|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Игра! Генадий Коновалов © 2007 Шпионская академия. Собеседование — Майка, вставай, — сказал будильник.
— Заткнись, — промычала я.
— Вставайте, леди, — не успокаивался тот. — Вставайте, вас ждут великие дела.
Я откинула ласковое, такое уютное одеяло, села и разлепила глаза. Впечатление от разорванного сна еще не исчезло.
— Спасибо, — сказала я. — Ты очень вовремя.
— Без пяти восемь, совсем не рано, — сообщил будильник. — А ты спишь, как пожарник.
— «Не забыть отключить интеллектуальный блок к чертям», — подумала я, спешно натягивая купальник, и вылетела из комнаты.
Коридор, ведущий от наших с Галькой комнат, выходил прямо на верхнюю площадку спортзала, и войдя в гулкое, пахнущее морской водой просторное помещение, я сразу оказывалась на вышке. Я ухватилась за жгут-лиану и оттолкнулась от края. Жуть свободного или почти свободного падения мне не приедалась. Окунувшись с неслышным снаружи визгом, я позволила жгуту поднять меня метра на три-четыре, отпустила его и извернулась, чтобы правильно войти в воду. Вынырнула и осмотрелась. Лиана, лишившись наездника, свернулась хоботом и ушла на место под потолок. Половина нашего курса резвилась тут, и, кажется, давно, причем большинство ребят плескалось в бассейне, только трудолюбивый Толик старался на тренажерах. Наверно, качал мышцы, чтобы больше нравиться Гальке. Сама Галька только что булькнулась в воду, скатившись с самой щадящей горки. Больших перегрузок мы не любили с ней обе. У нас вообще было даже слишком много общего. Я хотела изобразить дельфиний прыжок, вынырнула чуть больше чем на полкорпуса и позорно плюхнулась обратно. Галька уже стояла на бортике бассейна:
— Идем, лучшая из сонь, на лекцию опоздаешь.
И мы пошли одеваться.
Марина Пономарева, наш преподаватель — милейшая женщина, но лектор из нее нудноватый. Правда, не знаю тех, кто мог бы читать межгалактическое право так, чтобы половина аудитории по ходу дела не задремала — хотя это и лучше, чем самостоятельно изучать груду документов. Будь я лектором, я бы заснула сама раньше студентов. Сегодня я не заснула, потому что вовремя вспомнила о предстоящей мне сегодня психотренировке, это меня бодрит лучше кофе. Наконец все вывалились из аудитории со светлым ощущением свободы, а я — с ощущением неприятной пустоты в животе. Ну не люблю я этих занятий, что поделаешь. Честно говоря, мне и завтракать не хотелось. Я выбрала сок и фруктовую простоквашу и потащила к столику, за которым уже восседала Галина.
Из-за соседнего столика Сеня Лошадкин бросал на Галину преувеличенно томные взгляды, вздыхал и строил умильные рожи.
— Он и в самом деле думает, что просто прикалывается, — мрачно сказала я. — Несчастная потенциальная жертва.
Галина посмотрела на меня, прищурив глаз, как будто прикидывала, не вылить ли свой сок мне на макушку. Я не отодвинулась, продолжая вяло ковырять ложкой в простокваше. Когда две язвы, считающие себя девушками, сходятся вдвоем, это, наверно, хорошо для окружающих мужчин, которые в результате меньше ощущают на себе женскую стервозность. Но меня временами действительно раздражает, что половина мальчиков с нашего курса вращается вокруг Гальки, как вокруг звезды средней величины. А Галина их, по-моему, коллекционирует, как планетолог: исследует, каталогизирует, но несколько со стороны, без погружения. Но зато, как светило, позволяет греться и сиять в своих лучах. Не знаю уж, далеко ли она заходит в своих отношениях, но глазки строит всем подряд.
Сеня отвлекся от созерцания Гальки и переключил внимание на Булкина, известного юмориста с третьего курса и всеобщего любимца. Галина тоже отвернулась от Сени и обозрела скромное содержимое моего подноса.
— Почему не ешь овсянку? Очень полезно, рекомендовано управлением питания и ректором. Кстати, у тебя же сейчас «псих»! — радостно вспомнила она. — А где же наш молодой аппетит? Мы, кажется, трусим?
— А у тебя что? — осведомилась я ворчливо. — По-моему, боевые рефлексы? Тебе уж точно нужно заправиться, а то излупят больше обычного.
— Я же заправляюсь.
Поддразнивая друг дружку, мы снова пошли к окну доставки. Я выбрала любимую яичницу с беконом, ничего другого мне сейчас в себя не пропихнуть. Рацион наш рассчитан на юношу, ведущего активный образ жизни. У девушек он тоже достаточно активный, но я вообще не люблю много есть с утра.
