|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Виктор Дачевский © 2006 Раскинув руки Буквально вчера показывали древний образовательный фильм, в котором говорилось, что людей нельзя внезапно будить. От этого душа, загулявшая в сказочных краях, не успеет вернуться, и тогда пустое человеческое тело будет занято демоном.
Наверняка, так оно и было: шесть лет назад моё тело, занятое демоном непрактичности, сошлось в противоестественной связи с ходячим телескопом. В результате родился летающий будильник, который вот так вот, в самое ухо...
— Мам, а я опять летал во сне!
Оказывается, оглушить меня нетрудно, даже если кричать сквозь подушку. Каждый раз приходится избивать до синяков злобного демона внутри себя, чтобы не сорваться и не наорать на собственного сына. Да, он уже не маленький, мальчику пять лет, но рассказать ему, почему мама спит по два часа в сутки, я не имею права. Эксперимент.
— Вжжжиуууууу–буххх.
Продолжаем летать? Даже не открывая глаз, можно совершенно чётко представить затяжное «вжиу» со спинки кровати, а потом грандиозный «бух» на водяной матрас. Такой «бух», что сонную маму подкинуло двухсотлитровое цунами, а потом началось качание на волнах, от которого меня тошнит с момента появления этой кровати, этого идиотского аквариума, казематного типа тюрьмы для русалок и прочей морской нечисти.
— Коля, ну...
— Мам, извини, я не хотел! — как-то сразу, без паузы, привычно «виноватым» голосом отвечает он, пытаясь заглянуть мне в глаза.
Надо вставать. Хороший будильник получился.
На потолке ладошки. Даже сквозь ресницы, слипшиеся от несмытой на ночь косметики, виден мой замечательный, цвета слоновой кости, светящийся потолок, а на нём ладошки. Красные, чёрные, несколько жёлтых и множество серо-буро-малиновых. Нарисованные ладошки легко объяснить. Летает Коля во сне, а наяву он прыгает. Краски я ему подарила сама.
Чудеса, которые происходят спросонья, объяснить труднее. Разлепив глаза, я первым делом увидела светящийся потолок с яркими отпечатками и только потом, на его фоне проступила чумазая, голубоглазая физиономия. Смотрит и улыбается.
— Свинтус ты, летающий... — говорю я, выполняя ритуал утреннего обнимания, больше похожего на приёмы удушения в дзюдо.
— Почему свинтус? — почти обижается сын, а сам упирается, чтобы сдавить меня покрепче.
— Потому что чумазый и здоровый, как кабан! — пытаюсь оторвать его от себя, но он действительно тяжёлый.
— Ты тоже свинтуса чумазая...
Устами младенца истина разговорилась не на шутку. Лицо у меня и вправду чумазое. Серо-буро-малиновое. Это явно не косметика...
— Ну что, Колюня? — упираю руки в боки, стоя возле зеркала. — Наказывать будем художников молодых?
— Ни-фи-га! — юный садист специально растягивает услышанное вчера от меня же слово. Он жутко не любит, когда я называю его «Колюней». Ему кажется, что это имя похоже на медицинский шприц. А мне нравится.
— Значит, будем, — вздыхаю я.
— Ты ведь сама разрешила! — не очень-то он боится моих «наказаний», вроде принудительного кормления чем-нибудь полезным для здоровья. Просто он хороший человечек и неприятно ему смотреть на меня «в ярости». Неприглядное, похоже, зрелище.
— Когда это я такое разрешала?
— Когда ваш начальник квартиры Землю выключал...
Так... Наказание отменяется. Я опять разговаривала во сне. Моя душа стояла рядом со спящим телом, ждала чего-то, а вёрткий демон показывал ей смачные кукиши всеми восемью руками.
— Надолго отключал?
— Не-а, — всерьёз задумавшись, ответил Коля. — У меня ещё синяя краска осталось.
Могла бы и сама догадаться. Даже очень крепкий ребёнок не подпрыгнет на два с половиной метра, чтобы оставить свою пятерню на тёплом пластике цвета слоновой кости. Стирать эти ладошки с потолка я не буду. Нормально смотрится, красиво даже.
— А ещё ударился, вот... — Коля закатал рукав зелёной пижамы с весёлыми розовыми бегемотиками, чтобы показать небольшую ссадину на локте. — Когда включили Землю, я рукой на стол упал. Но я не заплакал, я уже большой...
— В следующий раз ты меня совсем разбуди, ладно? Вместе будем прыгать, а то ладошки на потолке нарисованы, а пяток твоих нету. Обидно...
Лучше всего прыгается, когда наша орбитальная станция делает манёвр, или метеоритное уклонение, но при уклонении гравитацию отключают совсем. Выдавая мне ребёнка на три месяца под роспись, его милейший папаша предупредил, что, если с Колей что-нибудь «того...», то меня посадят в спасательную капсулу и отправят на Солнце со скоростью быстро ползущего пешехода. Чтобы долго мучалась. А я и без этого мучаюсь...
— Мама, а у вас в доме есть дядя, который детей любит? — спросил Коля «особенным» голосом, которого я побаиваюсь.
Таким голосом он задаёт вопросы, ответы на которые обязательно закончатся каким-нибудь членовредительством, или рассказом об уже совершённом «во благо» поступке, за который маме придётся долгое время краснеть и платить. В пять лет хитрости хватает только на то, чтобы рассказывать о своих настоящих и будущих грехах в форме вопросов и не глядя в глаза.
