|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Максим Мейстер © 2006 Дорога к Настоящему «...Это не любовь, а жалость», — убежденно повторил Уэд и добавил торжественную музыку. Как он здорово научился это делать! В голове пролетело несколько тактов удивительной красоты и силы, от чего слова стали казаться убедительнее. Я пока не научился передавать музыку. Наверное, потому что «гризли все уши отдавили», как говорила моя бабушка. Но я все равно послал Уэду отличную какофонию, что в данном случае было уместнее любых увертюр!
«И все равно это только жалость! Сам поймешь со временем», — успел передать Уэд, перед тем как закрыться. И все мои возмущения — уже словесные — наткнулись на упругий ментальный блок. Я замолчал, а друг выбрал момент, на мгновение открылся, послал быстрое: «Ты не обижайся, но мне пора!», после чего поставил жесткий блок и исчез.
Я проследил ментальный след. Понятно, полетел на озера. Наверняка к своей Дане. Будут купаться, танцевать над водной гладью и обниматься в солнечных лучах. Дана хорошая людица... А я... И угораздило меня полюбить гордейку! Или друг прав, и это всего лишь жалость?.. Нет, может, и есть немного, как и ко всем гордейцам, которые предпочли остаться в прошлом и отказались от живого настоящего. Но и любовь тоже есть. К тому же эта жалость с большой примесью чувства вины, с которым люди просто смирились, научились не замечать. Конечно, если на всей планете осталось всего с десяток резерваций, то можно делать вид, что гордейцев и вовсе не существует!
Я медленно шел по лесу, словно в первый раз, то есть пешком. Потом спохватился и стал мерцать от дерева к дереву. Хотя последнее время очень много хожу просто ногами. Тренируюсь. Она сказала, что не возьмет меня с собой, если я буду мерцать.
А сегодня мы встречаемся. Я сказал, что хочу ее любить, а она сказала, что не против, потому что... потому что... Я еще не очень хорошо понимаю гордейский язык... нет, он такой же, как наш, но там столько непонятных слов, что иногда кажется, будто мы говорим на разных языках. Но я все запомнил! Все интонации и даже каждую черточку лица... когда она сказала, что не против моей любви...
Я остановился, вновь переживая тот момент, ставший таким дорогим.
— Я хочу любить тебя...
— Почему бы и нет?! — сказала она и рассмеялась. — Я не против. Ты здорово смотришься. Здоровый самец! Не чета нашим городским кобелям, у которых если что и накачано, то только задницы! Или брюхо, на худой конец! Ха! Прошу прощения за каламбур! Правильно надо было сказать: «брюхо над худым концом»!
И она очень сильно смеялась.
Честно говоря, из всего этого я понял только то, что она не против моей любви. А все остальные слова и интонации просто запомнил. Надеюсь, со временем они будут понятнее.
Запах! Опять этот запах!.. Никто из людей не подходит к резервациям гордейцев в основном из-за него. Просто ужасно!
Когда я грустно признался любимой, что очень хочу прийти к ней, но боюсь задохнуться, она только махнула рукой.
— Да ладно, не так уж и воняет. Тем более в городе меньше. Это здесь на окраине устроили помойку...
Они свои резервации называют городами. Наверное, поэтому их самих мы зовем гордейцами. А может, и не только поэтому. Я никогда не интересовался. И если бы не моя внезапная любовь, то никогда бы и не заинтересовался... А ведь есть люди, которые запоминают целые научные труды по гордейцам. Сегодня утром как раз познакомился с одним старым ученым. Как же он радовался, что может поделиться своими работами с кем-то! Я обещал послушать, но чуть позже, после свидания. Хотя надо было перед, а не после. Но я не успевал. Да еще друг Уэд отговаривал целых два часа, вместо того, чтобы поддержать!
Я остановился почти у самой границы резервации.
Как же сердце бьется!
Дальше я не был, поэтому мерцать не смогу. Она сказала, что «главное пройти помойки, а потом выйти к шоссе, где она будет ждать на машине». Еще бы знать, что такое помойки, шоссе и машина?..
Я набрал в легкие воздуха и задержал дыхание. Потом собрал душистого мха и запихал в ноздри. Ну, часов шесть продержусь, а там посмотрим. Ходят слухи, что воздух в резервациях ядовитый, но надеюсь, что это всего лишь слухи. Ведь моя любимая там как-то живет!
Я решительно зашагал вперед и вскоре увидел «помойки». Не узнать их было сложно! Когда я услышал это слово из уст любимой, то подумал, что же можно называть таким ужасным словом?! И вот теперь понял что.
Среди живого леса, прямо на живой траве лежали уродливые груды мертвого. Что-то непонятное, иногда правильной формы, а иногда бесформенное. Очень разнообразное и одновременно обезличенное. Гниющее и равнодушное.
Я хотел смерцать куда-нибудь в лес, а еще лучше — на озеро, где сейчас Уэд и Дана любят друг друга. Но сдержался и быстро зашагал вперед, перелетая через мерзкие гнилые кучи.
Я знал, что резервации — это остатки естественной среды. Ведь когда-то вся наша планета была мертвой. Снова почувствовал укол совести, что мы так безжалостно расправились с природой. Пусть это было очень давно, много поколений назад. Но все равно казалось, будто и я в чем-то виноват. Теперь вот осталось несколько заповедников с естественной, но очень не удобной для жизни средой. Я догадывался, что мне будет не просто в резервации, но любовь — это сила! Гораздо более могущественная, чем угрызения совести, жалость или воздух, которым невозможно дышать.