— Картошечки? — заботливо предлагала Галька. — Или оладушки? Может, «Наполеон?» Фрутто-пицца?
— А потом мне объяснять Федору, откуда у меня лишний вес? Благодарю покорно.
— Ну, тебе это не грозит, — сказала Галька, окидывая меня неторопливым пренебрежительным взглядом. — Котлетку?
— Издевайся лучше над мальчиками, — отмахнулась я. — Это у тебя лучше выходит.
— Хорошо хоть ты их не мучаешь, — парировала Галина.
— А вот еще прицепился, смотри, — я сняла с нее нитку. — Беленький. На букву + а, б, в, +г. И, самое интересное, я такого знаю.
— Зараза, — отреагировала Галька неубежденно.
Затолкав в себя бекон, кое-как покончила с завтраком и почувствовала облегчение. В учебный корпус вел закрытый переход, и каждый раз, разглядывая через большие окна зимний парк, я удивлялась, отчего ректор не прикажет этот переход закрыть, пусть бы все закалялись, бегая туда-сюда двадцать раз на дню, понятно, одеваться никто не станет. Раз уж придумали построить нашу школу в таком регионе, где два месяца лежит глубокий снег, пусть бы от этого была польза. Впереди маячила Сенькина спина, похоже, он шел, как и я, в камеру пыток. Вот почему он валял дурака за завтраком — точно так же, как и мы с Галькой. Боевые рефлексы ведь тоже не бог весть какое удовольствие.
Выйдя из перехода, Галька свернула налево, в спортзал, а я догнала Сеньку.
— Ну что, пропустить даму вперед? — спросил он дружелюбно.
— С удовольствием, — сказала я. Какая мне разница, минутой раньше войти или минутой позже. Вопрос «Сколько человек может поместиться одновременно в кабинете для психотренировок» очень любит задавать Петр Инкулов на зачетах по математике пространства-времени, поэтому ответ каждому из нас известен с первого курса.
— Ни пуха, — сказал Сеня.
— Взаимно. К черту. — Я шагнула в комнату.
— К черту. Убирайся к черту, — сказала Галина. — Скорей же, уходи, ну!
— Тише ты, — зашипела я в ответ. — Хочешь, чтобы опять посыпалось?
Больше не сыпалось. Складское помещение было подвальным, без дверей и окон, дышать было тяжело. Кажется, Галькина ступня не была расплющена, если только это не особый шок, когда человек не чувствует боли. Но зажата нога была намертво. Усиливался запах, газ был незнаком, но явно смертоносен. У нас на двоих остался один форменный линзер, а несущие балки делают не из тех материалов, какие можно разрезать обычным лучом — я потратила лишнюю минуту, чтобы в этом убедиться. Зато живую плоть линзер режет как масло.
— Давай я сама, — сказала Галина своим излюбленным ехидным голосом. — Ты же не умеешь с ним обращаться. — Я сузила луч до минимума и закатала штанину ее комбинезона. Она не закричала. Еще минута ушла у меня на то, чтобы пережать вены и заклеить рану гель-пластырем. Я оттащила Гальку и принялась за сооружение лестницы из ящиков. Следующий ящик казался неподъемным, я наклонилась и потянула его по полу.
Я стояла на коленях на полу, но как-то умудрилась подняться. Перед глазами прыгали не то красные пятна, не то искорки. Я вернулась к Галине, задержала дыхание и кое-как взгромоздила ее на ящик. Она молчала, но была в сознании. Я выпрямилась во весь свой скромный рост, стараясь отдышаться. Дышать было нечем. Руки казались скользкими от крови. Очередной ящик я едва сдвинула с места. Мы слишком долго копались. Я обхватила Галину и полезла на импровизированную пирамиду. Галька рычала, но как-то держалась в сознании и даже пыталась подтягиваться. Обмякшее тело я бы не вытащила никогда, спасало только то, что возле люка было больше воздуха, но пришлось прикасаться к обрубку ноги. В конце концов, когда я пропихнула Гальку, у нее даже не оставалось сил, чтобы продолжать выражать свое мнение обо мне. Я минуту постояла, опустив почти занемевшие, дрожавшие от слабости руки, стекавший сверху воздух резал горло. Кое-как подтянулась и тоже протиснулась в люк.
— Подойдите, курсант Кузнецова, — сказал женский голос. — Садитесь.
Я села, всматриваясь в лица комиссии, они были едва различимы в полутьме, и, кажется, бесстрастны, а я сидела как на освещенной сцене. Колпак над креслом однозначно означал допрос, но меня пока не пристегивали.
— Вы бросили друга, курсант Кузнецова, — повторил тот же голос.
— Я не делала этого, — возмутилась я.
— Вы лжете.
— Курсант не лжет, — вмешался другой голос. Его я знала — мой куратор Федор. — У вас перед глазами шкала детектора, инспектор. Она в шоке.
