебе высечь Ларика?
— Я видел, что сделал Ларик.
— Видел и не сказал?
— Да.
— Почему?
Митан запнулся. Ну, как это объяснить? Как сказать, что он вполне понимает и понимал — если бы он донес, то оказался бы так и там же, где до смерти боялся и не хотел быть сейчас. С одной лишь разницей — с ложью он бы точно не посмел прийти в покои Долеят.
— Не захотел, — наконец ответил он, уже понимая, что раздумывал над ответом слишком долго.
Но Долеят не стала ни переспрашивать, ни уточнять.
— Тогда откуда Норбан узнал? Если ты видел, и ты не сказал?
— Я думаю, — внутренне холодея, Митан подобрался к самой ненадежной части своего безумного плана, — кто-то еще видел Ларика. И видел меня. Я только так могу объяснить, почему отец именно меня выбрал для исполнения приговора. Но это лишь мои рассуждения. Я не знаю наверняка.
Митан затаил дыхание. Поверит? Согласится? Или отвергнет его рассуждения, как глупый мальчишеский лепет? К его невыразимому облегчению фати кивнула.
— Звучит логично. Ты — умный мальчик. Но ты мог отказаться, — еще один испытывающий непроницаемо-черный взгляд.
— Мог, — согласился Митан. — Но тогда бы это сделал палач, Ларику досталось бы намного больше. И вы бы рано или поздно узнали, что из-за моего отказа.
Теперь фати замолчала надолго.
— Хорошо, Митан. Я поняла. Можешь идти.
— Я... — Митану больше всего хотелось воспользоваться полученным разрешением и выскочить из этой, за последние минут неожиданно ставшей такой узкой и душной комнаты, но, зайдя так далеко, он уже не мог отступиться. — Рафани... Она...
Губы Долеят едва заметно досадливо дернулись.
— Рафани..., — эхом откликнулась Долеят, с полуслова понимая так и не высказанную просьбу, — она не знает удержу в мести. Но ее можно понять, ей слишком рано пришлось начать убивать, — фати с осуждением посмотрела на Митана. — В шесть лет многие вещи чересчур сложны для восприятия.
Да, Долеят-фати, я помню, что моя мать пыталась уничтожить вас. И всегда буду помнить. Но разве я могу это изменить?
— Да, — кивнул он, робея от собственной дерзости — Но ей уже давно не шесть.
— Ты прав, — вздохнула фати. — Рафани достаточно взрослая, чтобы научиться чувствовать границы мести. Я об этом позабочусь, — и добавила глядя в глаза Митану. — Исполосованная спина — это всего лишь исполосованная спина. Не меньше, но и не больше.
— Благодарю, Долеят-фати, — поклонился он и наконец вышел, едва сдерживаясь, чтобы не броситься бегом в свою комнату.
Он не знал, как это выглядело со стороны, но ему казалось, что он распрощался с фати и прошел по галерее внешне совершенно невозмутимо — как взрослый, как Долеят смотрела на порку Ларика.
А потом, ночью, Митан снова плакал. Как в тот день, когда, тайком убежав в конюшни, он по возвращению издалека увидел мать и братьев, которых стража бесцеремонно выволакивала из гаремных покоев.
Он помнил, что обещал себе — никогда больше, но все равно не мог остановиться — закусив кулак, полночи трясся в почти беззвучной истерике.
Ближайшие несколько дней все обитатели гарема не преставали с удивленным недоумением коситься то на Митана, то на Долеят с Рафани. Но никакой мести так и не последовало. Никто не мог понять, как этому паршивому мальчишке опять все сошло с рук. Малолетние сироты вообще обычно долго не задерживались в большом гареме. В лучшем случае их переводили к слугам, а в худшем — с подачи оставшихся жен продавали как рабов. Митан же мало того, что каким-то чудом ухитрился удержаться в гареме после казни матери и братьев, а теперь смог высечь сына грозной Дорият и брата безумной Рафани — и не только остаться в живых, но и обойтись без каких-либо последствий.
Но сам Митан не разделял оптимизма окружающих в отношении собственной участи. Если Долеят-фати он уже не опасался, то по-прежнему старательно избегал даже случайных встреч с Рафани. Через месяц его перевели в открытый дворец к другим взрослым сынам тая.
