|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2007 Shlosberg Izya © 2007 Ведьмин ноготь — Люська — ведьма! Люська — ведьма! Люська — ведьма! Люська — ведьма!
— Кто это кричит? Не помню. Ничего не помню. Кажется мы тогда жили в деревне. И бабушка тоже. И прабабушка. За глаза нас называли ведьмами. В глаза боялись. На улице соседи переходили на другую сторону, прятались за заборы. Правда, если у какой деревенской муж загуляет или у рожениц проблемы начинались, крестились, но шли к нам.
Вода холодит. Это хорошо. Помогает думать... трезво.
Не стоило спорить с Витькой на поцелуй. Знала ведь наверняка — проиграет. А может быть, потому и спорила, что знала. Вообще-то ей приходилось нырять на приличную глубину, но одно дело — в бассейне, в Лужниках, а другое — на море. Люська сделала ещё несколько энергичных рывков вниз. Она прошла уже не менее двадцати метров, а дно так и не появлялось.
Впереди, снизу вынырнуло большое светлое пятно. Люська успела обрадоваться, прежде чем сообразила, что это всего лишь огромный купол здания. Находка её не удивила, а скорее огорчила: затонувший город обнаружили ещё лет двести назад, и теперь о нём даже жёлтая пресса не писала. А вот, по крыше здания и элементам дорического ордера фронтона, она прикинула расстояние до дна. Расчёт получился неутешительным, до дна — метров пятнадцать — не меньше. Будучи азартным человеком, Люська, тем не менее, трезво оценила свои возможности и решила не рисковать, а доплыть только до купола — ракушки могли оказаться и там.
Купол прилично занесло водорослями. Искать в этих подводных джунглях что-либо было не только бесполезно, но и опасно. Из девяти скульптур, установленных в проёме фронтона, только одна оказалась свободной от растений. Люська подплыла ближе. Прямо у постамента, на коньке крыши пристроилась колония устриц. Люська отлепила одну ракушку, сунула в кармашек плавок, повернулась к изваянию и ахнула.
— Неужели исследователи просмотрели сходство? — возмутилась она. Мышцы, вены, динамика скульптуры однозначно напоминали Микеланжеловского Давида. Вне всякого сомнения шедевр вырубал очень талантливый последователь гения Возрождения. Люська мельком глянула на оставшиеся восемь. Гигантские пяти-семи-метровые уродцы ответили ей мрачными слепыми взглядами каменных глаз. Такое приснится... Она вернулась к первой скульптуре.
Мраморный красавчик тоже казался несколько выше человеческого роста, хотя, возможно, вода искажала истинные размеры. Люська, балуясь, обняла скульптуру руками и тут же отпрянула — скользкая, липкая и неприятно тёплая поверхность. Фе-е.
— Заплесневели вы, молодой человек, в отсутствии женской ласки. — Эту фразу она произнесла про себя, уже поднимаясь вверх.
У самой поверхности ей почему-то показалось, что внизу метнулась тень. Вынырнув и глотнув воздух, Люська резко махнула ластами, опять погружаясь на глубину.
— Только акул мне для полного счастья не хватает. А ведь в турбюро говорили, что их тут отродясь не бывало.
Нет, показалось.
Прогретая у поверхности вода бесцеремонно погладила её по плечам. Витька подал с лодки руку:
— Я уже решил, что ты завербовалась в русалки. — Потом глядя, как Люська вытирается полотенцем, ехидно добавил: — Ну как, донырнула? Нет? Я не сомневался. Тут слишком глубоко. Хотя возможно ты донырнула, но помня о нашем споре, решила прикинуться проигравшей.
С Витькой-интеллигентом, приехавшим, как и она, в Турцию по путёвке и поселившимся в соседней гостинице, Люська познакомилась сегодня утром. За полдня ничего умного он пока не выдал.
Она хотела небрежно подать Витьке ракушку, но раздумала. Отпуск кончался. Ни один принц на неё до сих пор не клюнул. И не принц — тоже. А Витька по уговору обязан был её поцеловать. Зачем же ему мешать? Пусть уж будет Витька, раз принцы в Турции кончились.
— Ладно, ты победил. Можешь лезть целоваться. — Она подставила губы и закрыла глаза.
