|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Игра! Ru Blackadder © 2007 Цвет нашей жизни — Купите доску!
На ярмарке можно встретить кого угодно, даже человека. Редко — покупателя. Продавца — практически никогда. Но нищего продавца... Или выглядевшего, как нищий. Потому что доска, которую он предложил мне, волшебно дисгармонировала с той чудовищной рванью, в которую он был одет.
— Купите! Она нужна вам.
Оборванец не просил, не приказывал. Он сообщал факт для осмысления. Я не стал возражать. Мне было не до того — я залюбовался открытой доской.
Гладкая поверхность из опал-серебра перламутрово поблескивала ровно настолько, чтобы не слепило глаз. Борта по контурам половинок из ханьского трехцветного нефрита медленно переливались от темно-зеленого к жадеито-белому. Края лунок с каждой стороны поля подмигивали золотыми искрами в толще желто-красной норанской яшмы. Узкие треугольники, каждый своего рисунка, словно языки темного пламени поднимались от каждой из двадцати четырех лунок на треть к середине поля. Узоры не были выгравированы или вытравлены: живые кристаллы с Кальцита, питавшиеся драгоценными камнями, добытыми на разных планетах, создали такое совершенство. Врастая в плоть опал-серебра, они оставили разноцветные, шершавые на вид, но идеально-гладкие на ощупь неповторимые линии чудных цветов.
В центре каждой половинки доски во втором слое тончайшего полупрозрачного серебра находился рисунок. Слева — круг из сибского чароита, где коричневые и сиреневые прожилки на фиолетовом фоне сплетались в пейзаж родной ему планеты с ее озерами, холмами, причудливыми деревьями и летающими оперенными ящерами. Справа — азурмалахитовый круг, в котором ярко-зеленые и насыщенно-синие волны уводили в глубины пресноводного океана Зельде вслед водяным драконам.
Узнаваемо. Планеты-заповедники, закрытые для свободного посещения. Чтобы отразить в камне их суть, мало быть талантливым художником. Надо побывать там.
Я осторожно дотронулся пальцем до опал-серебра и чуть провел, убеждаясь в его гладкости.
— Где ты взял это? — я старался говорить спокойно, не глядя в глаза продавцу. — Наверняка, дорогая вещь.
— Нет, не дорогая, — нищий хмыкнул, — у нее просто нет цены.
— Сколько же ты хочешь?
— Не много. Всего два хода.
— Что? — я не понял. Цена в несколько тысяч галактов не показалась бы чрезмерной. И ответ, что у меня никогда не будет столько денег, готовился легко слететь с языка, превращая предложение о покупке в шутку.
— Два хода игры.
Доска лежала на невысоком каменном помосте, у голых ступней нищего. А он сидел на корточках, локтями упираясь в колени, и ехидно глядел вверх, на меня. Я присел так же, как он, и с вызовом посмотрел в его темные глаза.
— Не игру?
— О-о! На одну игру зачастую тратится вся жизнь. Нет, всего два хода. Это малая цена. И я уйду. Доска останется за тобой — что бы ты ни выбросил.
Нищий достал из-за пазухи зары и положил их с легким стуком на бар — средний борт, разделяющий две половины доски.
— Ты ходишь первым, — безапелляционно заявил он, положив ладонь на доску и опершись всем весом.
Странно. Это было против правил. И вообще, говорил он так, будто я уже согласился с покупкой. Но почему покупкой? Отдача драгоценной вещи всего лишь за два броска зар выглядела попыткой избавиться от нее. Чем-то доска мешала владельцу. Что-то не устраивало его в ней. Череда преступлений? Кровавая месть? Наверняка без этого не обошлось — драгоценностям свойственно притягивать смерть разумных. Но никогда никого это не отвращало от владения таким предметом. Большинство стремится получить желаемое, невзирая на его прошлое.
Я не стремился. Мне стало интереснее сыграть.
Полупрозрачный кубик из огненного опала с черными точками на гранях лег мне в ладонь.
