|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Конкурс короткого рассказа Виталий Придатко © 2007 Подлинная сказка Вздернув носик, девушка стояла подле окошка. Спинка — в струнку, одна рука грациозно покоится на лобастой голове борзой, в другой — яркая синяя роза. Инфанта — это вам не какая-то фрейлина со скучной мордочкой. Это Амалия Ослепительная, слава о которой разлетелась уже далеко за пределы родного королевства!
— Дочь? — осторожно уточнил монарх, крепко стиснувший в пальцах лист пергамента с загибающимися краями. — Это... ты написала? Вот это... письмо?
Принцесса бросила молниеносный взгляд на листок и снова уставилась обворожительным взором прямо в мольберт, за которым трудился лучший мастер живописи в королевстве.
— Да, отец, — признала она с удовольствием, позволив себе чуточку улыбнуться.
Король тяжко вздохнул, опустив голову. Затем глухо сказал:
— Мэтр... оставьте нас.
Художник растворился прежде, чем тишина окончательно вернулась в покои.
— Дочь, мы уже уступили тебе в вопросе со сватовским портретом... Ты все же умеешь настоять на своем. Но в данном случае мы непреложно вынуждены поступить наилучшим для благоприятного исхода дела образом.
— Но отец! — воскликнула принцесса недоуменно, — Неужели мой труд недостаточно хорош? Я ведь так старалась, я ведь так мечтаю об Этом Дне!
Король, сохраняя спокойное, сдержанное выражение на лице, взглянул на каракули, покрывавшие пергамент. Вздохнул еще глубже, еще тяжелее.
— Видишь ли, дочь... видишь ли, в наше беспокойное время инфантам следует интересоваться множеством насущных, — злободневных, я бы даже выразился так, — проблем... и сторон венценосной жизни. Ты весьма живо описала свое отношение ко многим вещам, в том числе, и к некоторым из указанных насущных... да... но предпочтение сделала все же вопросам сиюминутным и маловажным. Полагаем, будет лучше для всех, — продолжил он, не давая дочери возразить или возмутиться, — если мы не станем принуждать тебя повторить этот труд. Убежден: нам все же стоит прибегнуть к помощи традиций, повелевающих не омрачать невесту какими бы то ни было неурядицами со сватовством. С письмом, к примеру, наилучшим образом справится твоя фрейлина.
Принцесса решительно открыла рот.
— Не Катарейна, — успокоил ее государь, вставая. — Искольда. И это не обсуждается. — Монарх едва заметно поморщился, заметив нескрываемое удовлетворение на родном личике: Искольда была известной дурнушкой, потому Амалия легко прощала ей тот факт, что фрейлина оказалась во много раз умнее госпожи. Нет, сам венценосец решительно не мог взять в толк, как можно мириться с подобным различием по такой легковесной причине.
Впрочем, Искольду весь двор полагал меньшим злом, нежели жутко ограниченную и глупую красотку Катарейну с кукольной физиономией.
— Мэтр! — громко окликнул король, встав у дверей. — Право же, не заставляйте Ее высочество ждать!
Из галереи донесся дробный топот сухонького торопливого Мастера.
— Уж на что темный народ — вилланы, а ведь и в отдаленнейшей из глухих деревень не велят поконы мужу с женой сходиться прежде должных обрядов и церемоний... — нудил с кафедры наставник Кверасий Шенгуломский, всуе назидая непокорного отрока постылыми цитатами из «Уложения брака».
Принц был мало расположен выслушивать постные сентенции; этому противилось решительно все и внутри него, и вокруг. И неугомонная натура королевского первенца — умника, остряка и балагура, с трудом сносившего занудство под любым соусом. И солнечное, свежее, незалапанное еще пыльными будничными делами утро, напрочь отрицавшее серьезность сутанников. И желтеющие на столе свитки — донесения из отведенного принцу Михельсфорда, Шутейного Манора.
Во всей этой лучащейся и сверкающей картине только рослая тощая фигура исповедника наследника Престола выглядела прискорбным недоразумением, тусклым и скучным пятном. Тем более удручающим, что Этеберт уже прозрел суть и смысл нынешней проповеди. И успел все для себя решить. Покосившись на лежавшее на столешнице далеко в стороне от прочих запечатанное письмо, он поморщился.
— Святой отец, — мягким медовым голосом начал принц, ласково взглянув на наставника в Должном Пути. Сутана вздрогнула от костлявых ступней в сандалиях до плешивой головы с восемью косицами вокруг маковки: не был священник обделен ни разумом, ни сноровкой различать оттенки и полутона настроений подопечного. — Святой отец... все равно не будет моего согласия. Неправильно это. С какой стороны ни погляди — неправильно. Не согласно с Долгом и Путем.
— Множество великих предков Ваших, — возобновил увещевания Кверасий, — в прежние времена именно с помощью обмена портретами избирали в супруги благонравных и обожаемых народом девиц благороднейших кровей!
— Каковых потом либо многажды сменяли, либо же по пятнадцати лет кряду пытались сжить со свету, — рассудительно отметил принц, усаживаясь на карло у прогоревшего камина.
— О, то не более, нежели строптивые и суесловные измышления, к которым столь склонны легкомысленные умы досужих придворных...