В этот момент что-то ударило в дно лодки, и приподнявшийся со своего места Витька, чуть не вылетел за борт. Плавать он не умел, поэтому побледнел и пробормотал:
— Люсь, давай лучше на берегу. Надёжней всё-таки.
На берегу их встретил грозный и местами беременный спасатель в феске. Оказывается, они заплыли в какую-то зону. Однако, зад девушки, изголодавшись по приключениям, так аппетитно жевал мокрые плавки, что спасатель, увлёкшись видением, позавидовал плавкам и вполне мирно пробурчал что-то насчёт осторожности.
Наконец они добрались до своих шезлонгов с вещами. Витька, жестом фокусника, извлёк из рюкзака бутылку вина. О стаканчиках он, естественно, не подумал и предложил пить «из горла» на брудершафт. Идея пить на брудершафт Люське понравилась, а вот из горла не очень. Тем не менее, она отхлебнула, чуть не подавилась и тут же закосела. Когда целуясь, они двинулись к корпусу гостиницы, в которой остановилась Люська, она была по-настоящему пьяна.
Смеркалось. Небо подёрнулось розово-жёлтой плёнкой. Тени домов побежали наперегонки прочь от уходящего солнца. В одном из тёмных переходов между домами Витька прижал её к стене всерьёз. Он грубовато скользнул под одежду, в надежде, что она не станет сопротивляться. Люська и не думала возражать, но в переходе пахло мочой, а кроме того, в любой момент могли появиться отдыхающие. Нет, светиться с поклонником в антисанитарных условиях ей совсем не хотелось.
— Витёк, завязывай. Верю-верю: ты — половой гигант. Но я недостаточно пьяна для подзаборных удовольствий.
— Тут темно. Нас никто не увидит. — Витька разошёлся не на шутку, ещё энергичней заёрзал по телу раскрасневшимся слюнявым лицом, умудрившись в пылу прищемить ей кожу на груди. Люське стало противно.
— Прекрати, я тебе говорю, — она схватила его за запястья.
— Ах ты, сучка, — возмутился он, — ты же мне проиграла.
— Мы спорили только на поцелуй. Это во-первых. А, во-вторых, научись вначале быть вежливым. — Люська повернулась, собираясь уйти.
Витька схватил её за плечо, повернул к себе и ударил по щеке:
— Ах ты, шалава!
В этот момент в темноте что-то зашуршало, раздался странный резкий звук. Витька буквально по воздуху улетел к стене, ударился в неё головой и сполз на землю. Под ним растеклась кровавая лужа. До сих пор подобные полёты Люська видала только в кино. Не было необходимости проверять Витькин пульс. Всё было ясно и так. От стены отделилась огромная тень. По-видимому, эта увеличенная турецкая версия Майка Тайсона стояла тут всё время, но из-за темноты они с Витькой его не заметили. Парень шагнул к Люське. Его лицо качалось где-то вверху, в тени. Она видела только мускулистую шею, да атлетические формы бесстыдно обнажённого тела. На шее, под самым ухом мелькнула странная татуировка — два квадрата, соединённые вершинами. Что-то знакомое было во всём этом. Может, запах? Нет? Мысли сейчас были о другом:
«Пока я повернусь и побегу, этот мастодонт уложит меня рядом с Витькой. Всё, конец котёнку, домяукался.» Вдруг страх в ней смешался с бешенством. Нет, просто сдаваться маньяку она не намерена. Не дожидаясь пока её схватят, она прыгнула на гиганта сама и изо всех сил вцепилась модными фиолетовыми ногтями в шею. Поближе к артерии, как учила её в детстве бабушка.
Мужик взвыл от боли, мотнул всем корпусом, от чего Люська отлетела метра на три, и схватился за рану. Воспользовавшись заминкой, Люська поднялась и выскочила на улицу. Её расцарапанное тело и обезумевшие глаза лучше всяких слов объяснили полицейскому сержанту, что мешкать не стоит. Однако, когда наряд полиции прибыл на место происшествия, там уже никого не было. Следы запёкшейся крови привели их к пустынным скалам на побережье и упёрлись в воду. Тело Виктора лежало метрах в десяти от берега, скрытое наполовину начинающимся приливом. Содержимое грудной клетки и мягкие ткани живота отсутствовали. Из окровавленных ошмётков нелепо торчал позвоночник. Люську вырвало.