Деревьев становилось все меньше. Помойки, правда, тоже кончились. Я напрягся, чувствуя, что скоро увижу мертвый... город. Да, теперь я на их территории, надо стараться пользоваться их словами.
Впереди сквозь деревья стал отчетливо виден просвет, словно там была поляна. Вскоре я увидел эту «поляну». Между деревьями вилась сравнительно широкая и удивительно плоская дорога. Я вышел из-за деревьев и постучал по твердой, словно каменной, поверхности.
Мертвая. Действительно мертвая поверхность. Надо привыкать. Говорят, в городе все такое! Мне стало немного страшно, но я вспомнил глаза любимой и воспрял духом.
«Наверное, это и есть шоссе, про которое она говорила, — подумал я. — Потому что больше ничего городского не видно. А где машина?...»
Полянка-шоссе была странной. В ширину одинаковая, но зато в длину... Даже не видно было, где она кончается! Твердая дорога исчезала за поворотом, и я чувствовал, что там она еще продолжается очень долго.
«Скорее всего, до самого города...»
Я видел, как лес вокруг атакует шоссе. По краям оно уже немного разрушилось.
«Вот так мы и уничтожили естественную среду обитания планеты... — подумал я, опять чувствуя укол совести. — В самой резервации гордейцы борются с агрессивной живой средой, а вот по окраинам не успевают...»
Вдруг на груди задребезжало. Я так испугался, что подпрыгнул выше деревьев и плавно опустился в ста шагах от места, где услышал и почувствовал незнакомые звуки.
Потом сообразил, что это подарок любимой дребезжит. Он издавал какую-то мелодию и одновременно с этим неприятно вибрировал.
Я снял с шеи мешочек и достал из него маленькую продолговатую, пухлую палочку. На ней светилось окошечко!
Я отчаянно крутил в руках палочку, вспоминая все, что она мне говорила про нее.
— Слушай, вот тебе мобильник. Если вдруг разомнемся на шоссе, то ты мне звони, понял? — Наверное, я держал городскую штуковину слишком неумело и брезгливо, потому что она уточнила: — Умеешь пользоваться-то?
— Нет, — признался я.
— А, ну тогда я сама тебе позвоню. Когда выйдешь на шоссе, то сетка уже должна ловить, так что свяжемся. Я тебе позвоню, ты просто нажмешь кнопку «прием». Скажешь, на каком ты километре, и я подъеду. Понятно?
Я смотрел на нее и радовался. Как это все-таки здорово — любить! Так хотелось сказать ей что-то приятное, и я кивнул, хотя не понял почти ни слова.
Зря, наверное, надо было расспросить. Теперь я стоял посреди... шоссе? и смотрел на светящееся окошко в этом... мобильник?.. Зачем он? И что значит «нажать кнопку прием»?
На мобильнике было что-то нарисовано. Маленькие белые узоры и только два цветных. Один зеленый, другой красный. Наверное, это и есть кнопки, которые надо нажимать. Я еще раз прокрутил в уме все, что мне говорила любимая.
«Нажать — это понятно, только вот какую? — Мобильник продолжал играть, и мне вдруг вспомнился Уэд, который последнее время любил вместе с речью посылать разные мелодии. — Будем рассуждать логически. Самые главные кнопки, наверное, помечены цветными пятнышками. Их две. Какую нажать?.. Зеленые ягоды, как правило, не спелые, а красные — наоборот. Наверное, чтобы все заработало, надо выбрать спелое, созревшее...»
Придумав эту аналогию, я нажал на красное пятнышко, и мобильник сразу успокоился.
— Ура, получилось! — Я был очень доволен собой. И стал смотреть по сторонам, ожидая появление таинственной машины. Но тут противная городская штучка опять завибрировала и засветилась. Я чуть ее не выронил.
— Хорошо, буду нажимать все подряд!
На этот раз выбрал зеленое пятнышко. Снова стало тихо, но потом вдруг услышал слабый голос любимой:
— Эй, ты чего трубку бросаешь?!
— Кого? — озадаченно спросил я, крепко сжимая «мобильник» и отчаянно вертя головой.
— А? Говори громче. Ты почему мобильник не берешь, полчаса тебе звоню уже!
— А ты где?! — прокричал я.
— Я-то в машине, а вот ты где? Ну, кадр! Ты на каком километре стоишь?
Я растеряно посмотрел под ноги.
— На твердом...
— На каком?! Слушай, ты трубку где держишь, в жопе что ли? Ни черта же не слышно!
— А? — Я ничего не понимал. Да и слышал ее тоже плохо. Сосредоточился и усилил чувство слуха. И вдруг понял, что голос раздается из светящейся палочки! Поднес ее к уху.
— Ты мобилу к уху поднеси, чудо лесное!
— Ага, уже! — радостно сказал я, потому что теперь слышал любимую очень хорошо.
— Вот, другое дело. Так на каком ты километре?
— Не знаю.
— Подойди к краю шоссе, там такие столбики белые, на них черным нарисовано.
— Не вижу никаких столбиков.
— Ну, пройди вперед или назад, пока не увидишь! Только быстрее!
— Хорошо. — Я осторожно пошел вдоль шоссе, чтобы не пропустить белого столбика. А сам думал, зачем общаться через какую-то глупую палочку, когда можно просто... Меня вдруг пронзила догадка!
— А зачем через этот... мобильник говорить? — спросил я в палочку. Когда задерживаешь дыхание, говорить трудно, но теперь я попробовал воздух и понял, что он не ядовитый, так что можно будет общаться словами, а не только в мыслях.