— Почему я? Разве не будем разыгрывать очередность? — осведомился я, катая кубик между пальцами, фиксируя его ребра.
— Здесь нельзя так, — как-то грустно сказал нищий, — не тот случай. У тебя нет выбора. Либо играешь на моих условиях, либо не играешь вообще.
Я качнул головой и подобрал второй кубик из сине-пурпурного танзанита с белыми точками.
— Какую играем? Длинную? Расставляй! — бесшабашная веселость наполнила меня.
Нищий запустил руку в лежащую позади него суму и вытащил горсть черных шашек — пятнадцать штук. Небрежным жестом он кинул их на одну половину доски. Так же небрежно кинул вторую горсть, белую, — на другую половину. Шашки сами выстроились в положенных им лунках. Мне досталось играть белыми. Ничего особенного не было в костяных кругляшах, не в пример самой доске. Такими играют где угодно и кто угодно — и контраст с опал-серебром был разительным. Оббитые по краям, с полустёртыми концентрическими кругами на верхних гранях, со щербинками и сколами, они прошли через тысячи рук и, быть может, не только рук.
Вслед за шашками нищий достал небольшой деревянный стаканчик и протянул его мне. Я молча взял его, опустил туда зары и хорошенько встряхнул, прикрыв ладонью. Потом выбросил кубики на поле, как выплескивают воду из стакана.
Зары ударились о доску, подскочили несколько раз, слегка замедленно, и остановились у борта.
— Ду-ег, — объявил бросок нищий, — хороший ход для тебя.
Ни о чем не думая, я сдвинул шашку на три лунки влево...
...Жарко. Пот стекает по лбу, скапливается на бровях, и тогда я смахиваю его пальцами. Ну, кто придумал тестировать оборудование в полдень, когда самое пекло? В нормальных фирмах работникам предоставляется технологический перерыв на время некомфортных условий работы. Но у нас главное — скорость и безумные сроки. Каждый раз боишься, что наделал ошибок лишь оттого, что устал, отвлекся, прикрыл глаза в ответственный момент.
Белое солнце слепит даже сквозь темные очки, пробиваясь между острыми иглами ярчайших зелено-голубых метелок пальмусов. Только они одни выдерживают — все остальные местные растения предпочитают выпускать побеги ближе к вечеру и прятать их утром. На закате солнце желтеет, и в ее лучах вспыхивают золотом полупрозрачные бабочки, летающие над оранжевыми, красными и белесыми листье-цветами. Только чудесные вечера примиряют меня с дневной жарой на Иолите.
Влажные пальцы скользят по тестеру, и я впечатываю большой палец прямо в плату. Черт! Придется писать объяснительную о непреднамеренной порче настраиваемой аппаратуры. А может, ну ее? Никто же не видел. Подумаешь, коснулся открытого контакта. Сейчас мы его обезжирим, восстановим оболочку из инертных газов и крышечкой закроем.
Руки уже делают, а мысль тревожит: вдруг авария? Не лучше ли доложить и переделать? Но привычное «авось» берет верх...
Зары лежали у борта, моя шашка стояла там, куда я ее поставил, а нищий вопросительно смотрел на меня. Дескать, ну, как впечатления?
— Это уже было со мной, — сказал я напряженно. — Всё, как тогда. Но зачем это возвращение памяти?
Да, я вспомнил тот случай. Последствия аварии оказались не фатальными. Ну, посидели два дня без света. Ну, получили двое суток авральной работы. Ну, испортили кое-кому отпуск. Ну, и что. Никто же не умер.
— Не оно, — сказал нищий, помотав головой. — Мой ход.
Он собрал кубики в стаканчик, крутанул их один раз и выбросил. Шеш-беш! Однако. Хорошо играет.
Нищий внимательно осмотрел доску, словно рассчитывая, куда ему лучше походить, хотя вариант был только один, и перенес шашку в крайнюю лунку...
