|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Ольга Бакк © 2006 Человек человеку – людь… На полянке сидел паренек и с упоением ковырялся в носу. Вытаскивая очередную засохшую соплю, он долго и глубокомысленно рассматривал ее, потом облизывал палец и снова засовывал в ноздрю. По-видимому, содержимое носа было настолько интересным, что он даже не обернулся, когда кусты затрещали и на поляну вышли два человека в камуфляжной форме.
Мужчины настороженно огляделись, одинаковым отточенным движением вбросили в закрепленные на бедре ножны огромные ножи-тесаки, энергично отряхнулись, не выпуская из виду пацана, углубленного в «раскопки».
— Поговорим с аборигенами? — спросил младший и, не дожидаясь ответа, крикнул: — Эй, дружок!
Не обратив на них внимания, мальчишка продолжал свое занятие.
— Оглох он, что ли? — младший недоуменно пожал плечами, подошел к пеньку, хлопнул пацана по плечу: — Эй, малец!
Мальчишка обернулся. У подошедшего отвисла челюсть, он непроизвольно отступил назад. Пацан уставился на него тремя глазами. Два были почти человеческие и блестели словно лужицы смолы, черной радужкой без признака белка. Третий глаз — во лбу: круглый, выпуклый, с вертикальной щелью-зрачком. Глаз моргнул. Мужчины судорожно сглотнули. Нос пацана мощным клювом свисал к подбородку. Мальчишка растянул до ушей губы, вывернутые как у жабы и покрытыми синеватым налетом, вскочил с пенька, замахал двупалыми клешнями-руками и что-то заквакал.
— О-фи-геть! — прохрипел старший.
— Мутант! Мать его... — выдохнул младший, вытирая рукавом вмиг вспотевшее лицо.
Мальчишка продолжал радостно квакать и подскакивать на трех ногах. Двух обычных человеческих и третьей, растущей из позвоночника и выгибающейся как у кузнечика, коленкой назад. Его пузо, висевшее ниже колен, колыхалось в такт прыжка. Под тонкой кожей в нем перекатывалась жидкость.
— Вишь, обрадовался как! — констатировал старший. — Понравились мы ему, что ли?
Мальчишка обежал вокруг незнакомцев и залился тоненьким визгливым кашлем. Он хлопал клешнями по пузу, а потом в изнеможении упал на землю и задрыгал всеми конечностями.
— Слушай! Да он смеется над нами! — вдруг дошло до младшего.
— Думаешь? — почесал в затылке напарник. — Быть может, мы для него чересчур уродливы?
Мутант вдруг замолчал, словно проглотил язык. Выдул огромный пузырь правой ноздрёй. Из левой выползла толстая склизкая нить и потянулась к земле.
— Ты бы утерся, урод! — младший брезгливо скривился и пнул его ногой.
— Отставить! — жестко скомандовал старший. Чего ты от него хочешь? Изысканных манер? — он с жалостью смотрел на мутанта. — Пацан, наверное, и не соображает ничего. Но, попробовать стоит. — Слышь, дружок, — старший присел на корточки рядом с аборигеном, — ты сам тут живешь? Или есть еще люди?
— Ты называешь ЭТО человеком? — возмутился младший.
— Но он же смеется! — парировал старший и погладил ребенка по голове.
Мутант кивнул, проткнул пузырь, щедро обрызгав соплями пришельцев. Булькая животом-аквариумом, поднялся на ноги, схватил старшего за руку, измазав липкой слизью, и потянул по еле заметной тропке в лес.
Тропинка вывела к небольшой поляне. На отвоеванном у леса пространстве теснились убогие строения, которые в другом, менее безлюдном месте, вряд ли бы заслужили название деревушки. На околице их поджидал старый-престарый дед, при одном взгляде на которого невольно думалось, что он видел пасущихся динозавров. Колоритный такой дедуля: меховая безрукавка с проплешинами, кожаные штаны, деревянные подошвы, прикрученные к ногам тонкими кожаными ремешками — обувь а-ля древнеримские сандалии; на голове красуется затейливо вышитая кожаная бандана.
— Откеля будете, странники? — нелюбезно осведомился дед. — Чё нада?
— Ты дед, если уж в такой дремучести живешь, так и спрашивай по сказочному, типа: «Куда путь держите, добры молодцы? Дело пытаете, аль от дела лытаете?» — съязвил старший.