— А как еще?
— Ты просто блок сними. Хотя бы немного. Я не буду глубоко проникать, только слова...
— Что сделать?
— Ну, не закрывайся от моих мыслей. Я хочу с тобой говорить, а от этой штуковины у меня уже голова болит.
— Это с непривычки. А мыслями я не умею, так что говори свой километр, тогда и пообщаемся...
Не умеет?.. У меня встал ком в горле. Как же так? Да, я слышал, что гордейцы для всего, даже для самых простых вещей, используют мертвые приспособления, но... для общения! Говорить через вот эти кусочки, вместо того, чтобы чувствовать слова другого прямо внутри!
Я почувствовал такую брезгливость к сучку с ярким окошечком!.. Но тут же устыдился своих чувств.
— Вижу столбик, — сказал я, проглатывая комок.
— Ну и?
— Две черные палочки нарисованы.
— Одиннадцать что ли?.. Значит, проехала. Ладно, жди, через пять минут буду...
Мобильник погас. Я повертел его в руке. Очень хотелось выбросить. Подальше. Прикинул, доброшу ли до помойки. Наверное нет. Потом положил обратно в мешочек.
Странно ныла голова. Я остановился, сосредоточился, провел руками около висков. Боль ушла.
На душе скреблись мыши. А тут еще некстати всплыли кусочки беседы с Уэдом:
«Понимаешь, они не внешне другие, а внутренне. И это гораздо хуже. Можно полюбить инвалида, не спорю, но рано или поздно основным чувством останется жалость...»
Только теперь я понял его слова о «инвалиде». Она не умеет читать мысли. Скорее всего, она и мерцать не умеет. А если она и летать не способна, то как мы будем друг друга любить?
У меня навернулись слезы. Уже второй раз за сегодня я пожалел, что полюбил не людицу, а гордейку. Но что уж теперь?..
Я вытер слезы и успокоился.
В конце концов, люди любят только один раз. А любовь не выбирают. Это она нас выбирает. Что ж поделать, если у меня она оказалась такой... инвалидной...
Я услышал какое-то неприятное гудение, обернулся и увидел, что по твердой дороге быстро приближается что-то несуразное. И явно мертвое.
«Наверное, это и есть машина», — разочарованно подумал я, но тут же вспомнил любимый облик, чтобы на моем лице не было видно моих мучений.
Я угадал. Твердое, блестящее нечто остановилось рядом, и из него выскочила... она!
Я любовался на прекрасный образ, от которого пела моя душа. Гордейка тоже смотрела на меня. Я надеялся, что она тоже любуется. И что в ее душе тоже начинает светиться...
— Ну ты мужи-и-ик! — восхищенно сказала она, словно подтверждая мои мысли. — Жалко, конечно, прикрывать такую красоту, но придется, а то на первом же посту нас заметут фараоны. Эх, тебе бы еще волос по телу раскидать, цены бы не было, а то как здоровый младенец, честное слово... Короче, одевайся...
Она вытащила из машины сверток и бросила мне. Я поймал.
— Что это?
— Одежда и ботинки, понятное дело. Нудизм в городе не поощряется.
— А что с ними делать? — Я растерянно развернул сверток. Мне хотелось сделать ей приятное, и я опять пожалел, что сначала не послушал специалиста по гордейцам.
— Вот чудо, похоже, тебя еще и одевать придется, — она подошла и стала показывать, что делать с ее подарками.
Вскоре я по ее словам «стал почти похож на нормального горожанина».
Это было ужасно! Душно и противно. Хотелось немедленно все сбросить, разорвать. И еще я почувствовал, что не могу во всем этом даже мерцать! Я попробовал переместиться к ближайшим деревьям, но не смог. И если не получается даже такой простой вещи, то как же...
— Как же теперь я буду тебя любить? — растерянно спросил я.
— Не бойся, раздеваться проще, чем одеваться, — усмехнулась она. — Или ты прямо сейчас хочешь?.. Ну, так извини, я уже вышла из того возраста, когда считается романтичным трахаться в лесу или в машине. Довезу до дому, там и будешь любить. Договорились? Хоть во всех позах, которые знаешь!..
Я опять почти ничего не понял. Только то, что для любви надо какой-то дом. Наверное, это вроде озера.
— Садись в машину, чудо лесное! — сказала она. Я ждал, когда она назовет свое имя. Но потом подумал, что у них это не принято.
— У нас, когда двое соглашаются любить друг друга, то они уже могут открыть свои имена друг другу. У вас не так?
— Да в общем-то не обязательно.
— Для нас имена — это очень важно. Открывать их можно только любимым и друзьям. Теперь мы оба хотим любить друг друга, поэтому надо обменяться именами.
— Да ради бога! Ты чего, читать не умеешь? У меня на бэйджике все написано. Я ради тебя с работы смоталась, так что не сняла. Читай! — Она ткнула пальцем себе в грудь. Там была какая-то пластинка с рисунком и закорючками.
— Читать — это превращать рисунки в звуки? — догадался я.
— Ну, можно и так сказать. Похоже, действительно не умеешь. Хотя могла бы и сообразить. Короче, здесь написано: «Линда Фиджеральд Карлайн, замдиректора по связям с общественностью». Понятно?
— Это твое имя?
— Да.
— Теперь, о любимая Линда Фиджеральд Карлайн Замдиректора Посвязям Собщественностью, я назову тебе свое имя... — начал я торжественно.