— Маньяк, — сказал сержант по-английски. — Это уже четвёртый случай за месяц.
Люська английский не знала, но поняла о чём идёт речь.
— Люська — ведьма! Люська — ведьма!
— Кто это кричал? — спрашивает сама себя Люська.
Память отказывает. Только мозаика бессвязных картинок.
Деревня. Старая яблоня, расколотая молнией. Да, они тогда жили в деревне. И бабушка, и прабабушка — тоже. За глаза их называли ведьмами. Их боялись. На улице соседи отводили взгляды, прятались за заборы. А вот Люське приходилось драться с обидчиками почти каждый день.
Почти до самой зимы Люська приходила в себя. Стоило ей закрыть глаза, как Витькино окровавленное лицо тут же подмигивало, заполняло горизонт или начинало деловито искать обручальное кольцо в собственных внутренностях. Потом лицо растворялось в липкой тьме. Она слышала рядом тяжёлые шаги, она знала, кто Это, но не могла бежать — ничего не было видно, даже собственные руки. Люська кричала, просыпалась, пила кофе, чтоб не хотелось спать, пыталась читать. Но из-за шторы выходил огромный человек. Что-то в нём было до удивления знакомым. Но что — она никак не могла вспомнить. Предупреждала же бабушка:
— Будешь царапаться — потеряешь память.
Будто у неё тогда был выбор.
Незнакомец тянул к ней руки. Старческие, морщинистые с длинными, фиолетовыми, как у неё самой ногтями — она проваливалась в кошмар опять. В конце концов Люська перестала различать явь и сон. Работа не спасала. Скорее наоборот. Скучное переиздание учебников и технической литературы в их издательстве загоняло в дурдом гораздо больших оптимистов, чем она.
Спасение пришло в лице бывшего однокурсника Белоконя. Никто никогда не знал имя этого белобрысого жеребчика, даже многочисленные пассии звали его по фамилии. А Белоконь ни на что другое не претендовал. Стройный и нежный, как девочка, он всю жизнь был озабочен доказательствами собственной мужской состоятельности, поэтому в чём-чём, а в верности ни одна из поклонниц не могла его упрекнуть.
Его афишируемое непостоянство вполне устраивало Люську, и несколько постельных сцен вернули ей прежнюю уверенность в себе. А вот сам Белоконь при непосредственном контакте оказался на редкость закомплексованным и совсем не пушистым. Откровенный циник, садист и наркоман, он, в придачу ко всему, обожал третировать своих подруг одними и теми же шутками.
— Пойду запишусь в пидоры, к ним Фортуна боится повернуться задом.
Однажды она спросила его напрямую:
— Ты уверен, что тебе необходимо записываться для этого?
В тот вечер он исчез. Заявился только во второй половине ночи. Нанюханный, со следами помады и до утра пытался доказать свою причастность к суровому мужскому полу.
— Цвет моей голубой крови не влияет на половые предпочтения.
Как это ни парадоксально, но проблемы с Белоконем вылечили Люську совсем. В начале ноября она выставила Белоконя вместе с его потёртым чемоданчиком на улицу, благо, его собственная квартира была через две автобусные остановки, пришла домой, выпила полстакана водки и спокойно проспала до утра — больше её кошмары не мучили.
Позвонила бабушка. К этому времени Люська получила малосемейку, а родители выкупили для себя квартиру в пригороде. Бабушка и прабабушка остались в прежней, малюсенькой комнатушке. Благо, отец помогал за неё платить.
— Люся, приезжай. У нас горе. Я только вышла в магазин...
У бабушки был такой голос, что Люська примчалась немедленно.
Прабабушка сидела в кресле. Лицо и тело её были изуродованы большим кухонным ножом, который валялся тут же на полу. Хотелось надеяться, что она умерла раньше, чем её начали пытать. Какие секреты могла знать старушка, если в последнее время она уже ничего не помнила, да и не видела ничего. Бабушка за ней ухаживала, как за маленькой.
Пальцы левой руки оказались скрещёнными, а указательный правой направленно указывал вниз. Явно прабабушка пыталась что-то сказать. Бабушка перехватила Люськин взгляд.