...Окно распахнуто, хоть это и невозможно сделать на тридцать втором этаже. Свежий ветер, насыщенный запахами океана, гудит в оконных переплетах. Нет, это не я стою, чуть наклонившись вперед, опираясь всем телом на плотный воздух. Судя по отражению в закрытой створке, это — оборванец с ярмарки. Но сейчас он выглядит вполне преуспевающим бизнесменом. Я смотрю вместе с ним и одновременно как бы со стороны. Чужие воспоминания — вот что это.
Мыслей человека, в голове которого нахожусь, я не слышу. Лишь то, что происходит снаружи, доступно мне. Очень далекий шум прибоя. Сине-пенные волны, накатывающиеся на пляж, в котором желтый песок чередуется с черным. Периодически обнажается верхушка зеленой коралловой гряды, и тогда на нее сверху падает стая белых птиц, чтоб сразу взлететь, как только морская вода вновь закроет ее.
Такой мир один, его знают все, кто смотрит глобовидение. Петерсит — планета центральной власти. Здесь есть место только управленцам всякого толка и их обслуге. Ничто не должно отвлекать власть от принятия решений.
Именно это и пытается сделать будущий нищий — решить. Я слышу, как он разговаривает сам с собой:
«Три варианта. Первый, самый простой, — выйти из игры. Окно всё еще раскрыто. Не для меня. Второй — рискнуть. И, возможно, потерять на этом всё. Или приобрести многое. Третий — не делать ничего. Игнорировать саму возможность. Пропустить волну через себя. И лишь когда она схлынет, вернуться к делам. Решай, Акхам, решай».
Акхам с силой захлопывает окно, но продолжает смотреть на океан, на полосатые черно-белые и красно-белые сардониксовые скалы, на несколько синих и оранжевых парусов, подскакивающих в такт волнам.
Потом садится за обширный рабочий стол со встроенной в столешницу красного дерева клавиатурой, включает вирт-экран и старательно печатает:
«Первый раз я выбрал риск. Теперь же — спокойствие. Запомни это. Тебе говорю»...
Передо мной на корточках сидел не нищий. Нет, человек остался тем же, пусть и несколько пополневшим. Сам его вид — одежда, ухоженность — говорил об успехе в жизни. Между нами лежала доска. Пять белых и шесть черных точек на зарах. И у него, и у меня снято по одной шашке.
— Что происходит? — спросил я.
— Играем, — неопределенно ответил Акхам.
— Что с тобой?
— Со мной? — бывший нищий пожал плечами. — Всё нормально. Я изменил свою жизнь. Ты видел этот момент.
Всё это показалось мне странным и неестественным. Необходимо было всё обдумать. Акхам не торопил со следующим броском. Я обхватил колени руками и посмотрел вокруг, на ярмарку, оторвав взгляд от опалового мерцания доски. Всё то же самое. Торгующие разумные со всех концов Галактики, не обращающие внимания на двух людей. Недалекий лес. Низкие постройки нашей станции. И доска для игры передо мной.
Мы оба сделали бросок. Сколько выпало на зарах — столько и пошли. И оба видели прошлую жизнь. Только, казалось, Акхам смог изменить ее, а я — нет. Не смог? Не захотел?
Я поднял кубики с доски и приготовился кинуть их. Ход нужно сделать обязательно. Во-первых, уговор, а во-вторых, захотелось кое-что проверить.
Стук зар о стенки стакана, легкие удары по опал-серебру и точки на верхних гранях.
Пяндж-ся
— Есть! — сказал я, занимая крайние лунки на обеих половинках доски...
...Белесое небо. Желтый лист, падающий на землю, чтобы через несколько дней стать бурым и сгнить под корнями. Я поднимаю его и встряхиваю, сбивая на землю капли и песчинки. Последняя осень. Мне хочется так думать.
На самом деле всё не так. Это не осень — весна. Деревья сбрасывают листья перед сезоном жары. И это не Земля — Гессонит. Но как же похоже на нее. Эта похожесть выводит из себя. Забываешь на минуту, где находишься, а потом вспоминаешь, и ноющая боль срывает дыхание.