— Верно, — подтвердила женщина. — Но теперь — вы помните, курсант, не так ли? Вы оставили ее умирать и ушли.
Я помнила. Факты и воспоминания не считаются с нашим ужасом и стыдом. Ничего нельзя было сделать, но сама я выжила.
— Обвинение справедливо, — говорю я, собравшись с силами.
— Без вопросов. Какие предложения, коллеги?
Они с минуту совещаются вполголоса, потом оглашают:
— Деструктор. Немедленно. Вы слышали, курсант?
Я киваю. Сказать им что-нибудь? Обойдутся. Мучительно, но немедленно — да, пожалуй, не самый плохой вариант казни. Федор сделал, что мог. Я останавливаюсь, чтобы благодарно кивнуть ему. Потом поворачиваюсь и иду камере деструктора. По крайней мере, я не успею перепугаться по-настоящему, только руки начинают трястись. Перед дверью я невольно останавливаюсь, но делаю усилие и вхожу.
Приседаю в церемонном реверансе, жду, пока отзвучит формула представления. Поднимаюсь и вижу, что меня вполне учтиво приветствует президент Цирцеи — самая большая шишка на этом балу.
— Входите же, моя хорошая, — говорит президент. — Входите, потанцуем. Вам нравятся наши фрукты? — Голос у него игривый.
— Дыни Цирцеи признаны во всей галактике, президент.
— Но вам, вам они нравятся? Попробуйте+ Нет, лучше попробуйте это.
У меня перед носом оказывается тазик с чем-то, похожим на сушеные фрукты в мохнатой оболочке, но волоски эти двигаются, и я, присмотревшись, понимаю, что это темно-рыжие тараканы длиной сантиметров в пять, и притом живые.
— Вот так, — президент наколол одного прусака на палочку, обмакнул в чашечку с соусом и смачно отправил в рот. — Это очень вкусно.
— Вы едите их живыми? — удивляюсь я, стараясь улыбаться как можно обаятельнее. — Это несколько нетрадиционно для меня.
— Так в чем же дело? Хотите, я попрошу принести запеченных? — и, не дожидаясь моих возражений, он отдает кому-то указания. Президент упитанный, немолодой, он одет в строгий костюм по местной моде и выглядит весьма самодовольным. Зал романтически освещен и по здешним меркам роскошен, на мой взгляд, здесь многовато фонтанов, лент, завитушек и цветов — как на торте. Тортов тоже хватает. А мне подносят разрезанный на кусочки открытый пирог, вместо начинки у которого — все те же тараканы. Отказаться немыслимо, беру и откусываю. Если отрешиться, не очень страшно. Даже неплохо. Доедаю кусок, стараясь его не рассматривать.
Хитренько посмотрев на меня, президент придвигается ближе и спрашивает:
— Ну, а наши мужчины? Как вы их находите?
— Местные мужчины просто несравненны, президент.
Президент хихикает и грозит мне пальчиком:
— Бросьте вашу казуистику. И что вам не с кем сравнить наших мужчин, я тоже не поверю. Я имею в виду аргументированное сравнение, разумеется, — говорит он и бочком, бочком притискивается еще ближе — прямо у всех на виду. Праздничная толпа отнюдь не пялится на нас в недоумении, судя по всему, нравы тут свободные. Я не успеваю продумать пути к отступлению, спасение является само. Мимо проходит какая-то дама, а на плече у нее восседает домашняя птичка куваэ — здесь многие держат таких любимцев. У куваэ неповторимое оперение и роскошный хвост, почти как у павлина, но короче, и совершенно невыносимый характер. Аборигены отчего-то не разделяют мое мнение о характере куваэ, зато последние вполне разделяют мою антипатию, и с первого же взгляда, как правило, мы начинаем активно не любить друг друга. Сейчас мне некогда обращать внимание на птичек, а зря. Пока я легкими танцевальными шажками отступаю от президента, стараясь делать это не оскорбительно для высокопоставленного лица, птичка проявляет ко мне интерес. Проезжая мимо меня, она успевает развернуться ко мне задом, изящно поднять хвост и+
К счастью, выделения желез куавэ безвредны для кожи и даже для глаз, но платье+ Черт бы побрал синтетику+Да в жизни больше не надену.
Мое изысканное вечернее платье из дымчато-сиреневого, полупрозрачного шелка разлезается клочьями. Куавэ не единственный, кто выглядит довольным, несмотря на то, что задохнувшаяся от ужаса герцогиня стискивает его хвост. Все прочие, кроме герцогини, рассматривают меня с детской непосредственностью и, кажется, неподдельным восхищением. Гомон в зале смолкает, тишина растекается во все стороны от нашей группы неторопливой волной. Похоже, я не просто оказалась гвоздем вечера, обо мне будут слагать песни.
