|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Александр Григоров © 2006 Умение шить Перед отражением было стыдно. Мало того, что оно, ни в чем не повинное, должно раздеваться, так еще и, будь добро, смотри на сутуловатую фигуру хозяина. Раньше Егор Шильцов относился к своему телосложению без комплексов, а вот теперь, в тиши бутика, скуксился и поспешил натянуть рекомендованные продавцом и одобренные подругой джинсы.
— Дыра-агой, ты скоро? — пропищал за кабинкой поднадоевший за сегодня голос.
Егор и отражение снова переглянулись.
«Как такое можно носить? Понятно, молодежная мода — она не стоит на месте и постоянно спешит выпендг-риться. Но к чему эти блестки и вообще г-рисунок на штанине? Что он обозначает? Иег-роглиф — вг-ряд ли, г-разве что его г-рисовал безг-рамотный китаец в подпольном швейном цехе. Таинственный знак тамплиег-ров? Актуально, но почему кислотно-желтого цвета и с дуг-рацким бисег-ром? И что самое интег-ресное: с чего она взяла, что это мне идет? Тем более за такую цену. Денег, конечно, не жалко — за себя, любимого, обидно. О, а может, это она меня специально так одевает, чтобы другим смотг-реть не повадно было? Чег-рт какой-то дег-ревенский получился».
Он так и простоял — босой, в одних джинсах — еще пару минут, поворачиваясь боками и спиной. Отражение кисло кривилось.
— Да не идет мне это! — гаркнул Егор через матерчатую занавеску.
Свет погас и тут же зажегся. Но стал не привычным, желтоватым, а тускло-серым, как при пасмурной погоде.
Шильцов твердо решил прекратить бесполезную примерку и отправиться, наконец, в бильярдную.
«Куплю, куплю я эти джинсы, пусть тешится».
Измученный покупатель вдруг обратил внимание на крючок, привинченный к боковой панели. Буквально минуту назад там висели его футболка и «старые» джинсы. Егор огляделся в поисках вещей — из маленькой примерочной они никуда деться просто не могли! При этом его постигло второе горе — куда-то запропастились сандалии.
В распоряжении Шильцова остались лишь ненавистные джинсы. Правда, идиотский рисунок исчез — штаны стали обычными, и смотреть на них теперь было куда приятней. Даже трусы под ними исчезли, а их Егор снимать даже не собирался!
Шутка? Розыг-рыш? Выясним!
Он дернул занавеску. Рука, не найдя края материи, с размаха стукнулась о стенку. Уже аккуратно Егор пощупал ткань и убедился — от остального мира его отделяет цельный кусок салатной синтетики.
Пленник прыгнул, подтянулся и сделал выход на две руки. Колени скользили по полированной стенке, а мозг отказывался понимать, что происходит.
Вокруг, сколько хватало взгляда, простиралось застланное керамической плиткой поле, на котором были разбросаны кабинки для переодевания. Разные по конструкции, они говорили об одном: из них тоже пытались выбраться.
Вновь прибывший перекинул ноги через ограду и соскочил на холодный пол. Пятки глухо стукнулись о поверхность.
Шильцов брел в наугад выбранном направлении и рассматривал кабинки-одиночки. Люди — а кто еще мог там находиться? — выбирались из них разными способами. У одной матерчатая дверь оказалась разорванной, другая лежала на фанерном боку, третья, из матового стекла, смирно стояла, будто в ней никогда никого не было. Егор дернул ручку — дверь открылась без скрипа. Внутри — пусто. Проверять, откроется ли раздевалка изнутри, он не стал.
Миновав поломанные, искореженные и сожженные кабинки, Шильцов добрался до края поля. Оно заканчивалось бережно сделанным отливом из цемента и упиралось в грунтовую дорогу, которая уходила петлей в гору.
Пришелец оценил перспективу взглядом человека уставшего и не привыкшего преодолевать трудности самостоятельно. Да и не находилось места подвигу в жизни директора автосалона. Все проблемы решались как-то сами собой, с божьей и отцовской помощью. На пути Шильцова не попадалось подъемов и спусков — безухабистая дорога всегда шла по равнине.
Егор посмотрел на некогда противные эстетическому вкусу джинсы, шевельнул пальцами ног и зашлепал по пыльной грунтовке.
Тракт незаметно превратился в городскую улицу. Маленькие домики уютно жались друг к другу, словно протискиваясь к узкой мостовой. Единый архитектурный стиль не улавливался — готические крыши соседствовали с пилястрами, а стены, пронизанные маленькими арками, уступали место китчевым многоэтажкам.
Определить время суток тоже было сложно — серые облака проплывали буквально над головой и настраивали на осенний лад, который, как известно, на полтона отличается от мажорного.
Прохожие попадались редко, из чего Шильцов сделал вывод, что на дворе сонное утро. Но даже предположительно ранний час не объяснял чудной одежды горожан. По той стороне переулка прошла пара: она — в платье из воздушной ткани, он — в сером костюме топ-менеджера конца прошлого века. Дорогу перебежал мальчишка, наряженный морячком. Из-за спины вынырнул врач — он шел по улице, как по приемному покою, в белом до голубизны халате.
Егор почти перестал думать о творившемся вокруг маскараде, но внезапно увидел то, что заставило вспомнить абсурдность местной моды. В центре мощеной площади, возле фонтана, стоял медведь. То есть, человек в ростовом костюме. Из овальной прорези на гуляющих смотрело старческое лицо с широкими седыми усами и печальным взглядом.