— Я думаю, это римская цифра девять. Прабабушка была неграмотная и по-русски писать не могла, но латынь помнила хорошо. Странно, что помнила, ведь у неё тоже был ведьмин ноготь. Но что означает эта цифра, я пока не знаю.
Бабушка вдруг сменила тему.
— Я решила милицию не вызывать. Ничего они не найдут, только голову будут морочить. Мы сами тихонько её обмоем и похороним.
— Бабушка, говори прямо. Ты что-то скрываешь, — Люська хорошо знала свою бабушку и сразу уловила в её тоне страх.
Бабушка села на стул, медленно развязала платок.
— Пару лет назад я встречалась с Любой, которая жила в нашей деревне, в доме напротив. Она рассказала, что на следующий день после нашего отъезда дом председателя вспыхнул и сгорел за несколько минут. Дело было ночью и вряд ли кто успел спастись. Хуже всего, если спасся их выродок, Сало. В нём был твой яд. Этот яд начинает разлагаться при сорока-сорока пяти градусах, а пожар его просто испарит. Если Сало остался жив, он в милицию не пойдёт, он будет мстить.
Ещё через месяц Люську вызвали для опознания трупа. Бабушку сбил грузовик. Как выяснила милиция, грузовик был угнанный. Водитель скрылся. Очевидцы утверждали, что он был очень высокого роста и седой.
В морге Люську подвели к металлическому столу на колёсиках, накрытом простыней. Откидывать простыню было не обязательно — из-под неё свешивалась бабушкина рука, держащая скрещённые пальцы.
— Люська — ведьма! Люська — ведьма!
Деревенские мальчишки кидали в неё камни, дразнили и ей приходилось драться с обидчиками почти каждый день. Больше всех старался Сало, сын председателя — амбал и дебил. Он валил её на землю, пинал ногами, норовил стянуть трусы.
— Ох, кончится это бедой, — говаривала бабушка, в очередной раз замазывая ей раны зелёнкой. — Лучше сиди дома, учись варить травы.
Бабушка заставляла внучку повторять непонятные слова, но Люська была никудышной ученицей. После очередной потасовки, когда она пришла домой со сломанным ребром, разбитой головой и окровавленными пальцами, бабушка не выдержала и пошла к председателю жаловаться на их двухметрового балбеса.
Прабабушка ни к кому жаловаться не пошла. Она молча заварила в горшке какую-то вонючую дрянь и заставила Люську подержать в нём указательный палец. К тому моменту, когда растроенная бабушка вернулась, ноготь у Люськи почернел, а сама она тихонько выла в углу от боли.
Поход бабушки к председателю ничего не дал. Их мордатый переросток с молчаливого одобрения родителей продолжал травить Люську как мог. Она, как и прежде, старалась его избегать, но больше уже не боялась: прабабушка одарила её страшным оружием, теперь у неё был «ведьмин ноготь».
— Достаточно один раз поцарапать обидчика до крови и тело его начнёт сохнуть и стареть. Если его поцарапать вторично, то ему останется всего два дня, чтобы замолить грехи. Против «ведьминого ногтя» лекарства нет. Ноготь можно подрезать сколько угодно, но яд в нём будет появляться опять и опять. Ибо идёт он не из ногтя, а из самых тёмных глубин сознания, — говорила прабабушка, плакала и гладила её по голове. Но бабушка предупредила, что ничего просто так не даётся: царапая врага, она стирает кусок собственной памяти. В конце-концов обладатели «ведьминого ногтя» не помнят, что делали минуту назад.
Гибель любимых бабушек ввергла Люську в депрессию. Она догадывалась, что следущая очередь её, но ей уже было всё безразлично. Поэтому встреча с Мариной в магазине пришлась как нельзя кстати. После чего они стали обмениваться звонками, а через неделю Марина позвала её на вечеринку.
— Люсенька, приходи. Будут такие люди! Приезжает из Лондона редактор известного журнала. Он собирается запустить в Англии Севину книгу. Поэты будут. Молодые. Выберешь себе что-нибудь на вечер. А может быть, если ты хочешь, конечно, я Белоконя приглашу? Страдает парень, жаловался, что ты его бортанула. Хочешь знать моё мнение, поспешила ты, подруга. Такой мужик!
