|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Дмитрий Дзыговбродский © 2006 4321 Небо кровоточило закатом.
Солнце давно уже кануло за горизонт, но край планетарного щита искрился багрянцем. Как будто край раны, туго перетянутый чёрным шёлком.
На высоте тысячи семьсот метров, выше пятисотого этажа, на парапете широкой галереи пентхауза сидел человек. В его зрачках отражались огни города, раскинувшегося внизу — и потому никак нельзя было понять, какого цвета глаза. Золото с индиговой жилкой света реклам? Неоновое серебро с зелёными искорками задёрнутых шторами окон? Стальной сумрак и алые точки праздничных гирлянд? Человек и сам не помнил, какого цвета у него глаза. Когда-то они были карими, кожа смуглостью соперничала с высушенными солнцем стволами финиковых пальм, а волосы взяли себе всю черноту ночи.
Но так было давно.
Теперь волосы приобрели цвет и жёсткость стали, кожа выцвела. И сам он стал другим — слишком много дней, слишком много имён. Когда-то у него было своё, первое имя — тогда он ещё не встретил того, кто скоро придёт... Но с тех пор дни менялись быстрее горных рек, а имена менялись быстрее дней.
Ветер бесновался за тонкой пеленой защитного поля. На такой высоте он таил в себе ледяной холод бескрайнего неба, но коснуться людей, празднующих на вершине небоскрёба, ему не удавалось. Ветру было страшно — в этот вечер всё было не так.
Человек на парапете уже не сомневался и не боялся. Вся неуверенность и беспокойство остались в прошлом. Из пустой породы смятённой души кристально чистым потоком времени вымыло всё, кроме терпения и веры.
Если бы он тогда нашёл их в себе.
Если бы...
За спиной звучала музыка и слышались беззаботные радостные голоса. Праздник на вершине мира. Три сотни человек собрались на крыше самого высокого небоскрёба — они ждали новых ощущений и чуда, ждали Нового года.
А он...
Он просто ждал.
Поперёк неба засветилась огненными буквами орбитальная реклама:
Бог умер. Ф.Ницше.
Доказано. ZANUSSI.
Домашний аналитический комплекс Kalhant-ZX3000 даст ответ на любой вопрос.
Человек не сводил с рекламы взгляда, пока буквы не померкли и не уступили место причудливому рисунку ночного неба — слабые искорки звёзд, яркие огоньки станций и спутников, блеклые кометы орбитальных кораблей.
Реклама не вызвала у него никаких эмоций, хотя разумом он понимал всю её неуместность, глупость, самонадеянность. Его уже ничего не удивляло в людях... Вначале они были рабами веры, потом рабами идей, теперь стали рабами вещей. Человек на парапете повернул голову и всмотрелся в гостей.
Вот человек-листок — его гонит ветер перемен с места на место, и нигде нет ему покоя, душа его переписывается каждый год, стирается телевидением, киберсетью и воссоздаётся заново. И дорогая одежда, внешняя уверенность и сила не способны скрыть внутреннюю пустоту.
Вот человек-компьютер — даже когда он спит, его пальцы нервно подрагивают, набирая несуществующий отчёт или пытаясь нащупать лазерную указку, чтобы продемонстрировать ещё одну самую важную презентацию. Дай ему другую цель, дай ему другую жизнь — он всё равно останется несчастным.
Вот человек-микросхема. Запрограммированные ответы, предопределённые реакции, стандартные мечты, известные цели. С ним даже не обязательно говорить — и так известно, что он скажет, как поведёт себя, чем возмутится.
И у всех без исключения тёмные зеркальные овалы, полностью закрывающие глаза — зрительные сегменты киберсистемы. У детей и взрослых, у хозяев и слуг.
У всего мира.
Смотровые щели в удивительный мир, где все цвета украдены у весенней радуги, где всё выглядит так, как тебе хочется, где ты сам выбираешь, каким зрительным образом ты будешь представлен перед друзьями и незнакомыми людьми. Где музыка всегда рядом с тобой, подстраиваясь под настроение и погоду, под работу и время года. Человек даже не помнил, когда он последний раз видел живые глаза, а не зеркальные провалы киберсистемы. Электронный вымысел и реальность причудливо переплелись и уже не существовали по отдельности.
Хотелось крикнуть:
— Откройте глаза! Хоть сегодня... Хотя бы на час!
Но он знал, что вызовет этим только недоумённые возгласы, испуганные взгляды и предупредительные звонки в полицию.
Человек тихо прошептал:
— Найдётся ли во всём мире сто сорок четыре тысячи тех, кто увидит?
Себя человек представлял клепсидрой, заполненной тягучей маслянистой жидкостью, мерно отсчитывающей время. И потому, когда все ждали конца света, человек только усмехался.