— Подходим, делаем снимочки на память! — вещал медведь в дряхлый мегафон, придерживая второй рукой допотопный пленочный аппарат. — А то тут скоро такое начнется!
Хотя Шильцов и приблизился к старику вплотную, тот в упор не заметил клиента. Надтреснутый хрип мегафона надоел Егору, и он хлопнул медведя по плечу. Костюм отозвался облаком пыли — оно метнулось вверх и растворилось в тусклом воздухе.
— Вам чего?
— Хочу сфотог-рафироваться.
— Зачем?
— На память — сами же сказали.
— Ах, да, вы, наверное, новенький? Что-то не пойму, кто вы по профессии?
— Диг-ректор.
— Ой, ну вы даете! — медведь показал лапой, мол, не надо заливать, — какой же вы директор в таких-то штанах!
— На вас тоже бог знает что, почему пг-ри этом вы не можете быть, скажем, двог-рником?
— Дворником, — отстраненно повторил ряженый, — как бы я хотел работать дворником!
Егору на миг стало жалко старика.
— Но вы актег-р — тоже хорошая работа...
— Я — медведь, — брови в прорези нахмурились, — и ничего больше. Становитесь вон туда.
Он указал на фонтан, поставил рупор на землю и прицелился в видоискатель. Шильцов повиновался. Вблизи оказалось, что водомет не шумит и не брызжет. Собственно, и воды-то в нем не было — шелковые струи цвета морской волны только создавали иллюзию потоков, а сами просто колыхались на ветру.
Медведь нажал кнопку и фотоаппарат щелкнул. Снять с объектива крышку мастер снимка не потрудился.
В перерывах между тем, как старик выяснял, по какому адресу отправлять карточку, а Егор уверял, что он заберет фотографию сам, удалось кое-что выяснить.
Во-первых, площадь с лжефонтаном называется Закройной. Во-вторых, на нее выходят ворота замка, где живет Верховный Швец. В-третьих, здесь сейчас начнется такое...
— Что начнется-то? — не выдержал Егор.
— Как обычно — голый бунт. — Медведь отвернул голову в сторону приближающегося рева. — А вот, кстати, и он.
Фотограф подобрал мегафон, схватил под мышку доску с образцами работ и посеменил к воротам замка. Открылась маленькая дверь, за ней старичок и скрылся.
Изо всех трех улиц, которые втекали в площадь, шли обнаженные люди. В большинстве — мужчины среднего возраста. Естественное желание новичка углядеть женские фигуры тоже увенчалось успехом, но их было намного меньше.
Орущее море стало заполнять площадь, оставив сухим только островок, на котором обитал Егор. Из толпы вышел высокий парень с заплетенными в хвостик волосами. Голяки расступились — очевидно, тот имел у бунтовщиков авторитет. Хвостатый подошел к Шильцову, дернул его за ремень и приказал:
— Снимай!
— Зачем? — вопрос прозвучал слишком банально.
Бунтарь обернулся к собратьям, как бы говоря: «Посмотрите, каков!».
— Зачем? — передразнил высокий, — а затем: угнетенному народу нужна справедливость, каждый человек имеет право ходить, в чем пожелает! А если расфуфыренные жлобы не захотят делиться пуговицами, мы отнимем их силой! Правда, голодранцы?!
По рядам прокатилось дружное «ы-ы-ы!»
— А я пг-ричем? — сделал единственный вывод из сказанного Егор.
— Причем? — опять повторил хвостик, — свергнуть Швеца может только голая сила, ты разве не хочешь пойти на штурм замка? Давай, а то сегодня у тебя остались одни штаны, а завтра ты станешь одним из нас!
Чьи-то крепкие руки заломили Шильцова, толпа сомкнулась и схватила новичка за ноги. Подняла, стащила джинсы и поставила обратно их обладателя на мостовую. Штаны, которые только начали Егору нравиться, мелькнули вдалеке и исчезли из поля зрения навсегда.
Собирались бунтовщики долго. Наверное, близился полдень, когда Закройная площадь набилась голяками до отказа. Шильцов, как и прежде, мялся у фонтана и — странное дело! — не чувствовал холода. Он решил: происходящее — это фарс или флэшмоб, что в принципе одно и то же. Егору даже стало интересно, чем закончится штурм.
Чем они собрались пугать ежа?
Охрана спокойно взирала с башен на зачатие бунта. С одной стороны к площади сходились три улицы, а с другой Закройная упиралась в замок. Казалось: перекрой выходы — и мятежникам будет некуда деться. Но «тульевые войска», как их называли заговорщики, не пытались предпринять ничего похожего.
В оконных проемах, окружающих площадь, появились зеваки. Некоторые разложили на подоконниках снедь и выпивку в предвкушении зрелища.
Четверо отделились от толпы и направились к калитке. Впереди шел предводитель, чуть поодаль в линию тоже нагишом шагали двое мужчин и женщина — она несла белый флаг.
Главарь поправил косичку и постучал в дверь.
Внутреннего двора замка гомон почти не касался. Услышав стук, двое служивых выбросили окурки и поднялись с бочек. Старший открыл окошко и посмотрел вовне.
— Кто там? — спросил младший рубец.
— Парламентеры, — ответил начальник сторожевого шва, — все как обычно: пойдут на переговоры, Верховный даст им работу в цехе с заработком в две золоченые пуговицы и они останутся. Из года в год одно и то же.
