|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Игра! Игорь Горностаев © 2007 РИСТАЛИЩНЫЕ ИГРЫ
Богатыри наши Добрыня Никитич и Чурило
Пленкович не случились на тот час, ибо поехали
на игры богатырские к князю болгарскому.
Левшин В., «Русские сказки...» , М., 1780.
Гордящу же ся ему, и отвори игру предъ градомъ, и
сразивъшуся ему с Воршемь, и падеся под ним конь, и
вырази собе плече, и не на добро случися ему знамение.
Галицко-Волынская летопись, 1249г.
1
Пировали яростно. Хозяева не жалели ни припасенных яств сорочинских, ни дичины, которую только и успевали подтаскивать. Причем сами же хозяева всё и поедали. Гости же вели себя вполне скромно и больше произносили благодарственные речи и здравицы в честь города и его жителей, чем пивали меда из дорогих серебряных кубков и ломали крылья-лапы жареным лебедям.
Честно говоря, не всем такое поведение дружинников великого князя пришлось по нраву. Пищаньцы собирались показать, кто сильней если уж не в мечном бою, так хоть за столом перепить-переесть киевлян. Но те соревнование не принимали и как бы сразу отдали застольное поле боя, сдались на милость обжор из местных толстяков.
Пир вели по старинному ряду, а не так, как в Киеве. За спинами каждого из сидящих у стола с кувшинном бдели отроки, которых обязанность была не оставлять пустыми кубки и чары. А на столе ни плошек, ни мисок: только куски жареного мяса и ножи. Отрезай кусок, нанизывай и тащи в рот. Опробовал — расторопный мальчик заменяет лосиный бок — кабаньим окороком, а во след — турьей вырезкой... Старинный ряд: вои должны много есть и не нежное да вкусное мясо, а грубую дичину, от которой силы прибавляется..
Но дружинники Владимира Святославовича не из тех, что чтят чужие традиции. Из разных дальних стран прибыв в Киев на службу за монеты звонкие да за платья красные, им не любы.. Вытребовав себе на четверых братину с варевом из лугового щавеля, и смакуют лебедя белого, что по вкусу дочери городского головы сготовлен.
Вот и ярятся хозяева. Рвут мясо красное жестко-жареное на вертелах зубами, рыгают, запивают шумно пьянящим медом, да силушкой похваляются.
Во главе стола сидит городской глава. Пальцы — во перстнях с камнями цветоразными, в серебро да злато каменья оправлены. На голове обруч резной янтарный, жемчугом мелким бисерным украшенный. Глаза голубые, холодные, словно море из которого тот янтарь на берег выброшен. Волосы — словно пески в том море варяжском. Дядей голова пищаньский князю великому Владимиру приходится. Двоюродным дядей. Отец его, малый князь Игорь, великому князю Игорю, деду Владимира, племянником был. Во время когда Владимир с другими Святославовичами киевский престол делил, Трудор Игоревич в странах дальних искал счастье. Пожалуй, нашел. Но это ведь так часто бывало и в древние времена Ахилла, покинувшего Русь и в недавние времена Фомы Славянина... счастье, которого ищешь далеко от родины, находишь рядом с порогами родной реки, а то и отчего дома порогом. Так и Трудор. Будучи средним воином и совсем уж никудышным военачальником в среде норманнов, прибыв в Киев он оказался очень опытным и закаленным в боях воеводой. Владимир не то что бы испугался Трудора, но захотел быть с двоюродным дядей в дружбе и одарил градом Пищань, градом некогда пытавшимся соперничать с Киевом, если не в богатстве, то по меньшей мере в древности.
Владимир не прогадал. Навыки Игоревича, пусть даже среднего водителя дружины среди норманнов, сделали его незаменимым полководцем перед лицом печенежих отрядов. Безыскусно, но по правилам расставляя засады, Трудор удерживал дикие степи. Его разъезды, едва завидев всадников в шапках с волчьими хвостами по указке главы города, не принимая бой тут же скакали прочь. Печенеги, пусть и на быстрых конях, ер уже не свежих и уставших, не могли догнать разъезд, тем самым позволяя разведчикам приносить весть об идущем неприятеле. Дальше все шло как обычно: пищаньцы запирались в городе, за крепкими и высокими стенами, а степняки носились вокруг, жгли окрестные селенья и грабили то, что смерды не смогли утащить с собой в Пищань.
Опыт Трудора говорил о том, что он попал, как мужа в медовую лужицу. Жизнь, она — как шкура рыси. Если ты умеешь, то можешь провести пальцем по светлому меху: от носа к хвосту, и ни разу не задеть черную отметину. Но если завязать глаза, то мало того, что все черные точки — твои, так вместо хвоста можешь перстом приехать черт знает куда. Подумаешь, «прислал Великий Князь» — докажи делом, что ты тут не просто так, что имеешь право не только сбирать дань с подвластных земель, но обладаешь и храбростью должной и силой и умом. А паче того — докажи, что радеешь не за князя киевского, а за земли пищаньские. За людей, что на землях этих существуют и заслоном от печенежских набегов для всей Руси являются.
