|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Игра! Марина Ясинская © 2007 Орел или решка — Жарко, — захныкала девочка и завозилась в укутывавшем ее толстом одеяле.
Мальчик лет десяти с грязными разводами на щеках покрепче прижал ее к себе, бросил настороженный взгляд за спину, и, изобразив улыбку на перепачканном, измученном лице, деланно весело ответил, шагая по заснеженной узкой тропке:
— Это потому что лето!
— Неправда, — наморщила носик девчушка.
— Правда-правда. Жарко бывает только летом!
— Но летом я бегаю в одной рубашечке, и меня никто не кутает в одеяло, — девочка перестала возиться и уставилась на мальчика любопытными голубыми глазенками.
— А это потому, что на самом деле мы с тобой вовсе и не дома, а в далеких-далеких краях, где всегда лето, и всегда жарко.
Девчушка, готовая уже подхватить игру, напоследок поинтересовалась:
— Это в тех странах, про которые папа рассказывал? Где люди совсем черные, потому что их кожу сжигает солнце?
Мальчик кивнул и на секунду зажмурился, отчаянно стараясь удержать слезы. Плакать нельзя — стоит только начать, и потом не остановишься. И думать об отце сейчас тоже нельзя. Нельзя! Это потом, когда он доберется да замка, когда они с сестренкой будут в безопасности за высокими каменными стенами — тогда он будет вспоминать. Может, даже и поплачет втихаря, пока никто не видит. А сейчас — нельзя.
— Да, — наконец ответил он и снова оглянулся. Густая пелена едкого дыма нагоняла его. В длинном, тяжелом тулупе, цепляющемся за торчащие из-под смерзшейся земли корни и растопыренные колючие ветки, ежеминутно проваливающийся в глубокие сугробы по сторонам узкой, почти невидимой тропки, с сестренкой на руках, он шел медленно. Слишком медленно.
— Поэтому тебе и надо оставаться в одеяле, — продолжил он. — Или ты хочешь стать черненькой? Будешь такая красивая — светлые волосики, голубенькие глазки — и черная-черная кожа, как-будто ты в печной саже перемазалась. Сейчас я как разверну одеяло...
— Не надо, — захихикала девочка и перестала возиться у него на руках.
Резкий треск, раздавшийся сзади, заставил мальчика вздрогнуть. Он обернулся и увидел сквозь густой дым, окутавший глухую чащу, как медленно и неторопливо, словно и не падая вовсе, а величественно склоняясь к земле, рухнул обугленный вековой ствол, переломав на своем пути тоненькие ветви молодых деревьев. Из-под плотной серой пелены в сторону мальчика метнулась размытая тень. Когда она приблизилась, мальчик увидел, что это был тощий волк. Не взрослый, матерый, закаленный многими зимами зверь, но уже и не маленький беспомощный щенок. Так, волчок. Он на секунду замер, глядя мерцающими теплым янтарным светом глазами на застывшие фигуры своих извечных врагов, мотнул остроухой головой, а потом понесся дальше, в укутанную толстым слоем искристого снега, пропахшую льдом и морозом чащу.
— Что это? — снова завозилась у него на руках сестренка.
— Закрой глаза, — ответил мальчик и попытался прибавить шагу. — Закрой глаза, и давай поиграем, будто мы с тобой путешествуем по жаркой стране. Вокруг — раскаленные пески, вдалеке — высокие горы и чудные деревья, а ты едешь на лошади. Ну, знаешь, такой странной горбатой лошади, которые там водятся... Рассказывай мне, что ты видишь.
Сестренка послушно зажмурилась и улыбнулась:
— Голубое небо — яркое-яркое. Мы с тобой вдвоем едем на одной горбатой лошади, а папа сзади, на другой. Лошадь смешная — она фыркает и мотает головой. И еще — она почему-то не любит соленые горбушки. Прошлый раз, когда мы с тобой остановились у серебряного озера, я ее угостила, а она есть не стала.
