|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Конкурс короткого рассказа Михаил Ера © 2007 Сказка про связи Сказки царского двора
Мой папаша был в тридевятом колене потомком великого князя Столобого, — это его так прозвали за ум и грамотность великую. Однако достоинство княжеское еще в седьмом колене кобыле под хвост пошло, так что вроде и сын боярский, а жил он простым мужиком-лапотником.
Трое нас, сыновей-погодок, у него было.
Старший — Емеля. Здоровенный бугай вымахал, белокур да курчав, как богатырь истинный. Силищи в руках не меряно. В общем складный и ладный весь.
Средний — Фома. Хоть и помельче старшего, а тоже будь здоров детина, и красотой не обделен — статен, подтянут, брит начисто всегда, серьга в ухе, — девкам шибко нравился.
Ну, а младший — Иван, я то бишь. Как вам сказать... О себе, как о покойнике — либо хорошо, либо ничего. Хотя, чего греха таить — обычный младший сын. На печи или на сеновале поваляться — это то самое, по мне.
Однажды случилась в царстве-государстве ни то смута, ни то война с иноземцами, точно не скажу, потому как хутору нашему не перепало в той мясорубке, — на отшибе мы жили, у черта на рогах, к нам и мытари царские иной раз не добирались. Да и сопляками мы тогда были — Емеле и четырнадцати не исполнилось.
А вот папаша под раздачу угодил. Дернула его нелегкая в столицу на ярмарку аккурат перед этим делом поехать.
Семь лет домой возвращался! Значит, пока царь-батюшка порядок в государстве не навел, папашу домой не отпустил.
Зато вернулся предок весь в парче, золота карманы полны, и грамоту царскую кажет: «Сим повелеваю Афона Остолопова назначить оружничим и дарую ему шапку боярскую».
Прогнулся предок неслабо — из грязи да в князи с суконным-то рылом.
«Собирайтесь, — говорит папаня, — едем в столицу, в хоромах жить будем! Тебе, Емеля, я уже боярышню родовитую приглядел — свадьбу сыграем. Ты, Фома, и сам себе найдешь, а ежели нет, то они тебя найдут. Вот тебе серьга в ухо с бриллиантом. С такой серьгой девки что мухи на... то есть пчелы на мед слетаться будут! А тебе, Иван, и вовсе разницы нет, где зад на печи пролеживать!»
Так и поехали мы столицу.
Столица — шумная, зараза! Людишки мельтешат, что мухи. А горластые! — покою от них нет. Хоромы батька знатные урвал, только с печью дела не важные, — печь неправильная, без лежака.
«Вот тебе палата отдельная с большущей кроватью — спи себе, Ивашка, в удовольствие. Только без надобности из хором не выходи, а то знаю я тебя — язык, что помело! Нынче за язык и голову потерять не долго!»
Зажили мы в столице.
Емеля вскоре женился. Боярышня смазливая ему досталась. Хороша, слов нет! Тесть его в царские приказы на работу посадил. Деловой стал Емеля, на козе верхом к нему теперь, не иначе! Весь в батьку — прогибается, боярскую шапку хочет.
Фому батя в дьяки пристроил. Говорит, у самого царя бывает! За каким таким делом — не пойму.
И какой-то не такой Фома стал. Он и на хуторе девок сторонился, хоть и бегали они за ним, а тут так и вовсе.
Однако ж приметил я в его палате румяна девичьи, сажу на жиру, что ресницы мажут, и хлам прочий девичий.
Ну, думаю, братец, видать зазноба у тебя краше Дуняши Емелькиной, раз ты прячешь ее от глаз наших. Во как влюбился, что хлам собирать стал! Уж не царскую ли дочь красотой своей пленил?! Серьга теперь у него другая — самоцвет крупный в ней! А морду бреет до синевы!
Пришел однажды папаша домой в час благодатный*, и говорит: «Царь-батюшка желает видеть сыновей моих. Говорят, дочку замуж выдать желает. Собирайтесь, едем во дворец, до вечери поспеть надобно».
А меня в сторонку отвел, и шепчет: «Ты, Ивашка, рта не раскрывай, когда у царя будем, а то ведь не равен час, зад твой не на постели лежебокой, а на колу окажется».
Мне два раза объяснять не надо: «Я, — говорю, — батька, немым прикинусь, на всяк случай».
Приехали мы во дворец, а там народу! — не протолкнуться. Вот, думаю, чудеса! Как жить в доме, коли это не дом, а проходной двор? Все галдят! Все перешептываются! Жалко царя с царицей, — это ж что ж за жизнь личная, когда в хоромах, как на ярмарке?
Стоим мы с отцом, Емеля с нами, — себя лишний раз показать, ему-то к царю не к чему — женат уже. А Фома и так где-то здесь, в базаре этом затерялся, — он-то дьяком при царе!
Вдруг дверь в царскую палату отворяется. Смотрю, вроде Фома выходит. Смотрю лучше — не признаю брата: взлохмаченный весь, морда красным горит, потный какой-то. А глаза... матерь пресвятая богородица! Ресницы сажей вычернены, щеки в румянах!..