А еще через месяц во время тренировки шею его коня пробила стрела, прилетевшая со стороны гаремных окон. Митан не успел вовремя соскочить, и конь придавил его, сломав ему ногу. Перелом вправлял личный лекарь Долеят. Но об этом никто не узнал. Его тайком привела сама фати вечером того же дня. Он снял повязку предыдущего целителя, долго ворчал и ругался. А нога срослась хорошо. Уже через год от травмы не осталось и следа. Митан считал, что ему повезло. Втройне.
* * *
От удара Рафани кубарем покатилась по каменистой земле, царапая и сбивая лицо и руки.
— Ну, что, хватит с тебя, малявка? — Тарпан оперся о меч, огромной тенью нависая над кажущимся таким тщедушным и жалким в сравнении с ним девчоночьим тельцем.
Рафани взвилась как развернутая пружина, совершенно немыслимым движением оказалась на ногах, а в следующий миг серебристый росчерк ее меча высек кровавую полосу, обагрив яркими каплями тонкую девчоночью руку.
Не успел падающий Тарпан осесть на землю, как Рафани уже обернулась к остальным наблюдавшим за поединком братьям. Злые черные глаза полыхнули торжеством, напополам смешанным с угрозой. Очень скоро ни один из них не посмеет бросать ей вызов. Но пока юноши лишь недоверчиво пялились на немыслимо наглую девчонку.
Митан стоял в самом дальнем конце двора, отведенного для тренировок таевых отпрысков. Тарпан — дурак. Слишком взрослый дурак, чтобы помнить Рафани по гарему, и слишком ненаблюдательный, чтобы правильно не оценить ее теперь. Как и обещала Долеят-фани, Рафани стала выдержаннее. Намного выдержаннее. Она больше без оглядки не убивала за малейшую провинность тех, кто посмел вызвать ее недовольство. Вот и Тарпан отделался лишь распоротым боком — за месяц-другой заживет. Но ее месть по-прежнему оставалась абсолютно неизбежна, и чаще всего — все так же быстра.
Рафани покинула большой гарем вместе со своим старшим братом. Его, как и всех мальчишек перевели в открытую часть дворца в четырнадцать. Рафани — в тринадцать. Это не добавило ей любви от остальных сынов Норбан-тая. Они заранее ее ненавидели — за то, что девчонка; за то, что любимица; за то, что особенная — а теперь постепенно учились ее бояться. Еще только привыкая к тому, что Рафани нельзя безнаказанно ударить, ее можно только убить. А последнего Норбан-тай никому не простит.
Первое время Митан даже сомневался, выдержит ли Рафани натиск братьев. То, что она никогда не пойдет жаловаться к отцу, все поняли слишком быстро, и поначалу казалось, что почти дюжина подростков без труда сломает упрямую волю ненавистной всем девчонки. Но Рафани никогда не сдавалась. Их ненависть будто добавляла ей силы. Она всегда, в любое мгновение, оставалась опасной и непредсказуемой. Как бы ей не доставалось, каждый раз у нее в запасе оказывался еще один кинжал, еще один удар, еще один рывок. Пока она жива, к ней нельзя поворачиваться спиной — это уже усвоили почти все.
Сам Митан по старой привычке продолжал упорно избегать сестренку, никогда не вмешиваясь в ее стычки с братьями. Если честно, в этой схватке он больше ставил на Рафани, чем на них. Да, и не смог бы поднять руку на дочь Долеят, как бы ему порой не хотелось. Объявившая войну братьям Рафани часто устраивала пакости, нацеленные на всех обитателей «юношеского» крыла дворца — на редкость изобретательные и злые. И Митану доставалось не меньше, чем остальным.
Старший брат Рафани, когда мог, молчаливой тенью маячил за ее спиной, уже только одним своим присутствием создавая невидимую, но вполне ощутимую стену вокруг вздорной сестрицы. Но наследный принц Гирахлона очень мало времени проводил с остальными детьми своего отца. И чаще всего Рафани оставалась с братьями одна.