— Неужто те, — младший кивнул на ворота, — не могут придумать что-то новое?
Командир снял фуражку и обтер плешивое темечко.
— Я ведь сам из этих, — он тоже кивнул на невидимую галдящую толпу. — Понимаешь, они каждый раз верят, что их поведут на штурм честные люди. Отказываются понимать — у всех горлопанов, как ни штопай, одна изнанка.
— Может, позовем кого в помощь, — пока старшой отпирал калитку, рубец вперился в окошко, — их все-таки четверо.
— Брось. Сколько лет служу, еще никто из голяков вреда не чинил и обратно не просился. Зайти сюда — их конечная цель. На башнях стрельцы стоят, но и ты на всякий случай ружьишко-то вскинь. Хоть им наши стрелялки и до одного места.
— Слушайте, ваше тонкоматерие, а что если не отворять? Не пустить — и всех делов!
— Неможно, паря, — флаг вишь у них белый? Нельзя переговорщиков гнать, не по закону это. Мне честь мундира дороже страха.
Скрипнули штыри, посаженные с натягом в петли. Внутрь по очереди вошли трое, за ними — девушка с флагом. Пока солдат и офицер рассматривали ее прелести, главарь захлопнул дверь. Двое подельников молниеносно метнулись за спины служивым, положив руки им на погоны. Рубец очнулся и выстрелил в предводителя, но с тем не произошло ровным счетом ничего, будто заряд оказался холостым.
Стрелять в раздетых — дело бесполезное, это знает любой солдат. Если повредить одежду не получится, стало быть, противник неуязвим. Голый и так лишен облачения, в котором находится жизнь человеческая, а двум смертям все равно не бывать. Это верно, как грудной разрез на гимнастерке.
Верно и то, что в минуту смертельной опасности, когда рука неприятеля лежит на погоне, прописные истины напрочь забываются. Остается сноровка, выработанная годами муштры. Она и нажала курок рубцовской винтовки.
Руки парламентеров резко взметнулись с зажатыми в кулаки погонами. Красные выпушки брызнули в воздух каплями крови. Оба охранника упали трупами, держась за смертельные раны на плечах.
Сверху пальнули. Пуля вонзилась в ворота, выбив пучок щепок. На башне сообразили, что происходит, но, судя по выстрелу, тоже запаниковали. Настолько дерзких посетителей в замке не ждали.
Не боясь робкого огня сверху, мятежники принялись вынимать из пазов толстый деревянный брус. Спустя время освобожденные от стеснения ворота были готовы распахнуться навстречу ликующей голоте. Но лишь только створки разошлись, случилось невероятное.
Самое небо превратилось в громадный кусок полосатой материи. По ней волнами гулял ветер. Подобно шатру, лишенному опор, этот небесный потолок быстро опускался на обнаженных бунтарей. Люди бросились врассыпную, но выходы оказались слишком узкими, чтобы пропустить всех желающих сразу. Егор метался возле фонтана, высматривая, куда бы побежать. Но поток убывал так медленно, как собравшаяся в ванне вода через засоренный сток.
Черно-белый купол накрыл мятежников, обратив бунт в давку. И когда материя накрыла Закройную площадь так плотно, что сбежать стало невозможно, с башен грянул первый залп...
Шильцов очнулся от звука ритмичных ударов. Через минуту он с радостью осознал — бьют не его.
Он лежал на кровати в углу комнаты средних размеров. Потолок местами подернулся паутиной, стены сдались на милость трещинам, а свет пропускало единственное окошко под самыми сводами. Особой сырости не чувствовалось, но Егору показалось, что он находится в полуподвале.
За столом в центре обиталища сидел пожилой мужчина с лысиной до самого затылка и бил молотком по подошве черного ботинка с высоким голенищем. Чтобы рассматривать обстановку стало удобнее, Егор повернулся на бок. Кровать предательски скрипнула.
Сапожник отвлекся от работы и посмотрел на Шильцова поверх очков:
— А, оклемался. Пить, наверное, хочешь? Сейчас принесу.
Пока хозяин за дверью гремел посудой, Егор сбросил одеяло и сел на кровати. Оказалось, он одет в типичную мужскую пижаму — голубой цвет разбивался желтыми и темно-синими клеточками. В теле ощущалась слабость, ныло плечо и действительно очень хотелось пить.
— Как я здесь очутился, — спросил гость у сапожника, который поднес горячую кружку и присел на табурете рядом, — и кто вы такой?
— Вот что значит добротная пижама! — восхитился хозяин. — Всего неделя, и болезни как не бывало! Вместо бреда вполне осознанные вопросы. Да-а, таких пижам уже не шьют...
Он тронул двумя пальцами материал и покачал головой.
— Меня зовут Соул Хил, юноша. Я — чеботарь. Работа, я вам доложу, еще та для мира, где люди стараются одеться, а не обуться. Они считают, мы, башмачники — ремесленники второго сорта. Но что такое костюм без туфель, скажите мне? Это евнух без гарема, честное слово!
Отвар казался знакомым на вкус, но в то же время неприятно горьким. Сделав очередной глоток и потрогав языком оставшийся во рту листик заварки, Егор смекнул — это обычный чай, только крепко настоянный и без сахара. Такой он не привык пить.
— Я помню, как стоял на площади. А после того, как нас накг-рыл ог-ромный кусок ткани — полный пг-ровал памяти.