— Стоп, стоп! Еще раз так скажешь, будешь любить кого-нибудь другого. Покороче можешь?
— А можно?
— Нужно. Достаточно «Линды». Окей?
— А можно — Лина?
— Давай. А теперь, как там тебя звать, лесовик?
— Мое имя, о любимая Лина, Ауэамиаяум!
— «Мяу-мяу», какое-то, — сказала она. — Ладно, садись в машину. Буду звать тебя Митчелом, а то все равно не произнесу эти твои гласные.
Я посмотрел, как она забирается в машину, и сделал точно также.
— Ну, держись, котик мой лесной, я за городом медленно не езжу!..
Она что-то сделала, и машина вдруг рванулась вперед.
Мне было плохо. Душно и тесно в одежде, а тут еще какой-то запах... Я задержал дыхание. Хорошо, в легких пока оставался лесной воздух. Часа три, наверное, продержусь, а потом даже и не знаю, что делать...
— Чего сжался? Бензином пахнет?.. Потерпи, сейчас выветрится. А дома я тебе кондиционер включу, чувствительный ты наш.
«Точно, это же так просто! — подумал я. — Надо уменьшить чувствительность тела, тогда будет легче...»
Стало легче. Теперь можно было думать не только о том, чтобы сорвать с себя одежду, но и о чем-то другом. Например, смотреть по сторонам. Смотреть и думать — это ведь одно и то же. Не всегда, конечно...
Деревьев становилось меньше, вскоре дорога начала расширяться, а потом я увидел резервацию...
Вместе с чувствительностью тела снизилась и острота внутреннего восприятия, потому, наверное, меня не шокировало то, что я увидел. Наоборот, я с любопытством разглядывал мертвые нагромождения, которые быстро приближались.
— А зачем гордейцы читают? — спросил я, освоившись с положением наблюдателя.
— Во-первых, не гордейцы, а горожане, а во-вторых, что значит «зачем»? А как же иначе? Все ведь не запомнишь.
— Почему? Разве вы не запоминаете все, что слышите и видите?
— С ума сошел?! Разве это возможно? Да и зачем? Столько информации вокруг, что всего за один день голова распухнет и превратится в помойку.
— А зачем запоминать всю информацию? Ведь по-настоящему нужно совсем немного. Только то, что касается любимого дела, а так же возлюбленной и друзей. У нас в лесу есть ученые. Если я хочу что-то знать, то иду и прошу рассказать. И запоминаю, конечно. А как же иначе?..
— Нет, в городе так не получится. Здесь каждый час на тебя сваливается столько всего, причем в основном не нужного. Смысл в том, чтобы среди потока мусора обнаружить то, что тебе в данный момент необходимо. А потом это благополучно забыть. То, что нужно сейчас, уже становится бесполезным завтра. Так что без записей не обойтись. Держать все в голове?.. Нет уж, увольте!
— Как странно... — Я задумался, укладывая услышанное в голове.
Тут мы въехали в резервацию, и я все-таки испытал шок, несмотря на сниженное восприятие.
Гордейцы были повсюду! Я не преувеличиваю — на самом деле повсюду!
Мы ехали среди мертвых нагромождений, но кроме нас вокруг были сотни машин, а по дорожкам ходили сотни... Нет, тысячи гордейцев!
— Что случилось?! — закричал я. — Почему все гор...го... горожане вышли нас встречать?! Откуда вас столько?
— Ты чего? — Лина посмотрела на меня как-то странно. — Почти и нет никого. Вот если в час пик попадем, то увидишь, что такое по-настоящему «много». Сиди спокойно. И ботинки надень обратно...
Я сосредоточился и еще сильнее погасил остроту восприятия. Так сильно, что если еще немного, то просто засну...
Да, так лучше... Теперь я спокойно рассматривал город и его жителей. Вокруг были в основном гордейки. Они почти не отличались от людиц, разве что все поголовно были в одежде и на голову-полторы пониже.
А вот гордейцев совсем мало. И какие-то они... мелкие что ли?.. Да же по сравнению со снующими вокруг гордейками! Я прикинул, что большинство из них будут мне по пояс. А вот большинство гордеек, — и моя любимая в том числе, — по грудь.
— Слушай, Митчел, ты чего-то совсем вялый стал. Может, правда, отравился с непривычки? Нет, ну на кой мне такие приключения! Давай, выбирайся, приехали уже. Быстрее, дома кондиционер. Он воздух очищает, придешь в себя...
Я хотел сказать, что вялый не от воздуха, но она вытащила меня из машины и повела куда-то. Я послушно шагал, не обращая внимания на кошмар вокруг.
Похоже, я все-таки немного отключился, потому что когда пришел в себя, то города вокруг не было.
— А где небо? — спросил я и сел.
— Какое тебе небо в квартире? — раздался голос любимой. — Очухался? Все-таки зря я тебя из леса привезла. Ну да ты сам напросился...
— Да нет, все хорошо! Просто я восприятие снижал, чтобы сознание не искажалось. Шок — это плохо. А когда мы в какую-то коробку забрались, то я немного отключился...
— Ну да, в лифте ты и обмяк, — кивнула она. — Тащила тебя до квартиры, словно жена пьяного мужа с субботней пирушки.
— Лифт — это ужасно! — содрогнулся я, вспоминая маленькое замкнутое пространство. — Зачем он?
— Ну, не пешком же подниматься...
— Можно было смерцать... Хотя мы в одежде. Как же в ней неудобно!