На прошлой неделе, когда он сунул соседского робота-котёнка в стиральную машину, я обещалась всегда смотреть ему в глаза и никогда не хвалить до того, как увижу результаты «доброго дела». А сегодня сплоховала — вошла в душ и закрыла за собой дверь. И вот: я моюсь, вода холодная, чтобы не спать, а он спрашивает... а я переспрашиваю:
— Извини, сынок, я не понимаю: какой дядя?
— В кино показывали дядю, который любил детей и пускал за ними такие летающие штуки, чтобы подглядывать, — с интонациями уставшей от жизни учительницы младших классов, объяснял мне Коля смысл своего вопроса. — Его хотели в тюрьму посадить, а он умер. Тогда его выкопали и всё равно посадили.
— Я вчера обещала сломать пульт от телевизора? — вопросом на вопрос отвечаю я, вылезая из душа. — А сегодня обещаю экран синей краской замазать! Ты почему спросил?
— Ну, просто дядю жалко, — чуть слышно донеслось сквозь тонкую дверь.
— Не тяни время, Николай, рассказывай сейчас, потом хуже будет!
На «Николая» он тоже обижается. А за «Николая Арнольдовича» вообще убить готов, но это слишком мощное оружие для утренней беседы о детских прегрешениях.
— Понимаешь, мама, я не хотел, чтобы вы хорошего дядю в тюрьму сажали, поэтому такую летающую штучку для подглядывания сломал нечаянно...
Есть некоторые дела, которые нельзя делать одновременно. Например: танцевать танго и жарить котлеты на открытой сковороде. Однажды, на вечеринке с дурацкими конкурсами я попробовала, с тех пор мы с отцом моего сына любили друг друга только в мозг. Уж не знаю почему: вроде ничего важного я ему не задела.
Ещё нельзя разговаривать с ребёнком и, одновременно, расчёсывать грубой щёткой мокрые, спутавшиеся волосы. Обидно, когда они остаются на щётке такими крупными клочьями.
— Николай Арнольдович! — с этим рёвом я почти выскочила из ванной, но вовремя вернулась за халатом.
Дело в том, что «летающая штучка» — это моя месячная зарплата. Интересно, а в какую сумму «доброму дяде» из телевизора обходилась любовь к детям?
— Я нарисовал яблоко и хотел её волшебным пирогом накормить, чтобы она быстрей летала, но её затошнило и она умерла... — расширяя пальцем дырку в левом носке, рассказывал Коля, стараясь не смотреть, как нервная мама лихорадочно шарит по халату, пытаясь нащупать поясок.
Хороший будильник. Теперь окончательно разбудил.
Объевшийся жёлтой краской винтокрылый «глаз» тихо лежал в углу спальни, аккуратно накрытый моей белой блузкой. Вчера ещё белой...
— Пошли умываться, кормитель волшебный! — говорю я, но дырка в носке гораздо интереснее, поэтому приходится тащить надувшегося пакостника за руку.
Когда мать в гневе — ребёнок, оказывается, маленький и лёгкий. Странный парадокс гравитации. Только что, казалось, целую тонну весил.
— Ты только на дядю не ругайся! — бурчит защитник педофилов, пока я пытаюсь отмыть его руки.
— Дядя тут не при чём. Это специальная видеокамера, чтобы находить летающих мальчиков в скворечниках!
— Ма, ну я взаправду летал...
Обижается. Только и делает, что на мать обижается...
— Конечно, летал. Плакать будешь, мужчина?
Чтобы мужчина не спешил с ответом, намыливаю чумазую физиономию. Фыркает. А я из-за этих твоих небесных приключений, обиженный мой летун, почти месяц не сплю.
Вчера... Да какое там «вчера»! Сегодня, в два ночи по биологическому, специально для тебя, Николай Арнольдович, снова отключали гравитацию. И ты летал. Раскинув руки.
Когда подрастёшь, я обязательно покажу тебе отснятый ночью фильм. Ты летишь с закрытыми глазами, а за тобой, насилуя маленькие реактивные торпеды, закреплённые на предплечьях, летят четыре старых профессора-маразматика. Четыре заслуженных деятеля науки. Один из них — дважды Нобелевский лауреат.
Зовут его Тревор Фингерский. Он дал тебе свою старую русскую визитку, когда приходил к нам в гости. Мы с тобой пытались по слогам прочесть то, что на ней написано и с тех пор ты зовёшь его «дедушка Трезор». Он не обижается. Он именует Колю «грандиозным событием в истории физики» и желает изучать в лаборатории, как «объект», как сферическую лошадь в вакууме.
Во время Колиных полётов Фингерский таскает по коридорам станции массивные уловители всевозможных излучений, не доверяя ценную аппаратуру разгильдяям-студентам и прихлебателям-ассистентам. Приборы действительные тяжёлые и почтенного старца регулярно размазывает об стены на поворотах, потому что, спасая науку, бедолага подставляет под удар своё тело. Другого способа затормозить металлический ящик в невесомости он ещё не изобрёл.
Дедушке Трезору больно, у дедушки вся грудь в синяках, как в медалях, но он продолжает гоняться за «объектом», весь обвешанный научным гандикапом, потому что, с точки зрения физики, люди не могут летать раскинув руки, даже в невесомости не могут.