Знает об том Трудор Игоревич. Потому и думу думает.. Не тяжка дума, но сложна: как с одной стороны богатырей приветить, а с другой стороны — ублажить своих кормящихся, что за столом ныне сидят и снедь дарованную головой городской (хотя любил Трудор когда его князем именовали) уничтожают с силой неистовой. Но не радость от жратвы на их лицах, а хмурость. И если ничего не выдумать, то скоро и злостью она заменится. А Игоревич — не Святославович; Владимир мог на мнение киевских сидельцев — купцов да ремесленником внимания своего не обращать. Казна богатая — князь самовластный, ибо и дружинушка хоробрая стоит перед ним стеной и богатыри непобедимые — за спиной. А богатыри не воины. Они даже старшей дружине не чета. Ими ить не копьё ни меч — без нужды, хотя и ими управляются как баба штопальной иглой. Кулаком голову с загривка срывают. Обнимет ручищами, прижнет к себе — и сломает врагу хребет. А то подопрет подбородок рукой, пальцами в морду вцепится, дернет в сторону да в верх — и падет человек мертвым, будто заяц, которого схватили за задние лапы, он тужится голову задрать, а ему ребром ладони — по затылку.
Вот что такое «богатырь». По-простому говоря — убийца. Так лишь тех называют, что упокоили семерых, и не менее трех человек внимало тому собственными глазами. Такие как вот сейчас за столом четверо: Алесь Попоензович, Ян Чёбот, Олаф Грек и Никита Обр. Двоих бы хотя к себе перетянуть, и пусть пищаньцы что угодно гудят... эх, не по казне их служба Трудору Игоревичу, увы. Так что приходится своим умом жить, а не ловкостью тех, кого и богатырями назвать опасаются: а то еще обидятся, чего доброго: почто, мол, печенежским словом доброго молодца кличешь — ужель оскорбить восхотел?
Вот только одним уступают богатыри лучшим из дружин княжеских и городских: чураются чародейства. А ведь в деле смертоубийства не обойтись без колдовства! Вот и у Трудора Игоревича по правую руку сидит мужчина в муаровой рубахе с пуговицами. И не простыми, а перламутровыми. Да и перламутр не простой, а черный. Был тот мужчина волхвом искусным, а в Пищане жил со времен столь древних, что старики рассказывали, что когда мальцами шалили, их этим вот волхвом мамки пугали. Баяли, был тот волхв среди тех, что пришли в эти земли с севера, когда черная длинная ночь стала столь холодна, что пошли живущие там в поисках пищи на полуденную сторону. Но, врут люди. Ведь все знают, что пришедшие со стороны полночной были громадного роста и силы, а в волхве ничего необычного никто не углядит. Разве что ум. За ум многие пищаньские князья волхва брали себе в советчики. Вот и сейчас прислонился волхв к уху Игоревича, забубнил тихонько. Светлеет лицо у городского головы, спадает темень с чела. Уголки рта поднимаются в радостной улыбке.
Будь за столом кто из старых дружинников Олегера Вещего, которые на Царь-Град хаживали, например, Ян Вышатич, Форос Мирмикионец, не преминули бы они сплести заклинание яснослышания и донеслись бы до них те слова, что льются бальзамом на сердце Трудора.
«... для мощи же всего этого, я к нам в Пищань со стороны солнечного захода и со стороны солнечного восхода заманю мужей иных стран. Хазарин Сухман сын Одихмана, знатный силач. А рыцарь Говер из Аугсбурга даром, что папский выкормыш, чернокнижник он умелый. Так что сам сюда из страны копейщиков примчится. А в исходе будь уверен — не подведу.»
И поднялся Трудор Игоревич со своего места — стульчика букового резного рыбьей костью украшенного и шкурой белого медведя устеленного. Того медведя со страшенными красными глазами, Трудор самолично убил булавой и очень тем гордился, как и весь народ пищаньский. Поднимаясь, Трудор незаметно для окружающих погладил шкуру, набираясь от хозяина леса уверенности в том, что сейчас предстояло совершить.
— Дорогие гости. Не едите, не пьете то, что поля и леса пищаньские в пользу животам вашим народили. Неужто по любу только то, что небеса и озера наши приносят?
С этими словами Трудор указал глазами на блюдо с лебедем. Вернее тем, что осталось от лебедя к этому времени.
Повисла тишина. Все ждали продолжения.
— А наши мужи — едят мясо, и мощи набираются. Слух ходит, что лёгкая еда для воина больше пользы имеет. И может, зря я своих хоробрых крепко кормлю? И мнится мне — не зря! И не уступят мои мужи из дружины мужам из Киева! И велю я готовить ко дню следующему площадь для игр перед городом. И перстень свой тому вручу, кто первым из первых в игре будет.
Радостно зашумел люд, на пир созванный. Любо люду на игры силачей смотреть, любо гривны на удачу выставлять. Любо смотреть как у мужей мощных от натуги кровь из носа и из под ногтей брызжет. Любо!
— Любо!!! — крик идет громкий.