— Так вы и не можете ничего помнить, — Хил вернулся за стол и взял молоток, — вас ранили, а это не шибко способствует улучшению памяти. Крови вы потеряли много, но вас спасли мы вместе с дедовской пижамой. Он принес ее в дом, когда работал акушером в военном лагере. Таких пижам уже не шьют...
— Постойте, — конечно, прерывать человека не тактично, но интерес пересилил такт, — а что случилось с остальными?
— Ой, вы меня удивляете! Сгребли их в робу и кучей отволокли за 101-й километр.
— В какую г-робу?
— Вы меня удивляете-два. В тюремную, какую еще? Или вы предлагаете шить на каждого мятежника отдельный комплект? Много чести! Вам повезло, вы лежали в фонтане, иначе сейчас грузили бы льняные снопы где-нибудь на юге. Страшные места, отец писал об этом, когда его сослали в лагерь. Я тогда желтуху подхватил, как раз вот в этой пижамке и валялся. Излечился тогда за месяц — в то время на совесть шили! Сейчас таких...
Пока Соул перечислял преимущества тех лет перед нынешними, Егор оттопырил рубаху и глянул на левое плечо. В районе ключицы имелся аккуратный круглый шрам со следами недавно отпавшего струпа. А если бы пуля прошла чуть ниже, спасла бы его старинная пижама?
— Получается, я тоже пг-реступник, а вы меня укг-рываете?
— Какой же вы преступник, если на вас нет ни робы, ни фуфайки с номером? Вы — обычный голяк, каких в Модистерии полным-полно.
— Где-где?
— О, юноша, так вы новенький? Что ж вы не сказали! Впрочем, да, вы же не могли. Только благодаря пижаме...
— А нельзя ли мне одеться во что-нибудь попг-риличней?
Сапожник бросил стучать, положил на стол очки и опер руки на колени.
— Это, господин хороший, в нашем мире — самый главный вопрос.
Он принес вторую кружку, над которой причудливыми струйками вился пар, и начал рассказывать.
Когда в Модистерию попал первый человек — неизвестно. Историки сходятся на том, что это случилось во времена первых набедренных повязок и накидок из шкуры. Постепенно стал ясен механизм перехода из земной реальности в модную. Достаточно произнести фразу «Мне это не идет» или хотя бы подумать об этом, как вы становитесь потенциальным модистерцем. Те же историки подсчитали: в среднем реальность пополняется одним человеком в день, не зависимо от роста населения планеты-донора. Антураж попадания претерпел изменения — от будуаров до пластиковых кабинок — но суть осталась прежней.
Откуда в Модистерии историки? Помилуйте — неужели вы думаете, что абсолютно все преподаватели и ученые в восторге от вязаных жилетов и испачканных мелом пиджаков?
Географы (нужно ли говорить, откуда они взялись?) в свою очередь довели до общего сведения карту страны.
Модистерия — это материк, внешне напоминающий рубашку. Ее основа и воротник заселены и обжиты, а рукава остаются мало изведанными, потому пустынными. Климат, как и на Земле, меняется к югу и северу от линии груди — ближе к воротнику и нижней пуговице становится холоднее. Вокруг суши, по словам очевидцев, находится субстанция внешне и на ощупь схожая с ватой. Двигаться по ней затруднительно, ибо мало-мальски тяжелый предмет, брошенный в Ватное море, исчезает бесследно. К сожалению, пробовали бросать и людей. Еретики от науки утверждают — в материке есть куча подземных ходов, образующих изнанку мира. Но эти сведения традиционной географией не проверены, а стало быть, отрицаются и в учебниках о них ни слова.
С учебниками в модном мире проблем нет — проклявшие некогда свою спецодежду полиграфисты трудятся, не жалея краски. Беда с теми, для кого это все печатают — дети в Модистерии не рождаются. Поначалу сей факт радовал обитателей реальности, а после весьма их озадачил. Приходится доверять случаю, который может подбросить капризного мальчишку, не желающего надевать варежки, или слишком переборчивую в нарядах девочку. Очередь на усыновление стоит тысячная, и прибывшие чада распределяются по приемным семьям указом Верховного Швеца.
Земного определения формы власти для Модистерии нет. Если уж с чем-то сравнивать, то лучше с конституционной монархией. Управление страной передается по наследству — сыну или дочери Швеца. Ходят слухи, будто первый монарх прибыл сюда прямо с трона, после того как выразил недовольство пятном на парадной тунике. До смены обстановки будущий правитель в глаза не видел швейной иглы, но выучился ремеслу и превзошел корифеев, за что и получил символ власти — золотое веретено.
Стать обнаженным в мире, где одежда есть самая суть, оказывается весьма просто. Недовольные прежним нарядом и на новом месте спешат от него избавиться. Этим пользуются перекупщики, предлагающие якобы баснословные пуговицы за старые обноски. Новички надеются обзавестись чем-то поприличней, но, как правило, так и остаются телешом. Трудно обрести в вещевом мире то, чего не нашел в прежней жизни. А когда выясняется, что в голом существовании есть плюс — полная неуязвимость, — мысли об одежде теряются между стаканом горькой и колодой карт. Что еще делать преступникам, и куда податься нищему человеку, которого невозможно убить?
Остальные модистеровцы занимаются исключительно тем, что позволяет костюм. Одни рады этому, и благодарны когда-то противной одежке за возможность работать и получать пуговицы. Выходит, не так уж и плохо сидели на них в свое время малярские комбинезоны, строительные каски и жилеты дворников. Другие ненавидят и работу, и одежду — здесь первое со вторым полностью отождествляется. Для них Модистерия превратилась в капкан — сидеть больно, выбраться невозможно.