Поэтому меньше всего Митан ожидал увидеть у себя в комнате Рафани всего спустя час после завершения тренировки. В углу на тахте сидел Ларик, нервно помахивая ногой, а нечто от головы до пять закутанное в непроницаемое тяжелое покрывало пристроилось у его ног.
— Тааак, — протянул Митан. — И что это означает?
— Фамията, — Рафани небрежно махнула рукой на сверток, который заметно вздрогнул при ее словах.
— Что ты делаешь здесь? — уточнил Митан. — И что он делает здесь? — Митан кивнул на Ларика, которому вообще-то еще не полагалось находиться во взрослой части дворца. Одиннадцатилетний мальчишка пока только иногда мог выходить из гарема — в специально отведенные дни, когда для младших мальчиков проводили первые занятия по боевому искусству.
— А кто такая Фамията, тебя не интересует?
— Нет, — жестко ответил Митан.
Ларик закусив губу, бросив просительный взгляд на сестру. Но и без ее объяснений Митан вполне догадывался, что Ларик притащил в его покои. Средний сын Долеят чуть ли не с самого рождения стал ходячей проблемой. Он вечно лез, куда не следует. Постоянно вмешивался, куда не просили. С завидной регулярностью появлялся там, куда не звали. Ему до всего было дело. Он всюду совал свой маленький любопытный нос и постоянно пытался что-то изменить. Не будь Ларик сыном своей матери, он бы не пережил и первого десятка своих выходок.
Но сыну любимой жены и брату любимой дочери Норбан-тай прощал почти все. Злился, иногда наказывал, гнал с глаз долой, но не был и на сотую часть так строг, как к остальным детям. Митан прекрасно понимал все нюансы особенного положения Ларика и даже почти не завидовал. Но иногда полжизни готов был отдать, чтобы хоть ненадолго оказаться на его месте.
Среди прочих своих безумств, Ларик отличался иногда просто запредельно добрым отношением к рабам. Он мог часами болтать с ними как с равными, отвлекая от работы и расспрашивая о родных странах, регулярно таскал в темницу к наказанным еду с господского стола, иногда воровал у евнухов ключи и отпускал запертых. Обычно если за эти выходки и наказывали, то только самих рабов. Но и то — редко. Подобные происшествия не часто достигали ушей Норбан-тая, а главный евнух предпочитал становиться слепым и глухим, когда дело так или иначе касалось фати или ее детей.
Так что Митан нисколечко не сомневался в отношении личности третьего незваного гостя — еще одна рабыня, которую вздумалось защищать Ларику.
— А зря, — едко улыбнулась Рафани, перебивая затянувшиеся размышления брата. — Фамията — новая наложница отца. Ларик уволок ее из малого гарема.
— Чтооо?! — опешил Митан. Это уже что-то новенькое. Ларик совсем свихнулся? — Вы в своем уме?!
Рафани только фыркнула. Гневно покосившись на младшего брата и его добычу, Митан вытащил несопротивляющуюся Рафани в коридор. Убедившись, что тот пуст, он злым шепотом накинулся на ненормальную сестренку:
— Ты понимаешь, что творишь?
— Да!
— Это не просто рабыня, это — наложница!
— И именно поэтому я привела ее к тебе. Тут ее будут искать в последнюю очередь.
— Гениально! — восхитился Митан. — А если найдут? Ты представляешь, что отец сделает со мной?!!
— С тобой, — кивнула Рафани. — А о ней ты подумал? Между прочим, ей едва двенадцать исполнилось!
— Да, мне плевать! — взвился Митан.
— А мне, вернее, Ларику — нет. Поэтому, пока я не придумаю, что с ней делать дальше, она останется у тебя.
Еще вчера бы он сам не поверил, что сможет перечить под пристальным взглядом этих решительных черных глаз, но произнес одно резкое и уверенное:
— Нет.
— Ты мне кое-что должен, — после непродолжительного раздумья заявила Рафани.
— Правда? — удивился Митан.
— Ну, хорошо, — согласилась Рафани, — не мне. Долеят.
— Интересно, что?
— Как ты думаешь, почему тебя тогда не казнили вместе с братьями?
Митан слегка опешил от настолько резкой смены темы разговора.
— Ну, не знаю. Возможно, отец...