— Теперь можешь снять.
— Правда?! Я радостно стал срывать с себя одежду. От нее отскакивали маленькие круглые штучки и весело разлетались в стороны.
— Что ж ты делаешь, гад?! — закричала Лина. — Я же на прокат взяла!.. Такой размер — раритет!
Но я уже сбросил всю эту гадость и теперь мог добавить чувствительности, чтобы лучше понимать, что происходит вокруг.
И понял! Надо мной действительно не было неба! А вокруг — мертвые, тяжелые стены! Я был в коробке, почти такой же страшной, как лифт, только побольше. Я ощутил, как вся эта мертвая масса давит на меня!..
Упал вниз, но там, вместо травы было что-то похожее на нее, но... мертвое!
— Ковер не испорти! — услышал я перед тем, как снова отключил внешние чувства. Внутри боролись отвращение, страх и любовь.
Я слышал, как откуда-то, словно издалека, звучали слова:
— Ты так и будешь теперь отключаться каждые пять минут?! Ау, как там тебя? Мяу-мяу, вставай!
— Сейчас... — прошептали мои губы. Я быстро перестраивался. Теперь, когда снова включу внешние чувства, для меня будет существовать только она. Лина. А все, что вокруг, будет, словно в дымке. Как несущественный фон, мираж...
Я открыл глаза, сел.
Улыбнулся и сказал:
— Я хочу любить тебя, Лина!
— А сможешь? — она с сомнением оглядела меня. — Мне кажется, что тебя надо обратно в лес везти, пока не окончательно не окочурился.
— Нет, все хорошо.
— И правда. Порозовел. Лыбишься, как кот на сметану... Ладно, я сейчас...
Она исчезла. Мне показалось, что она смерцала куда-то, но на самом деле просто ушла ногами. Из-за того, что обстановка вокруг перестала меня трогать, казалось, что Лина, — единственно реальный субъект в атмосфере фантасмагории, — перемещается сама по себе.
Я услышал шум воды и пошел на него. Препятствие. А за ним и правда, словно речка с небольшим водопадом.
— Там у тебя озеро для любви? — спросил я. — Пусти меня.
— Для любви тесновато, — раздался голос из-за препятствия. — Так что это «озеро» только «для помыться». Потерпи, я скоро...
Вдруг она появилась. Без одежды. Как настоящая людица, только волосы зачем-то вырастила внизу...
— Ну, пойдем покувыркаемся? — сказала она и потащила меня куда-то. — Только давай по быстрому, а то я хочу еще на работу успеть.
Мы снова переместились туда, где я перестраивался. Она легла и стала смотреть на меня, словно чего-то ожидая.
А я любовался на мою Лину. Честно говоря, она была не такая красивая, как людицы, но ведь любовь не выбирают по красоте или чему-то еще. Любовь просто случается. И тогда уже внешнее служит ей. Поэтому именно Лина для меня самая красивая, несмотря ни на что!
— Ну и что ты стоишь, как памятник? — сказала прекрасная Лина.
— Любуюсь на тебя.
— Молодец. Полюбовался? А теперь за дело.
— Я должен что-то делать?
— Ну вот, приехали! А кто рвался меня любить?! А как до дела дошло, так в кусты?!
— Где кусты? — удивился я.
— Не увиливай! Давай, люби, а то уже вся горю, на тебя глядя. У нас уж давно такие мужики повывелись.
— Любить?
— Да! Давай, сожми меня, котяра ты лесной! — Она как-то странно задышала.
— А как же любить, когда нет солнца, озера, водяных брызг и свежего ветерка? — растеряно спросил я. — Душа ведь не раскроется...
— Брызги в ванне, а без остального, уж извини, перебьешься. Мыться пойдешь? А давай не будешь? Ты и так чистый и пахнешь так, что у меня внизу все от желания сводит.
Я совершенно растерялся. Как можно любить, когда даже озера нет? И неба...
— Слушай, а ты вообще знаешь, что надо делать с голой женщиной? — Лина вдруг села и как-то странно посмотрела на меня.
— Делать?..
— Понятно, не знаешь. Что вон там у тебя?
— Где?
— Ну, вон, между ног болтается.
— А, ну это когда мы пьем, то потом...
— Это я в курсе, попрошу без подробностей. А еще для чего? Подумай, для освобождения от лишней жидкости, достаточно дырки какой-нибудь, прости господи, а у тебя там целое хозяйство. Сложное причем. Зачем?
— Ну, атавизм...
— Так вот, послушай меня, дорогой мой котик. Катись-ка ты со своим атавизмом куда-подальше! Я сегодня отгул всеми правдами и неправдами выбила. Я таскалась за тобой к черту на кулички. Думала, хоть в кои веки нормального мужика пощупаю, а ты, хрен лесной! Исчезни с глаз моих, любовничек недоделанный!
— Так ты не хочешь, чтобы я тебя любил? — Мне стало очень грустно от ее слов, пусть не совсем понятных по смыслу, но очень ясных по ощущениям.
— А как ты интересно собирался меня любить, скажи пожалуйста?! — закричала она.
— Как?.. Сердцем...
— Ну ты извращенец! — Она расхохоталась. — Извини, я предпочитаю, чтобы это делали членом. Слушай, катись отсюда, пока я тебя чем-нибудь не прибила, а?..
Я понял, что она не хочет меня видеть. Душа плакала, и я закрыл глаза, выстраивая в памяти место, где мы впервые встретились...
Я смерцал именно туда.