Безусловно, костюмами можно обменяться. Газеты пестрят объявлениями, а столбы падают под тяжестью исписанных листов. Бывают случаи, когда обменщики остаются довольными новой одеждой. Но если честно, такие мены изначально не могут быть выгодными. Ну станет прораб менеджером, а таксист — личным водителем. Многое изменится? А хочется-то примерить тогу сенатора, галстук олигарха или на худой конец твидовый костюмчик председателя профкома. Но такие одежды на улице не валяются и нынешние хозяева менять комфортный туалет не согласны. Променять такое платье имеет смысл только на похожее по статусу. Бывает, конечно, — предприниматель становится министром Швейного Цеха или периферийный избранник меняет виниловый портфель на кожаную папку городского чиновника. Редко — раз в четыре-пять лет...
Легко догадаться — закройщики, портные и модельеры находятся у самой верхушки мира. Выше только Швец — единственный и всемогущий. Его ремесло дано постичь единицам, и браться за швейную науку человеку неподготовленному, право, бессмысленно.
Отнять одежду и того сложнее. Нет, с одной стороны, все достаточно просто: ограбил в темном переулке или тайком вынес шмотье из чужого дома. Но уйти с этим ворохом получится недалеко — до первого солдата, коих в последние годы развелась тьма. Особенно много выходцев из славянских стран. Дай Бог здоровья чиновнику, придумавшему сменить старую форму на модную.
Человек ко всему привыкает. Жители Модистерии в этом смысле ничем не отличаются от тех, кто остался на Земле. Потому покидать швейную реальность считается опасно — мало ли, куда еще выбросит. Да и чем, по большому счету, тот мир лучше этого? На одну золоченую и пять пластмассовых пуговиц с четырьмя дырочками можно безбедно прожить месяц. Кухонные передники для женщин и мужские халаты и тапочки, как и прочая одежда первой необходимости, стоят гроши — до трех железных кнопок — в зависимости от размера и материала. Банные комплекты и постельное белье вовсе выдаются бесплатно.
Умение ходить в удобном, а не в желанном сослужило обитателям тряпичной реальности добрую службу. Там они стыдились бегать серыми мышами, здесь не боятся этого — яркое и броское доступно единицам. Женщине не нужно презирать подругу, нарядившуюся в одинаковое с ней платье, мужчине не обязательно стирать носки: наутро все само собой становится чистым.
В конце концов, настолько ли важно, в чем ходить? Есть что надеть — уже хорошо. А вот под одеждой у каждого свой материал, совершенно разного качества.
Изнеженным ладоням пришлось долго свыкаться с засаленной щеткой и хозяйственным мылом. Поначалу Егор надевал резиновые перчатки и брался кончиками пальцев за деревянную ручку, из которой росла синтетическая щетина. Лишь потом аккуратно, будто боясь обжечься, начинал чистить обувь. Вскоре понял — с такими темпами Соулу он не помощник, а обуза.
Вообще-то Хил просит клиентов приносить в ремонт обувь сухую и чистую. Но для этого клиенту нужно как минимум иметь вторую, сменную пару. Хорошие башмаки стоят никак не меньше полного комплекта одежды инженера-механика и менять их часто — значит, швыряться пуговицами. Оттого работы у обувщика всегда завались: то старые ботинки почини, то новые сапоги подбей. Посетители часто разуваются прямо в предбаннике, сдают заказ и идут домой босиком — по такой-то вечно умеренной погоде не простудишься.
В мастерской пахло клеем и заношенными стельками.
— Эти хлипкие берцы сведут меня в могилу! — мастер привычно жаловался, не отвлекаясь от работы.
Фигура речи озадачила Шильцова:
— Г-разве в Модистерии умиг-рают?
Сапожник словно хирург осмотрел шов и принялся счищать с блочека остатки клея.
— Бесконечная жизнь хуже смерти. Как почувствуешь: надоело жить — покупаешь на все сбережения черный костюм и мягкие тапочки, надеваешь и вперед в замок, умирать. Мне вот уже недолго осталось...
— А если не почувствую?
— Куда ты денешься. Раз люди приходят, стало быть, другие уходить должны.
Егор смыл с носка одного ботинка пену и взялся за второй.
— И от болезни можно умег-реть?
— Еще как. Одежда присмотра требует. Появилась дырочка, скажем, на правом боку, а ты ее проморгал. Глядишь — к спиртному пристрастился и концы отдал. Или, к примеру, левый рукав по шву разошелся. Сначала сердечко ныть начнет, затем прихватит пару раз, а там в один день и остановится. Одежу беречь надо, будет она целая — остальное приложится. Поставь-ка вот эту пару на растяжку...
Подмастерье натягивал боты на колодку, тайком осматривая свои рубаху и передник. Вроде целые. А вот ладони опять истерлись в кровь, особенно между большим и указательным пальцами. Когда им заживать, если каждый день работы уйма?
Дверной скрип и звон колокольчика раздались одновременно. Пригибаясь, чтоб не задеть ушами низкий проем, в полуподвал зашел медведь.
— О, какие звери! — обрадовался Соул, — проходи, дядя Миша, располагайся. Егорка, смастери-ка нам чайку.
Из совмещенной с прихожей кухни было прекрасно слышно разговор.
— Небось, снова задники отлетели?
— Они, проклятые. Ты бы их сменил, что ли? Из года в год та же песня.