— Ха! — перебила его Рафани. — Отец? Братик, не разочаровывай меня. Я всегда считала тебя достаточно умным.
Митан мрачно покосился на Рафани.
— Хорошо. Не знаю. Понятия не имею! Довольна?
Рафани коротко улыбнулась — своей извечно презрительно-злой ухмылкой.
— Когда мама очнулась, начиная отходить от полученных ран, первое, о чем она спросила — это живы ли дети ее убийцы. Старших тогда уже казнили, а тебя так еще и нее нашли. Лекарь не разрешал ей вставать, но она, не держась на ногах от слабости, уже спорила с отцом из-за тебя! И не успокоилась, пока он не пообещал, что ты не будешь отвечать за преступление своей матери.
Ошарашенный Митан не мог поверить собственным ушам. Даже в самых невероятных предположениях он ни на йоту не приблизился к настоящему ответу на давно мучавший его вопрос. Но в том, что Рафани говорит правду, Митан не сомневался.
— А потом ты стал единственным сиротой, оставшимся в гареме, — все с той же тихой злостью продолжила Рафани. — И тебя не придушила ночью ни одна из папиных жен, желающих освободить чуть побольше места для собственного сыночка. Угадай, кто для этого постарался?
— Но почему? — прошептал Милан, услышанное совершенно не укладывалось у него в голове.
— Потому что на родине мамы никогда не наказывают детей за проступки родителей. Никогда! — с неожиданной яростью бросила Рафани.
— Хорошо, — после непродолжительного молчания сказал Митан. — Ларик может оставить Фамияту у меня.
— Я и не сомневалась, что ты согласишься, — довольно кивнула Рафани.
Митан обречено смотрел на забившуюся в угол девчушку — наложницу отца в комнате его шестнадцатилетнего сына. Но по счетам надо платить. Странные обычаи народа Долеят-фати подарили ему почти семь лет жизни, и он не мог отказать ее дочери.
Естественно, не прошло и суток, как рабыню нашли. Во время разразившегося скандала Рафани успела вовремя подскочить к отцу с предложением не казнить зазря уже все равно наверняка испорченную братцем наложницу, а отдать ей в служанки. Норбан-тай неожиданно легко согласился — последние пару месяцев он неизменно оставался доволен Рафани, что случалось не так уж часто. Неистовая девочка заслуживала маленького поощрения. Наложницу он бы, конечно, ей не отдал, но обреченную и уже ненужную рабыню — почему бы и нет?
Потом, когда Митан сидел в цепях, ожидая решения отца, его занимал вопрос — а не именно это ли с самого начала задумала Рафани? И случайно ли слуги так не вовремя пришли к нему, или тут тоже постаралась сестренка?
То ли отец был к нему действительно милостив, то ли опять вмешалась Долеят, но приговор удивил своей мягкостью — только порка. Впрочем, это «только» Митан оценил уже позже, когда больше двух месяцев провалялся в бреду, практически не приходя в себя от боли в исполосованной до костей спине.
Личный лекарь Долеят опять подтвердил свою славу настоящего кудесника. Теперь он уже приходил к Митану не скрываясь, ибо ежедневные визиты невозможно было утаить. Он не только вытащил почти безнадежного мальчика, но его лечение оказалось настолько искусным, что со временем прошли даже шрамы.
* * *
Митан чувствовал себя идиотом. Беспросветным, ничтожным, мелочным, жалким идиотом. Кто бы мог подумать, что его опаснейшим врагом окажется собственная глупость?
Вместе с отцом и взрослыми братьями он поехал на ежегодную охоту в Илнорское ущелье. Редко выбирающийся из своего дворца Норбан-тай превращал эти выезды в настоящее событие. На неделю, а то и на две весь двор перебирался в палаточный лагерь и погружался в настоящее безумие погони, травли и крови. Собственно охота Митана привлекала мало. Он больше любил бродить по едва заметным тропикам и пробираться по почти непроходимым склонам, радуясь, когда во время таких путешествий удавалось оставаться одному. Вокруг тая хватало детей и придворных, желающий блеснуть удалью и заслужить одобрительный взгляд повелителя Гирахлона. Поэтому регулярные отлучки еще одного претендента на внимание сиятельного тая никого особо не заботили. За несколько лет Митан вдоль и поперек облазил клочок лесистых гор и знал их лучше, чем иные отцовские егеря.