Хмурят брови только богатыри. Держаться в Пищане лишнюю ночь ни к чему. А ведь одним днем игры могут не обойтись. Киевляне уж стали переглядываться, мол, кому отказ выражать: самому старшему Никите, самому уважаемому Олафу, самому преславному Яну, или самому говорливому Алесю; но речь повёл советчик головы, и отказаться стало никак невозможно.
Волхв просто поклялся нерушимым словом доставить гостей по окончании игр куда они возжелают за один день, и сообщил, что вечером в Пищань прибудут рыцарь и богатырь, что бы играть.
Ну как отказаться после таких слов? Таких непростых слов, что потом никто из присутствующих в светлице не мог их вспомнить. О чем советчик сказал — знают, а вот повторить — ну никак не получается. Да никто и не пытается: зачем? Ибо были те слова приворотом любовным. Не к женщине замужней, не к девице, а к сверкающему в перстне камню драгоценному. Лазоревый яхонт завладел сердцами всех четверых богатырей. А наряд княжеский, что требовал в путь-дорогу тронуться? Так ведь волхв порадеет, и на месте за день очутятся. А самим — все восемь дён скакать, да еще что приключится в дороге — кто ведает? А лазоревый яхонт, схожий с небом — ой, как хорош! И мерой велик, и в кольце установлен лепо. Да и похвастать таким на пиру Владимира, что добыт в честной игре, да не просто с пищаньскими мужами, с тремя богатырями Владимира, да еще с двумя ратными людьми из дальних стран.
И радость проглянула в глазах у богатырей. Каждый из них, что старый, что преславный, что уважаемый, что смешливый, уже мечтал, как, поднимая кубок на княжеском пиру в Киеве, будет слепить соседей округ блеском яхонтовым.
2
Сухман, сын Одихмана, в Пищань прискакал в тот самый момент, когда солнце, скрываясь за гладкой линией полей, блеснуло зеленым огоньком. Знамение? Конечно, ведь случайных совпадений никогда не происходит. Вот только к добру ли? Или тот зеленый лучик говорит о том, что кончается век хазар. Но что говорить о знамениях, когда примчался Сухман сын Одихмана на взмыленной кауром ахалкетинце, и сам являл вид человека, которого выкупали в кадке с горячей водой. И вымокший от пота, и пар валит от одежды, и глаза — выпученные. А все оттого, что еще в полдень хазарин оберегал караван из двадцати верблюдов, идущий из Хамадана в Нисибин. И вдруг явилось желание проверить, не опасна ли впереди дорога. А как оказался Сухман сын Одихмана в этом месте — совсем непонятно. Только меньше всего он бы хотел рассказывать кому-либо про столь странный случай. Поскольку трудно понять, сколько раз всходило и заходило солнце. Да и мало ли чего он натворил за то время, пока не помнил себя?
Сухмана уже ждали. Коня бережно но крепко ухватили за узду, самого всадника приняли на руки и отнесли под навес. Ловкие слуги принялись снимать одежду, женские руки поднесли глиняную крынку с травяным настоем, проникновенный голос, казалось, вбивал хазарские слова прямо в голову:
— Прими от друзей, путник, эту влагу, которая залечивает раны души и затягивает раны на теле. А теперь три-богатырь, да ниспадет на тебя благодать божья, и станешь ты спать и набираться сил превеликих, ибо по утру ждет тебя игра богатырская.
Еще один игрок, рыцарь из града Аугсбурга прибыл не как Сухман, а по собственной воле. Не совсем понятно, правда, с чего это вдруг ему восхотелось поразмяться на турнирах-ристалищах, когда он посмотрел что в мире есть на ближайшее время — то оказалось, что Пищань. Вот и начертал Говер знак тайный, встал в центр его и прибыл в Пищань. Вышел из тени, и напугался городской стражник.
Ведь и было с чего напугаться. Прибыл Говер в полном вооружении, в котором походил на железное зернышко овса гигантского размера. Окольчуженный конический шлем (будто половинка яйца с острым концом на голове) плавно, ниспадающими металлическими колечками бармиц перетекал на плечи, под широкие лямки панцирной рубахи. Кольчужные рукава шли до середины пястья, покрывая поручи, которые имели три хитрых замка. Четвертый замок на правой руке был сломан, и вместо него использован сыромятный ремешок. На правой же руке висел обоюдоострый кинжал: с клинком шириной в основании в три пальца, и длинной в две ладони.
Говер оказался обут в сапоги-чулки из железной сетки. Про наколенники сказать трудно: панцирная рубаха опускалась ниже колен. В руках рыцарь держал копьецо, меч в ножнах, обмотанный перевязью и железные рукавицы, которыми по рыцарскому обычаю принято бить вызываемого противника по мордасам. Имелся в наличие щит (скорее щиток), который висел на левом плече и нижний край его спускался лишь чуть ниже локтя.
— Привет тебе, славный Ульрих!
— И тебя привет, колдун.