Лес. Не слишком далеко от резервации, но... настоящий, живой лес. Вокруг ничего мертвого! Я дома... Тут же набрал полные легкие родного воздуха, а потом... расплакался.
Чувствительность возвращалась, блокировка, которую я выстроил в городе, спадала, и с каждой минутой на душе становилось тоскливей.
В такие минуты кажется, что лучше ничего не чувствовать. Или всегда ходить с пониженной чувствительностью. Но ведь это первый шаг к тому, чтобы перестать быть живым...
Тишина. И только шелест листьев от дуновения... Именно здесь я, словно ветер, дунул ей в ухо...
Да, у этого дерева, на этом упругом мху, мы впервые встретились с Линой.
Я просто гулял. И вдруг увидел странную людицу, зачем-то покрытую какими-то странными плоскими, даже облегающими листьями. Она плакала, и аура излучала страдание на пол-леса.
Я подошел и легонько дунул незнакомой людице в ушко, что означает: «Не бойся, я с тобой!»
Она посмотрела на меня. Ее глаза округлились. И тут я понял, что это гордейка!
Теперь я не могу понять, как можно было перепутать ауру гордейки и людицы, а одежду принять за что-то естественное. Наверное, я просто не ожидал встретить гордейку так далеко от резервации. А еще... когда она плакала, то ее аура действительно была похожа на людскую... Может быть, гордейцы раскрывают свое сердце, только когда им плохо?..
Она увидела меня и тут же аура изменилась. Я хотел расспросить, что случилось, успокоить. Ведь я уже пообещал ей защиту, когда коснулся губами ее ушка.
Но так и не узнал, что произошло. Я провел руками по ее голове, и она стала счастливее. Потом, вместо того, чтобы рассказать о своей беде, она набросилась на меня с вопросами. Оказалось, она никогда раньше не встречалась с людьми. И даже не очень верила в наше существование! Оказывается, в резервациях не любят говорить о людях. Впрочем, я их понимаю...
А потом я понял, что полюбил... Как же я радовался тогда! Ведь любовь — это именно то, о чем мечтает каждый из нас. Ее не так-то просто встретить...
А теперь я думаю, что это большое несчастье — полюбить гордейку. Наверное, друзья правы, и лучше бы я нашел свою любовь в сердце обыкновенной людицы.
Тогда же, в первую встречу, как только я понял, что именно в ее сердце спряталась моя любовь, я сказал Лине об этом. А она подарила мне свой... мобильник. Сказала, что еще свяжется, «если я буду где-то не далеко от города, где сетка есть».
Да, здесь я встретил ее. И это место теперь очень дорого. Оно четко прорисовано в моей памяти, так что я могу мерцать сюда откуда угодно.
И даже сейчас, когда я жалею о своей любви, мне по прежнему хорошо здесь. В конце концов, любовь не выбирают. И рождается она только один раз...
Кто-то осторожно постучал.
«Да», — подумал я с заметным неудовольствие. Хотелось плакать и думать о моем несчастье: да, моя любовь живет в сердце Лиины, но, как оказалась, ее любовь не живет в моем сердце...
«Ауэамиаяум, извини, что не вовремя. Сейчас увидел, что ты расстроен. Но ты обещал сегодня послушать меня... Тогда завтра?»
«О, подожди! — Это же мой новый знакомый, ученый по гордейцам! Да, именно с ним надо сейчас поговорить, а не переживать. — Ты у себя? Можно к тебе. Я действительно очень хочу послушать о гордейцах, особенно сейчас».
В конце концов, она ведь действительно хотела, чтобы я ее любил. Значит, тоже видела свою любовь в моем сердце. Иначе, зачем было соглашаться и отвечать?..
«Да, я под своим любимым деревом сижу, тебя жду... Ты там ходил утром, но меня не застал...»
Я сосредоточился, представил две сосны, куст малины и маленький дубок. Сдвинул пространство...
— Привет, Ауиниоан! — сказал я. — Прости, что просочилось неудовольствие. Это не к тебе лично. Просто я размышлял очень серьезно, и твой стук стал неожиданностью...
— Ничего, ничего... Главное, теперь есть с кем поделиться знаниями! А то я уже стар, и мой единственный ученик... Да, конечно, я ему все проговариваю, но так хочется рассказать кому-то еще...
Я с удивлением смотрел на ученого. Живьем видел его впервые. Ауиниоан отрастил длинные белые волосы на подбородке, на голове и еще клочками в разных местах тела. Выглядело это довольно необычно, если не сказать отталкивающе. Да и не только это. Что-то было в его облике нелюдское...
— Не удивляйся, — улыбнулся ученый. — Понимаешь, когда всю жизнь изучаешь гордейцев, то волей не волей перенимаешь их черты. Вот я и вырастил бороду, потому что для древних гордейцев она символизирует возраст и мудрость. Да и вообще, иногда путаю, кто я. Представляешь, уже лет тридцать я предпочитаю ходить ногами, а не мерцать! Даже по знакомой местности!.. Итак, ты хочешь узнать о гордейцах. Без ложной скромности скажу, что знаю о них больше всех. Я составил несколько трудов. Самый полный я расскажу тебе за какие-то четыре месяца. Готов?..
— Нет, нет! — я отчаянно замотал головой. — Мне полный ни к чему!..
— Всем ни к чему, — разочарованно сказал Ауиниоан. — Хорошо, есть краткий курс. Расскажу за неделю. Но не меньше!..