— О, дорогая моя, — говорит президент, глядя на меня сияющими глазами. Он успел резво отскочить, спасаясь от выделений птички. — У вас в самом деле бюст третьего размера! У такой хрупкой девушки! Понимаете, мы поспорили с советником. Он утверждал, что вы носите поролон, а я ставил на то, что вы совсем не носите лифчика!
— Очень рада за вас, — говорю я, удерживая сползающую юбку руками. От корсажа уже просто не осталось ничего, что стоило бы спасать. — Я оставлю вас ненадолго. — И с достоинством следую к выходу. Несчастная моя юбка разваливается под руками на куски. Бросив на пол все, что осталось, я гордо перешагиваю через это, как графиня Солсбери, и ухожу, провожаемая полным восторга шепотом. Чувствуя на спине десяток щекочущих взглядов, наконец добираюсь до двери.
Добрый день, профессор, — вразнобой говорит аудитория.
— Здравствуйте, — отзываюсь я. Почему-то с тревогой оглядываю свой костюм, но все в порядке. Поддергиваю манжету и прохожу вперед.
— Ну, как успехи? — спрашиваю я студентов. — Как ваши+ — и в замешательстве обнаруживаю, что не помню, о чем речь. Я веду курс инопланетной орнитологии, — вот все, что мне удается вспомнить. Студенты глядят на меня доброжелательно. Я собираюсь с духом:
— У меня сегодня не самый лучший день. Прошу прощения и+ вашего разрешения перенести консультацию.
На лицах нескольких девчонок понемногу проступает разочарование, остальные смотрят с недоумением.
— Но, профессор Майя, вам же засчитают взыскание? — вслух удивляется один мальчик. С детских лет не люблю выскочек. — Пожалуйста, хоть пару ответов! Я как раз вчера ломал себе голову. Венерианский двухордовый студиоптерикс, разве он так уж уникален? Ведь+
Я собираюсь немедленно поставить нахала на место, но с ужасом понинмю, что о венерианских двухордовых студиоптериксах не слышала никогда и ничего.
— К сожалению, ничем не могу сегодня вам помочь, — говорю я. — Включайте учебную программу. — Выхожу в коридор и оказываюсь в маленьком душном тамбуре. Две двери — налево, направо? За одной из них — выход, за другой ничего хорошего нет, это я знаю твердо. Вам приходилось бывать на месте буридановой ослицы? Рассердившись на себя, толкаю левую дверь, оттого что правой рукой я в данный момент чешу ухо. И вываливаюсь в коридор родного института.
Воспоминания о пройденной программе бледнеют, но они не гаснут со временем, как нормальные сны, которые мне каждое утро мешают досмотреть. В прошлый раз тоже была отрезанная нога, только моя, я должна была отпилить ее бензопилой. Или нет, в позапрошлый, в прошлый раз были акулы и лабиринт-холодильник. Но все равно. Или у разработчиков иссякла фантазия, или кому-то не нравятся мои реакции. Второе вероятнее. Задавливаю мелькнувшую мысль об отчислении. Без паники, приказываю я себе, и вообще на сегодня расслабься. Что у нас еще сегодня? Лингвистика, семинар. Полоса препятствий — подумаешь, там нет сюрпризов. Этикет+ Нет, это я съезжаю. Занятия в мастерской. И все.
Из дверей вывалился Сеня, слегка бледный. Он привалился к стене по ту сторону двери — с этой стороны стенку подпираю я.
— Ну как ты? — спрашиваю я.
— Средне. Бывало и похуже. А ты?
— Последний эпизод, кажется, провалила, а так ничего.
— А у меня был трюм с пантенианскими крысами.
— Ого, — говорю я с уважением. — Здорово испугался?
— Я? Паршивую крысу? Конечно, испугался.
Так вот каждую неделю, иногда не один раз. Нас с Галькой отчего-то гоняют чаще, чем мальчишек. И каждый раз утрированно грубовато, временами примитивно, но непременно противно. А вот что там происходит на физическом уровне, никто не имеет понятия. Ходит легенда, что однажды отключили ток (!) во время занятий, когда внутри были трое студентов, и этих студентов, ныне зомби, не могут до сих пор вытащить лучшие психиатры мира, а духи их периодически появляются и помогают тем, кому там, внутри, приходится особенно тяжко. В общем, самый что ни на есть заурядный студенческий треп, который не слишком меняется, переходя из одних школьных стен в другие и который до сих пор традиционно используется при посвящении первокурсников, хотя первокурсники год от года становятся все нахальнее и не пугаются.
В это время в отдалении институтского коридора появилась Галина. Если Сеня выглядел как лунатик, то у гальки был такой вид, будто она пару часов таскала мешки с сахаром, первый раз в жизни, и не сегодня, а вчера, а сегодня вкушает всю прелесть молочной кислоты, скопившейся в мышцах разбуженного радикулита. Но это — если судить по походке, улыбалась Галина легкомысленно, как всегда.