Повисла пауза. В тишине волшебники пытались прощупать силу противника. Волхв пребывал в более выигрышной ситуации: он знал кто напротив него. Но у чернокнижника в запасе оказались свои секреты. Советчик пищаньского головы, сколь не старался, но так и не смог лишить вновь прибывшего магической мощи. Лишить полностью. Рыцарь Ульрих, в свою очередь, был несказанно удивлен, что его начали покидать чародейские силы. В последний момент он успел распределить остатки мощи по всему телу, словно камень раздробил и по полу мелкой пылью по всем щёлочкам рассыпал. Конечно, тут уж волхву пришлось бы повозиться долгохонько.
— Прибыл я для участия в ристалище, желая проверить свою силу и получить хорошее приключение.
Волхв согласно принялся кивать головой:
— Да-да-да. Хорошее приключение будет обязательно.
— И победить на ристалище. — Твердо сказал Ульрих.
Тут волхв выразил на лице сожаление и огорченно поджал губы:
— Это вот, видимо, нет. А если я ошибусь, то готов выполнить любое твое желание.
У рыцаря Ульриха высокомерно вытянулся подбородок.
— Гуд. Если я не выиграю, я тоже выполню желание. Но не твоё, а победителя. И поскольку пути Господа неисповедимы, я буду выступать на ристалище под именем... Давид.
Тут волхв как раз разобрался, куда подевалась оставшаяся волшебная сила рыцаря и скрипнул зубами. Есть шанс на победу у Ульриха!
— Хорошо, пусть ты будешь Давидом Говером. Но из Аугсбурга.
Одержав маленькую победу над немцем (последнее слово осталось за советчиком) волхв крикнул в темень:
— Простен! Проводи Давида Говера в опочивальню!
Подошел пожилой мужчина, которого в монастыре назвали бы отец-кастелян, поклонившись, сделал приглашающий жест.
До рассвета оставалось еще две трети ночи.
Богатыри спали. Выполнив вечером свой мужской долг перед гостеприимными хозяевами, они набирались сил для дневных подвигов. Храпел Ян Чёбот; тихо посапывал и улыбался Алесь Попоензович; Олаф Грек спал свернувшись калачиком, словно младенец в утробе матери; Никита Обр — вытянувшись во весь свой рост, положив руки поверх одеяла — полотна с нашитыми беличьими хвостами. Сухман видел странный сон. Был он в том сне богатырем Рустемом, но отчего-то с именем Аллаха на устах и под водительством полководца Махмуда грабил город Лахор. Рыцарь Давид пребывал в сладкой полудреме. У него на груди висел оберег — кристалл аметиста, спасающий от дурных сновидений, и навевал видения приятные.
А Трудор Игоревич не спал. Готовился.
Призвав к себе памятного человека, под свет толстых свеч воска желтовато-прозрачного говорил, что и как следует завтра обустроить. Отрок Синько стрелой носился по хоромам, передавая распоряжения головы. Работа если не кипела, то явно уже готовилась забить белым ключом. Огонь не разводили. Волхв устроил лунную ночь, и жечь дерево было без надобности.
Рядом с Красными воротами готовили площадь для игры. С хитростями и выдумками. Что-то предложил исполнить советчик-волхв, а что-то сам Трудор Игоревич затеял. Чай, не первые игры в его жизни. А уж сколько игр известно — и пересказать нельзя. И крутятся мысли разные в мозгу у головы города Пищань.... «Про то, как игры греки в честь богов своих творили — про то все знают. Когда руги на Трою хаживали — под стенами её в окружении стояли — то ж игры устраивали. А как можно воинство в готовности сохранить, если ни схваток ни игр нет? А что самое важное в игре? Уберечься от случайностей самых разнообразных. Ведь не примешь мер — и лишишься богатыря. А за это Владимир Святославович городского голову не погладит. Случаи бывают же самые разные. Да вот, когда затеяли ристалище на южной границе ругов, в граде Регенбург, и принялись стрелы пускать «кто дальше», один из богатырей тогдашних умудрился в собственную беременную же ну попасть. И сам же себя над её трупом жизни и лишил. И звали богатыря Дунай. А жену его — Рейн. Или Лаба? Ох, давно это было. Но главное, что такие вот игры, что с опасностью для зевак происходят, нам без надобности. Пусть бревна поднимают, бандуры с водой с места на место перетаскивают. А булаву кидать — кто выше? — это баловство. Эх, вот бы их за плуги поставить, кто больше вспашет, да не богатырское это дело. А наши бы, в соревновании победили...»
«Нашим» спалось по разному. Трудор Игоревич не стал говорить, кто поучаствует в игре от Пищани, потому Якун и Марко спали со спокойной душой. Ведь они не самые умелые и не самые сильные в полку пищаньском. Видно, кузнец Стипко или десятский Михалько назначены головой будут. А Якуну с Марко что до того? Им завтра веселье да потеха — следить за игрой. Вот и спят юноши по присмотром древнего бога Морфея, судьбы не ведая.
3
— Не спишь, князь?
Трудор не обернувшись махнул рукой, мол, входи, волхв.
— Пришел, настой бодрящий тебе принес. Не побрезгуй.