Слышу, шепчутся, хихикают вокруг. Тут я к батьке поворачиваюсь, и говорю, про немоту свою мнимую позабыв: «Это что ж, батя, за Содом получается? Это ж зачем ты меня сюда привел? Я молчал час добрый, но чую, что если дальше молчать буду, то и меня как Фому на «кол» посадят!»
Батя меня затыкает, а людишки аж рты раззявили.
«Тише ты, дубина стоеросовая! А то и впрямь на кол пойдешь, да настоящий!»
Емеля меня локтем толкает и шепчет: «Ты, Ивашка, помолчи! Тут ведь все спины гнут, да случается, не в ту сторону. Служат царю-батюшке! Всё служба!»
Притих я. Наблюдаю, что дальше будет. Фома наш, будто Золушка в полночь драпанул с глаз долой, едва сапоги свои красные сафьяновые не потерял.
Стрельцы, что у дверей, к царю боярина пропустили, тот с минуту там побыл и вышел с грамотой, фамилию на букву «А» зачитал. Смотрю, пошли три сына с отцом к царю. Ну, думаю, до нашей «О» пока доберутся, и палата опустеет.
«Батя, — говорю, — ждать нам еще долго, а мне уж невтерпеж. Скажи Христа ради, где надобность справить?»
«Одна морока с тобой, Ивашка! Олухом ты был, олухом и остался! Ступай на двор — там теремок увидишь — то по надобности теремок».
Вышел я из дворца, огляделся — не пойму где искать. Стрельца на дверях спрашиваю: «Скажи, служивый, где тут у вас терем?»
Сам не знаю, почему спросил про терем, а не про теремок. Подумал, раз уж хоромы — дворец, то и теремок теремом быть должен.
Он так недоверчиво посмотрел на меня, и говорит: «А тебе на кой ляд терем понадобился?»
«Нужда, — говорю, — припрет — сам узнаешь! Ты, мил человек, мне направление укажи, а дальше я сам. Нужда у меня срочная».
Он опять на меня посмотрел недоверчиво. Потом говорит: «А ты кто такой, чтобы в терем тебя пускать?»
«Как это кто?! Да я!.. Иван я, сын боярина Афона Остолопова, брат Еремы из приказов, брат Фомы, дьяка царя-батюшки!»
Про Фому я, наверное, зря ляпнул, да слово не воробей...
«Ну, — говорит, — раз Фомы брат, то в терем тебе можно!»
Говорит шельма, и хохочет.
«Ступай, — говорит, а сам ржет, закатывается, — за угол, там терем с башенкой увидишь. Стрельцам сразу скажи, что Фомы брат — пропустят!»
Терем с башенкой я нашел, стрельцам сказал, как научил. Внутрь вошел, и хожу, ищу, где же тут место то, — терем большой, дверей много, а богатые какие! Ну, думаю, царство наше государство — богаче не бывает! Такие теремки для надобности только у нашего царя есть!
Открыл я одну дверь, голову просунул посмотреть, а там три девки девицу голую обступили, платье на нее надевают!
Я глаза выкатил, и смотрю, башку назад высунуть не в силах, — не каждый день такое за дверью показывают!
Как завизжат девки, да врассыпную! Платье на ту, ладную да пригожую, так и не надели. А она стоит голая, взгляд волнующая, и смотрит на меня, как на невидаль какую, — рот раскрыла да глаза вытаращила, ни завизжать, ни с места сдвинуться не может.
Как зашел в светлицу, я припомнить не могу. Знаю, что девки все сбежали, а остались мы с ней вдвоем. Про нужду-то я позабыл, вернее ее другая нужда застила... Справил... обе, — теремок в тереме нашелся.
Вернулся я в приемную палату к сроку. Батька уже сердцем занемог, покуда меня дожидался, но обошлось — удара не случилось. Только прошептал он недовольно: «Одно слово, что Иван-дурак!». Громко такое говорить не принято было, — царя тоже Иоанном величали!
Позвали нас. Вошли, чинно раскланялись. Вслед нам боярин вбежал, все на меня косился почему-то.
Подошел тот боярин к царю, и шепчет что-то на ухо, а сам с меня глаз не сводит.
Царь вздрогнул, тоже на меня зыркнул.
«Как зовут тебя, молодец? — спрашивает».
«Иваном, — отвечаю. — Батька в твою честь, царь-батюшка, имя дал»
Сам кланяюсь, а в мыслях уже кол заточенный представляю, — сидеть мне на нем, думаю. Боярин-то наверняка про мои теремные похождения царю докладывал.
Вдруг царь как захохочет! Да так весело, что и мне смешно стало.
«Ты, — говорит, — Иван, не только именем в меня, а и нравом тоже! Бери, — говорит, — дочку мою в жены, коли приглянулась шибко! Мне удалые воеводы нужны! Свадьбу справим, поедешь в город Новегород первым воеводой, от Батория, короля защиту держать будешь!»
Вот так и я прогнулся — с печи, да в воеводы!
Ведь у нас что главное? — связи!
Жили мы с царской дочкою долго и счастливо, потому как вероломный король Баторий богу душу отдал, и защиту держать стало не от кого.
Михаил Ера © 2007
Обсудить на форуме |
|