— А хто ж знает. Добры вы молодцы, аль лихие? — не остался в долгу дед. Дрожащими руками он опирался на клюку, невероятно смахивающую на металлический прут.
— А что тут у вас только лихие шастают? — влез в разговор младший.
— Да всякие ходют! — не смягчился дед. — Ты не думай странник, что я один убогий тута пред тобой, шагу не ступишь, тебя проткнут.
— Уж не тот ли удалой стрелок без порток? — насмешливо спросил старший, дернув подбородком в сторону кустов.
— Шоб тебя продырявить, ему порты непотребны! Рука надежна, глаз вострый! Пришпилит к дереву, ровно букашку.
— Мы исключительно добрые. Можем дров нарубить, воды наносить, — улыбнулся старший, развел руки, медленно поднял вверх и прокрутился, показывая, что ничего под одеждой не припрятано. — Добрые! Когда нас не обижают... — сказал он, чуть подпустив в голос металла.
— Ходите мимо! — дедуля был непреклонен. — Чужие вы какие-то! Неправильные!
— Мы-то неправильные? — возмутился младший. Да на этого урод... — он замолчал, получив увесистый пинок от старшего.
— Что-то ты дедуля не ласков! Мы ж тебе плохого ничего не сделали. Мальчугана твоего не обидели, — незлобиво сказал старший, не желая ссориться с лесным старцем.
Дедуля, не смягчаясь, подозрительно смотрел на пришедших. Перед ним стояли два обыкновенных, на первый взгляд, человека. Старший — высок и широк в плечах; тело ловкое, тренированное, что проскальзывало в каждом движении. Нос, выдающий бойца, сломан в двух местах. В волосах широкая проседь.
Младший — похлипче, тоньше в кости. Узкое лицо с высокими скулами. Широко распахнутые глаза взирают на мир с легким недоумением, если не сказать — наивностью. Он не производил впечатления сильного бойца, так — небольшой довесок. Лишь морщинки в уголках глаз, да тонкий розоватый шрам, пересекающий лоб, говорили внимательному наблюдателю о том, что парнишка далеко не так прост, как кажется.
— Не надо дров, коли добрые, — внезапно смягчился дед, словно учуял, что пришлые говорят правду. — Так чего надо, странники?
— Да самого простого! Приют и ночлег, — ответил старший, без сомнения лидер в этом тандеме. — А утром пойдем подобру-поздорову. Мы ж не просто так. Мы деньгами отблагодарить можем...
— Деньгами? А для какой они надобности? — искренне удивился дед.
Пришельцы замешкались, не в силах с ходу объяснить, для чего собственно в лесной глуши деньги.
— Не надо деньгами, просто так проходите, а там поглядим, — решил дед, развернулся, безбоязненно показывая спину, и побрел к самой большой лачуге.
Пришельцы, обретя статус гостей, пошли вслед за ним. Из кустов вывалился дебелый парень ростом метра полтора. В руках он крепко сжимал металлический прут, заостренный на конце.
— Так и живем, — сказал старик. Они втроем сидели за шатким, грубо сколоченным столом в лачуге, куда их гостеприимно привел хозяин, оказавшийся старостой. — Поселение наше невеликое. Тут когда-то город стоял, и названия его не припомню.
— А чего ты, дедуля, решил, что мы издалека? — спросил старший, помешивая деревянной ложкой похлебку в деревянной миске.
— Одёжа у вас непростая... В лесу меж деревьев и не углядеть вас. Лица не покореженные. Зубы все на месте. Такие... — старик замялся, подыскивая слово, — такие человечьи! Опять же — и балакать можете, да так складно. Таких справных хлопцев давно здеся не было. Ясен пень — нездешние. Откеля?
— Что же случилось у вас? — уклонился от ответа старший.
— Да станция атомна навернулась. Балакали шо зеленые, а можа и голубые, бомбу подкинули. Вроде как за э.. слово такое заковыристое... экалохию боролись. Довоевались, бойцы хреновы! Все энергоблоки бабахнули! Даже у нас зарево видать было — полнеба пылало. А от нас до станции, почитай, километров двести было. Взрослых на пожар забрали. Никто и не возвернулся. Я тогда мальцом был.
— Здесь такой фон радиоактивный, датчик зашкаливает! — старший глянул на запястье, где мерцал голубоватым экраном какой-то прибор. — Как же вы живете?