Примерно то же самое говорит Натан Ольсен, который нашёл в кладовке старую сетчатую основу для солнечного паруса, вооружился бритвой Оккама и вырезал из сетки чудо-прибор, который вот-вот докажет, что это некие «ламинарные воздушные потоки» заставляют тело пятилетнего мальчишки парить по коридорам.
Мелкоячеистая сеть, почти невидимая, но очень прочная, вся усеяна сенсорами, которые создают компьютерную модель движения воздуха вокруг спящего летуна. Модель симпатичная, трёхмерная. Красные такие графики на бело-синем фоне. Только очень уж грязно сквернословит профессор астрономии, когда неучтённые в графиках потоки воздуха заносят Колю, к примеру, в оранжерею, где он, закручивая лихие виражи между распорками и деревьями, не просыпаясь, таскает с веток яблоки и апельсины.
А когда в сети Ольсена попадают неподъёмные агрегаты Нобелевского лауреата Фингерского, даже спящий Коля бросает яблоки, зажимает уши руками и улетает так быстро, что мне пришлось взять в кредит винтокрылый «Eye of Beholder», чтобы не потерять сына из виду.
— Ты, мама, неправильно зубы чистишь!
Рота, подъём!!! Дожилась, засыпаю как лошадь — стоя...
— Я, сынок, зубы уже давно почистила. Это у меня специальная такая щётка. Для носа.
Хочется добавить: «Только никому не рассказывай». Очень сомнительная шуточка получилась. Не смотри так, сына, не надо. Пока ты смывал с лица мыльную пену, сонная мать села на край ванны, прислонила голову к стенке, а остальное дело техники. Голова поползла вниз и правая ноздря сама по себе наделась на черенок зубной щётки. Надо держалку для щёток на другую сторону переклеить... Так... Брежу уже наяву... «Брежу уже»... И заговариваюсь.
— Я нос щёткой чистить не буду! — вот это выражение лица! Называется: «Приходите враги меня пытать».
— Тебе и не надо. Это только для взрослых.
— Как коньяк и бабы?
— Хуже, Коля, хуже. Пойдём завтракать. Потом зубы почистишь.
«Коньяк и бабы» — это тяжкое наследие нашего биологического отца, моего суррогатного мужа. Не в первый раз слышу.
На завтрак у нас овсяные хлопья с молоком и фрукты. Коля чистит мандарины, голую половинку фрукта честно откладывает в мою сторону, а кусочки шкурки запускает в молочное озеро с островками овсяных хлопьев и топит там вилкой, словно Нептун древнегреческие корабли.
Ругаться просто нету сил. Сижу, положив голову на руки, катаю во рту сочную цитрусовую дольку и мечтаю о том, что вот сейчас наберусь злости и заставлю Николая Арнольдовича таки скушать эту кашу, вместе с утопленным флотом китайских мандаринов. Хотя, при чём тут китайцы?
«А за то тебе мученья, что без Божия веленья проглотил среди морей три десятка кораблей» — выползает откуда-то из залежей памяти. Вот накушается Николай Арнольдович кораблей и станет Чудом-Юдом. Причём насчёт «Чуда» я ещё понимаю, а вот откуда взялась вторая часть звонкого титула... Нет предположений... И китайцы тут совершенно не при чём...
Мне бы с первой частью справиться. Потому что «чудесами» у нас занимается Степан Андреевич Клюев, психиатр и психолог, много раз доктор медицинских наук, нагло и откровенно пользующий своё служебное положение. Потрясающей значимости человек. Всякому, кто посмеет возражать, или противиться его научным исследованиям, он моментально выписывает справку о психическом заболевании, заверяет тремя печатями и назначает лечение.
Официально на станции около сорока буйных и почти сотня тихих сумасшедших. Неофициально — один, но справку о здоровье он себе такую написал, что не подкопаешься.
По теории Степана Андреевича, Коля летает по станции посредством испускания из глубин своей ребячьей души тончайших нитей разнозаряженной Силы. Этими нитями он либо приклеивается к стенам, а потом подтягивается, либо формирует из Силовых потоков специальные полотнища с энергетическими мускулами и машет ими, как легендарный конь Пегас крылами.
Изучать душевную мускулатуру, согласно научным представлениям психиатра Клюева, необходимо тем же методом, которым в средние века изучали мускулатуру мозга. Называется метод по-латыни «Бисенсетивизм», по-гречески «Бетафилия», на санскрите получается нечто вроде «Двадрова», но это с моим акцентом, а в миру мудрёное слово произносится всякий раз по разному и смысл его теряется между буквами.
Сам процесс обучения происходит вот как: у профессора Клюева, как, наверное, у всякого официально психически здорового учёного, есть несколько учеников, которые фанатично веруют в каждое слово, сказанное Сенсеем.
По слову профессора Клюева, ученики дожидаются Колькиного вылета и сообщают об этом Учителю. Если Степан Андреевич не изволит почивать, он самостоятельно вводит себя в состояние гипнотического транса, вытягивается в струну, разводит руки и застывает. Этот живой статуй ученики вручную разгоняют и запускают вслед за Колькой.
В идеале профессорское тело должно лететь рядом с Колей, а сам Клюев, в это время, испускает различные эманации, чтобы использовать свою исключительно здоровую (справка есть) душу для получения уникальной информации о чудесных свойствах Колькиной мускулистой личности.