— Вот только относится ли к таковым Его Величество, снабдивший меня «Подлинными историями бракосочетаний королевских особ»? — поинтересовался принц, отвлекшись от созерцания письменного стола. И воспользовался упавшей тишиной, переходя в наступление: — К тому же я вовсе не против отправления письма и портрета! Мне только невдомек, почему же невозможно отправить в Истольвию мой собственный портрет? Ведь даже Ведельгейда Носатая, не к ночи будь помянута, присылала моему предку все-таки свое изображение, пускай и с аккуратно затененным портретистовой рукою носом! Отчего же вместо меня вдруг следует рисовать Инхория? Да мы с кузеном даже не похожи!
Вот так. Молодому и, как ни крути, все же не слишком опытному принцу было непонятно, отчего он должен скрываться за чьей-то спиной. Он не замечал, что самыми глухими ночами народ называет его Ослепительным; он даже не изволил вспоминать лишний раз — ну, разве что свечи ставил в церкви, — тех глупых юнцов, что поначалу не единожды отваживались намекать относительно его отнюдь не венценосной внешности. С которыми он рубился на честных дуэлях в отдаленных уголках Вирьёнского леса, убивая ударами даги в глаза. Он упорно не желал знать, что отсутствие разговоров о его внешней непривлекательности отнюдь не есть отсутствием таковой. И отец Кверасий прозакладывал бы голову, что такого человека, который раскрыл бы принцу глаза, не существует.
Он ошибался.
— Моя матушка права, да? — тихо, раздавленным голосом спросил Этеберт, подняв увлажнившиеся очи на священника. — Моя внешность настолько не согласовывается с тамошними канонами и идеалами красоты и приятности для очей?
— Смею Вас уверить, — столь же тихо промолвил отец Кверасий, — что портрет Вашей суженой, скорее всего, также мало будет сответствовать правде... вероятнее всего, Вам стоило бы больше положиться на письма, — уже более уверенно добавил он. — Ведь...
Но принц уже понял и сам — почему. Вот только улыбка его так и осталась натужной и вымученной.
Празднество в Храме Восемнадцати Тысяч Лилий было неимоверно роскошным; расфранченная знать заполонила разукрашенные знаменами и штандартами площади вокруг, блеск парчи, шелков и бархата, сияние золота, орихалка и драгоценных камней...
Сквозь море великолепия и красоты церемонно катились навстречу друг другу две золотые кареты. Остановившись у широкой лестницы из розового мрамора, кареты распахнули дверцы и выпустили фрейлину и адьютанта, помогших выбраться двум новобрачным в плотных вуалях — принцу в мундире Гвардии Белого Грифа и невесте, облаку нежнейших тканей, газа, тюли...
Дворяне и вельможи взревели не хуже, нежели взревела бы чернь, кутящая нынче за счет казны на дальних улицах столицы. Приветственные возгласы так и не утихли, пока процессия не втянулась, наконец, в двери Храма, неторопливо преодолев ступени.
Только высочайшие титулованные особы обоих держав находились внутри, перед кардиналом Мизагой, льстиво улыбавшимся суровому отцу жениха. Только немногим доподлинно было известно, как проводилась церемония.
Но отчего-то упорно ползет и поныне молва...
Когда настала пора новобрачным, уже вставшим у алтаря, откинуть вуали и взглянуть друг другу в глаза, принц помедлил какой-то крошечный миг — и сдернул легкую ткань. Перед ним предстала именно та красавица, что улыбалась с портрета. Он содрогнулся, подумав: «каково ей, красавице, — рядом с уродом!» Разумеется, она со своим умом не выкажет этого, но... за что? Он готов был сейчас убить отца Кверасия!
А миг спустя визгливым голоском ангельское видение громко сообщило на весь Храм:
— О Боги! И с НИМ я должна идти под венец?! С таким ур... — в этот миг к ней метнулась сообразительная Искольда, начавшая горячо убеждать строптивицу и помешавшая принцессе продолжить пагубные речи.
Тем не менее, каждый успел еще услышать тихий стон фрейлины, вынимавшей из руки глубоко вонзившуюся шпильку вырывавшейся принцессы. И стон принца, постигшего всю глубину различия между ними.
Однако, пусть и неравный, брак не был отменен.
Тем не менее, молва сохранила известие о диковинной глупости и склочности красавицы Амалии...
Ну что ж, а остальное мы узнаем из хроник. Этеберт Ослепительный был трижды отравлен и пять раз изранен кинжалами убийц, но выжил во всех случаях, благодаря искусству кардинала Кверасия Шенгуломского, какового затем поддерживал при соискании таковым должности Возглавы Храма Пути.
Отец Кверасий в своих воспоминаниях указывал, что по гроб жизни обязан сему вспыльчивому, который в последний момент все же отменил приказ четвертовать наставника, а тридцать лет спустя сровнял с землей Итупан, дабы посадить там Кверасия на место Главы Церкви.
Инхорий стал генералом, покорил множество колоний за океаном, получил много владений в королевстве, но никогда туда не вернулся, и не обрел вновь расположения Этеберта.
Амалия вскоре после брака отравила Искольду Гронерийскую, а затем попыталась расправиться с мужем. В конце концов ее заточили на острове Старцев, после третьего покушения — ослепили, после шестого — отрубили пальцы на руках, после восьмого — вырвали язык. Она навсегда стала символом уродств и увечья, и именно ей молятся за избавление от таковых в Истольвии... Виталий Придатко © 2007
Обсудить на форуме |
|