— Шо там у тебя? — вытянул шею дед, пытаясь рассмотреть непонятную вещь. Глубоко задумался и неуверенно проговорил: — Схоже на такую штуку... забыл как называется. В децтве видал. Часы лектронные!
— Часы и есть, — подтвердил старший, — а в них еще штуки полезные, вроде как радио, можно разговаривать с напарником, когда он далеко и много другого-разного, — решив не углубляться в объяснения, спросил: — Сколько же лет прошло после взрыва?
— Радио? — старик прислушался к забытому, из другой жизни, слову. Потом, спохватившись, ответил: — Да хто ево знает — мож тридцать, мож чуть поболе.
Поймав недоверчивый взгляд, старик скрипуче засмеялся. Вдруг, схватившись за грудь, зашелся в кашле. Кашлял долго, надрывно. Втягивал сквозь зубы воздух, маленькими порциями выхаркивал его вместе с кровью на пол. — Да вы не сумлевайтесь, — выдавил он, переведя дух. — Я, навроде, и не старый ишо, если смерить годами. Да тока год у нас, как три до взрыва, а то и поболе.
— Сколько же тебе лет? — поинтересовался старший.
— Да почитай осенью, в аккурат, тридцать пять стукнет.
— Сколько? — чуть не подавился грубой лепешкой младший и недоверчиво оглядел говорившего.
Перед ним сидел не просто старик — засушенная мумия, древняя развалина. Казалось — стоит ему шевельнуться посильнее, и от него начнут отваливаться куски сморщенной плоти. Перекрученное неведомыми хворями тело сотрясала непрерывная дрожь. Руки — две палки, на которых болтается высушенная кожа, собирающаяся на сгибах глубокими складками. Бровей нет, уши поросли седыми волосами, свисающими до плеч. Лысую макушку, покрытую сморщенной кожей, пересекает огромный шрам, уползающий на затылок. Половина правого уха отсутствует, левое разодрано в мелкие лоскуты. Рот можно определить лишь по звездообразной впадине, куда сбегаются морщины. Глаза словно вдавлены в череп смертельной тяжестью прожитых лет.
— Да вы ешьте, ешьте! — приветливо сказал староста. — Не бойтесь, не отравитесь!
— А что здесь? — вдруг подозрительно уставился в миску младший. Ему показалось, что похлебка всплеснулась, словно там плавало что-то живое.
— Тебе лучше не знать! — Лицо старика дрогнуло, морщины около рта слегка разгладились (вероятно, это была улыбка), — А то стошнит. Как зовут-то вас, странники? И какими судьбами к нам?
Старший, не торопясь отвечать, отодвинул пустую миску, степенно поблагодарил, вытянул из-за пояса плоскую флягу, взболтал содержимое и отвинтил крышку.
— Шо там у тебя? — живо заинтересовался староста, забыв о вопросе.
— Спирт. Знаешь что это?
— Обижаешь! Как не знать! Только пробовать давненечко не случалось. Угостишь? Иль плату какую стребуешь? Можа это, как тама... деньги?
Они оба рассмеялись.
— Угощу! За хлеб-соль, отчего не отблагодарить доброго человека.
Староста оживленно засуетился, вытащил откуда-то жуткую ценность — кружки, некогда эмалированные, ныне постыдно оголенные и рыжие от ржавчины, словно краснеющие за свой недостойный вид.
— Наливай! Не расплескай! — староста вожделенно облизнулся.
Младший поперхнулся похлебкой, увидев раздвоенный кончик его языка.
— За знакомство! Зовут меня Родионом, а товарищ, — кивок в сторону спутника, — отзывается на имя Степка.
— Меня Олегом звали когда-то, а сейчас все больше — Дед. — Староста вздернул кружку: — За знакомство, странники! Будем здравы!
Они выпили. Степан, не выказывая желания присоединиться, поблагодарил за еду и вышел на крыльцо.
Лесные люди проживали в жуткой глухомани. Лишь внимательно присмотревшись, можно было различить остовы каменных домов, сплошь покрытые растительностью. Деревья мели верхушками небо, а их корни разгрызали камень, превращая его в щебень. В могучей тени великанов прятались лачуги, построенные из глины, замешенной для крепости с травой, и кое-где укрепленные обломками веток. То, что трава жесткая и вполне годится для армирования, Степан убедился на своем опыте — споткнувшись о невидимые среди зелени ржавые обломки, он схватился за траву и порезался до крови. Лачуги венчали травяные кровли, доходившие почти до земли. Вообще-то, издали эти жилища можно было принять за огромные кучи травы или муравейники. В хибарках вместе с людьми проживал скот: рогатые свиньи, бесшерстные овцы и карликовые коровы.