— Если ты звонишь, чтоб агитировать меня...
— Да нет, ты что! Про Белоконя, это я так, к слову. Приходи в пятницу на восемь. — Марина продиктовала адрес.
В институте Марина была её ближайшей подругой, но потом, выйдя удачно замуж, она на несколько лет исчезла из Москвы и с горизонта. Через год подруга объявилась уже с другим, не менее преуспевающим мужем, на сей раз модным писателем.
Квартира Марины находилась возле станции метро Сокол.
Люська после работы заскочила домой, привела себя в порядок и вышла на улицу. Шёл снег. Мягкий, как она любила. В такую погоду хорошо просто гулять по улице. В крайнем случае, лепить снежных баб. Даже нет — собраться узким кругом в тёплой маленькой комнатке с вином и гитарой. Когда-то это всё у неё было, а потом... Люська шагнула в сторону метро, но в этот момент ей показалось, что её нагоняет какая-то тень.
— Ладно, к чёрту метро, пошикуем на такси, — и она подняла руку, останавливая ближайшую машину.
Белоконя Марина всё-таки пригласила. Он поджидал Люську на улице и, когда она подъехала на такси, открыл дверку и подал ей руку.
— Моя лягушонка в коробчонке прикатила, — громогласно пояснил он многочисленным прохожим.
Марина встретила их улыбкой-маской, многозначительно поглядывая на обляпанные снегом сапоги подруги. Люська не обиделась, она сама не любила затирать мокрые пятна на паркете, оставляемые неряшливыми гостями. Она сняла сапоги, смела с них метёлкой снег, под одобрительным взглядом Марины поставила их в угол и прошла в комнату. Белоконь прошёл в ботинках.
В комнатах горели свечи, всюду царил полумрак, но Люська разглядела, что, кроме неё, все остальные были в обуви. То ли их милостиво впустили так, то ли им было начхать на Маринины полы, её косые взгляды и намёки.
— Ходосевич уже здесь, — услышала она Маринин шёпот в спину. — Вон в углу сидит с поэтами. Пойдём, познакомлю.
Белоконь попытался последовать за ними.
— Твоё стойло в другом углу, — Люська изрекла это с таким бешенством, что он тут же ретировался на кухню.
Во всех углах сидели гости, но Люська сразу догадалась, какой из углов имелся в виду. Два молодых лохматых парня с подобострастием смотрели на затемнённую часть угла, откуда доносился интеллигентный рокот:
— Мы не можем печатать кого попало, поэтому каждый выпуск наших альманахов и журналов сопровождается скандалами. Но пусть возмущённые писатели сто раз жалуются своим друзьям, какие они редкостные дарования и как с ними несправедливо поступили в нашем издательстве, мы будем печатать только то, что заслуживает быть увиденным читателями.
Рокот подвинулся немного вперёд. Люська увидела его обладателя и чуть не засмеялась. «Знаменитость», как она его про себя назвала, выглядел вполне достойно: интеллигентная небритость, лохматый расписанный свитер, светлые брюки, длинный шарф под горло. Всё дело портила шапочка-жокейка, одетая козырьком в сторону. Шапочка контрастировала с остальными элементами одежды и придавала её обладателю вид бомжа.
— Извините, а сами вы пишите? — Люська совсем невежливо вмешалась в разговор.
Обладатель жокейки от такой наглости оторопел и замолчал.
— А себя вы публикуете? — продолжила Люська.
— Ну, сейчас я практически не пишу, но это не значит...
— Значит, — девушка совсем невежливо перебила метра. — О качестве представленных вам произведений вы исходите из собственных вкусов и суждений.
— Вы, милочка, не правы, — возмутилась тень. — Есть общие законы, есть грамматика в конце концов. Плохое произведение видно сразу. Вы же не станете утверждать, что школьник...
— Не стану, — опять перебила его Люська. — Граф Толстой напишет лучше школьника. Вы сравниваете ребёнка с классиком. Однако в редакции зачастую попадают близкие по уровню работы и тут уже срабатывает в лучшем случае вкусовщина.
— А откуда вам известно, как работают редакции? — заступился за метра один из лохматых поэтов.