— А можно просто краткую справку? — взмолился я. — Пожалуйста! Ну, ни к чему мне запоминать о них все подряд. Ведь есть краткий обзор всех ваших трудов? На пару часиков.
— Нету! — буркнул Ауиниоан и сердито уселся под своим деревом.
— Должно быть. — Мне было жалко ученого. Может быть, в другое время я с удовольствием прослушал бы его труд. Потерпел бы недельку, но сейчас решается судьба моей любви, так что не до сантиментов. — У каждого настоящего ученого должно быть резюме его трудов.
— Ну, у меня тоже есть, — нехотя признался Ауиниоан. — Только надоело, что даже если кто-то и приходит, то требует краткую справку, а ведь я жизнь положил, чтобы собрать о гордейцах все-все!
— Я понимаю, но...
— Да я тоже понимаю, что забивать память информацией, которая никогда не понадобится... Кстати, ты знаешь, что у гордейцев по-другому?.. Они запоминают только, когда... Ладно, так и быть, дам тебе выжимку из всех моих трудов. Четыре... ну хорошо, три часа тебя устроит?..
— Да-да, спасибо!
— Только учти, никаких справок по ходу давать не буду. Я тебе открою энциклопедию... Залазь, покажу...
Я сосредоточился и проник в память Ауиниоана. Почти везде стояли блоки разной жесткости, и только в одном месте было мягко. Полез туда.
«Я составлял ее всю жизнь, — услышал я внутри. — Это приложение к моим трудам. Правда, по объему превышающее сами труды. И, к сожалению, многие части энциклопедии мне самому еще не понятны. Я просто собираю в нее все, что касается гордейцев и постепенно продумываю статьи ко все словам и понятиям...»
— Итак, я начинаю, — сказал ученый вслух. — Не прерывай меня. Незнакомых слов будет много, но ты сам выбрал художественный обзор, а не полноценную научную работу. Когда услышишь что-то незнакомое, сразу лезь в энциклопедию и сам находи объяснение, чтобы меня не прерывать. Понятно?
— Да. — Ничего нового в этом не было. Почти все ученые составляют энциклопедии у себя в памяти. А многие даже открывают свободный доступ любому уму извне.
Ауиниоан устроился поудобнее, зачем-то погладил себе волосы на подбородке и начал говорить:
— Когда-то, много-много поколений назад, наша планета была мертва. Ее сплошь покрывали мегаполисы из бетона, асфальта, пластика и стекла. Души людей тогда спали, ведь сложно раскрыться живому, когда вокруг одно лишь мертвое. Души спали, но люди действовали, ведь даже спящие души иногда ворочались и напоминали людям, что они хотят общаться, любить и дружить. И люди пытались приспособить мертвую среду, чтобы удовлетворить потребности души. Они создавали сотовые телефоны и компьютеры для общения, они выдумали деньги для того, чтобы заменить ими смысл жизни, а свободу они променяли на социум, работу и религию...
Я слушал не очень внимательно, прекрасно зная, что в любом случае запомню все услышанное. Поэтому, едва Ауиниоан начал говорить, как я полез в энциклопедию. Его «художественное эссе» просто пестрело незнакомыми словами. Поначалу я добросовестно искал объяснение каждого непонятного слова: «мегаполис», «бетон», «асфальт», «стекло», «компьютеры», «деньги»... Кое-что становилось понятно. Например, я с радостью узнал, как называется твердое покрытие шоссе. На всякий случай заглянул и в статью «шоссе». Но некоторые статьи, например, «деньги» или «компьютеры», изобиловали таким количеством ссылок на другие части энциклопедии, что вскоре я запутался и перестал понимать где что, не успевая за Ауиниоаном, в речи которого количество гордейских слов только увеличивалось!
— ...Сложно сказать, когда и почему это началось, — над соответствующими главами я еще работаю, — но все у большего количества людей стали просыпаться необычные по меркам того времени способности. Кто-то вдруг начал читать мысли других, кто-то левитировать, а кто-то даже научился любить. Подобное, я предполагаю, случалось и ранее, но редко, в единичных случаях. По некоторым очень древним источникам, одно время тех гордейцев, что обладали людскими свойствами, преследовали и даже уничтожали. Данные очень древние, так что их достоверность я гарантировать не могу. Хочется надеяться, что это все-таки художественные преувеличения...
Я быстренько глянул значение слова «уничтожали» и согласился с мнением ученого, что это явно преувеличение. Потом снова принялся за свое...
Честно говоря, я уже давно перестал пытаться уследить за смыслом того, что Ауиниоан говорил. Я разбирался с тем, что для меня было по-настоящему важно.
У же через полчаса я полностью запутался и прекратил носиться умом по ссылками энциклопедии. Сначала решил просто слушать, а разбираться с услышанным потом, но вдруг сообразил, что из всего знания о гордейцах мне нужно-то всего-ничего!
И я тихонечко стал лазать по энциклопедии сам.
«Любовь — это счастье от слияние душ. Для гордейцев до великого преобразования (см. «Великое преобразование») любовь оставалось по большей части поэтическим и условным понятием. Ведь известно, что спящая душа не способна любить. Тем не менее, любовь — это одна из первичных потребностей души, поэтому даже в спящем состоянии она заставляла гордейцев искать самое себя. В результате, как правило, большинство людей пытались заменить любовь суррогатом, мертвым ритуалом под названием секс (см. «Секс»)...»
Я перескочил по ссылке, не дочитывая статью про любовь, в которой для меня было мало нового.