Куры, которым по статусу было положено сидеть на насестах, лазили по деревьям, цепляясь всеми шестью когтистыми лапами. Когда «птички» испражнялись, помет стекал по стволам, оставляя глубокие дымящиеся борозды. Мощными клювами куры сшибали плоды, которые падали на землю, выбивая в ней глубокие воронки. Плоды эти, больше всего смахивающие на гибрид гранаты-лимонки с ананасом, обладали столь же крепкой, как у гранаты, оболочкой. Но «пташки», размером с небольшого страуса, крючковатыми клювами легко вскрывали плоды, доставая семена, похожие на стальные пули. Иногда семена падали на землю и, слегка подрагивая, вбуравливались в нее.
«Каким же надо быть отважным человеком, чтобы поймать такую «курочку» на завтрак», — подумал Степан и поежился.
Обходя деревню, он углубился в заросли и неожиданно вышел на большую поляну. В ее центре стояла высокая решетчатая конструкция с огромной цилиндрической емкостью наверху. Возможно, когда-то, это была водонапорная башня. Судя по отполированным, блестящим от жира металлическим балкам, башню тщательно оберегали и заботились о сохранности. Наверх вела лестница. Последний пролет — метров в десять — был съемным. Степан обошел башню несколько раз, пытаясь понять ее назначение, а потом, решив не ломать зазря голову, вернулся в деревню.
Родион и дед сидели на крылечке. Дед все продолжал рассказывать о постатомном житье-бытье. Из стариков остался только он, да еще Машка-замарашка, выжившая из ума старуха лет сорока. Молодежь, родившаяся после взрыва, жила недолго, всё от каких-то хворей помирала, дитёв рожала мало. Те же дети, что рождались, мёрли почти сразу, чаще появляясь на свет уже мертвыми. Выживали единицы. А вот они с Машкой народили около двадцати младенцев. «По пять за раз», — горделиво делился он. Жаль выжили всего два. Первый — Куря, сейчас вождь. Второй — Последыш, и был тот сопливый пацан, встреченный гостями на поляне.
Сейчас в их поселении около двадцати человек, баб и дитёв без счету. Человеками Дед называл только мужчин. Лишь два из них в полном разуме — сын Куря, да еще один малец. Его берегут как зеницу ока — будущий вождь, как-никак. Остальные... «Оружие в руках могут держать, дитёв делают — чего еще для жизни надо? А ум... да на черта он сдался... чтобы разуметь, как нам хреново? — философски рассуждал Дед. — Я сам едва разума не лишился, — сказал он, демонстрируя жуткий шрам на голове. — С людомедведем схватился один на один. Вот он меня и поломал. Но и я его кирдыкнул!»
— А где же все человеки? — поинтересовался Степан, присаживаясь на крылечко.
— Дык на охоту пошли. Бабы на огороде. Я за дитями приглядываю. А Последыш меня сторожит. — Дед ласково погладил мальчишку, прикорнувшего около его ног. Он сладко спал, пуская пузыри. Третье веко изредка поднималось — глаз внимательно озирал окрестности.
— Как же вы живете?
— Нормально живем. Земля рОдит, бабы рОдят, зверья полно. А сколько у него ног, глаз или хвостов, в котле не видно. Только вот муты досаждают!
— Кто такие? — заинтересовался Родион.
— Да мутанты хреновы! — смачно сплюнул сквозь звездообразную щель Дед.
Глаза Степы невольно переместились на Последыша, обхватившего ногу Деда клешнями рук.
— Да разве сын мой мут? — возмутился Дед, цепко отследивший взгляд. — Нормальный человек! И бьется, промеж прочим, с мутами так, что тебе, паря, и не снилось!
— Да кто ж они такие?