— Вы живы еще? — интересуется она. — Что сегодня показывают?
— Маразм.
— Будто когда-то был не маразм. — Галька тычет в сенсорную пластиночку, требуя моих результатов. — Ага, Кузнецова, 4-5-5-5-5-5-4-5-5-3-4. Нормально. А трояк за что?
Не отвечая, я рассматриваю стройные Галькины ножки, открытые выше колен, в полуботиночках из пористой кожи и жизнерадостно-розовых носочках в желтую полоску. Мне хочется рассказать сегодняшнее приключение, но тогда она непременно расскажет, что проделала со мной в прошлый раз в своем видении, а это не совсем своевременно.
— Если вы уже в состоянии двигаться, мы, может быть, пойдем? — спрашивает Галька, не вспоминая, что это она едва двигается.
Во всех институтах, еще с самых древних времен, существуют общие комнаты для студентов, — по крайней мере, они упоминаются во многих старинных романах, и традиции соблюдаются. Тут не было, правда, избыточных роскошеств, вроде ковров с каминами, но кресла стояли очень удобные. Когда я сажусь в такое кресло и расслабляюсь, ни про какие уроки я уже думать не могу. Поэтому стараюсь сначала приготовить самое необходимое, без чего никак не обойтись, а про остальные можно позволить себе думать, что они не к спеху. Сейчас еще ничего, вот как я выматывалась на первом курсе, вспоминать не хочется — это при том-то, что неприятное обычно вспоминаешь с удовольствием! Что уж такого мы делали сегодня, что даже не хочется двигаться? Посидели на двух семинарах, разбирали двигатели, еще мы с Галиной катались верхом, пока другие переходили с лыж на снегоступы — представьте, такая у нас оригинальная программа, вплоть до парусов и парашюта. Я до сих пор не знаю, у нашего ли ректора такое своеобразное чувство юмора, или оно было у основателей нашей академии, но дрессируют нас гораздо разнообразнее и интереснее, чем в какой-нибудь доисторической разведшколе. И мальчишки устремляются сюда, как голодные комары на запах пота, — большей частью для того, чтобы срезаться при поступлении. И еще половину поступивших отчисляют за первые полтора года учебы. В школу звездолетчиков конкурс гораздо меньше. Мечта человека бороздить космическими кораблями просторы вселенной+ ну, не то чтобы накрылась. Пожалуйста, бороздите, никто не запрещает. Может быть, даже раскопаете что-нибудь интересное где-нибудь на задворках галактики. А центральная часть давным-давно расписана, разлинована и заключена в единую сеть транспортной нуль-связи.
А девчонок тут учится — вот мы с Галькой и еще три девочки на младших курсах, старше нас никого нет. Институт наш сразу создавался в расчете на обучение юношей. И если какой-нибудь инструктор по борьбе замечает, что кто-то из мальчишек пытается дать нам поблажку и не слишком колошматить, он со всем пылом непосредственности высказывает свое мнение о нашем присутствии здесь и заодно уж вываливает накопившиеся за несколько веков претензии мужской половины населения к женской. И еще нам приходится терпеть дурацкие мальчиковые рубашки с кружевными манжетами, неизбежные в парадной форме. Еще слава богу, что остались в прошлом туфли на высоком каблуке.
До ужина еще два часа. В это время суток все ублаготворены и расслаблены, даже Галина не умничает, не рассказывает не о чем-то сверхинтеллектуальном, просто болтает с Мишкой Лопухиным, обсуждая новый детективчик Стоунхэндж. Уже только из-за этих вечеров в узкой компании (узкой потому, что большинство мальчишек по вечерам гуляет неизвестно где) я ни за что не хотела бы быть отчисленной, — даже если отбросить все прочие соображения.
— Поиграем, Галь? — пристает к ней Мишка.
— Не сегодня.
— А как же наш спор о великих женских умах?
— Сегодня за меня Майка поспорит, — уклоняется Галька. Я упиралась, но скоро на самом деле увлеклась. Это страшно азартное занятие — трехмерные шахматы, и не важно, какая теория в их основе — темпоральное исчисление или просто тактика воздушного боя, как мне всегда казалось. Я выиграла у Мишки, потом он у меня, потом снова я, и несмотря на очень небольшие ставки нам уже трудно было остановиться. По старой традиции мы во все играем на деньги, даже в ронг-донг и доисторический бильярд, хотя нам за это периодически попадает.
Я вдруг перестала проигрывать, это было довольно странно, обычно я не так уж здорово играю.
— Почему женщины любят трехмерные шахматы? — задумчиво удивлялся Мишка. Играла я на этот раз с Нильсом, а все остальные, оказывается, стояли вокруг.