— А что же она ест? — поддерживал разговор мальчик, изо всех сил стараясь идти быстрее. Получалось не очень — усталость брала свое, да и к тому же метель занесла тропку снегом. Мальчик то и дело по колено проваливался в сугробы. Выбираться из них удавалось с большим усилием; цепкие ветви хватали его за полы тулупа, да и ноша с сестренкой, хоть та и совсем маленькая, всего-то четыре годика, становилась все тяжелее.
Разбушевавшийся пожар неумолимо настигал их. И хотя пламени еще не было видно, мальчик все чаще вдыхал дым пополам с холодным зимним воздухом. А это значило, что огонь все ближе.
— ...сплела ей венок из цветочков, таких красивых, желтеньких, а она, глупая, не стала на голове носить, взяла и съела. И запила водичкой из озера.
— А давай покатаемся с тобой на этом озере! Видишь, вон, у берега и лодка как раз стоит... — подыгрывал мальчик, глотая горький запах горящего леса широко раскрытым ртом. Отер рукавом вспотевший лоб, отчего на нем появилась очередная серая полоса, перехватил сестренку поудобнее и снова пустился в путь по занесенной глубоким снегом тропке. Ему обязательно надо добраться до замка.
— Только каменные стены, — говорил ему отец, — могут защитить от лесного пожара. Только каменные стены. Даже снег не спасет — будет плавиться, как лед на печи.
Отец...
Мальчик стиснул зубы.
Не думать! Не сейчас!
Не плакать! Закроешь глаза — и того и гляди просмотришь красные плащи гвардейцев. Гвардейцы наместника, несомненно, уже пробираются им на встречу — в блестящих латах, на высоких черных конях.
Они — самые лучшие, самые смелые, самые сильные. Два года назад, когда разлившаяся речка затопила соседнюю деревеньку, именно гвардейцы спасли тех, кто не смог выбраться сам. А прошлым летом, когда пропали ушедшие по ягоды женщины, именно гвардейцы отыскали их — отыскали, когда деревенские уже перестали надеяться. А уж сейчас, когда бушует такой пожар, они точно разъезжают по лесу, отыскивая тех, кто бежит от огня. И их с сестренкой они непременно найдут. Надо только пройти — еще совсем немного.
Вот сейчас он проберется через бурелом, дойдет до ельника и услышит ржание коней... Сейчас, пройдет через ельник, вон до того пня — и непременно увидит красные плащи... Вот только пересечет полянку, что раскинулась за старым пнем — и сквозь деревья покажутся гвардейцы... Еще немного... Еще чуть-чуть...
Гвардейцы, удобно расположившись перед гудящим от высокого жаркого пламени очагом, пили густое темное пиво, плещущее пенной шапкой за края дубовых жбанов, и резались в карты.
— Эге-гей! — радостно воскликнул седоусый гвардеец, сгребая горку монеток в свою сторону.
— А, может, лучше опять в кости сыграем, а? — подал голос черноволосый крепыш, печально наблюдавший за тем, как его более удачливый товарищ ссыпает мелочь себе в карман.
— Да ты просто в кости мудрить умеешь, а в карты — нет! — довольно засмеялся седоусый.
— Неправда! — вспыхнул черноволосый. — Я всегда по-честному играю!
— Ага, — ухмыльнулся тощий рябой гвардеец, тасующий пухлую засаленную колоду, — По-честному шесть раз подряд дубли выкидываешь, как же!
— Так не только я! Вон он тоже так умеет, — и черноволосый обиженно ткнул пальцем в молчаливого сероглазаго гвардейца, равнодушно слушающего перепалку.
Тяжелая дверь резко распахнулась — гвардейцы лихо повскакивали со своих мест, безуспешно стараясь одновременно вытянуться, задвинуть подальше колоду карт, прикрыть рассыпанную по столу мелочь и спрятать тяжелые жбаны.
Вошедший офицер, лейтенант с золотистыми эполетами на плечах и шпагой на поясе, постукивающей о высокие сапоги, сурово оглядел четверку, нахмурился и рявкнул:
— Почему в караулке? Почему не в разъезде?