По вероятности получить серьёзные увечья этот метод гораздо опаснее, чем любые другие. Всё потому что Злые Силы изогнули коридоры и оснастили их множеством углов, с которыми поленоподобное тело профессора Клюева нещадно соударяется. Но это самая безобидная из причин.
Злые Силы ниспровергают на голову беззащитного исследователя тяжёлые приборы для проведения физических изысканий, за что Фингерский, запускающий свои металлические гробы в опасной близости от психиатра, получил диагноз «вялотекущая шизофрения в стадии обострения».
Заканчиваются «душевные» опыты всегда одинаково. Клюев попадается в сети к Ольсону (диагноз: «невротическая копролалия»), и долго выбирается из них, выслушивая канонаду отборного мата.
На самом деле, Клюева даже немного жалко. Он по-своему добрый и очень бодрый для второй сотни лет. Мне смеяться над ним совершенно не хочется, потому что невольно представляю себя в таком возрасте и становится не смешно, а вот Колька хохочет над стариковскими ужимками, прямо заливается, словно приносит ему Клюев невидимую смешинку и сам радуется, когда ребёнок потешается над профессором.
С другой стороны старик не так прост, как выглядит. Две недели назад он, в один и тот же день совершил два поступка, совместить которые в моей голове не получается. С утра он прочитал студентам лекцию о душевных эманациях, о том, что крылатые кони действительно существовали, о том, что слон в состоянии передвигать своё неподъёмное тело только потому, что у него большая душа...
Но главным открытием лекции был рассказ о человеке со знакомой фамилией, о добром Идиоте в «Достоевском» смысле этого слова... Клюев утверждал, что «отец всея космонавтики», некто Циолковский, выдумал «ракетные поезда» не для банального сообщения между Землёй и шахтами в поясе астероидов. Первоначально космические корабли были придуманы для транспортировки ангелов на иные планеты, дабы заселить существами светлыми и крылатыми все звёздные системы творения Господня. Сами ангелы туда долететь никак не могли, потому как в безвоздушном пространстве крылья, по сути своей, есть придатки бесполезные, о чём со всей уверенностью сказано в заявке на патент «ракетного поезда».
К чему эта историческая справка? А к тому, что, оказывается, шестьдесят два года назад профессор Клюев упаковал в миниатюрную, но комфортную капсулу восемнадцать молодых ангелов-энтузиастов и отправил их со световой скоростью в сторону звезды, имя которой ещё рано называть. Накануне ангелы явили условное небесное знамение о том, что колонизация состоялась и люди могут лететь вслед за ними.
Казалось бы... Но...
Вечером того же дня Клюев отнёс навигаторам математические параметры всех своих шишек, набитых в погоне за мускулистой Колькиной душой, и, под угрозой психиатрического диагноза, заставил наших рулевых занести данные в компьютер, для выявления закономерностей.
Ко всеобщему удивлению выяснилось, что после предыдущего манёвра сбилась регулировка центра тяжести и при очередном отключении гравитации, станция могла бы запросто развалиться. Могла бы, если бы не Клюев бы, который фибрами (в буквальном переводе — нитями) своей души не скрепил бы доисторическое железо. Бы.
В кармане у Степана Андреевича всегда были наготове чистые бланки для справок с диагнозом, поэтому вслух про его фибры я слова не сказала, впрочем, Колькины полёты нарушениями в центровке станции объяснить не удалось, поэтому всё закончилось тихо, но с выдумкой.
Центр тяжести сместили просто и «элегантно». Заставили жителей второго сектора поставить у себя в спальнях кровати с водяными матрацами. Спасибо, что хоть бесплатно, даже если тошнит.
Но сильней всего меня тошнит от нашего генетика. Отто Циммельс, пробирочный осеменитель, вот от кого меня выворачивает наизнанку, но не потому что беременная, а потому что вонючий он и мерзкий во всех своих проявлениях.
По поводу его личной гигиены у меня два предположения: он либо моется в своём ядовитом одеколоне, либо совсем не моется, а одеколоном пользуется для сокрытия запаха. Второе более вероятно, потому что химическое оружие, которое он заливает себе в подмышки, забивает все на свете запахи, кроме запаха той потрясающей гадости, которую он по выходным курит в оранжерее, нарушая все мыслимые законы человеческого общежития.
Не знаю, что он курил, когда выдумывал главное творение своей жизни, но в итоге получился генетически модифицированный дельфин с огромным хвостом. В новостях говорили, что креатура Циммельса идеально приспособлена для плавания в невесомости и спасения «зависших».
Дельфины, если верить старому кино — милейшие твари. Но эти мускулистые, костлявые чудища с парусами хвостов, хорошо себя ведут и катают детишек по сектору невесомости только с декабря по май. С мая по декабрь они теряют хвалёный разум, надувают раздвоенное мужское достоинство и, когда отключается гравитация, гоняют женское население станции по коридорам с намерениями пошлыми и откровенными, к тому же щиплются пребольно.
Почему он не создал этим половым гигантам самок? Ответ можно узнать только по запаху. Почему он не запирает своих «спасателей» в клетках? Нюхайте и снизойдёт на вас откровение. Но почему он гоняется за летающим Колькой с огромным шприцом — загадка для истории.