— Потому, что я сама работаю в издательстве. И потому, что я однажды посылала к ним свои стихи, но вы их не взяли.
— А ну тогда всё ясно, — поэт многозначительно повернулся к девушке спиной.
— Зато их взяли для фильма. Я думаю, там отбор не менее профессиональный. — Люська повернулась и пошла к освещённой кухне за бутербродами, чувствуя спиной напряжённые взгляды.
— Это Люся Шишкина. Мы с ней вместе заканчивали филологический, — услышала она пояснения Марины. —
Часы, уставшие от бега
Застыли на фасадах зданий...
Холодное касанье снега,
Холодное касанье снега
И пальцев робкое касанье,
— профальшивила песню Марина. — Помните? Так это она написала. Талантливая девочка.
Бутерброды оказались на удивление вкусными, и Люська, сказав себе:» Прощай талия,» — взяла два.
— Прощаемся с талией? — ехидный голос Белоконя за спиной мгновенно вывел её из себя.
— Трусы с меня не спадут и при её отсутствии, — отрезала Люська, нервно повернувшись на голос.
Это оказался не Белоконь. Люська окаменела, увидав стоящего сзади Ходосевича. Несмотря на возрастную сутулость, его голова почти доставала до люстры.
— Ой, извините, я думала это... это... мой кавалер, — промямлила она, обозвав Белоконя кавалером, объясняя, таким образом, причину своего хамского ответа.
— Это вы меня извините за язвительность. — Ходосевич уже снял несуразную жокейку и теперь стал похож на очень высокого короткостриженного Блока. — Вы в каком издательстве работаете?
— В АКТе.
— Слыхал о таком. Не чета западным. У нас постоянно проблемы с заказами. Британские авторы идут в британские издательства, а на русских писателях много не заработаешь.
— Да мы тоже не жируем. Выпускаем макулатуру, как все. Лишь бы продержаться. Правда, в последние годы ещё добавились учебники. Государство платит не очень много, но стабильно. Между прочим, Марина намекала мне, что вы весьма обеспеченный человек.
— Не жалуюсь. Впрочем, понятие «обеспеченный» поневоле заставляет сравнивать себя с окружающими. Я знаю пару миллионеров, для которых проблема заплатить за бензин для их «бентли». У них все деньги — в деле. Дома пусто, на стенах, кроме тараканов, ничего. Даже постеров. Кстати, юноша, с которым вы пришли, вовсе не похож на вашего бойфренда.
«Осторожно! Последняя фраза — это проверка на вшивость и доступность,» — сработала в Люськиных извилинах сигнализация.
Она посмотрела на знаменитость другими глазами. — Выглядит мущинка на уровне, да уж слишком большая разбежка в возрасте. Может быть, он надеется, что его фунты и стерлинги способны открыть дорогу к сердцам и содержанию женского белья? Нет, дед, дуй на панель и снимай там, живая ты наша легенда. А вообще, сейчас мы проверим на вшивость тебя самого.»
— Ну вам, одиноким миллионерам, виднее, как тратить деньги. Хотя миллионеры всем дамам предпочитают её величество, изображённое на банкнотах.
— Я не миллионер, но ммм... иногда могу позволить себе оплатить некоторые удовольствия.
— Следует ли это понимать как намёк? Мне уже пора обижаться?
— Да нет, я ничего плохого не имел в виду, — тут же заюлила знаменитость. — И потом, не так уж я одинок. Нас девять братьев. Я младший.
— А жаль, что не имели, — окончательно добила его Люська. — Эй, Беложеребчик, — громко позвала она бывшего кавалера. — Ты никогда не пробовал настоящей романтики? Под завывание вьюги, на лестничной площадке, когда задница и ледяной подоконник выравниваются по цвету и температуре?
— Нет, но сейчас попробую. — Белоконь, как чёрт из шкатулки, вынырнул из темноты.
— Погодите ещё секунду, — остановил её Ходосевич. — Вы когда-нибудь слыхали легенду о девяти братьях?
— О вас, что ли? — съехидничала Люська.
Ходосевич неловко повернул голову. Из-под шарфа, чуть ниже уха вынырнула татуировка в виде двух квадратов. Где-то она её уже видела? В этот момент нетерпеливый Белоконь вытолкнул её за дверь.