Гвардейцы молчали; лейтенант переводил горящий взгляд с одного на другого. Молчаливый равнодушно смотрел прямо перед собой, рябой нервно поглядывал на седоусого, седоусый был занят тем, что пытался придать своему лицу выражение услужливое и виноватое. Черноволосый же не вытерпел затянувшегося молчания и промямлил:
— Так мы это... того...
Офицер грозно нахмурился.
— Ну... — продолжил черноволосый, — все уже здесь, в замке.
— Все в замке, говоришь? А если кто в лесу заплутал?
— Так мы это... того...
Взгляд начальства смущал черноволосого, отчего он с каждым мигом становился все косноязычнее.
— Свой участок мы уже объехали, и всех, кого нашли, доставили в замок, — неожиданно подал голос молчаливый.
— Объехали? — недоверчиво спросил офицер.
— Так точно, — пришел в себя седоусый. — Объехали, внимательно все осмотрели, и только потом, убедившись, что никого не осталось, вернулись.
— Ну-ну, — ворчливо протянул лейтенант. Глянул на валяющиеся на столе карты, на полупустые жбаны, и добавил: — За сегодняшнюю службу наместник распорядился выплатить гвардейцам двойное жалование — за, значит, спасение людей от пожара.
Уже на входе обернулся, снова грозно глянул на засаленную колоду, и добавил:
— Если узнаю, что кто еще живой до замка доберется, пока вы, обормоты, тут, в караулке просиживаете и в карты режетесь... Ох, не сдобровать вам тогда!
Тяжелая дверь захлопнулась за офицером. Гвардейцы уселись за стол. Седоусый присосался к жбану, рябой выдохнул, а черноволосый принялся тасовать карты.
Идти в дыму с каждой минутой становилось тяжелее. Мальчик все чаще кашлял, тяжело дышал и протирал одной рукой слезящиеся глаза. Другой прижимал к себе завернутую в одеяло сестренку. Она уже давно забыла про увлекательную игру в путешествие по далекой стране со странными горбатыми лошадьми, и теперь испуганно оглядывалась, крепко обняв брата за шею.
Звук гудящего пламени становился все громче; все чаще раздавался треск падающих деревьев, и, если оглянуться, позади, в дыму, было хорошо видно бушующее пламя.
— Смотри! — вдруг воскликнула сестренка и протянула руку куда-то влево.
— Что? Что там?
— Красные плащи! Это гвардейцы, да?
Мальчик прищурился. В колышащейся серой пелене и правда были видны алые всполохи. Сердце вздрогнуло от радостного предвкушения, и мальчик что было сил припустил в ту сторону. Дым там становился все гуще; сестренка, поперхнувшись гарью, громко закашлялась, а мальчик, то и дело проваливаясь в сугробы и щуря слезящиеся глаза, из всех сил кричал:
— Мы здесь! Эй! Мы здесь!
И только почти дойдя до места, где почудился ему алый гвардейский плащ, он понял, что то были всего-лишь красные языки пожара. Огонь жадно лизал ледяные деревья, взбирался юркими сияющими змейками по вековым стволам, с шипением набрасывался на снег и лед.
Огонь окружал их теперь с двух сторон.
Мальчик, не разбирая дороги, ринулся обратно. Проваливался в глубокие сугробы, порой, по пояс, и отчаянно, из последних сил вырывался из обжигающего плена. Сестренка задыхалась, и кашель сотрясал ее так сильно, что мальчику казалось, он не удержит ее на руках — уронит. А поднять уже не хватит сил.
Деревья рушились с оглушающий треском. Жар шершавым языком драл лицо, касался кожи рук, раскаленным металлом с каждым вдохом вливался в горло.
Мальчик продирался через горящую чащу, не разбирая дороги, казалось, целую вечность. Прижимал к себе сестренку, прикрыв ей лицо краешком одеяла, чтобы она могла дышать. Он видел только ее испуганные голубые глазенки, из которых вот-вот готовы были политься слезы, и ощущал, как она вздрагивает от грохота очередного падающего дерева и пытается покрепче прижаться к нему. Из последних сил бормотал:
— Еще совсем чуть-чуть. Потерпи. Вот-вот появятся гвардейцы.