— Чудишь, Замолксис. Разве я от твоих советов или от снадобий отказ делал?
— Все когда-то случается в первый раз. Хотя нет в мире ничего нового, а только повторение, но для каждого человека каждый день — это каждый раз шаг в неизведанное.
— Избавь меня от этой греческой философии. Как пить — глоточками или в раз?
Волхв протянул глиняную чарку, улыбнулся:
— Глоточками.
Попробовав питьё, Трудор понял, чем была вызвана улыбка.
— Ты что, кислицу туда надавил? Мне ж скулы свело!
Волхв сдавлено хохотнул. Показывая, что они с городским головой в приятельских отношениях, но тот все же хозяин города, а он, Замолксис, всего лишь его советчик.
— Все полезное — противное. А в философии греческого только что название. А мудрость не имеет родины.
Игоревич отпил еще и спросил:
— Так верно говорят, что свою мудрость ты принес с севера?
Волхв на мгновение задумался и ответил:
— Мудрость мечется по миру как игральные кости в чаше перед тем, как их бросят на стол. Да, я долго живу на свете. Да, я пришел с севера. Но мудрость подобна снежному кому. Она появляется как маленький снежок. И начинает обрастать снежинками. И так до тех пор, пока шар снега уже нельзя сдвинуть с места. И он разваливается на части под собственным весом.
— Как же вы там жили, на севере? Говорят, там половину года стоит ночь и холод? Или колдуны могли вызывать второе Солнце?
— Ты не забывай пить настой, князь. А что касается ночи... Она не была столь холодна, как сейчас. А темень не так страшна, когда волшбой можно приблизить звезды и зажечь в небе радужное сияние. Листья деревьев были в десять раз больше, чем у тех, что растут около Пищани. Некоторые — их сбрасывали на ночь, другие так и стояли весь год зелеными. А потом на нас рассердился бог. Самый старший.
— Святовит?
— Святовит тому богу приходится внучатым племянником. Святовит... Знаешь, князь, для мыши нет зверя страшнее горностая, а для овцы — начальника главнее пастуха. Люди среди богов знать знают только того, кто их пасёт. А есть боги, которые повелевают миром. Того бога зовут Летовит. У него много помощников. Велес, Погода, Коляда, Перун. Они у него на побегушках. Правда, Летовит любит поспать. Но когда он сердится... ну, не буду больше тебя терзать «греческой философией». Допил?
— Возьми чару. Так неужели ничего нового в мире?
— Отчего же... Вот, недавно прочитал творение Абдулы Касима Мансура.
— О мудрости?
— О подвигах богатырских.
— Хм... Вот уж не думал, что сии сказания тебя интересуют. Ты же в походах бывал многих. И видел не мало.
— Видишь князь, ты сам же мне говоришь, что нет ничего нового. Но о старых подвигах можно рассказать иначе, чем рассказали другие. Хотел спросить тебя: поединки завтра позволишь? И если да, то полковые или один в один?
Трудор Игоревич нахмурился. Замолксис знал его думу — турнир это пустое и бессмысленное самоистребление, но отчего-то стал настаивать на поединках.
— Я не хочу битв. А если бы и позволил, то только рядные. Почему вдруг спросил о том?
— Не все подвластно моим чарам, князь. Рыцарь, который просил называть его Давидом, оставил при себе волшебной силы часть. И превратил ее в силу человеческую. На турнире может кто в искусстве меча его бы и превзошел.
Питьё начало оказывать благотворное действие. Глаза городского головы посветлели, заискрились. В голове появилась лёгкость, в словах ехидство.
— Уж не хочешь ли сказать, что ловкость и умение только в бою на мечах явить можно? Не верю!
— Чему не веришь, князь?
— И на булавах можно!
Посмеялись. Булава да топор — княжье оружие.
— По мне, так для славы воина есть нужда в битве один в один. Многие за презрение к такой игре потеряли жизнь. Ряд на ряд — то же надо уметь, принять удар, что в товарища нацелен на свой щит, действовать сообща. Это надо. Но Икмору, славному и храброму воину биться пришлось одному. И храброму Сфенкелу — одному.
— Вспомнил... Это еще при отце моем было. А Сфенкела ни умения, ни ловкости. Храбрый... кусок мяса. Здоровенный и тупой.
— Ну, это так. Вот и боюсь, что Ульрих, который нынче Давид, будет таким вот как Сфенкел.
Остатки усталости покинули члены Трудора Игревича. От избыка сил он ударил кулаком себе по ладони:
— Не трусись! Не заяц! Совет ты мне дал, а остальное — моя забота. Как небо — чистым ли будет?
Замолксис склонился в виноватом поклоне.
— Прости, князь, но тучки понабегут. Дождик ливнем не станет, но солнышко спрячется. Уж прости меня. Ночью держал Луну, так что днем — должок отдать придется.
— Что ж, тучки, так тучки. Пойду, проверю, ладно ли площадь обустроили.