Прилюдно Циммельс утверждает, что полёты моего сына генетически закодированы и только в процессе летания можно зафиксировать гормональный статус и его биохимические составляющие. Звучит красиво, но таким шприцом запросто можно обшивку пробить, к тому же лишних трёх литров крови даже у самого здорового мужика не выцедить, а Циммельс...
На самом деле это серьёзная проблема и когда-нибудь именно герр Отто потребует анатомировать летающее чудо, высосать всю живую кровь, разложить тело на цепочки нуклеотидов, чтобы ничего не понять и на этих цепочках повеситься. Но это ещё кто кого анатомирует...
В самом начале, когда Колькины полёты ещё были развлечением для зевак, я отходила Циммельса увесистой ножкой выдвижного стола. Драться с женщиной в невесомости — это вам не воздух портить. Даже со своим шприцом наперевес герр Отто имел вид бледный, а, впоследствии, очень даже сине-зелёно-жёлтый. Летающая гематома. Хотела сказать «человек-гематома», но и так сойдёт.
Вторую попытку подобраться к моему сыну со своим трёхлитровым кровопуском в руках герр Отто предпринял после официального заседания учёного совета, когда утвердили решение о том, что Колька суть феномен природы, нуждающийся в подробном научном обследовании. На беду Циммельса у меня в руках оказался зонтик-трость с металлическим наконечником — штука острая, увесистая, вошла в ягодицу сантиметра на три. Было бы глубже, жаль, зонтик раскрылся не вовремя.
Вслед улепётывающему светилу генетики я орала что-то вроде того, что в следующий раз вгоню о самую рукоятку, а потом раскрою. Было это часа в три ночи, а в пять утра Циммельс позвонил и, заикаясь, спросил: откуда у меня этот зонтик? Очень волновало его: откуда на орбитальной станции мог появиться зонтик?
Я могла бы, конечно, признаться, что вещь рукодельная, смастерили для детского театра, чтобы добрая фея с эротическим именем Мэрри Поппинс могла летать, седлая зонтом непокорный северный ветер.
Но я сказала, что это Колька телепортировал мне с Земли. Подарок на день рождения. Ещё есть весло. Для кружка изобразительного искусства мой сын силой воли телепортировал с Земли на удалённую орбиту настоящее весло. Это такой предмет... Раза в три длиннее зонта, если втыкать...
Циммельс убрал шприц и, пока, просто наблюдает за ночными полётами. Его лаборантка утверждает, что запашистый генетик пишет доклад о возможном применении вундеркинда в военных целях, а ещё заказал сборный отчёт о промышленных телепортаторах, которые, начнут работать в ближайшем будущем. Лет через триста.
Мне очень хочется, чтобы кураторство над Колькиной темой получил Фукамото. Этот немногословный японец утверждает, что мой сын, по сути своей, есть чудо природы, которое невозможно объяснить. Фукамото намерен доказать свою точку зрения «от противного» — исключить любые изменения гравитационного поля, которые Колька производит сам, либо подсознательно использует.
Для измерений хватает маленького медальона, результаты сомнительные, но мне нравится сам факт, что моего сына считают просто чудом, безо всяких заумных гипотез. Фукамото не любит гипотезы, он любит Чудеса. Ими можно просто любоваться.
Появление старого японца в коридоре, рядом с летающим Колькой, половина станции уже назвала чудом, потому что Фукамото просидел в своей каморке больше пятидесяти лет безвылазно, почти никого к себе не пуская. Говорят, он сам себя наказал. Привёл в исполнение Земной приговор о замене смертной казни на восемьсот четыре года заключения строгого режима, без права апелляции. Больше не давали никому, даже знаменитым каннибалам из детского сада под Мариуполем.
Эти людоеды на троих получили срок меньший, чем один Фукамото. Почему его сравнивали именно с людоедами, я никогда не понимала, хотя, бракоразводные адвокаты говорили на суде, что Кольку у меня отобрали исключительно благодаря работе старого японца.
Фукамото разработал проект по изменению орбиты Венеры, для последующей колонизации планеты. Всё было почти готово, но случилось то, что случилось. В качестве разминки перед историческим свершением он взялся передвинуть станцию по добычу изотопов гелия на Луне. И Луна развалилась. Просто рассыпалась в мелкое серое крошево.
Это было почти за двадцать пять лет до моего рождения, но я летала на Землю, видела в каких пещерах люди живут по сей день и не очень-то мне понравилось. Неприятно знать, что в любой момент небо уронит на твою голову каменюку с воображаемой подписью Фукамото: «Извините, я уже знаю в чём ошибался».
Расчёты показали, что благодаря этой ошибке мы уже сегодня можем запускать корабли к звёздам, но никто не хочет рисковать. Кроме Клюева, с его ангелами в коробочке.
Земляне запрещают любое использование антигравов на расстоянии полутора миллиона километров от границы стратосферы. Если официально — наша станция нарушает все Земные законы. Поэтому Кольку мне не отдадут. И украсть не дадут. Единственный выход — сдать ребёнка на опыты. Или видеться с ним раз в пять лет. Ровно столько мне нужно, чтобы заработать билет на ракету с химическим двигателем.