Он не знал, кому говорил, кого хотел отвлечь — её или себя. Но продолжал говорить, хрипло выталкивая из пересохшего горла короткие фразы:
— Помнишь, тебе очень понравились... их нарядная форма... длинные плащи и черные кони... Еще немножко, и мы до них доберемся... Они возьмут нас к себе в седло... и ты будешь ехать впереди... Будешь держаться за гриву лошадки...
Иногда сестренка подавала голос:
— А можно, я лошадке косички заплету?
— Можно, — хрипло кашлял мальчик и затравленно оглядывался. Он давно уже сбился с дороги, пытаясь уйти как можно дальше от огня. Не мог сообразить, в какой стороне замок. Не мог найти ни одной знакомой приметы в погибающем в жарком огне лесу — в том самом лесу, который он, сын лесника, знал как родной дом.
Сестренка перестала подавать голос. Откинув край одеяла, мальчик увидел, что у нее закрыты глаза, а голова бессильно мотается из стороны с сторону. Страх и отчаяние почти захлестнули его с головой, липкими щупальцами оплели измученное тело, парализовали разум. Мальчика качало из стороны в сторону, и казалось, вот-вот, еще секунда, и он рухнет вместе со своей ношей прямо на покрытые черной гарью сугробы. Но...
Мальчишка упрямо стиснул зубы.
«Она просто потеряла сознание», — повторял он про себя, упрямо делая шаг за шагом. «Она просто потеряла сознание. Скоро я выйду из леса, а уж там-то точно будут гвардейцы. Они увидят нас и увезут на своих лошадях. Скоро. Совсем скоро.»
Ноги погружались в ледяную глубину сугробов и подгибались. Руки разжимались сами собой, завернутая в одеяло сестренка становилась все тяжелее. В спину дышало обжигающим жаром.
Завистливо глядящий на кучу монеток, которые молчаливый сгреб к себе в карман, рябой спросил:
— Как это ты так ловко сообразил, а? Ну, когда офицер спросил про разъезд.
Тот в своей обычной манере пожал плечами и промолчал.
— А что — вполне здравая мысль, — подал голос седоусый, со стуком ставя жбан на стол. — Все, кто от пожара вовремя ноги унес, уже в замке. А кто не успел — так и так в лесу сгорят. Вон, глянь-ка, пламя даже снег жрет.
— А если все-таки есть еще кто живой? — подал голос рябой.
— Ну, так пожар это вскоре поправит, — рассудительно ответил седоусый. — Раньше или позже, в этом пожаре сгинут все, кто вовремя не убрался.
— Может, все-таки, нам стоило проехаться хотя бы разок? Ну, по самой кромке леса? — все еще сомневался рябой.
Тут возмущенно вскинулся черноволосый:
— Совсем дурак! Самим в это пекло адское соваться? Нет уж, по мне — так куда лучше в караулке, у очага сидеть, пивцо попивать да в картишки резаться, чем шею свою подставлять ради неведомо кого... Сдавай!
— И двойное жалование получать, — довольно добавил седоусый. — Да, хорошо. Почаще б такое случалось — мне лишние монеты совсем помешают!
— А на что они тебе? — заржал рябой. — Все одно в кости ему вон продуешь, — кивнул он на черноволосого.
Тот сделал вид, что не расслышал и принялся сдавать карты. Молчаливый не спеша встал, подошел к смотровому окну, приоткрыл ставни. Выглянул. За белым полем высился алый, в густом шлейфе черного дыма, лес. Пожар полыхал вовсю, огонь подбирался уже к самой кромке. В яростно гудящем пламени обугленные, почерневшие стволы деревьев казались костлявыми руками, тянущимися к небу.
Молчаливый прикрыл ставни, снова уселся за стол. Зевнул, взял сданные карты. Ухмыльнулся довольно и потянулся к карману. За монетами — повышать ставки.
Ослепительное сияние жгло даже сквозь закрытые веки, жар нетерпимо дышал в лицо. Казалось, огонь полыхал повсюду, и от него вот-вот займется длинный тулуп и толстое одеяло, в которое завернута маленькая сестренка.