И в девятьсот девяносто девятом году, когда почти вся Европа стояла коленопреклонённая целую ночь, ожидая, когда небо упадёт на землю. Тогда он всю ночь гулял по тихим улочкам Рима, наслаждаясь тишиной и одиночеством.
И в тысяча четыреста двадцатом, когда целые семьи торопились свести счёты с жизнью, страшась неведомого и неминуемого. Тогда он помогал хоронить слабых духом.
Смело он встретил и две тысячи шестидесятый год. Дата, предсказанная великим учёным Исааком Ньютоном, никогда не внушала особого доверия. Но из уважения к математику, потратившему пятьдесят лет жизни на расшифровку Библии, человек ждал этот год.
Он ещё сомневался, когда настал три тысячи двести одиннадцатый год. Разумом понимал изящество и точность расчётов итальянского монаха Леонардо из Пизы, известного миру как сын Боначчи. Кто бы мог подумать, что задача о кроликах в книге, увидевшей свет в мрачном тысяча двести втором году, обратится, словно под рукой талантливого алхимика, в теорию, с лёгкостью объясняющую движения светил, строение человека и течение времени.
Но каждый раз человек чувствовал, что ещё не время. Ещё не вытекла последняя капля боли и одиночества из души-клепсидры. Ещё не настал последний день.
Этот день.
Совсем рядом остановилась шумная компания — тонкий запах дорогих духов, еле слышный шелест изысканных одежд, алые звёздочки сигарет. Призраки моды, тени общественного мнения. Только дети яркими пятнышками выделялись среди переливающейся всеми красками серости.
Маленький силуэт отделился от компании и несмело подошёл к человеку.
— Вы иностранец, мистер?
— С чего ты взял? — улыбнулся человек.
— Вы странно себя ведёте. Сидите на самом краю, как будто вам совсем не страшно. И не празднуете, как положено добрым американцам.
— Кто тебе такое сказал? — человек склонил голову набок. Казалось, он с любопытством присматривается к мальчику. Или просто ведёт себя странно, как и положено иностранцу.
— Мама, — мальчик не спешило уходить, еле заметно приплясывая на месте. Видимо, в киберсистеме звучала слышимая только ему музыка — и тело двигалось в такт, даже когда мальчик стоял на месте. Музыка звала, озаряя окружающий мир всполохами эквалайзерной светомузыки, подсвечивая предметы призрачным сиянием.
Индивидуальная сказка.
Человек на парапете знал, как это выглядит. Весь мир становиться яркой ёлочный игрушкой — все цвета, все запахи, все звуки перед тобой. Только протяни руку, а в руке пусть будет кредитка — и вежливый продавец протянет тебе серебристую коробочку. Внутри будет тихо дремать чудо — две тёмные, как небо заполночь, линзы, две бархатистые и нежные, как мамины руки, ушные втулки... и огромный новый мир в переплетении наносхем.
Человек на парапете протянул руку, чтобы погладить мальчика, но тот резко отпрянул:
— Эй, мистер, что вы делаете? Нельзя трогать детей без разрешения.
— У меня на родине не считалось чем-то плохим погладить смешного мальчишку, — улыбнулся человек. — Не бойся, я не обижу и не ударю. Когда я был маленький, среди моего народа ходила поговорка — «Ударить ребёнка — всё равно что ударить Бога.»
Видно было, что мальчику неуютно и тревожно. Он не понимал человека на парапете, даже боялся немного. Но никак не мог уйти — пряный привкус тайны манил, приковывая ноги в модных кроссовках из синтекожи к шершавому покрытию галереи.
— Вы странный, — уверенно сказал мальчик. — Как вас зовут?
— У меня много имён, но сейчас можешь называть меня Картафил.
— Странное имя. А почему вас так назвали?
— Когда-то я оскорбил... да... одного человека... в одной далёкой стране, которой давно уже нет, — лицо Картафила омрачилось тонкой печалью потревоженного прошлого.
— Вы точно иностранец, — грустно сказал мальчик. Тайна оказалась очень простой. Даже слишком. Это всего лишь человек из другой страны, не знающий добрых американских традиций. Варвар.
Неловко махнув рукой на прощание, мальчик убежал.
Картафил кивнул, соглашаясь с одному только ему известной истиной. И обратил взгляд на небо. Можно сказать, что он и не оставлял без внимания бархатистое полотно небосвода, только на минутку отвлёкся, чтобы поболтать с мальчиком. Ему показалось... да и не важно теперь, что ему показалось. Это не свершилось, а значит, не осталось вплетённым в прочную ткань времени. Память о несбывшемся слишком недолговечна.
Вдруг Картафил понял, что за очень много лет впервые не задал вопрос. Привычный, не требующий ответа, самый важный. Ему даже стало немного страшно. И очень неуютно — он давно уже забыл, что такое страх. Ветер пробрался под тяжёлую кожу жилетки и шёлк рубахи, пробежался искристыми зябкими иголочками по спине, взъерошил волосы на затылке и пропал. Как будто его и не было. И не могло быть.