Я не обвиняю никого. Это просто тоска. Сама виновата. Никто не заставлял меня лететь на Землю, чтобы рожать, чтобы мой муж стоял рядом и держал за руку, а потом забрал ребёнка и предложил не портить друг другу жизнь. Но тогда я этого не знала. И что получится из теперешней моей затеи — тоже без понятия. Просто не могу иначе.
И я бы никогда не решилась на подобное, если бы не доверяла чудаковатым профессорам и академикам. Мы все, вся наша станция, всего лишь подопытные в их лабораториях, но, пока, никто на это не жаловался. Да и некуда.
До того, как развалилась Луна, наша станция, переделанная из люксового космического отеля, испытывала головные отражатели для будущих межзвёздных кораблей. Здесь собирали и подставляли под удары метеоритов и астероидов огромные щиты, которые планировалось запускать впереди будущих звездолётов, чтобы эти щиты заранее приняли на себя весь мусор, способный превратить следующий за ними корабль в сверхновую звезду.
Вот почему наша станция выжила в первый день без Луны. С двух сторон нас прикрывали отражатели, способные выдержать столкновение с равным по массе предметом на скорости в половину световой.
Но это в первый день. Дальше мы жили только потому, что в момент катастрофы станцию посетила делегация академиков, задействованных в проекте межзвёздных перелётов.
Землянам было проще. У них были подземелья, заводы, запасы, моря ... у них была целая планета. В космосе остались только люди. Занимались они кто чем. Я видела учебный фильм... Кольке я его никогда не покажу. За тридцать лет изоляции от Земли в космосе не осталось никого. Только наша станция. Три тысячи человек из, почти, миллиона.
Иногда говорят, что мы выжили благодаря тому, что у нас было чем заняться — и я верю в это. Смешно, конечно, когда у каждого слесаря на станции по три высших образования, несколько докторских степеней и сотни печатных работ, которые не читал даже автор, потому как нашёл «свою» статью в архиве... Но нам действительно есть, чем заняться.
Я ненавижу Циммельса, но это он создал белковый цех и вырастил оранжерею, в которой теперь «имеет право» портить воздух своими тошнотворными самокрутками.
Да, Фукамото виноват в глобальной катастрофе, но он умеет передвигать планеты и разгонять, фактически, любые по массе корабли с нуля до скорости света за микросекунду.
Фингерский и Ольсон задолбали меня своими измерителями, но это они придумали, как очистить земную орбиту от осколков Луны и прервать изоляцию. Без них и Кольки не было бы, получается так.
Но всё это было бы невозможно без обычных людей. А люди живы благодаря занудству Клюева. Это он придумал за работу выдавать паёк, а зарплату платить за научные изыскания. И воплотил.
Даже когда я была на Земле, то исправно ходила в архив, воровала чужие статьи и дописывала в них взятые из ниоткуда гипотезы, за которые Клюев вполне мог бы наградить меня справкой о психическом заболевании. Не наградил. Потому что я патологически нормальная и отлично понимаю: почему все, кто остался в космосе, вымерли после второго поколения. Все, кроме «учёного люда» нашей станции.
Никто не говорит, что Клюев выдумал панацею от человеческого вырождения. Спивались, резали друг друга и у нас, но всегда находились те, кому было действительно интересно открывать что-то новое и строить планы, глядя на звёзды. Такие люди и создают иллюзию того, что жизнь продолжается.
Зачем мне было лезть оператором на защитный экран, который мы отодрали от станции, немного переделали и пустили, словно доисторический бульдозер, в метеоритный слой, окружавший Землю? Я же ничего не знала о «героизме» и медалях, которыми обвешают меня на Земле, перед тем, как отобрать ребёнка и выкинуть взашей, чтобы не подвергать мальчика «избыточному риску». И я понимала, что буду принимать на себя все метеоритные удары, расчищая от лунного песка тонкую дорожку к Земле только потому, что хотела на Землю. Просто посмотреть. Посмотрела. Слава богу, что удалось все эти медали обменять на несколько месяцев...
— Мамочка! Мама! Меня русалка за руку поймала!
Боже мой, Коля, ну зачем так орать?
— Что случилось? — тихо спрашиваю вслух, а сама боюсь встать со стула, потому что голова кружится, как после центрифуги. Перед глазами по спирали плывёт ваза с фруктами, Колина фарфоровая миска, доверху набитая кожурою от мандаринов, а самого Коли нету.
Пытаюсь осмотреться по сторонам и не получается — краски размазаны, кухня плывёт разноцветной, на белом фоне, акварелью. Подняться со стула тоже не получается — ноги плывут и скользят уже по-настоящему: по воде скользят.
— Мама, меня русалка за палец держит! — слышится из спальни взволнованный, дрожащий голос. Такое впечатление, что кто-то вот-вот заплачет, но, пока, держится.
— Бегу, Коля! — бессовестно вру в ответ. Я ползу на коленях по мокрому полу: колени проскальзывают, руки разъезжаются, бешеный пылесос уже третий раз проскочил под носом, мигая красной лампочкой. Он ведь пыль должен сосать, этот смешной Мистер Черепаха на колёсиках, а вокруг вода, воды много, она попадает механической рептилии в пылезаборник и мелкой взвесью вылетает сзади, вокруг туман и дверной косяк я заметила уже лбом, причём с разгона. И ещё раз в мокрый пол: лбом...
— Мама, вставай, меня русалка к себе забирает! — Коля уже всхлипывает.