Яркие языки пламени больше не казались плащами гвардейцев. Так долго боявшийся спутать их с огненными всполохами, мальчик перестал всматриваться. Каждый шаг давался как последний. Мальчику казалось, что следующего он сделать уже не сможет. Но он делал его. И потом еще один. И еще. И еще...
Он не разбирал дороги и уже не думал о том, в которой стороне замок. Может, он идет правильно, а, может, наоборот — направляется в самое пекло. Это не имело значения. Весь мир сошелся на бесконечном следующем шаге.
И только когда нога неожиданно провалилась в обжигающую воду, он поднял голову и огляделся. Огонь бушевал прямо за спиной. А впереди был широкий ручей. Обычно скованный льдом намертво, на всю зиму, он ожил, словно весной, от нестерпимого огненного дыхания пожара. Тоненький подтаявший лед был покрыт толстыми трещинами и глянцево блестел в всполохах яркого пламени. А у самой кромки подтаявшей воды, вывалив наружу розовый язык, лежал тощий окостеневший волчонок, и потухшие его глаза казались кусочками застывшего мутного янтаря.
— Давай, давай, не жмоть! — довольно захохотал седоусый. — Давно пора тебе на своей шкуре испытать, каково это, когда не ты, а тебя обдирают!
Черноволосый недовольно отсчитал несколько монет и кинул их на стол. Глухо звякнув, они покатились по грубым доскам.
— Все, — сказал он, решительно поднимаясь из-за стола. — Иначе ты меня без порток оставишь. И вообще — в карты я с тобой больше не играю — только в кости.
Седоусый глухо хохотнул:
— Ага, жди!
Тем временем прилично окосевший рябой с гулким стуком поставил на стол опустевший жбан.
— Да ты который уже выдул? — вскинулся седоусый.
Рябой булькнул что-то неразборчивое и, шатаясь, направился к двери.
— Ты куда? — окликнул его черноволосый.
— В уб.. в уборную.
— У-у, пьянь! Да с тебя офицер шкуру сдерет, если увидит в таком состоянии. Особенно — сегодня. Предполагается, что мы весь день мужественно людей из огня вытаскивали.
— Да, — вмешался седоусый, — или-ка ты лучше прямо за дверью отлей. Нечего начальство лишний раз злить — они и без того уже все взъерепененные.
Рябой послушно отправился на улицу, а седоусый продолжал разглагольствовать:
— И что все так переживают? Ну, кто подохнет в этом огне? Я понимаю, если бы нас отрядили благородных вельмож, рыцарей там, церковников или придворных дам спасать. Да нет же — тут голытьба да деревенщина. И вот ради них надрываться? Ха! Они все одно наплодят себе еще — и не без нашей помощи, да? — весело подмигнул он черноволосому.
Тот осклабился.
— А что — в замок от пожара, поди, все окрестные деревни сбежались. Может, поищем себе какую пригожую селяночку? Эй, ты пойдешь? — обратился он к молчаливому. Тот оторвал взгляд от жаркого очага, в котором трещало и громко шипело только что подкинутое им полено, и, как всегда, пожал плечами.
И тут с улицы вдруг раздался дикий — и совершенно трезвый — крик рябого.
Выбравшись на другой берег ручья, мальчик без сил рухнул на землю — мокрые, заледеневшие ноги больше не держали его. Он с трудом приподнял край одеяла — сестренка так и не пришла в себя.
«Оно и к лучшему» — подумал мальчик и предпринял отчаянную попытку подняться. Не вышло — он снова без сил упал на землю. Прижавшись горящим лицом к укрывавшему землю колючему снегу, он смотрел на окоченевшего волчка, безжизненно таращившего на него застывшие янтарные глаза с другого берега ручья.
А огонь тем временем приближался — уже занялись деревья, распростершие свои ветви над водой.Опершись на дрожащие руки, мальчик встал на колени. Подполз к сестренке, встал и попытался поднять ее на руки. Не смог, и тогда он решительно скинул с себя тяжелый, цепляющийся за острые ветки, мешающий идти тулуп.
Отец строго-настрого запретил его снимать:
— Толстая ткань защищает от огня.