Этим утром Митан проснулся слишком рано. Он не был уверен, что его разбудило — или лай собак, или храп одного из старших братьев, или неожиданно резкий холод осенней ночи. Но, поскольку спать уже не хотелось, он бесшумно оделся и выбрался из шатра. Еще только начало сереть, до восхода солнца оставалось часа полтора.
Бродя по спящему лагерю, он сам не заметил, как ноги привели его к лошадям. С самого краю стоял стреноженный черный жеребец Норбана. Коня привезли несколько лет назад из Фарисана, купив там за совершенно немыслимую цену — он обошелся казне Гирахлона дороже, чем десяток красивых наложниц.
Митан оглянулся. Никого из рабов или грумов не было видно. Стоит только протянуть руку... Так просто. И ведь, почти наверняка, никто не узнает. Ни тай, ни люди его свиты еще скоро не встанут. А конюшие, даже если и заметят, как Митан будет возвращать жеребца, сами побояться доложить о случившемся. Ибо накажут прежде всего их.
Он ведь не на долго. Всего каких-нибудь полчасика или час. Митан не смог удержаться.
Идиот! Но кто ж знал, что получится?
Оседлав черного красавца, Митан легко обминул посты стражи и направился в южную часть Илнорского ущелья, куда загонщики реже всего приводили своего господина со свитой.
Митан уже собирался возвращаться, когда под копытом хрустнула ветка, и конь вместе со всадником провалился в огромную волчью яму, в которую впору было ловить тигров. Митану еще повезло. Он запросто мог свернуть себе шею или напороться на кол, но лишь едва зацепил бедро. Если сильно постараться — даже мог идти не хромая. Проткнутый едва ли не десятком острых палок жеребец почти сразу же испустил дух, совсем недолго пробившись в агонии.
Митан плохо помнил, как, выкопав несколько кольев, сложил их в подобие лестницы и выбрался из ямы. Весь ужас содеянного он осознал еще в первые минуты, когда выпутался из стремян и, едва протискиваясь между частоколом, добрался до отвесной стены. Вжавшись спиной в осыпающуюся на плечи землю, он смотрел на изувеченное и пугающе мертвое тело коня — еще считанные минуты назад такое прекрасное и вызывающее восхищение. Митан почти не думал о том, что сам мог оказаться еще одной такой же кровавой тряпкой, насажанной на соседние колья. О себе он вспомнил потом, а в первые секунды лишь страстно желал, чтобы ничего этого не было. Любой ценой, но пусть бы только конь ожил, оказался целым и невредимым! Еще никогда в своей жизни Митан так сильно не хотел вернуть время назад.
Но он не мог себе позволить слишком долго отдаваться ужасу и раскаянию. Как бы до болезненного остро ему не было жаль коня, но сделанного не изменить. А окончательно погубить себя можно запросто.
Перепачканный в земле и крови он бегом добрался до одного из ручейков, где как смог отстирал одежду, а потом самыми неприметными тропками направился в лагерь.
Переполох забили утром, а к обеду нашли яму с мертвым жеребцом. Норбан-тай был в ярости, забил до смерти нескольких конюхов и приказал высечь всю ночную стражу, посмевшую пропустить воришку. После чего, ничуть не успокоившись и все с тем же побелевшим от гнева и окаменевшим выражением лица, от которого у придворных кровь стыла в жилах и подкашивались ноги, приступил к поиску виновника.
Не оставалось сомнений, что кто-то из свиты, воспользовавшись нерадивостью конюхов то ли выкрал, то ли одолжил жеребца, приведя его к злополучной яме. Убедившись, что за прошедшую ночь из лагеря никто не исчез, начали искать раненных или увечных. Ибо, по общему мнению, без единой царапины из той волчьей ямы не мог выбраться даже самый везучий наездник. Первым делом стражи перетрусили весь лагерь, разыскивая грязную или порванную одежду, но несмотря на искреннее рвение, так ничего и не нашли.