Картафил еле слышно прошептал:
— Неужели больше не нужно спрашивать?
Рядом остановились два мальчика, опрятно, со вкусом одетые, светловолосые, худенькие. Они возбуждённо переговаривались.
До Картафила донеслись слова одного из них:
— Ал, скажи своему папе, пусть оплатит тебе доступ к «Рагнару». Отпадная вещь. Вчера мы там такое чудили. Представь, все боги вышли на сцену — птицеголовые, змееногие, с клювами вместо рта и звёздами вместо глаз. И это было реально страшно... Но мы встали против них всей командой: Рикки, Пэт, Хорхе, Луис, я — и не отступили. А боги ничего не могли нам сделать — мы были сильнее, быстрее и опаснее. И вот тогда мы выхватили по увесистому револьверу и с наслаждением пристрелили богов.
Мальчик звонко рассмеялся:
— Ал, ты даже представить себе не можешь, как это здорово!
Его друг смущённо улыбнулся, но ничего не сказал.
— Мальчики, — позвал Картафил. Ему казалось, что это лишнее, но всё равно ему хотелось задать привычный вопрос, проверить себя, — скажите, идёт ли уже человек с крестом?
Ему самому резанула по ушам беспомощная чуждость вопроса. То, что было важным ещё вчера, сегодня звучало нелепо.
Мальчики испуганно попятились. Тот, что всё время молчал, звонко крикнул:
— Псих!
И две маленькие тени исчезли среди смеющихся людей.
Картафил прижал руку к сердцу, уже чувствуя, как обнажаются стенки души. Как клепсидра теряет последние капли и заполняется пустотой.
Петлица кровоточила гвоздикой. Картафил вытянул плачущий алыми капельками цветок — последняя мода сезона — и легко подбросил его вверх. Ветер властно подхватил добычу и понёс прочь от бетонной громады здания к жемчужной россыпи огней праздничного города.
— Лети, Эол, лети... — Картафил помахал рукой вслед, как будто старому знакомому. Он чувствовал, что пришло время прощания.
Картафил, прикрыв глаза, шептал имена.
Чаще всего чужие:
— Пётр, Жюли, Ланс, Конрад, Исай, Зигмунд, Жозеф, Елизар, Давид, Казимир...
Но иногда свои:
— Картафил, Иосиф, Эспера-Диос, Нафанаил, Бутадеус...
И с каждым именем всё ближе и ближе подходила полночь. На орбитальном рекламном щите засияли звёздным огнём цифры всемирного времени. Без пяти двенадцать. Без пяти минут окончание четыре тысячи триста двадцать первого года.
Без пяти капелек пустота.
Мир звонко зазвучал — мелодии телефонов, перезвон колоколов, смех людей...
И за мириадами звуков совсем не было слышно лёгкой поступи тонкой светлой фигуры, легко спускающейся с неба. Только Эспера-Диос слышал эти долгожданные шаги. Жалобно, неуверенно улыбнувшись, он рухнул на колени и горячо зашептал:
— Я вижу Тебя! Я первый встречаю Тебя, как и велел мне Ты! Прости обидчика твоего А...
Его самое первое имя заглушил близкий колокольный звон. Но Бутадеус точно знал, что услышан. Иначе и быть не могло — эти слова жили в нём все эти годы, дожидаясь четырёх цифр. Четыре, три, два, один. Дожидаясь завершения всего.
По всему миру поднимали бокалы...
Пенилось пряное вино...
Искрились фейерверки...
Улыбки и розы расцветали на улицах...
А Бутадеус приказывал, требовал, умолял:
— Снимите с глаз зеркала! Смотрите в небо! Смотрите все! Ибо кто узрит и поверит всем сердцем, тот будет спасён...
Но никто его не слышал.
Голос диктора торжественно провозгласил:
— Остались мгновения до начала нового года. Поднимем бокалы и проводим добрый четыре тысячи триста двадцать первый год. Пусть следующий будет ещё лучше... Последний отсчёт, друзья... Четыре!
В небе запылали огромные цифры «4321». И с каждым словом одна из них таяла в бездонной тьме ночного неба.
— Три!
Пламя застыло льдом — повеяло морозной свежестью и тонким запахом озона.
— Два!
Небо раскололось на две половины — тьма и свет, золото и чёрный бархат, вечность и забвение.
— Один!
Эспера-Диос встал и шагнул навстречу светлой фигуре, робко протягивая руку, надеясь, что прощён.
На всё небо вспыхнул орбитальный экран, заливая Землю неудержимым светом.
Закончился год четыре тысячи триста двадцать первый от Рождества Христова...
Закончилось время.
Дмитрий Дзыговбродский © 2006
Обсудить на форуме |
|