Отец...
Мальчик без сил прислонился к толстому стволу. Не позволить себе думать о том, что случилось с отцом, больше не было сил.
Обожженные щеки защипало. Мальчик сердито вытер слезы, решительно вздернул подбородок. Он уйдет — он уйдет от пожара.
Ему показалось, что впереди, среди высоких деревьев, до которых еще не добрался жадный огонь, показался просвет.
Ох, сколько раз ему уже чудились спасительные алые плащи гвардейцев в всполохах пламени! Может, и это всего-лишь очередной обман?
Мальчик встряхнул головой, гоня прочь сомнения. Там просвет. Там кончается лес. А, значит, замок уже совсем рядом.
Поднять на руки сестренку все-таки не удалось. Тогда он покрепче укутал ее в одеяло, связал углом два конца и кулем поволок ее по земле. Еще шаг. И еще один. И еще.
Жаркое пламя дышало в спину, а впереди сквозь стволы деревьев уже отчетливо виднелось чистое, укрытое снегом поле, за ним — каменные стены замка, высокие остроконечные башни и приземистая домушка караульни.
Мальчик даже не сразу понял, что выбрался из леса — он не сводил взгляда с замка. Он упорно волок за собой одеяло, в котором лежала сестренка, и делал шаг за шагом. Уже почти все. Вот теперь они и правда спасены: лес позади, а на крыльце караулки — четыре высокие фигуры в ярко-красных плащах. Гвардейцы.
Надежда придала ему сил. Он смог поднять сестренку на руки и заставил себя сделать еще один шаг. И еще один. Не сводил глаз с красных фигур, словно боялся, что они исчезнут, едва он отведет взгляд. По чумазым щекам мальчика катились слезы, а он, глядя на развевающиеся плащи, которые мерещились ему в пожаре весь этот мучительно-долгий день, улыбался. И делал еще один шаг.
На вопль рябого выбежали все, даже молчаливый. Так и не застегнувший штаны рябой трясущейся рукой указывал на слепящий огонь, жадно пожирающий лес.
— Что? Что? — спрашивал седоусый, пытаясь высмотреть, что там разглядел рябой. А тот, вытаращив глаза, все тыкал рукой в сторону гибнущего леса и невнятно мычал. Черноволосый козырьком приложил ко лбу ладонь, а молчаливый прищурился.
И тут они увидели крохотную фигурку, вышедшую, казалось, прямо из огня на белое поле. Какой-то подросток. В одной рубашке, без тулупа, без мехового жилета, он медленно, неимоверно медленно делал шаг за шагом, оставляя позади гневно ревущее пламя, и кого-то нес на руках.
Рябой непослушными руками застегнул-таки штаны и направился было за угол, как его крепко схватил за плечо черноволосый.
— Куда это ты собрался?
— Н...Н... На конюшню, — заикаясь, выдавил рябой и снова махнул в сторону шатающейся фигурки, медленно бредущей к замку.
Седоусый потрясенно качал головой.
— Ну, и что делать будем? — наконец выдал он.
Черноволосый, все еще удерживая одной рукой рябого, прищурился, глядя на с трудом переставлявшую ноги фигурку, и задумчиво протянул:
— Лейтенант узнает — и полетят наши головы.
— Так что делать будем? — повторил седоусый.
Гвардейцы молча, не глядя друг на друга, наблюдали за шатающейся, явно из последних сил бредущей по снегу маленькой фигуркой, и ветер трепал их длинные красные плащи.
Неожиданно шаг вперед сделал молчаливый. Запустил руку в карман, пошарил и неторопливо вынул монетку. Высоко подбросил вверх — монетка завертелась, засверкала, отражая отполированными гранями далекий пожар; поймал, накрыл, не глядя, ладонью и спокойно произнес:
— Орёл — мы едем и забираем их в замок. Решка — делаем так, что об ублюдках никто никогда не узнает.
В наступившей тишине, нарушаемой лишь отдаленным треском горящего леса, молчаливый медленно убрал закрывавшую монету ладонь.
— Седлаем коней... Марина Ясинская © 2007
Обсудить на форуме |
|