Как бы Митан себя не обзывал, но идиотом он не был. Добравшись до лагеря раньше, чем все выяснилось, и весть о случившемся достигла ушей тая, он как раз успел воспользоваться тем, что почти все разбежались на поиски пропавшего жеребца. Митан быстро проскользнул в пустой шатер и переоделся, а уже почти высохшую на нем от быстрого бега одежду бросил в один из больших костров. Она какое-то время подымила, заставив Митана нервно озираться, но потом благополучно исчезла в огненных язычках.
— Кто?!!! Какой пустынный шакал посмел?!!! — время от времени выкрикивал тай, обзывая трусливыми гиенами и грозясь раздеть всех поголовно, но найти виновника.
Когда поиски явно заметных ранений так же ничем не увенчались, всем повелели разойтись к шатрам и сиятельнейший тай начал осмотр своих подданных.
Митан сидел у костра, до боли сцепив руки, чтобы остальные не заметили дрожащих пальцев. Он силился придумать какую-то ложь, оправдывающую глубокую рваную царапину на ноге. Но не мог. Просто сказать, что напоролся на ветку, когда искал украденного жеребца вместе со всеми? Звучит достоверно, но никто не поверит. Не поверили бы, даже если бы это было правдой. Тай слишком жаждет найти виноватого.
Митан почувствовал чужой взгляд и обернулся. Брат Рафани неожиданно пристально пялился на него. Ларик сидел у соседнего шатра для мальчишек, которым пока только разрешалось смотреть, но не участвовать в любимом увеселении Норбан-Тая. Для Ларика это была его первая охота.
В первую секунду Митан подумал, что не смог удержать спокойно-равнодушного выражения на лице. Но потом сообразил, что в этом случае на него смотрели бы многие. И челядь, и слуги, и рабы, не говоря уже о сыновьях тая и придворных, которые последний час только тем и занимались, что подозрительно косились друг на друга, пытаясь вычислить неуловимого злоумышленника. Но на Митана кроме Ларика пока никто не обращал внимания.
Демоны пустыни, неужели мальчишка что-то видел?! В том, что утром, когда он уводил коня, его никто не заметил, Митан был абсолютно уверен. Но когда украдкой возвращался в шатер и сжигал одежду — отнюдь нет.
Митан устало прикрыл глаза. Думать еще и об этом просто не было сил. Какая разница? Его найдут и без подсказки Ларика.
Процессия во главе с тайем подошла к шатрам Гирахлонских принцев.
— Отец, прости, это я взял коня, — побелевший Ларик встал и сделал шаг вперед.
Митан чуть не закричал.
— Что?! — как-то неожиданно тихо и сипло переспросил Норбан-тай.
— Я взял твоего коня, — понурив голову, дрожащим голосом повторил Ларик. — Прости, я просто хотел покататься. Но он сбросил меня и побежал... А потом свалился в ту яму... Я не хотел... Я нечаянно...
На тая страшно было смотреть. Ларик — вечно, бестолково попадающийся Ларик, которого никогда ни за что не наказывают. Тот раз, когда Митан его высек, оставался первым и последним. Ларик — болезненный, хлипкий и щуплый мальчишка, его-то и ударить толком нельзя, чтобы не зашибить. Митан чуть ли не физически ощущал, как ярость и желание расправиться за любимого жеребца в мыслях тая словно волны разбиваются о две нерушимые скалы — Долеят и Рафани
Не существует наказания, хоть вполовину достойного гибели любимого фарисанского жеребца Норбан-тая, которое пережил бы Ларик. Митан — может быть. Но только Митана тай не захотел бы щадить, а Ларик не выдержит даже обычной хорошей порки.
А убить Ларика... Митан не был уверен на счет Долеят, но в реакции Рафани ни секунды не сомневался. Как и сам Норбан-тай. Впрочем, в отличие от Митана, тай Гиралхона знал, чего ждать не только от дочери, но и от жены. И, как бы ему не хотелось наказать дерзкого мальчишку, он не собирался терять ради этого слишком многое.
— В кандалы, — коротко бросил он, резко разворачиваясь и уходя в свой шатер.