На лестничной площадке действительно гулял ветер. Разбитое окно создавало как раз ту романтическую атмосферу, о которой говорила Люська.
— Извини, Белоконь, я пошутила. Не знаю, что на меня нашло. Пойдём назад. Хотя нет! Назад не пойдём! Я хочу домой!
Ей стало ясно, почему её так заинтересовала татуировка, а ещё больше магическая цифра девять: бабушки на последнем издыхании предупреждали её об опасности, исходящей от этой цифры. Значит, это он, турецкий маньяк, ходит за ней, убивает её родных, мстит за царапину. Что ж, надо отметить, что благодаря «ведьминому ногтю» он прилично сдал за последнее время.
— Белоконь, мне срочно надо домой, — потребовала Люська.
Однако, отвергнутый кавалер не обратил на её слова ни малейшего внимания. Пользуясь физическим преимуществом, он блокировал Люськины руки и полез под юбку.
— Белоконь, успокойся или я обижусь.
Успокоиться он не успел. Огромная лапища протянулась над её головой, подняла Белоконя в воздух и сбросила на лестницу. Он покатился кубарем вниз, неловко задевая затылком за каждый выступ.
Люська онемела. Что-то такое уже было. Наверное, в снах. Ей хотелось кричать, драться, но она не могла. Все страхи вернулись опять. Гигант, как куклу, развернул её к себе. Нет, это не был Ходосевич. Перед ней стоял тоже огромный и тоже седой мужик, с перекошенной обгоревшей половиной лица и бельмом вместо глаза. По мерзкой ухмылке она узнала его сразу.
— Сало!
Сало ещё радостней ухмыльнулся, схватил её в охапку и вытащил на улицу.
— Пикнешь — скручу, падла, голову, как цыплёнку. — Он запихнул Люську в потрёпанный «москвич» и спокойно, чтоб не привлекать внимание милиции, покатил в сторону её дома.
«Он за мной следил. Он знает, где я живу,» — думала она.
Сало даже не пытался заставить её открыть дверь в квартиру. Он просто выбил ногой замок и втащил Люську внутрь.
— Ну что, ведьма, дотанцевалась? — Сало открыл кухонный шкафчик и стал пробовать остроту ножей. — Собственно, зачем тебе острый ножик? Рвать тупым даже интересней. А ты, небось, надеялась, что я стану умолять тебя вылечить мои ожоги, вернуть чёрные волосы? Так они мне не мешают. Мне мешает только ведьма по имени Люська со своим ногтем. Ну-ка, покажи дяде ядовитую ручку!
— Люська — ведьма! Люська — ведьма!
В «ведьмином ногте» Люська тогда разочаровалась. Он не работал. Она умудрилась разок разодрать шею мордатому Сале — и ничего. Потом пришла очередь других задир с тем же неутешительным результатом. Но бабушка, узнав об этом, срочно собрала нехитрые вещички, и буквально через два дня они переехали в столицу, к Люськиным родителям. Люськины родители сами снимали маленькую комнатку. Собственно поэтому они сплавили Люську к бабушке. Теперь им пришлось жить вместе — в городе затеряться было легче.
Когда женщины садились на подводу, чтобы навсегда покинуть насиженные места, прабабушка посмотрела на дом председателя. Люська запомнила этот взгляд. Так прабабушка никогда не смотрела.
Люська не сомневалась, что этот отморозок, Сало, устроит показательную пытку и готовилась выдержать её достойно, как прабабушка. Но экзекутору хотелось большего. В его непростое меню входила игра с жертвой. Убивать можно постепенно, с удовольствием. И так же постепенно ломать волю, надежды на спасение.
— Ладно, я тебя отпускаю, иди!
Люська не поверила, но встала и на ватных ногах шагнула к двери. Обгоняя её, прямо над ручкой глубоко в дерево вонзился нож. Что-то в таком духе она и ожидала. Сало схватил её за плечо и отбросил назад на кресло:
— Сидеть, падла!
Он подошёл к двери и дёрнул за ручку ножа. В этот момент дверь, вырывая косяки, рухнула на него. Следом за дверью в комнату влетел Ходосевич и бросился на Сало. Только теперь до Люськи дошло, что девятка означала не смерть, а шанс.