Безумно хочется вернуться домой.
Непонятное место и время. В том смысле, что нет причин менять что-либо в этот момент моей жизни. Нет и повода. Я живу просто, по инерции. Как еще может жить человек, когда разрыв произошел давно, но ты всё думаешь и думаешь, что послужило его причиной и не находишь ответа.
А может, это был вовсе не разрыв? Вдруг — всего лишь нелепая случайность. Конечно, обманывать себя проще всего. Только зачем? Даже если она вернется, как ни в чем не бывало, и скажет: «Привет, как дела? Вот что-то захотелось с тобой поговорить», я не смогу ответить, что мне было плохо без нее. Я забуду о том, что говорила она перед расставанием. Забуду о боли. Чтобы в следующий раз, когда она уйдет, боль вернулась. Сладкая боль утраты.
Значит, я еще жив.
Я бросаю подобранный лист на шелестящий желто-золотой ковер и наступаю на него. Вовремя мне подвернулась работа на Гессоните. Жаль, что он почти неотличим от Земли.
Надрывный вой и удар, от которого земля неприятно бьет по ногам. Личный информатор, «ли», сообщает в ухо: «Аварийная посадка малого спасательного бота. Просьба явиться на место согласно штатному расписанию».
Будто я сам не знаю. Моя задача проста — обеспечивать работоспособность техники в момент аварийных работ. Если настройка не барахлит, а сейчас я не делаю ошибок, помня об Иолите, вообще не надо ничего делать. Сиди и смотри, как другие вытаскивают из бота, размазанного по площадке из лазуритового пластбетона, капсулы с людьми.
Кроме того, я знаю, как поступлю. Так же, как в первый раз. И пусть мне снова лепят выговор за нарушение трудовой дисциплины и увольняют по собственному желанию. Трое спасенных примиряют меня с этим. Один из них — Гарик, сейчас что-то надрывно кричащий в микрофон роботу, неловко переминающемуся у шлюза.
Мой экранолет шлепается вплотную к единому стенду спасения. Гарик в ярости бьет кулаком по стенду и убегает к роботу, чтобы вручную разбирать завал. Я не успеваю его остановить. Он уже там: орудует плазменным резаком, пинает робота, чтоб помогал именно там, где надо, и режет, режет перекрученные стойки и балки моно-стали.
Да, спасательными роботами можно управлять и непосредственно голосовыми командами — «ли» поможет. Да только робот не различает простых слов. Тех, что человек поймет интуитивно и сделает так, как надо.
Робот тупо стоит рядом с Гариком и пытается уловить смысл в его выражениях. Надо помочь. Я беру управление роботом на себя.
Я не волнуюсь. Это — работа. Здесь другие переживания. Они совершенно не похожи на те, когда долго подбираешь единственные слова, чтобы они совпали с тем, что ты действительно чувствуешь. А когда произносишь — понимаешь, какую глупость сказал, и нет возможности вернуть их назад и навсегда запечатать свой рот.
Не надо говорить. Надо делать.
Подхватываю руками робота осыпающиеся вслед за Гариком стойки, откладываю их в сторону. Поддерживаю сегмент обшивки, готовый рухнуть ему на голову. Отсоединяю крепления ближних капсул и оттаскиваю их в сторону, под манипуляторы тележек.
Гарик бросает мне: «Прикрой» и лезет внутрь, к дальним капсулам, хотя проще добраться до них через верхний шлюз. Обшивка бота ползет, сминаясь. Я четко вижу, как верхняя полусфера бота прогибается, что еще немного, и все капсулы вместе с Гариком раздавит тяжелым металлом.
Я останавливаю робота так, чтобы первый удар пришелся по нему, и сам бросаюсь к капсулам. Я почти уверен, что полиметаллическая махина на крепких ногах не сразу рухнет и даст мне возможность вытащить и Гарика, и еще несколько капсул. А то, что не во всех них есть люди, — совершенно не важно. Я же не могу знать этого наверняка.