«Секс — механистический суррогат, подменяющий любовь. Своеобразный самообман гордейцев, призванный усыпить ворочающуюся душу (см. «Ворочающаяся душа», «Спящая душа», а также общую статью «Душа»). Секс представлял из себя взаимодействие тел с целью...»
Я вдруг обмер, шокированный догадкой: «А ведь Лина под любовью подразумевала вот этот вот непонятный секс! Она же гордейка!
Судорожно продолжил изучение статьи. В результате сложилось очень смутное представление об этом гордейском ритуале. А мне надо было знать точно! В конце было много ссылок, за которые я и принялся.
«Техника секса — статья в разработке. См. одноименный раздел фильмотеки».
Что еще за?..
«Фильмотека — раздел энциклопедии с документальными записями образов из жизни гордейцев на основе их фильмов. Авторизация входа?»
Я нерешительно задумался, посмотрел значение слова «фильм», потом все-таки отметил свое имя...
— ...Сотни и тысячи людей вдруг обретали неведомые до того способности. Они начали объединяться в специализированные социальные группы, как это принято у гордейцев. В одной из этих групп и родилась идей создать живую сферу. Они придумали деревья, кусты и траву... Стой, Ауэамиаяум, ты зачем в фильмотеку полез?..
— По картинкам проще понять некоторые вещи, — сказал я. — Не беспокойся, у меня очень быстрый ум, я успеваю...
— Хорошо, — ученый снял блокировку и продолжал: — Первый эксперимент провалился, но вскоре посреди одного из городов раскинулся первый живой кусочек нового мира. Его назвали парком Надежды. Энтузиасты выводили все новые и новые виды деревьев, которые...
А я оказался в разделе памяти с гордейским названием «Фильмотека». Быстро нашел ссылку «Техника секса» и залез в нее. В ум пошли образы...
Я долго не мог ничего понять. Люди в фильме мучались, потели и, похоже, страдали. Да, было видно, что всем плохо. Гордейцы пыхтели и пробовали разные позы, одинаково неудобные, а гордейки беспомощно строили гримасы, а иногда даже кричали, похоже от боли и усталости. В чем смысл этих телодвижений? Похоже все-таки запихнуть набухший атавизм в отверстие для сброса лишней жидкости... Но зачем?!!
Я ошарашено походил по разделу фильмотеки, посвященной гордейской любви, но везде было одно и то же.
Неужели именно этого хотела от меня Лина? Я прокрутил в памяти все, что произошло с того момента, как я вышел на шоссе и до того, как смерцал обратно в лес.
Да, похоже, именно этого... Что ж, чего только не сделаешь ради любимой!..
И тут я поступил очень нехорошо по отношению к бедному Ауиниоану.
Я выделил фантом, которого оставил вместо себя «слушать» ученого и кивать с умным видом, а сам смерцал в город, прямо домой к Лине...
— Ого, ты откуда взялся, несостоявшийся любовничек? — сказала она, когда я появился прямо между ней и... стеклом, на котором показывали... фильмы!
— Я пришел, чтобы любить тебя! — сказал я. Схватил Лину, прижимая к себе, как показывали в первой части «Техники секса», а дальше все было просто. Ментальная связь с Ауиниоаном оставалась, поэтому я последовательно воспроизводил разные части фильма, надеясь, что ничего не перепутаю в этом глупом ритуале. Неприятнее всего было с органом-атавизмом. Пришлось принудительно направить туда большую порцию крови, чтобы все было, как в энциклопедии. И Лине, похоже, все это начинало менее и менее нравиться. Если сначала она улыбалась и отпускала какие-то свои гордейские шуточки, то потом закрыла глаза и сжала зубы. Видимо, чтобы легче перетерпеть. Но с каждой минутой ей становилось хуже. Она стонала, а потом даже принялась царапать мне спину, видимо, желая высвободиться. Но я уже видел это в фильме, поэтому, едва не плача от жалости, продолжал жестокий ритуал, надеясь, что энциклопедия не врет, и я все делаю правильно...
Наконец она обессилила и обмякла, а я с тоской думал, ну почему?!! Зачем я должен так издеваться над любимой женщиной, когда я хочу просто любить ее?!
И не должен!
Я не могу требовать любви, я могу только любить!
Решительно взлетел вверх и... ударился о твердую преграду!
— Для любви нет преград! — закричал я и мощными ударами стал разносить мертвый бетон. Энергетические сгустки вырывались из моего тела и расшвыривали мертвые куски в стороны, далеко за пределы города. Вскоре над нами раскинулось звездное небо. Я взвился вверх и завис над Линой, которая изумленно смотрела на меня.
— Лети ко мне, любимая! — сказал я. Но она, наверное, была слишком измучена отвратительным древним ритуалом гордейцев.
И тогда я начал свой ритуал. Свет луны, небо и свобода...
Вода... Еще нужна вода... Лететь на озеро?..
И вдруг понял, что лететь не нужно. Мое сердце должно было петь, но оно плакало. И этой влаги было достаточно! Моя душа очнулась и начала светиться...
— Лина, очнись! — крикнул я, видя, как все вокруг заливается живым светом.
Сейчас ее душа проснется. Обязательно... Обязательно... А сердце запоет! или заплачет... И свет наших душ сольется...
— Я не умею летать... — сказала она громко.
Свет моей души достиг Лины
— И я... я... не умею любить... — прошептала она и вдруг заплакала. Как тогда в лесу, при первой нашей встрече... И только тогда в ее сердце сверкнул первый, нерешительный огонек...
Максим Мейстер © 2006
Обсудить на форуме |
|