— Сменить — по цене половина новых выйдет. Даже со скидкой на дружбу. Пяточную часть в Цехе заказывать надо, тут двудырочной пуговкой не обойдешься. Ладно, снимай, придумаем что-нибудь.
Егор подал стакан чаю. Дядя Миша тем временем наклонился снять избитые дорогами и годами некогда модельные туфли, и в такой позе замер. Шильцов бросил колотить ложкой и помог гостю разогнуться.
— Смотри, как прихватило! Снова, видать, ткань прохудилась. Ну, так и есть, — медведь провел рукой по спине, — надо будет заштопать.
— Нас обоих давно пора штопать, — как бы общаясь с подошвой, вставил Хил, — когда в ритуальный пойдем? Чует сердце, недолго мне осталось, того и глядишь — брюки рассыплются.
Дядя Миша выловил несколько чаинок и с удовольствием сербнул. Егор вернулся в угол, намылил щетку и взялся за коричневые боты.
— Нет, дружище, я сдаваться не собираюсь. Подсоберу чуть пуговок, куплю добротной шерсти для костюма, фланель на сорочку и выберусь отсюда.
— Ой, я это слышу уже знаешь сколько!
Оба, не сговариваясь, посмотрели на подмастерье, поливающего пену из железной кружки. Увлекшийся работой Шильцов поднял голову только потому, что разговор стих. Секунду он соображал, чем обязан вниманию стариков: отложил орудие труда, встал и отер руки о фартук.
— Стойте. Получается, из этого миг-ра можно вег-рнуться обг-ратно?
Хил закатил глаза и пробурчал что-то вроде «старый болтун». Дядя Миша опустил очи долу и начал энергично дуть на стакан. Егор водил взглядом с хозяина мастерской на посетителя, желая услышать ответ. Паузу прервал Соул:
— Давай, трепач, рассказывай, раз начал. Теперь он от меня не отстанет. Честное слово, пора идти в ритуальный. У меня там кладовщица знакомая, пару пуговиц скинет...
Медведь допил чай, прополоскал последним глотком рот и посмотрел на Егора.
— Да, парень, выбраться отсюда можно. А вот остаться при этом самим собой — практически нет.
Егор вышел из Штопаного переулка, повернул на Строчечную улицу и двинулся к Закройной площади — поделиться радостью с медведем.
Под мышкой он нес бумажный сверток — первую часть пропуска домой. Внутри ютилась недорогая, но модного цвета камвольная ткань, которой предстоит стать костюмом директора автосалона. Хотя обувщик Хил и платил жалование аккуратнее некуда, денег на шелк для рубашки не хватило. Не беда — до показа в замке еще целый месяц, успеется.
Со дня прибытия Шильцова в Модистерию прошло немногим больше полугода, и Егор успел освоиться в новом мире. Чтобы выжить, пришлось не только постигать азы ремонта обуви, но и заняться менее престижной работой грузчика. Благо в одежде чеботаря разрешалось таскать мешки и волочь чурки. Поначалу сама перспектива что-либо делать испугала Шильцова — в автосалоне он работал, но не делал ничего. Сыну генерального директора горбатиться даже за компьютером не комильфо. Как только Егор сменил больничную пижаму на облачение обувщика, ему тут же захотелось раздеться догола и пуститься во все тяжкие. Но драить туфли оказалось не так сложно, а когда Соул начал подпускать ученика к ремеслу, и вовсе стало интересно.
Но главная цель накрепко засела в голове после разговора с дядей Мишей — скопить пуговиц и убраться.
Для этого нужно самому сшить костюм, продемонстрировать его Швецу в день Ежегодного Показа и получить «добро». Говорят, он еще никому не отказывал, только не каждый после встречи с Верховным соглашался покинуть Модистерию. Этот парадокс пока не сильно занимал Шильцова, ибо даже ближайшая задача — купить материал — пока не выполнена. Орудовать иглой придется самому, но Хил обещал помочь советом, хотя признался — знает об этом немного. Чинить ботинки и делать платья, конечно, родственные занятия, но когда пожилому чеботарю постигать швейную науку? Времени нет, а то сам бы давно вернулся на Землю.
Коричневый прикид медведя отлично виднелся издалека. Возле дяди Миши стояли двое молодчиков в новеньких спортивных костюмах. Оба — коротко стриженные, атлетического сложения. Один тянул за лямку аппарат, висящий у медведя на шее, второй держал фотографа с заведенными за спину руками. Миша вырывался и громко сквернословил. Прохожие предусмотрительно обходили фонтан, смотря нарочно по сторонам. Женщина в одежде пенсионерки пыталась было вразумить хулиганов, но ей показали громадный кулак и она поспешила прочь.
За время пребывания в Модистерии Егор успел столкнуться с беспредельщиками из вновь прибывших. Говорить с ними бесполезно — местных правил они еще не знают, а в драку полезешь — можно заработать дырку. Потому Шильцов немедля кинулся к воротам и заколотил по обшивке кулаками. В окошке появилось знакомое лицо.
— Помогите, — крикнул Егор, — медведя бьют!
Прошло с минуту, пока отворилась боковая дверь. Из нее появился один из подельщиков хвостатого бунтаря — уже не голый, а в мундире и с ружьем за спиной. Шильцов молча указал на фонтан, где изрядно мутузили дядю Мишу. Разбитый фотоаппарат лежал на брусчатке, хозяин корчился рядом под ударами кроссовок. Солдат лениво направился к месту драки.