И это выбор? Спасать или не спасать?
Конечно, я не смог вытащить все. Сколько успел. Гарик лежит на бетоне и грязно ругается в те моменты, когда кашель не бьет его о лазурно-белую поверхность. Дурак. Он даже не надел дыхательную маску.
Подбегает реанимационный комплекс на суставчатых ножках. Я вскрываю защитные капсулы. Все подряд — индикация заполнения выгорела. Пустая. Опять пустая. Комплекс гудит. Есть. Человек. Девочка лет девяти. Я вылавливаю ее из компенсационного геля и передаю реаниматору. Дальше. Пусто. Мужчина. Раны на лице, левой руке и груди — гель розовый от крови. Комплекс забирает второго пациента. Последняя капсула из тех, что я вытащил перед обрушением. Никого.
И требовательный звонкий голос из-за спины:
— Где моя мама?
Я не знаю что ответить. Даже не поворачиваюсь. Смотрю на горизонт, где лазуритовое поле соединяется с бирюзовым небом...
Большинство погибло до того, как бот вошел в атмосферу Гессонита. Даже вытащи я их капсулы — ничего бы не помогло. Заключение комиссии было однозначно в мою пользу. И я ничего не мог изменить. Ни в первый раз, ни сейчас.
Неужели я не могу попасть в тот момент, когда реально поступил не так, как хотел? Ведь было...
Акхам глядел на меня с некоторым удивлением, словно не произошло то, на что он надеялся. Он дотронулся кончиками пальцев до зар, словно проверяя, действительно ли на верхних гранях пять белых и три черных точки, и пододвинул их к себе.
У Акхама — последний ход. Он бросит зары, передвинет шашку и уйдет, так и не ответив на незаданные вопросы.
— Почему я оказался не там, куда стремился?
— Случай... — Акхам в очередной раз пожал плечами. — Реальность моделируется на основе многих и многих факторов. Тем, сколько катились зары. На каком кубике сколько очков. Где они остановились на поле. Какой ход сделал ты... — он тяжело поднял на меня глаза, словно придавленный тяжелым грузом.
— Так что же такое — эта доска? — спросил я.
— Это — жизнь. Ее символ. Только тут переплетены свобода выбора и зависимость от случая. Никто в игре не может быть уверен в прочности и незыблемости своего положения — один бросок, и всё меняется радикально. Но ты можешь и просчитать возможные изменения на несколько ходов вперед. Человек в полной мере не властен над обстоятельствами своей жизни, но тем, что предлагает судьба — зары — он распоряжается сам.
— И как хочешь распорядиться ты? — усмехнулся я.
— Еще не знаю.
Акхам собрал зары, что-то неслышно пошептал над ними, потряс, прижал пальцы правой руки ко лбу, посмотрел вверх и прикрыл глаза. Шевельнул губами, будто продолжая с кем-то говорить, и высыпал кубики на поле.
Шеш-ег. При таком броске не было вариантов.
Акхам вздрогнул. Предупреждая ход, я показал пальцем на лунку, в которую он может поставить шашку. Акхам взял ее с головы и резким ударом выставил на поле...
... — Инга, Инга! Иди сюда!
— Сейчас, мама! — голос девочки разносится по всей прогулочной палубе. На стенах повсюду висят вирт-картины с видами Тсаворита — радостного зеленого мира. Где трава — хризолитовая, стволы и ветви деревьев — из демантоида. Где птицы с берилловыми перьями скачут с ветки на ветку. А шустрые белки топорщат изумрудную шерстку прежде, чем начать драку за орех.
Топот ног, и Инга радостно приплясывает около мамы, ожидая, что та скажет.
— Отец сказал, чтобы мы шли в каюту. Сейчас будет торможение — нужно прикрепиться.
Девочка грустнеет и исподлобья смотрит на Акхама. Тот кивает.
— А папа мне всегда разрешал смотреть стыковку, — с вызовом говорит Инга.