Холодный душ из пылесоса и встреча с жёстким кухонным полом, как ни странно, подействовали ободряюще. Зрение вернулось, голосовые связки замкнуло от возмущения, а руки сами потянулись к ремню, то есть к пояску халата: он, хоть и матерчатый, но мокрый и теперь им запросто можно припечатать любителя русалок по пятой точке, да так, что брызги полетят и чешуя посыплется!
— Николай Арнольдович, твою маму! — это разомкнулись мои голосовые связки.
Арнольдович, папин сын, сидит в луже возле кровати, левая рука почти по локоть увязла в боковине сдувшегося водяного матраса. Нижняя губа малолетнего злодея предательски дрожит.
— Мама, я хотел русалку выпустить....
Гуманитарий, блин, русалкофил, юный борец за свободу сисястой рыбы: ну зачем ты туда полез? Молоки в голову ударили? Рано ещё, вроде, не по возрасту...
— Ты мне обещала песню спеть, а сама храпишь, а русалки лучше всех поют...
Теперь нижняя губа начинает дрожать уже у меня.
— Коля, ну зачем ты дырку в матрасе сделал?
Коля молчит, но мне ответ и не нужен. На широкой боковине водяного матраса действительно нарисована фигуристая русалка. Лежит она, нарисованная, на боку, спиною к нам, левая рука под головой, а дырку мой сын проделал как раз чуть ниже границы чешуйчатого «купальника», обтягивающего пышные бёдра. Однако, символично...
— Мам, она меня держит...
Интересно: чем это она «держит» моего мужичка, путана дьябло ди маре?
— Коля, ну что ты выдумываешь? — я подползаю поближе. — Никто тебя не держит. Это внутри такие шарики плавают, которые не дают воде вытекать, если в матраце дырка. А ты туда руку засунул и не даёшь им дырку закупорить. Вот они тебя и держат.
— А можно я один шарик себе возьму? — с интересом спрашивает сын, глядя, как я обтираю с его руки липкий герметик.
— Можно, — отвечаю. — Только смотри, чтобы он не заклеил тебе какую-нибудь дырку, из которой вода течёт...
Колюня часто засопел носом и начал сам вытирать освобождённую руку моим халатом. Только что сопротивлялся, а теперь помогает. Хороший мальчик. Умный. Осторожный.
— Мама, когда я вырасту, я куплю тебе новый халат...
И ещё заботливый... Не то что некоторые... Я, в своё время, обещала маме, что, когда вырасту, буду ей термометр под мышку ставить, а не как она мне... Кстати, халату действительно кранты. Герметик быстро твердеет на мокрой ткани и стягивает её. Сидеть рядом с ребёнком в таком чуде эротической мысли уже слегка неудобно, даже если мальчик смотрит не на меня, а на русалкин купальник, который превращается в нечто совсем уж неприличное.
— Договорились! — я встала и, с трудом, подняла Колю на кровать. — Только покупай мне халат какого-нибудь тёмного цвета, а то белый быстро пачкается.
Молодой художник хитро улыбнулся, глядя мне за спину. Там, на тумбочке, возле зеркала, лежал нераспечатанный тюбик синей краски. Нужно было срочно менять тему разговора:
— Слушай, спаситель русалок: ты заболеть хочешь? Таблетки пить, уколы в разные места, градусник, опять же... Быстро снимай мокрую пижаму и под одеяло!
— А мне дедушка Клюев сказал, что умеет силой мысли всех лечить! — восторженно улыбаясь, Коля пытался устоять на полуспущенном матрасе.
— Не дай тебе боже господи заболеть тем же, чем Клюев! — я уже добралась до ванной, скинула халат, влезла в ночнушку и возвращалась назад с полотенцем, когда поняла, что произнесла это вслух...
— Мама, а почему ты кусаешь полотенце?
— А ну быстро снял пижаму!
Кажется, я даже замахнулась на него бешеным от укусов полотенцем. Не знаю, специально он себя так ведёт, или это в нём мой характер просыпается? Откуда все эти: «ты мне песню обещала, а сама храпела»? Откуда? Точнее: понимает он, что делает, или нет? Но это ещё цветочки, потому что я сама себя веду как не знаю кто: вот, полотенцем размахалась. Когда меня спросят серьёзные люди в очередном суде: «Вы считаете, что мальчику будет лучше с вами?» — придётся врать. Потому что я так уже не считаю. Но поделать с собой тоже ничего не могу.
— Мама, если ты не можешь, давай я это сделаю. Только не плачь, ладно?
Господи, за что мне всё это? Под ногами хлюпает, в носу хлюпает, глаза текут, пылесос поднимает в воздух плотную заградительную стену водяной взвеси, которую тут же выносит в потолочную вентиляцию. Голова не работает, язык молотит что-то отдельно от головы, а водяные столбы, закрученные маленькими смерчами, слизывают с потолка отпечатанные ладошки моего сына. Симпатичные разноцветные ладошки, которые я так хотела оставить на память, если ничего не получится, да даже если получится — хотела, а теперь это просто мутные потёки, редкий, серо-буро-малиновый дождь, пачкающий постельное бельё. Хорошо хоть матрац с подогревом...
— Ты мне больно волосам делаешь! — бурчит Коля из-под полотенца.
Он так всегда бурчит, когда я вытираю ему голову, но сейчас это только на пользу. Зато он не видит моих глаз и не задаёт лишних вопросов.