— Потому что они основаны на женской логике, — съязвил Нильс.
На другой день я почему-то с утра пребывала во встревоженном состоянии. Только не говорите мне, что интуиция — ненужная роскошь. Я даже пыталась обдумывать это на семинаре по иноземной этике, спрятавшись за широкой Сашкиной спиной, пока меня из-за нее не вытащили. Прояснилось все после обеда.
— Пренебрегаете формой, курсант Кузнецова! — рявкнул на меня Мишка. И, не заставляя меня долго на него пялиться, обдумывая неожиданный выпад, пояснил:
— Если бы ты соблаговолила носить связь, ты бы могла вовремя узнать, как ждут тебя у декана.
Не я одна забываю приколоть значок, зачем мне портативная связь, когда я все время в толпе, и компы, нормальные, стационарные, на каждом шагу. Я, не отвечая, развернулась на месте и понеслась переодеваться.
— И шорты сними! — заорал вслед Мишка, который ответственно относился к обязанностям старосты.
— Сниму, сниму, совсем сниму, — бормотала я. Но через три минуты, переодетая, вернулась, чтобы уточнить:
— В деканат?
— Да не беги, — сказал Мишка. — В пятнадцать ноль пять.
— Если за вчерашние азартные игры, не страшно, — сказала Галька. — Послушаешь Аллину речь.
— «Ну как вы себя ведете? Прямо как мальчик», — изобразил Сеня.
— Нет, это она нам говорит, если мы хнычем, — возразила Галька. А сейчас подойдет «Детский сад. В будущей работе вам понадобится вся ваша взрослость, постарайтесь ее в себе отыскать».
Было забавно слушать, как они меня успокаивают — видно, не у меня одной интуиция.
— Сейчас все выясним, — сказала я и сбежала от них.
В деканате меня сразу пригласили в комнатушку, где были кресла и столики. Мне это не понравилось, потому что в самой уютной и расслабляющей обстановке обычно и проводятся самые неприятные разговоры. Здесь были Алла и Федор, и еще незнакомый мужчина, они мирно пили чай, как и полагается при таковых разговорах.
Вот Кузнецова, Майя Александра, — сказал Федор, передавая мне чашку. — Не отличница, но успевает вполне прилично, впрочем, все данные у вас. Одна из двух девушек курса.
— Да, две девочки. Всего пять, и еще Алла, — на Аллу он не взглянул, только быстро улыбнулся А мальчиков на вашем курсе пятьдесят два. Девочки тоже любят иногда поиграть в солдатики. Верно?
Он смотрел на меня, но я решила считать вопрос риторическим. Голос у него был насыщенный и не вязался с его видом, потому что сам Иван казался мелким, даже щуплым.
— А триста лет назад вы бы ходили строем и отдавали честь. Вам бы понравилось?
— Сомневаюсь, — сказала я. — Хотя, конечно, не пробовала, вдруг бы понравилось?
— Но сейчас вам нравится здесь учиться?
— Иначе бы я здесь не училась.
— Ладно, Иван, — сказал Федор, посмеиваясь. — Не думаю, что тебе самому так уж нравилось все и полностью.
— Я внимательно смотрел записи ваших психотренировок, — начал Иван уже серьезнее. — Особенно тех, в которых вы сталкивались с хищниками. Вы совершенно не склонны к истреблению чужих биологических форм. Большинство мальчиков, дотянувших до третьего курса, легко позволяет выработать у себя рефлекс сторожа. Чаще их приходится учить сдерживать такие порывы, чем наоборот. А вы убиваете только тогда, когда твари недвусмысленно угрожают жизни людей. И еще неохотнее, если угрожают только вам.
Естественно, мне этот разговор не нравился, но я с самого начала решила, что никого ни о чем не буду просить.
— Социологические законы не так сильно отличаются от общебиологических, как нам бы того хотелось. Женщина растит детей. Мужчина обеспечивает потомство и территорию, благодаря которой его потомство в частности и его вид вообще способны выжить. Вариации несущественны. Можно называть склонность к захвату территорий жаждой познания, придумывать красивые законы о неизбежности возникновения разума во вселенной, суть от этого не меняется. И знание люди используют в конечном итоге для покорения кого-либо или чего-либо — естественно, испытывая истинное удовольствие от самого процесса познания.
Вряд ли он серьезно ждал, что я ввяжусь в спор, хотя его трактовка общеизвестных истин была откровенно провокационной. Мне было не до детских споров, и дальнейший разговор был предсказуем до прозрачности. Сейчас меня похвалят, потом+ Нет, никаких отчислений. Прямой путь в космобиологию. Тоже потрясающе увлекательную. Будет много планет с кишащим разнообразием жизни, но не будет никаких разумных цивилизаций, кроме двух-трех затоптанных планет, на которых землянам разрешен туризм. Не будет таинственного соприкосновения разумов, иногда вызывающего теплое удивление, иногда требующего тревожной и напряженной игры ума и воли. И никаких ситуаций, которыми еженедельно меня мучают в проклятых тренингах — таких же ситуаций, только реже, размереннее и наяву, но тоже требующих умения продержаться и вытерпеть, для того чтобы в единственной, любимой реальности — на нашей Земле — все оставалось, как было.