— Муты — это люди, которые со зверями скрестились. То ли бабы ихние от зверюг родили, то ли мужики зверюг трахали, только развелось мутов немеряно! Есть людоволки — злые твари и прожорливые. Есть людомедведи. Эти дюже страшные — человечину полюбляют, жрут нас почем зря. Есть помельче — людопсы, вредные тока стаей. Да и то их приручить можна. А вот людокони — их еще кентами зовут — так они ваще невредные, мы с ними не враждуем. Траву они жрут, нас не трогают и мы их тожа. Хотя я сам однажды видал, как один кент запинал людоволка насмерть, когда тот спробовал ребеночка у него стибрить.
— Вам еще повезло, Дед, что здесь львы и тигры не водились, — вздохнул Родион.
— Точна! Свезло! Ну, дык, не Африка! — хихикнул Дед.
— А что за башня у вас, Дед, на поляне? — спросил Степан.
— Крепость наша. Кады муты на нас прутся — мы туда баб да дитёв закидываем, а сами внизу рубимся.
— Чем рубитесь? Какое оружие у вас? — заинтересовался Родион.
— Да како у нас оружие. Мечи да колья железные. Все наш кузнец делает, железа полно по лесу насобирать можна.
Последыш, мирно сопевший, вдруг подскочил, насторожился, втянул огромными ноздрями воздух. Мужчины рефлекторно схватились за рукоятки ножей. Дед тоже привстал, повел остатками ушей, успокоил гостей:
— Все в нормательно, то нашенские с охоты идут.
Последыш радостно заквакал, обращаясь к Деду, а потом попрыгал в дальний конец поляны.
— Зверя забили! — довольно сказал Дед «переводя» слова сына. — Вечером пировать будем! — Он, кряхтя и постанывая, сошел с крыльца и заковылял вслед за сыном.
В центре поселения пылал огромный костер, сложенный из целых бревен. От него шел нестерпимый жар, а поляна освещалась так, словно здесь полыхало автономное солнце. Над огнем, на циклопическом вертеле, который попеременно вращали три дюжих парня, жарилась гигантская туша. Что это была за зверюга, гостям угадать не удалось. То ли постядерный гибрид бизона с грузовиком, то ли плод удачного брака между комбайном и лосем. Над поляной плыл запах паленой шерсти и подгоревшего мяса. Блики костра багровыми пятнами ложились на бледные лица женщин, лоснились на мускулистых спинах мужчин, фосфорическими пятнышками блестели в глазах прирученных людопсов, лежащих поодаль.
Дети — многорукие и многоногие, чешуйчатые и мохнатые, одно — и двухголовые с воплями носились по поляне, затевали потасовки, и, если не смотреть в их сторону, а слушать только звонкий визг, то можно было подумать, что они ничем не отличаются от своих сверстников в любом другом месте.
В ожидании ужина одни женщины скоблили огромную — в полполяны — шкуру, другие поджаривали на угольях гигантские клубни съедобного растения — гибрида картофеля и тыквы. Мужчины лежали около костра, отдыхая и наслаждаясь теплом.
Дед подошел к гостям, опустился на торчащий из земли белый гладкий камень. К нему подбежала девчонка с огромным пузом. На вид ей было лет десять, но торчащий живот недвусмысленно сообщал о беременности. Покрытая чешуей кожа матово блестела в свете костра, пальцы заканчивались длинными когтями; вместо носа две дырки, окруженные пучками шерсти. В остальном же она была нормальным человеком — две руки, две ноги, лишь длинный изящный хвост, гибкий как у змеи, дополнял ее облик.
Девочка что-то прошептала Деду на ухо, застенчиво повела глазами в сторону незнакомцев и, кокетливо взмахнув хвостом, убежала.
— Хороша вертихвостка! — доброжелательно пробурчал Дед. — Подружка Последыша. Сучка. Вишь, дитёнка уже сочинили.
— Чего-то я тебя не пойму, вроде бы по душе она тебе, а сучкой обзываешь? — не стерпел Степан, явно забыв пословицу про чужой монастырь. А может, просто и не знал ее.
— Разве обзываю? — удивился Дед. — Имя у её такое — Сучка.
— Ну и имечко! — покрутил головой Степан. — Кто ж девчонке так подгадил?
— Нормательное имя! — пожал плечами Дед. — Дык, отец дал, мать-то родами померла.
Степан хотел что-то сказать про ум отца, наградившего девчонку таким именем, но, получив тычок от Родиона, промолчал. Говорить о разуме в обществе, где он является исключением — преступно.