4
Вся Пищань, от мала до велика, собралась смотреть игры. Насыпной вал устлала разноцветная толп празднично одетых людей. Между ними, рискуя сверзится вниз из-за влажной травы сновали продавцы пирожков, сладкой воды, орешков, варёной курятины, семечек конопли и сластей. Ночью готовились не только работные люди на площади. Слух ор предстоящем ристалище, выйдя за хоромы городского головы привел в действие тороватых людей. Кто-то пёк, кто-то сортировал, кто-то варил. Многие девушки провели эту ночь в поиске нарядов и подбора украшений. Теперь они стайками под бдительными взорами мамок и тёток пытались невзначай обратить на себя внимание ребят.
Парни в чистых рубахах с вышивками и редко надеваемых сапогах степенно переговаривались друг с другом о предстоящем позорище, в смысле — зрелище. О том, что будут участвовать кто-то из Пищани — знали, но сомневались, а стоит ли?
— Осрамимся! — рубил ладонью воздух один из ребят лет двадцати, высокий и тонкий как слега. — Пусть бы друг с другом постукались, всё веселей.
Другие парни согласно закивали головами. Мужчины постарше держались отдельно от молодёжи и разговаривали мало. Громкие слова высокого они слыхали, но не поддерживали и не вступали в спор.
— А я так думаю, что не победа тут главное! — внезапно выступил темноглазый и черноволосый юноша, — с такими воинами и побороться я бы за честь посчитал.
Мужики опять промолчали, но кто-то недовольно откашлялся, а кто-то дернул плечом, будто конь овода сгоняет. Умом-то они знали, что в игре у богатырей победу не вырвать, но сердце хотело праздника.
Девушки заливисто рассмеялись. Толи словам чернявого, то ли чему-то своему, девичьему.
— А может, не надо кузнеца на игру посылать? — взвился высокий, — иди к голове, и скажи: почту за честь получить тумаки от киевлян. Может, снизойдет Трудор свет Игоревич к твоей просьбе?
Назревшую было ссору прервало появление волхва:
— Марко да Якун, а ну подьте к голове. Хочет он что-то.
— Так их, говорунов, — крикнула одна из девиц, — пусть потаскают, пользу принесут.
В прежние времена ни женщин ни девиц на игры не пускали, но при княгине Вольге порядок изменился. Поперву исключение делалось только для княгинь и княжон, потом для княжеских служанок... А ныне каждая женщина из благородной семьи может зреть игры. И отпускать вот такие незлобливые шутки.
А на площади действительно, таскали. Призванные Трудором смерды оканчивали последние приготовления к играм. На площадке там и тут громоздились разные приспособы и строения, к которым подносили то огромные, округлые валуны, то здоровенные бревна. Распоряжались Стипко и Михалько. «Вот, им в подручные парней и отправят», — решили зрители.
Трудор Игоревич не выглядел озабоченным. Он-то как раз был полностью уверен в успехе задуманного.
— Ну, ребята, поручаю вам в игре с богатырями участие принять. — Сразу ошарашил Якуна и Марко городской голова. — Дело подответственное, и отговорок принимать от вас не стану. Клялись защищать Пищань в прошлом году? Пришла пора. Не бойтесь: с божьей помощью и киевлян, и рыцаря и богатура одолеем.
— А когда я увижу, что совсем туго приходится, и я волшбой пособлю, — весомо, хотя и тихо, произнес стоящий позади ошеломлённых известием парней волхв.
Пояса для игры подал молодым пищаньцам сам Трудор.
Игры начались.
Перво-наперво поваляли кон: кому первым быть, а кому во след в каком ряду идти. Получилось: Марко, Ян, Олаф, Сухман, Алесь, Никита, Давид и Якун. Толпа народу приветствовала имена своих игроков громкими криками.
Вначале требовалось ухватив обломок скалы обойти с ним большой круг. И обломок-то вроде бы лёгкий, да удержать не просто: не удобен. Марко и так, и сяк приноравливался,
И все одно, пришлось тащить камень, можно сказать, на пальцах. А на них такой вес долго не удержишь. И половину круга не прошёл Марко — выскользнул обломок, чуть ногу не придавил. Всё равно, одобрительный гул горожан стал ему наградой.
Богатыри русские, что выступали следом за Марко радости не испытывали. Они как-то не слишком хорошо понимали: зачем им это? Кой чертих вчера дернул согласиться на эти самоистязания и ради чего? Что один из них получит маленький тусклый камень в плохенькой, хотя и золотой, оправе? Что у них, своих перстней мало? Видать, хорош мёд стоялый у Трудора. И закусывать, пожалуй, надо было не только лебединым крылышком.
Сухман пребывал просто таки в угнетённом состоянии — дьявольское наваждение, в котором он пребывал во время пути в Пищань беспокоило его. Какие тут игры? Не до них!
Тем не менее каждый протащил осколок скалы чуть дальше, чем предыдущий игрок. Чуть — это шага на два, или три. А чего надрываться, и жилы на пальцах растягивать? Только Говер выдавил из себя всё, что мог. Отнёс камень туда же, куда и Марко, только на круг обойдя в добавок. Последним очередь идти с камнем была Якуна.