Мальчишки найдут себя в этой работе, они будут тайными и явными участниками межгалактических патрулей, таможенниками, послами и дипломатами. Кто-то будет отстаивать интересы земли, кто-то бережно искать точки соприкосновения с чужими. Но они обойдутся без женщин. Без меня обойдутся.
— Женщина обязательно должна растить детей, — сказал Иван. — Вы хотите иметь детей, Майя?
— Конечно.
— Вы собираетесь отдать их в круглосуточный интернат?
— Ни в коем случае. Я и сама не росла в интернате. Вы хотите знать, как я собираюсь совместить детей и работу? По обстоятельствам. В любом случае в моей жизни будут периоды, когда мои дети еще или уже не будут маленькими.
И прибавила про себя: можешь делать что хочешь, но я не собираюсь перед тобой заискивать, инквизитор ты наш доморощенный.
— Я просто хотел объяснить, отчего такое занятие, как галактические контакты, совершенно необходимо мужчинам. И женщины с этим согласны, иначе не допустили нас к таким делам, хоть и считается, что эпоха жесткого матриархата закончилась. Да вы прекрасно знаете, как чахли мужчины, пока подавлялся их инстинкт завоевателей и к какому спаду населения это привело. У вас биологию Крутский читает?
— Кто же еще, — влез Федор.
— Жив, курилка. Тогда он вам рассказывал про животных в зоопарке, которым подселяют хищников, неопасных для них по-настоящему, но вызывающих интерес к жизни? Не обязательно хищников, но в меру опасных врагов. И звери размножаются в неволе. Инопланетяне очень кстати наткнулись на нас. А если бы этого не случилось, их пришлось бы выдумать. И не просто каких-то скромников, а настоящих врагов — опасных, но не слишком непобедимых. Что вы об этом думаете?
— Могла бы подумать многое, если бы ни разу не видела живых инопланетян.
— Я говорил про агрессоров. Что вы помните о Целесте?
На этот раз все ждут от меня ответа, и приходится вспоминать:
— Раса гуманоидов, подвергшаяся нападению извне, почти истребленная. По другим сведениям — второй расой той же планеты, о которой практически нет сведений. Как предполагается, те же убийцы совершили нападение в 432 году на другую планету их звездной системы. Они же подозреваются в нападениях еще на три планеты галактики.
— Это все? Не густо, хотя сформулировано четко. Считайте, зачет вы провалили. Неужели вам нечего сказать про этих мифических хищников? — он посмотрел на меня коварно. — Хорошо, не мучайтесь. Я, собственно, к тому, что те три планеты отрицают участие целестианцев в тех событиях. И что было на Марии, нам не очень-то докладывают. Но подходящие события можно и инсценировать. Я хотел сказать, что, если бы этих агрессоров не было, их стоило бы придумать. Для нас, для землян, потому что прочие галактические расы, как ни странно, не склонны к захвату чужих территорий. А людям не помешает серьезный противник — для равновесия. Вот его и стоит выдумать.
Я молчу и медленно допиваю совсем остывший чай. Все еще серьезнее, чем я надеялась. Ну что теперь, останусь на земле. Принуждать меня не будут, не какой-нибудь двадцатый век, слава богу.
Иван смотрит на меня, как кот на мышку:
— Вы бы не хотели в этом принимать участие? У вас способности к разработке сюжета, импровизации. И мыслите небанально.
— Нет.
— По-вашему, прямое насилие лучше, чем маленький спектакль?
Я не ответила.
— Забавно, ведь когда-то считалось, что именно женщины склонны к гибкости и хитрости. Кстати, о насилии. Что бы вы выбрали для гарантии неразглашения закрытой информации, — амнезер или психокодирование?
Лучше бы спросил, что думаю о его методах работы. Я мысленно лихорадочно зарываюсь в право, но ничего не выкапываю. Формально мы на особом положении с момента зачисления.
— Психокод, — говорю я коротко.
— Вот так? Вы же знаете, что это опасно. Если вы проболтаетесь хотя бы во сне+ Отчего не пожертвуете тремя минутами разговора? Включая проваленный зачет. Это обычный для нас метод.
Вот именно, мрачно думаю я ему, а вслух говорю:
— Просто личное предубеждение. Не отдаю памяти.
— Тогда я, чтоб было, о чем помнить, покажу еще кое-что. Голозаписи+ э.. не вы ли на них сидите?