В итоге Ларика посадили в темницу на хлеб и воду. Сначала говорили о трех месяцах. Но уже через полтора десятка дней Ларик ухитрился перемерзнуть на холодных камнях и подхватить воспаление легких. Не прошло и трех недель, как лекарь Долеят забрал Ларика из темницы. Об инциденте с фарисанским жеребцом все старательно забыли.
Кроме Митана.
* * *
Восемнадцатое лето от рождения Митана началось с того, что Норбан-тай объявил войну северному соседу. А самым удивительным событием этого лета стала юная Рафани. Если раньше она оставалась «дворцовым» чудом, от которого шарахались лишь домочадцы, слуги, рабы и стражи Норбан-тая, то теперь о неистовой девице заговорил весь Гирахлон. Ларику исполнилось четырнадцать за два дня до начала северной кампании, и он оказался самым младшим из отправившихся на войну детей тая. Естественно, безумная сестренка не могла оставить его одного. И как всегда не нашлось никого, кто смог бы ее остановить. Она своевольно присоединилась к отряду, куда определили Ларика, привычно никому не подчиняясь и поступая лишь по собственному разумению. Не прошло и одной луны, как слава о «пустынном демоне Ларика» разнеслась не только по всему войску, но докатилась и до столицы Гирахлона. Для его жителей сама мысль о женщине-воительнице оказалось настолько кощунственно немыслимой, что иначе Рафани теперь не называли. Ведь одно дело — шептаться о том, что юный сынок тая имеет личного сумасшедше-неистового пустынного демона, который по случайной демонской прихоти принял облик девчонки-подростка, а совсем другое — признать, что это безжалостно-безумное существо, иногда повергающее в трепет своей жестокостью бывалых воинов — пятнадцатилетняя девочка.
За несколько дней до начала осени Озаргул — один из старших сынов тая — на телеге в деревянной клетке привез в Гирахлон принца-наследника. Юношу привязали к позорному столбу в центральном дворе, так и не объявив, сколь долгим должно быть наказание. Озаргул упорно молчал, не отвечая никому, отпустят ли принца и через сколько дней, или так и будут держать, пока тот не умрет от жары и жажды. Так же не оглашались и причины такой немилости. Лишь краткое «принц-наследник ослушался Норбан-тая». Слухи ходили самые чудовищные, становясь все немыслимее с каждым часом. Большинство версий так или иначе касались предательски отпущенных пленных северян, но вариации отличались — от выпущенного на волю чуть ли не вражеского князя, до какой-то дурацкой деревни, которую принц-наследник не дал сжечь вместе со всеми жителями.
Дворец застыл в ожидании. У всех на глазах свершалось немыслимое — у позорного столба медленно умирал сын Долеят. Митан не представлял, что творилось в гареме, но в свободной части дворца фати так и не появилась. Озаргул усилил караулы воинами своего отряда и лично следил за исполнением приговора. Третью неделю дул храмотан, пополам размешивая воздух с песком., поэтому мучения принца не должны были затянуться надолго. Затаив дыхание, все ждали, что будет, когда Озаргул снимет со столба тело сына Долеят и уедет обратно к отцу. Падет ли сломленная фати вслед за своим первенцем или подобно старшей дочери безумной мстительницей обрушиться на ни в чем не повинных?
А на второй день черным смерчем примчалась Рафани. Дворец мигом словно вымер. Казалось, даже дежурные стражи попрятались в караулках, чтобы ненароком не попасться на глаза осатаневшему «пустынному демону». Ведь кто, даже защищаясь, посмеет поднять руку на любимую дочь тая? А в том, что придется защищаться, сомнений не возникало.
Лишь отряд, стоявший в центральном дворе и полностью состоящий из людей Озаргула, верно нес службу. Сам он сидел чуть в отдалении под навесом, не спуская взгляда со своего подопечного.
Митан стоял у выходившего к месту казни окна третьего этажа, когда, не оборачиваясь, узнал шаги Рафани. Не останавливаясь и не глядя, Рафани ткнула ему в руки колчан с луком и с той же стремительностью помчалась дальше. С какой-то странной отстраненностью Митан подумал, что мог бы просто развернуться и уйти в свою комнату. Или отправиться в больничные палаты наведать Аганара. Но вместо этого он отступил в тень, чтобы остаться незамеченным с ярко освещенного полуденным солнцем двора, и наложил стрелу на тетиву.