— Вы это... оставьте его... нехорошо...
Спортсмены прекратили избиение, посмотрели на солдата и залыбились.
— Са-ари, еще один ряженый. Глянь, какая пукалка допотопная!
— Кино у них тут снимают, шо ли? Слышь, морячок, а ну иди сюда.
Охранник и не думал выполнять просьбу, но громилы подошли сами. Бывший бунтарь снял ружье и тыкнул им, пугая нападающих. Те не моргнули.
Молодчик резко дернул ногой — ружье вылетело из рук солдата. Попутно задело фуражку, которая тоже оказалась на земле. Через секунду и сам охранник оказался в нокдауне, не в силах отразить прямые и боковые удары. Покончив со служивым, гопники вернулись к медведю. Обыскали костюм, полезли в сумку, где дядя Миша носил фотоаппарат и бутерброды.
Пока они рылись, Егор тихонько приблизился к фонтану. Положил пакет, надел слетевшую фуражку и взял ружье. Стрелять он не умел, ему и драться-то никогда не приходилось, но сила, шедшая от фуражки наполнила тело решимостью.
Сейчас он сделает то, о чем никогда не мог подумать.
— Э, чувак, ты че?
— Кинь каку, мудило!
Они шли, подняв руки. Шильцов положил палец на курок. Дебил прыгнул, норовя сбить Егора подсечкой, — заступник подскочил на месте, пропуская ногу соперника, и выстрелил во второго грабителя. Развернулся и прикладом ударил по вязаной шапочке подельщика: тот так и не сориентировался, что произошло.
Дядя Миша еще был жив. Егор заметил шевеления на башне — там явно наблюдали за конфликтом. В ожидании помощи умостил под голову медведю снятую с убитого хулигана мастерку.
— Потег-рпите, сейчас из замка вынесут больничную пижаму и кислог-родную маску!
На разбитом лице медведя открылись глаза. Захлебывающийся кровью голос прохрипел:
— Не надо. Пора. Я всю жизнь прятал талант под костюмом. Был плохим актером и в театре, и здесь... был медведем... может, там стану человеком.
Мужчины в халатах санитаров накрыли тело — на виду остались лишь туфли с новенькими задниками.
Егор оглянулся в поисках свертка. Там, где он оставил ткань, ничего не было. Раздался крик — давешняя пенсионерка костерила убегающего с пакетом в руке голяка: по пути он, видать, задел старушку. Шильцов бросился в погоню.
Пока они бежали по Строчечной, расстояние сократилось — Егор уверенно догонял беглеца. Поросшие волосом ягодицы мелькали все ближе, и казалось: протяни руку — поймаешь черную пятку. Но проныра резко свернул в проходной двор, и Егор потерял вора из виду.
Молодой обувщик настиг голяка в подъезде старенького дома. Воришка держал материю возле лица — нюхал или целовал? — и Егор этим воспользовался: нанес удар под дых. Ничего солдатского на Шильцове надето не было, жестокость шла не от одежды, а из самого естества, измененного тяжким трудом и нищенским существованием.
Выходит, теперь за кусок ткани он вполне может убить.
Беглец — совсем еще пацан — отлетел, ударился о стену и сел. Шильцов бережно уложил ткань в разорванную бумагу и поспешил убраться.
Убивает то, что дает надежду, — это был последний урок, усвоенный им в суровом мире Модистерии.
Как и восемь месяцев назад, Егор крутился перед зеркалом. На сей раз не в бутике, а в обувной мастерской. Старое трюмо прочно обсела паутина, а видеть отражение стало можно только после тщательного мытья.
На Шильцове «красовался» костюм цвета школьной формы конца прошлого века — в такой ходил еще отец, Егор помнил фотографии из семейного альбома. Из разреза пиджака выглядывала сатиновая рубаха коричневого цвета — самого неходового, потому дешевого. Ужасно жали ботинки, оставленные когда-то одним посетителем из-за невозможности ремонта. Умница Соул сделал, что мог. Обувь от этого не обновилась, но теперь в ней можно ходить без опаски.
Грубые швы смотрелись вызывающе и свидетельствовали о кустарном пошиве.
Откровенно говоря, зрелище отвратительное и Егор чувствовал — он противен сам себе. Ничего, это просто билет домой — по прибытии его можно выбросить и облачиться по последней земной моде.
— Не так уж плохо, — Хил суетился, будто собирал ребенка в школу, — руку подними... так и держи, ней суй в карман. Ремень не затягивай, а то заметно — правая штанина короче. И не сутулься! Это и для здоровья вредно, и подчеркивает кривой воротник. Повернись.
Обувщик еще раз осмотрел подопечного, с горечью выдохнул и ринулся к древнему платяному шкафу. Порылся и извлек запечатанный в полиэтилен галстук модной лет пятьдесят назад расцветки — в красную, черную и белую полоски.
— Какой же вы директор без галстука? Директора без галстука не бывает, это же вам не наоборот?
Он ловко завязал давно вышедший из обихода прямой узел и надел петлю на шею подмастерья. Галстук довершил и без того убогий наряд Шильцова.
У порога они пожали руки. Хил хотел дружески хлопнуть Егора по плечу — вовремя одумался: того и глядишь рукава отпадут.
— Счастливого пути, сынок, — махнул рукой Соул, а когда Егор повернул за угол, тихо добавил: — Вот так и жизнь кроим наспех...
Никакой торжественности в Ежегодном Показе не замечалось.