Ему — то то рвать жилы совсем не хотелось, но — вдруг услышал он слова Замолксиса:
— Якун, у тебя хваталки длинные, ты пальцами камень не бери, на запястьях держи. И не крути головой! Тебе надо пройти чуть дальше, чем Никите. Его отметку минешь — бросай камень. Понял? Ну, то-то.
Легко сказать «отметку минешь». Под шумное подбадривание согорожан Якун преодолел нужное расстояние. Что и говорить, руки у него длинные. А ноги-то не столь крепки, как у Никиты! Два раза молодой пищаньский дружинник останавливался и отдыхал, продолжая прижимать камень к груди. Как бы то ни было, в этом соревновании Якун стал вторым.
Марко очень переживал, что его все обошли. А потому во втором туре показал все, на что способен. Благо ему-то было, где себя показать. Надо было перерубить брус. Словно матёрый бобр вгрызся Марко в середину древа. Топор под его руками стучал в два раза быстрей, чем у других. Да что там: киевские богатыри просто ковырялись топорами, совершенно не беспокоясь, как окончится их труд. Сухман, вольный сын степей, казалось решил проверить, можно ли перебить брус одним ударом и словно тяжелым молотом по наковальне бил по брусу сверху в низ с оттягом, размахиваясь из-за спины. Аугсбургский рыцарь подошел к делу основательно, но без умения как у Марко или Якуна, ловить ему было нечего. Пищаньские молодцы часто в лес по дрова отряжались, а у Якуна отец и вовсе бондарь, так что хоть Марко и не стал первым, но всех остальных (окромя Якуна) опередил, что несколько успокоило его самолюбие после проигрыша в переноске камня.
Увы, уже в следующем соревновании Марко опять оплошал. Перекидывали мельничный круг. Трудор Игоревич нарочно велел притащить самый здоровенный, рыхлый и светлый. Зерно на таком молоть не столь выгодно, а вот силу показывать — в самый раз.
Надо было подцепить кругляк снизу, поднять на ребро и столкнуть. Переворот. Еще раз, и еще. Ну, чем больше, тем лучше. Марко — не удалось. «Чем больше». Он самый низкий: ему с трудом поднять-то получилось, а уж опрокинуть... Земля-матушка сыра и мягка, а тяжесть земная велика есть: поставленный на ребро мельничный круг утонул в почву на пядь, и опрокинуть его стоило трудов не малых.
Да и у последующих силачей дела шли не слишком хорошо. Кувырк; кувырк; кувырк... Зрители — кричат, бодрят силачей, но те подходят к жернову с ленцой и даже не стараются перевернуть круг больше трех раз. Только как обычно, Давид не успокоился: четырежды сделал камень. Догнал его до самой ограды.
Куда ж длиннорукому Якуну жернов зерновой гнать? Трудор Игоревич рукой машет, мол, назад давай! Сюда, ко мне!
А ямки в земле остались... И в тех ямках вода подсобралась. Да не помеха водица тяжести каменой. Оп! И переворот! Оп — другой. Шесть раз шлепнулся жернов. Победил Якун.
Богатыри киевские лишь благодушно погоготали. И Сухман с ними. Марко — чуть не прыгал от счастья, лишь аугсбургский рыцарь — позеленел со злости. Остальным-то что, а ему нелепый приказ победителя исполнять, и желание не исполнится, которое он уже придумал для волхва.
Вон он, волхв, ходит гордый, как гусак средь десятка гусынь. Тут Ульрих, выступающий под именем Давид стал догадываться, отчего такой вид у Замолксиса. И — как в горную воду глядел; Трудор Игоревич объявил громко:
— Так как Погода нам не благоволит, то данной мне властью, объявляю, что последнее соревнование в игре последним будет. Шест!
Шест... Ну, какой праздник без шеста? Торчком врыт в землю, а на вершине — приз. Сапоги, к примеру. Или воротник на шубу из куницы. Или кошель с белыми, то есть серебряными кунами. Вот сейчас на шесте висит что-то. Ну, что такое «что-то»? Перстень головы городского и висит.
— Поскольку в играх победы держали трое, то им и сразиться за приз. Согласны? — Трудор обратился к игрокам.
А те — даром, что богатыри, им эти забавы в детском возрасте успели надоесть.
— Годится, Игоревич! — Выразил мнение всех Алесь. — Пущай лезут. На по делам уж пора...
Кто первый — того и перстень. Вот и бросился к шесту Давид. Да не прост шест, ой не прост. Он как рыбка малая — чем сильнее жмёшь — тем скорей он из рук выскальзывает. И масла на шесте не видно — сухие ладони, а ни на локоть не поднялся рыцарь. Решив, что по такому шесту никому не влезть, и победителя не будет вовсе, успокоился Говер, отошел в сторону.
Марко бросился на приступ. Вот оно, счастье — еще чуть-чуть и само дастся в руки. Мог ли он о том мечтать еще вчера? Что в богатырской игре оставит без победы всех, всех лучших в мире силачей! Серой белкой рвался по древу марко. Ногти вонзал в гладкий ствол. Будь чуть тоньше шест — зубами бы хватался. Но ... без сил упал Марко на землю. Очередь Якуна.