— Скорей вы, — говорю я довольно безразлично. — Плеер в вашем кресле. — Когда он в начале разговора кинул в мое кресло маленький кубик, а я успела перекинуть его под ягодицы хозяина, мне было интересно: собираются мне внушить, что эту реальность кто-то моделирует, или просто хотят уверить, что женщины чувствительнее к внушению, чем мужчины. Алла любит такие игры, а проиграешь — пишешь, к примеру, реферат «Девять признаков физической реальности», обычно это забавно. Сейчас мне скучно и противно.
Иван выковыривает из-под задницы плеер и задумчиво рассматривает. Алла фыркает. Иван смотрит на нее и тоже смеется — так хихикнул бы пылесос.
— Все-таки посмотрите, — говорит Иван, отдавая кубик мне. Я смотрю. На крошечной голограмме — темно-красный с золотым дракон с приподнятыми крыльями. Никакого мифического уродства в нем нет, дракон пропорционально сложен и кажется даже изящным, если это слово применимо к крупному зверю. Не очень крупному: для сравнения рядом на камне сидит человек, в котором я узнаю — снова Ивана. Значит, без него никуда. Кажется, дракон и человек очень спокойно разговаривали. Дракон махнул крыльями и сложил их, они стали невидимыми. И — конец короткой записи.
— Увеличьте изображение, тогда зрелище эффектнее. — Я только дернула головой, не отрываясь от невероятного дракончика, потом отдала плеер хозяину:
— Красиво, — сказала я. — Это тоже мультипликация?
— Это реальная запись. Я же не говорил, что кто-то на самом деле выдумал хищников Целесты. И тем более не говорил, что этим занимаюсь я. Я сказал: «Если бы».
Наши преподы тоже любят подбросить версию, заморочить как следует голову и предоставить нам самим докапываться, что же в действительности. Но им далеко. Может быть, он научился своим приемам, беседуя с драконами. Я почти в восхищении, вот только не хотела бы, чтобы кто-нибудь так восхищался мной.
— Вот они, легендарные хищники, почти истребившие людей на Целесте. Более чем разумные, могу заверить, и очень даже реальные. Хотя это, к счастью или к сожалению, не пираты на космических скорлупках. Вот теперь я открыл все карты.
Еще придется разбираться, все ли карты он открыл. Вслух я сладко говорю:
— Рада, что все мои испытания, наконец, позади.
Теперь они веселятся втроем, включая Федора, как будто я сказала что-то действительно остроумное. Иван спрашивает:
— Кстати, кто учил вас улыбаться, когда вы внутренне подбираетесь? Не Виктор?
У инквизитора ностальгия по студенческим временам. Улыбочку я позаимствовала опять же у Гальки, но не сообщаю об этом.
— Жаль, что я вам не понравился.
— А я тебя предупреждал, — говорит Федор. — Твои приемы проводить собеседование слишком похожи на наши любимые тренировки, чтобы нравиться студентам.
— Зато дракон ей понравился. Понравился, Майя?
— Да, такого без амнезера не забудешь, — вынуждена я признаться.
— А какова планета? Вы знаете, что там действуют законы магии? Я вам больше не делаю предложений, просто приглашаю к нам на практику. Там и разберетесь во всем. Может, и в том, кто нападал на Марию. На будущий год у вас начнется специализация, я вам напомню.
— Спасибо, — говорю я ему. Перед глазами все еще стоит дракончик, такому соблазну трудно противиться, и не в Иване дело.
— А когда обещанное психокодирование?
— Не вредничай. Обойдешься, — сказал Федор. — Кстати, если будешь распространяться о деталях и методах, наверняка сорвешь кому-то шанс. Не тебе одной захочется на Целесту.
В общем, он мог и не предупреждать. Еще немного шуток, реплик, меня поощрительно похлопывают по плечу — не в прямом смысле — и отправляют к прерванным занятиям. Я возвращаюсь на лекцию, которая благополучно кончится минут через пять.
— Говорили на тему будущей специализации, — сказала я своим. — Вас, может, тоже позовут, тогда сами узнаете.
Скоро новости просочатся, — независимо от меня, но это все равно произойдет, и будет с кем обсудить. Конечно, они своего добились: я теперь не успокоюсь, пока не узнаю, что из всего, что нес Иван, правда, а что чепуха. Мне его, кстати, даже не представили. Вежливость тоже на грани фантастики. Я, в отличие от него, рада, что там нет мощных держав или пиратов. А дракон, похоже, все-таки настоящий. И я, конечно же, я сделаю все, чтобы побывать на Целесте. И еще в одном можно не сомневаться: никто из нас и понятия не имеет, кто еще живет в этих загадочных вселенских глубинах.
Генадий Коновалов © 2007
Обсудить на форуме |
|