Женщина, стоящая рядом с ней, непроизвольно морщится.
— Акхам, ты же понимаешь, что Инга постоянно будет вспоминать Владислава? Развод решает далеко не все проблемы.
Акхам понимает. Но его голос настойчиво приказывает:
— Лида, нужно. Могут быть неприятности. Мне бы не хотелось...
Его прерывает рев сирены и низкий женский голос общего оповещения: «Несанкционированное проникновение. Пассажирам немедленно занять свои места. Экипажу — готовность ноль. Нападающие вооружены...» Голос прерывается хрипом, словно не автомат отключили, а пристукнули живого человека.
— Идите! Идите! — кричит Акхам.
Лида, ухватив дочь за руку, тянет ее к проходу в стене. Они скрываются, а Акхам идет по прогулочной палубе, нарочито жестко ставя ноги. Гулкий стук его шагов разносится далеко и возвращается эхом.
«В этот раз не буду стрелять. Отдам, и они уйдут. Все спасутся. Всем будет хорошо», — сумбурный шепот Акхама мне не нравится.
Навстречу выходят трое с оружием в руках.
— Где капитан? — спрашивает один из них.
— Я — капитан.
— Пошли в рубку, — бандит кивает сообщникам, и те подхватывают Акхама под руки.
Судя по замашкам, Акхама пленил главарь напавшей банды. Пройдя по прогулочной палубе, конвой поднимается по лесенке и заходит в рубку.
— Навигаторский планшет. Быстро! — бандит не шутит. Его иглопистолет нацелен Акхаму в голову.
— У меня нет его. Всё на автомате. У нас стандартный рейс.
Он лжет, я точно знаю. Хочет задержать грабителей? Отвлечь?
— Ладно, не надо, — бандит вдруг улыбается, — я узнал тебя. Где она?
Акхам молчит. Выбирает, как поступить? Или он уже решил? Жаль, что я не могу вмешиваться! Словно колеблясь, Акхам достает доску, открыв незаметную панель на пульте. Неверный ход. Если цель бандитов именно доска, то, заполучив ее, они сразу же ликвидируют свидетелей.
Уж лучше бы дрался. Тогда, возможно, погибнут не все. А так...
Главарь стреляет в Акхама. Тот падает вперед лицом, обездвиженный ядом. Один из бандитов что-то настраивает на пульте, потом с усмешкой поворачивается к лежащему человеку и говорит:
— У вас двадцать минут. А потом — пшик!
Акхам не может ответить. Он может только смотреть. И слушать.
Слышны далекие хлопки выстрелов, крики. И тишина.
Не хочется думать, что они пристрелили всех. Может, в спешке, кого-то и пропустили. Я не знаю этого. Наверняка не знаю.
Бандиты установили реактор на уничтожение и заглушили функцию автоспасения. Возможно, он сумеет восстановить ее. Если доползет. Хорошо — есть иммунитет. Яд из иглы почти лишил сил. Два шага. Но ползком это значительно дольше. Поднять руку. Повернуть тугой тумблер. Набрать комбинацию отмены. В глазах плывет.
Уходящее сознание фиксирует последнее.
На аварийном табло мигает оранжевая надпись: «Включена система автоспасения. Предположительная посадка на Гессоните»...
Ничего не изменилось. Мир остался прежним. Только нищего не было напротив. Да день клонился к вечеру.
И осталась доска. Теперь моя. И безумная возможность многократно прожить свою жизнь, меняя каждый раз по маленькой детали, проверяя, как оно отразится на моей судьбе и судьбе мира.
Да вот желания делать это — уже не было.
Подобрав зары с доски, я подбросил их на ладони и швырнул обратно просто так. И пока они медленно летели, приближаясь к гладкой поверхности опал-серебра, я повернулся и пошел, прикрывая глаза от яркого света красного диска, окрасившего всё вокруг в цвет моей жизни.
Ru Blackadder © 2007
Обсудить на форуме |
|