— Быстро под одеяло! — торопливо командую я.
Торопливо, потому что не хочется лезть под одеяло первой. Тогда у маленького малефика появится моральное преимущество, а этого нельзя допустить. Я сразу проиграю.
— Ты чем в русалке дырку делал, дятел космический?
— Ви-илкой...
Понятно, что ви-илкой. Вот она, зубастая, у меня под боком. Спасибо сынок, за новые четыре дырке в маме. Нарожаю тебе братиков и сестричек. Из ребра. Пробирочных. Обыкновенных. Потому что слишком много сил уходит на твои чудеса.
Хочется просто закрыть глаза. И уши, желательно, тоже закрыть, чтобы не слышать ни «вжиу», ни «бух», ни вопросов: «вы, случайно, не получали критических доз радиоактивного облучения в период вынашивания ребёнка?». Не получала. А все местные бабы — очень даже получали. Иначе никто бы не отдал люксовый отель каким-то очкастым ботаникам, желающим лететь к звёздам.
Моим родителям никто не задавал подобных вопросов. Потому что и так понятно — получали. Но я же не летаю раскинув руки. И никто не летает, потому что даром оно никому не надо. И страшно.
Переходы между отсеками нашей станции — это здоровенные шары, в которых много воздуха, нет гравитации и плавают дельфины Циммельса. Обычных детей в этот воздушный бассейн веслом не загонишь. Приходится настоящую психотерапию устраивать. А Кольке — только дверь открой. Кидается головой вперёд, руками-ногами машет, с дельфинами дружит — счастливый ребёнок. Ни разу не зависал.
Переходные ёмкости — они ведь не для воздушных ванн придуманы были. Это система безопасности. Система перераспределения воздуха при метеоритной атаке с поражением обшивки и массивной утечкой.
Создатели отеля заботились о жизни постояльцев и не знали, что в скором времени вместо Луны по космосу будут мотаться облака гравия. Человек, живущий в орбитальном отеле, должен быть уверен, что метеорит не достанет его, даже если в этот момент человек сидит в туалете, или в душе плещется. Иначе кто заплатит?
Поэтому в переходных ёмкостях давление воздуха больше пяти атмосфер. Воздух можно загребать руками, плавать в нём, да что угодно с ним делать. Например — очень быстро запустить его в отсек, пробитый метеоритом и спасти тамошний люд от декомпрессии, пока автоматика не заштопает дырку. А с теми, кто в данный момент находится в переходной ёмкости, происходят очень неприятные вещи.
Все, кто входит в воздухохранилище, обязаны носить на поясе спасательную капсулу. Собственно пояс и есть эта капсула. Воздух уходит, давление резко снижается, капсула взрывается двумя круглыми пластиковыми пакетами, которые облепляют человека сверху и снизу, а потом склеиваются над головой и под ногами и превращаются в большое полупрозрачное веретено, в котором, как эмбрион в мамином пузе, плавает спасённый, скорченный от страха человечек. Он «завис».
Даже Клюев, даже наложением рук не может избавить зависшего от седых волос и ночных кошмаров. Не знаю, почему... Никто не знает. Наверное, страх появляется, когда ничего не можешь сделать, а нужно только ждать.
Разговаривать с зависшими бесполезно — только хуже сделаешь, пробовали. Запускать к ним спасателей в скафандрах — бесполезно: веретено не проходит в воздушный шлюз, поэтому, пока не выровняется давление, спасателю просто нечего делать.
Циммельс придумал дельфинов, но эти твари психуют ничуть не меньше, чем люди. По непроверенным данным они уже порвали несколько веретён. Убивают, вместо того, чтобы спасать. Или к стенкам жмутся.
И вот летишь ты, скорчившись, в никуда. Ничего не видно. Когда быстро падает давление — сильно снижается температура и пар от дыхания инеем ложится на полупрозрачные стенки капсулы. Летишь и не знаешь: может тебя уже в открытый космос вынесло, может полстанции снесло, может... всё может. Холод, тишина, вынужденная неподвижность. Принудительное радиомолчание. Невозможность управлять «спасательным» веретеном. Только бешеное сердце молотит в груди и гонит зависшего ногами вперёд своею слабой реактивной отдачей. Куда? А просто — ногами вперёд.
Раньше, говорят, многие сходили с ума. Оттуда и пошли Клюевские справки. Но сейчас все привыкли. Есть только одно небольшое отличие между нормальным человеком и «зависшим». Мы никогда не летаем во сне. Проверено. На себе проверено.
— Мама, будильник звонит. Тебе на работу пора.
— Спасибо, Коля. Выключи. Я уже иду.
А потом они ещё спрашивают: почему он летает? Потому что летает. Видели бы вы его папеньку. Сама не знаю: что я в нём углядела? Наверное, он слишком сильно отличался от земных и подземных жителей родной планеты. Очень уж странно смотрел на небо. Будто бы родился не на Земле, а там, и хочется ему домой, но страшно до ужаса, так, как не бывает страшно ни одному зависшему. Когда он смотрел на небо — всегда держался за что-нибудь. Крепко держался, до судорог. А я смотрела на него и казалось мне, что вот сейчас разожмёт он побелевшие пальцы и полетит. Раскинув руки.
Виктор Дачевский © 2006
Обсудить на форуме |
|