— А ножичек тово, неплохой! — Дед вытянул шею, словно черепаха, и присматривался к тесаку, который Степан вытащил из ножен. Суперсталь с трудом справлялась с веткой, из которой парень вознамерился выстрогать себе вилку. Отточенное лезвие снимало тонюсенькие стружки, словно это было не дерево, а железо.
— Хорош! — повторил Дед и причмокнул. — Это дерево ништо не берет. Оно даж в огне не горит.
— Хороший! — подтвердил Степан; играючи крутанул нож и точным движением лихо вкинул в ножны. Дрогни рука на миллиметр, и он распорол бы себе ногу от пояса до колена. Родион недовольно сдвинул брови, не одобряя пустую похвальбу.
Дед втянул воздух, встал, опираясь на клюку, и поковылял к жарящейся туше. Родион, заинтересовавшись, подошел к белому камню, присмотрелся, хлопнул по нему пару раз ладонью. Ошибиться невозможно — это был обломок унитаза.
Угощение удалось на славу — огромный ломоть мяса, сочащийся кровью. Сверху обуглившийся, внутри полусырой. Тыквокартошка, испеченная в углях, оказалась немногим лучше, заедать все полагалось зеленью, в которой угадывались отдаленные потомки лука и чеснока. Надеясь на крепость своих желудков, Родион и Степан ели много, дабы не обидеть хозяев, щедро делившимися с ними «хлебом-солью».
— Кстати! — хлопнул себя по лбу Степан. — Дед, а соль у вас есть?
— Та ты шо! Деж соль взять. Ты золой притруси! — ответил Дед, и, подавая пример, щедро присыпал свой ломоть.
— Не-а, обойдусь, — решил Степан, — и так сойдет.
После сытной трапезы люди разошлись по лачугам; гостей устроили на ночлег к Деду. Его сын — Последыш — в любое время года спал на улице у двери.
В лачуге стоял тяжелый дух — пахло землей, прелыми шкурами, нечистотами. Окон не было. Воздух, вместе с комарами, просачивался сквозь неплотно прикрытую дверь и щели в стенах. Мужчины спали на шкурах, брошенных на пол. Но не только тяжелый воздух мешал почивать — в шкурах вольготно паслись насекомые. Степан, не в силах уснуть, ворочался с боку на бок, давя прыгающих по нему блох, расчесываясь до крови и отмахиваясь от комаров. Родион спал, сладко похрапывая, или же притворялся, в пику младшему спутнику.
Степану показалось, что он только-только закрыл глаза, как вдруг кто-то грубо встряхнул его.
— Подъем! — скомандовал Родион.
— А? Что?
— Ноги в руки и айда! На нас напали!
— Кто? — Степан одним прыжком вскочил на ноги.
— Последыш тревогу поднял, — отозвался от дверей Дед. — Он зазря не разбудит.
Мужчины выскочили на крыльцо. В темноте, подсвечиваемой только прогоревшими угольями, было видно, что из лачуг выскакивают женщины с детьми и бегут вглубь леса. «К поляне с башней», — догадался Степан. Вооруженные мужчины шли быстрым шагом, подгоняя отставших. Туда же, вслед за всеми, поковылял Дед; за ним последовали и гости.
Когда они подошли к поляне — эвакуация завершалась. Согласно неписаному закону, самые слабые — женщины, дети, калеки — уже сидели в бывшем резервуаре для воды, втянув последнюю лестницу. Все «человеки», способные держать оружие, остались внизу. По периметру поляны лежали огромные кучи хвороста. Их зажигали, освещая поле боя. На тот случай, если все защитники полягут, последним рубежом служила съемная лестница. При любом исходе боя, звери до остатков племени не доберутся. А осаждать неприступные крепости они пока не научились... или уже забыли, как это делать.
— Нам потребно до рассвета продержаться, — сказал Дед, занимая место рядом с гостями. — Никака тварь при солнечном свете не нападает. Только людомедведь-шатун, и то если его зимой потревожить.
— А что Дед, часто у вас так? — поинтересовался Степан, доставая нож. Глаза привыкли к темноте, и он видел, как рядом с ним здоровенный мужик, на голову его выше и в три раза шире в плечах, разминался, шинкуя ночной воздух мечом.
— А чё мне считать, сам пощитаешь, если уцелеешь! — ответил Дед и лихо взмахнул железным прутом-клюкой.