Неожиданность и напор сопутствовали успеху, но только первое время. Даже поседевший Сало был гораздо моложе и сильнее своего престарелого противника. Не прошло и пяти минут, как он прижал Ходосевича к полу, оглушил кулаком, схватил кусок стекла от разнесённого в дребезги серванта и оттянул шарф на шее.
— Так у тебя уже тут одна отметина стоит. Не мешало бы вторую, покойничек. — И пока Люська соображала, что он имел в виду, Сало схватил её за руку и, ломая ей ногти, провёл ими по шее поверженного противника.
— Конец, — поняла Люська, — теперь надо удариться головой об угол стола, чтоб лишить Сало удовольствия пытать.
Но вместо этого, она неожиданно выдернула руку, прыгнула ему на спину, вонзила в шею ногти и ухватилась зубами за ухо.
Сало заревел, вскочил на ноги, попытался её достать. Но Люська вцепилась в него мёртвой хваткой, умудряясь исступлённо царапать шею. Ногти сломались, и тогда она, как вампир, вцепилась зубами в артерию, а когда оттуда хлынула кровь, вонзила в рану палец, на котором до сих пор рос «ведьмин ноготь».
Наверное, от боли она потеряла сознание. Постепенно Люська пришла в себя. Её пальцы всё ещё держали шею мёртвого Сало. Его кожа посерела, покрылась морщинами и струпьями. Он умер не от потери крови, а от старости.
Дышать было тяжело. Скорее всего, у неё были сломаны рёбра. Превозмогая боль она повернулась к Ходосевичу. Старик пришёл в себя, но сидел на полу, прижавшись спиной к стене. Его лицо и видимые участки тела покрывали трещины. Они становились всё глубже.
— Вы живы, писатель?
— Не надолго, — он попытался улыбнуться. — Ведь я не человек. Я своего рода мистика. На нас «ведьмин ноготь» действует гораздо быстрее.
— Спасение есть. Яд не выдерживает температуру. Сейчас я прижгу вам рану и сразу помолодеете.
— Бесполезно. Яд проник слишком глубоко, скорее расплавится моё тело, чем внутри изменится температура хотя бы на градус, — он опять виновато улыбнулся. — После того, как вы меня поцарапали и моё тело начало интенсивно стареть, я нашёл в одном храме весьма неутешительные сведения про «ведьмин ноготь». Однако, я не потерял надежду и начал вас искать. Это оказалось не слишком трудно. Мне пришлось изучить вашу биографию, узнать, с кем дружите. Потом я вышел на Марину, представился издателем. Дальше всё вы знаете сами. Я старался не только для себя. Будучи самым младшим из девяти братьев, я кормил остальных... Да, мясом... К сожалению они пиццу не едят. Зато, пока я их кормил, братья покоились на дне. Теперь кормить их будет некому, и они пойдут искать пищу сами. Мои братья не похожи на меня. Они не могут превращаться в людей. Зато они неистребимы. А хуже всего то, что обожравшись, они начнут размножаться делением. Через двадцать-тридцать лет...
— Я поняла. Сдаваться мы не будем. — Люська, кряхтя от боли, поднялась, включила газовую плиту и нагрела на ней выбитую бронзовую ручку двери. Прихватив ручку щипцами для сковороды, она вернулась в комнату.
Вместо тела Ходосевича пол покрывала только куча мраморной крошки. Крошка измельчалась прямо на глазах и превращалась в пыль.
Через два года молодой муж вывез Люсю в свадебное путешествие в Аланью, в Турцию. Будучи опытным аквалангистом и зная слабость жены к дайвингу, он арендовал два акваланга. Люся плыла первой. Неожиданно она остановилась у большого затопленного здания. Там, в углублении фронтона на постаменте стояли восемь огромных скульптур подводных чудовищ. Девятый постамент был пуст. Люся поразилась буйной фантазии и мастерству ваятеля. И только. Скульптуры не вызвали у неё никаких воспоминаний. Однако, сама не зная зачем, она обошла все фигуры, оставляя у них на теле царапины ногтем указательного пальца. По два раза.
Shlosberg Izya © 2007
Обсудить на форуме |
|