Спустя несколько минут в центральном дворе появилась внешне безоружная Рафани с кувшином воды в руках. Озаргул неспешно отправился ей наперерез. Безоружная Рафани. Мимо воли Митан усмехнулся. Он скорее поверит в беззубого тигра или неядовитого скорпиона. Но сейчас весь вопрос в том, во что верит и что думает Озаргул.
Озаргул остановил Рафани в двух шагах от помоста. Митан не слышал, о чем они спорят. Но через несколько секунд Озаргул выбил кувшин из ее рук и коротко ударил Рафани. Несильно, презрительно, как женщину. Рафани упала на колени, потом медленно поднялась, понурила голову и, едва перебирая ногами, побрела прочь от помоста. Митан затаил дыхание. Озаргул сплюнул на песок и повернулся к ней спиной, делая шаг к как раз зашевелившемуся у столба принцу.
Митан сотни раз видел, как эта тщедушная девчонка мгновенно превращается в стремительно движущееся продолжение оружия, невесть каким образом каждый раз оказывающегося в ее руках, но все равно вздрогнул от неожиданности. Один рывок, и кинжал Рафани по самую рукоятку вошел в спину Озаргула — под ребра, точно в сердце.
Еще два коротких клинка быстрыми рыбками сорвались с рук Рафани и нырнули к стражам, хищными пираньями впиваясь в их горло. Почти одновременно с кинжалами вылетели три стрелы с трех разных сторон двора. Двое стражей упали замертво, но третья стрела лишь несерьезно зацепила свою цель.
Под палящим солнцем осталось шестеро воинов — пятеро невредимых и один раненный — и одна девчонка, у которой нет даже меча. Но еще три стрелы — ни одна из которых в этот раз не промазала — резко изменили шансы. Рафани крутнулась волчком, уходя от атаковавших ее стражников. Еще один залп, и все было кончено.
Митан опустил лук, наблюдая, как Рафани освобождает от удерживающих его веревок сразу же падающего в песок брата и помогает ему подняться, а потом уводит со двора. В голове было удивительно пусто. Он понятия не имел, что собирается дальше делать Рафани, но совершенно точно знал, что сам и близко не представляет, как выпутываться из сложившейся ситуации.
Обернувшись на легкий звук шагов, он увидел приближающуюся Долеят с луком в руке. Немыслимо прекрасную и совершенно невероятно выглядящую Долеят в странной одежде и с длинными черными распущенными волосами.
— Пойдем, — коротко бросила она.
Возле конюшен с оседланными лошадьми ждали Рафани, Ларик и едва держащийся в седле их старший брат.
— Зачем ты его привела?! — Рафани гневно посмотрела на Митана.
Долеят промолчала. Повинуясь кивку матери, младший Ларик пересел к брату, освобождая лошадь для Митана.
— Ответь! — потребовала Рафани.
— Ты будешь спорить с моими решениями? — в голосе Долеят зазвенел лед.
— Но он не один из нас! — возмутилась Рафани — Почему ты вечно его защищаешь?! Он не твой сын, и он не наш брат! Он обычный гирахлонец, такой же, как и все остальные. Он не имеет права ехать с нами!
— Ты хочешь, чтобы он один расплачивался за наш побег? — прищурилась Долеят.
Рафани упрямо дернула головой.
— Он — чужой!
— Раф, перестань, — тихо попросил Ларик. — Ты же сама обращалась к нему, когда тебе было нужно.
— Это — другое! Он должен...
— Он ничего нам не должен, — перебила ее Долеят. — И перестань, наконец, вымещать на нем обиду на его мать.
Больше Рафани не сказала ни слова.
Дворцовая стража у ворот отчаянным усилием попыталась остановить безумную кавалькаду. Но так сложно всерьез нападать на принца-наследника, которого они еще несколько дней назад обязаны были охранять от любой напасти. А еще сложнее — на степенную и почтенную фати, внезапно превратившуюся в удивительно чуждую всему гирахлонскому дикарку из дальних земель. И уж кто осмелиться стать на пути черноглазого пустынного демона? Лиана Савельева © 2007
Обсудить на форуме |
|