А дождик-то накрапывает. Брызжет водица с неба. Может, и масло какое на шесте, а может и волшебство, но не может оно на дереве долго удержаться под воды струйками и ладонями ползунов. Да и рост у Якуна — завидный. То, что Марко достиг за долгое время борьбы, Якун получил лишь вытянув руки вверх. Вцепился руками-ногами, подтянулся раз, другой — и вот он, перстень!
Пищань рождает героев! Пусть соседи смеются, что пищаньцы бегают от волчьего хвоста, что на печенежской шапке пришит. Не бегают, а стерегуться. А то, что всех киевлян на игре обставили, и хазарина, и западника — про то никто пословицы не сложит. Но память о том — пребудет.
5
Трудор поднял руку, призывая согорожан к тишине.
— Все старались, и нет справедливости в том, что только один получит подарок.
— На грады, на грады... — зашелестело среди зрителей.
Конечно, грады победителям богатырских игр раздавал только один Владимир Святославович... Не те возможности и не те заработки у Трудора, и что бы созывать победителей на вручение городов во владение, но.... Приятно звучит клич: «На грады». Как будто у Трудора Игоревича, словно у киевского владыки земель — три града бесхозных во владении и сейчас созывают тех, кому эти вот грады во пользование вручат.
— Всем нашим гостям — дарую по мешку орехов миндальных! А нашему Марко — во владение дарую три улья диких, что в Красном бору .
Замолксис тронул Якуна за руку, и тот наклонился к волхву.
— У нас с Давидам договоренность, что выполнит пожелание победителя. Слушай, что надо просить...
Якун выпрямился.
— Сам чего мне надо, то и попрошу.
У волхва только что глаза на лоб с такой наглости не вылезли. Не смотря на всю свою мудрость, никак не мог подобрать нужного слова Замолксис. Будто пескарь на берегу беспомощно открывал и закрывал рот волхв. А обладатель перстня с лазоревым камнем уже шествовал к Давиду, сумрачно ждущего мешок орехов.
Не велико богатство, да ценно. Уж, поди лучше, чем кольцо с длани головы городского. Богатырь если б перстень выиграл — так на мешок орехов с радостью сменял. В путешествии — нет еды лучше орехов миндальных.
А Якун шел к рыцарю и думал: чтоб такое стребовать? И чем ближе подходил, тем неувереннее делались его шаги. А что, в самом деле, просить? Какую службу? Жар-птицу привезти, град завоевать, украсть девицу?
Перед Давидом стоял Ян Чёбот.
— Уважаемый, — обратился к нему Якун, — не скажешь ли мне, темному, какие службы справляют поежденные рыцари?
Ян, уже занятый распробованием орехов на ощупь и на зуб, снизошел до ответа:
— Ну, там, лебедку поймать, либо град основать. Но чаще просят прибыть к князю и сообщить, что мол, победил меня твой воин храбрый... А хороши!
Последнее относилось уже к орехам.
Якун судорожно вспоминал, что ему, когда и кто говорил о Владимире Святославовиче. Ну, отправит он рыцаря в киев. Что он там сделает. А лебедя ловить — не велика услуга. Вот, тура дикого. Хотя, что тур?
— Советчик городского головы сказал, что у тебя с ним была бита, желание исполнить.
— Ульрих с интересом посмотрел на Якуна. Как лицо заинтересованное, он отлично видел, что Заморлксис получил окорот и ждал, что же этот деревенский увалень, который бы и десятой части не выполнил в игре без хитростей устроителей, сейчас ему скажет.
— Служба тебе простая: изловить зверя единорога, из рога его сделать посох , украсить самоцветными каменьями и вручить владельцу земли русской!
Якун, сам придумал, и сам произнес. И был сему рад до невозможности.
А уж как обрадовался Ульрих, и сказать нельзя. Не чернокнижник знал, что такой службой ему только благодать подали. А пользы от его службы будет, как мяса у паука.
Ничего не сказал Замолксис Якуну. Что дурня учить уму-разуму. Ульрих теперь по миру будет бродить лет пятьсот-шестьсот, пока посох не выделает. Да и что с того посоха? Единорог зверь чистоту любящий. Он от неправды любой или от насилия сам в ярость приходит. Глянул волхв нити, что от службы Говера потянулись...
Смерть наследника рожденного и смерть наследника не рожденного явилась ему в туманной дали времени. И смерти те от посоха Говера причинены будут. Ой, оплошал ты, волхв. После смертей тех смута грянет предолгая. А может, все идет, как надо? Кончается одна игра, затевается другая. Кто ж велел тому Великому Князю зло творить, за которое сын и внук не рожденный перед чистым невинным посохом ответили?
— Эй, волхв, ты ж нас закинуть обещался! К Смоленску нам надо.
И пошла новая потеха.
Игорь Горностаев © 2007
Обсудить на форуме |
|