Люди выходили из одной двери, дефилировали через паркетный зал и исчезали в другой двери. Пыльный свет, приглушенный фиолетовыми гардинами затруднял просмотр — мастерам же и такого освещения хватало.
В ожидании очереди соискатели толпились на огромном балконе. Женщины — большей частью стояли они — поражали разнообразием нарядов. Звериные шкуры мешались с джинсами-клешами, а выгнутые на бедрах фижмы сменяли финикийские накидки. То же происходило на помосте.
Каждый надеялся вернуться в свою эпоху и страшно боялся забраковки костюма.
Шильцов пытался разобрать, кто же сидит в жюри. Контровой свет мешал всмотреться в лица, оставляя на фоне окон одни силуэты. Как они узнают, кем сшита одежда? Ладно, у Егора костюм справлен неумело, у других-то вон какие здоровские вещи!
За знакомствами и общением Шильцов не заметил — пришел его черед. Волнение улеглось с первыми шагами. Размеренным темпом — так учили бывалые — он в полной тишине прошелся мимо судей и дернул ручку выходной двери. Пахнуло спертым воздухом и запахом свежевыглаженной через марлю одежды. Из темноты вышел человек с белым полотенцем на левой руке.
— Будьте любезны, ознакомьтесь с условиями, — услужливо произнес он бархатным голосом.
Егор узнал его — это был предводитель бунтарей, только вместо неопрятно собранных в косичку волос на голове сидел припудренный парик. Бывший борец за права голых протянул кусок материи, мелко вышитый изящными буквами.
— Я пг-рошел конкурс? — Шильцов старался не сутулиться.
— А никакого конкурса нет. Вы читайте, там по-русски написано. Можете отправляться домой сразу после одобрения Великого Швеца. Поверьте, за ним дело не станет.
— Зачем же станет?
— Да ни за чем! От вас всего-то и требуется — носить исключительно этот костюм до конца земных дней. С перерывами на сон, конечно. Вы же проделали такую работу, чего ей пропадать? Не пристало директору автосалона разбрасываться способностями.
Камердинер сощурился, будто проглотил неожиданно сладкую клюкву, взял соискателя под локоть и повел сумрачным коридором.
Егор читал матерчатые строки машинально, думая о другом. Готов ли он всю жизнь проходить в ужасной одежде? Быть посмешищем и слыть малохольным? Стать позором семьи?
Не лучше ли остаться в Модистерии?
Шепча на распев, что одеяние не так уж плохо, слуга завел Шильцова в просторную комнату. В центре возвышалась швейная машина, за которой, выпрямив спину, сидел подтянутый Швец. На вид ему не дать больше двадцати пяти лет. Одно плечо укрывала тога, второе было обнажено и играло мышцами, когда правитель придерживал убегающую по рейке материю. Заметив гостя, Верховный вскинул брови и слегка дернул головой.
— Ты согласен? — монарх выглядел, как человек, без оснований оторванный от важной работы, словно пуговица от гульфика. Что именно ответит Егор, Швецу, похоже, было неинтересно.
Вот в чем подвох — шей как хочешь, но потом в этом живи. Схалтурил — откажешься, работал на совесть — будешь вознагражден. Шильцов прикинул, ради чего он взялся за пошив?
— Давайте, — торопил слуга, — Его Умельчеству некогда.
Так ради чего? Должность? Он и так с отцовской подачи не знал отказа ни в деньгах, ни в положении...
— Поторопитесь.
...сбежать туда, где одежда не имеет значения? Чепуха — на Земле шмотки значат больше, чем здесь...
— Я буду вынужден вас увести...
...в этой реальности каждый может стать Швецом, а там... неизвестно, где лучше...
— Время вышло, — Верховный склонил голову к плечу.
— Согласен.
Перед носом возникла игла с продетой ниткой и матерчатый договор — с уже вышитым вензелем властелина Модистерии. Услужливый хвостик протараторил:
— Вот тут вот крестик поставьте...
Два слесаря разложили закуску на верстаке и разлили по первой.
— Наш-то не уймется. Восьмой час, а он ковыряется.
— Как вернулся, из ямы не вылазиет. Машины-то новые, чего в них чинить?
— Видать любит дело, даром, что директор.
— Главное, перепачкается, а наутро является в том же костюме — и ни пятнушка!
Налили по второй.
— Костюм у него странный. Поначалу сидел криво, а потом вроде как по размеру стал.
— Это мода такая: у всех пинджак как пинджак, а у меня — рванье. Наверна, кто надоумил другой купить.
— А нам-то кой хрен до его одежки? Человек отзывчивый, да и специалист.
— Не то, что батька — приедет, наорет и деру.
Раздался звон, из ямы показался Егор Шильцов с сумкой для инструмента на плече.
— Вискамуфта в порядке, — директор отер руки прямо о пиджак, — завтра скажите этому гонщику, что шиш он получит, а не страховку: ездить надо уметь.
Слесари быстро повернулись, перекрывая вид на застолье.
— Опять вы замарались, Егор Владиславович.
— Мелочи, — Шильцов присел и оценил шикарность костюма в отражении зеркала для регулировки развала-схождения, — до завтра, мужики!
Поправил галстук в красную, черную и белую полоски и вышел. Работяги кивнули вслед начальнику и развернулись к накрытому газетой верстаку:
— Слушай, как масляные пятна могут украшать пиджак?
— Шить надо уметь!
И налили по третьей. Александр Григоров © 2006
Обсудить на форуме |
|