— Может и не лезет никто? — с затаенной надеждой спросил Степан.
— Не видать никого! — поддержал Родион. — Может ложная тревога?
— Не может! — отрезал Дед. — Последыш зазря тревогу не подымет. Он у нас наипервейший сторож. Нюхач экстракласса. Скока его пытались сманить, даже пару раз выкрадали. Мы отбили! Да он чужих чует за пять килОметров!
— Так он знает, кто на сей раз прибудет?
— Щас выясню! — пообещал Дед. — Сынок!
Последыш бодро припрыгал к отцу, сжимая в руках широкий нож.
— Кто нынче, сынок?
Последыш бросил нож, зажмурился, втянул воздух, подавился соплями, закашлялся, выхаркнул огромный комок слизи и снова полной грудью вздохнул. На пару секунд задержав дыхание, шумно выдохнул, разбрызгивая сопли и глухо зарычал.
— Людомедведи, — помрачнел Дед. — Жарко будет.
Последыш заулыбался, подхватил нож и стал рядом с отцом, спокойно ожидая начала схватки.
По знаку Деда, который в свою очередь расшифровывал невнятные возгласы Последыша, взвились костры. Их яркое пламя застало врасплох темные фигуры, вынырнувшие из леса. Грузные, косматые людомедведи застыли на мгновение, стоя на задних лапах. Каждый был крупнее человека почти вдвое. Их фигуры — карикатурное подобие человеческих — внушали одновременно и ужас, и отвращение. Отблески костра блестели на их шерсти и зажигали огоньки в глазах.
— Пять, — сами собой двинулись губы потрясенного Степана. — Может, не будут нападать? Нас же больше?! — в его голосе звучали одновременно страх и надежда.
— Звери бы не стали, а вот люди бы не остановились. Сейчас посмотрим чего в них больше — звериного или человеческого, — спокойно, будто на просмотре кинофильма, отозвался Родион.
Он стоял, опираясь на топор, насаженный на длинное топорище из железного дерева. Вечером, увидев топор в лачуге, Родион, словно предвидя грядущую заварушку, около часа скакал и прыгал с ним на улице, отрабатывая удары — осваивал новое оружие.
Людомедведи, опустившись на четвереньки, медленно пошли к башне. Приблизившись на пару метров, остановились, понюхали воздух и начали медленно обходить людей по кругу, оглашая воздух устрашающим ревом.
— Человеческого, — констатировал Родион.
Внезапно со стороны деревни донесся жуткий вопль. Женский. Он прорезал ночь, заставив людей вздрогнуть. Женщина закричала еще раз, вопль перешел в визг и внезапно прекратился, будто бедняжке перерезали глотку... а может и перегрызли...
Безобразная ругань сползла с побелевших губ Деда. Последыш, затрясся всем телом, будто в жестоком ознобе. Когда раздался второй крик, он бросился бежать к деревне, но, споткнувшись о ловко подставленную клюку, упал. Сверху на него бросился мужик, стоявший рядом. Последыш орал и вырывался изо всех сил, но был слабее державшего. Растерявшийся Степан не знал, куда ему смотреть — то ли на людомедведей, продолжавших «обход», то ли на непонятную трагедию, разворачивающуюся под ногами.
Последыша скрутили, поставили на ноги, дали пару оплеух. Он продолжал стонать, и трясти головой. Но уже не порывался бежать. Его отпустили, и он закрыл руками лицо. Сквозь пальцы текли слезы, перемешанные с соплями.
— Что с ним? — шепотом спросил Степан у Деда.
Дед долго молчал, пристально всматриваясь в проходившего рядом людомедведя, когда тот миновал их, ответил, словно выплюнул:
— То Сучка кричала...
Твари, сделав полный круг, остановились. Кусты затрещали, и на поляну выломился еще один зверь. Встав на задние лапы, зарычал. Пришедший был заметно крупнее остальных, его морда, вымазанная чем-то, в свете костра казавшееся черным, до жути смахивала на человеческое лицо.
Странное это было лицо. Не людское, но и на звериную морду походило мало. Словно неумелый скульптор пытался вылепить человека, используя в качестве натурщика зверя. Огромная башка с вытянутой вперед челюстью, в которой блестели чудовищные клыки. Вокруг человеческих глаз голая кожа. Уши по бокам головы, а не на макушке, но заостренные, поросшие шерстью, двигались как у зверя. Из пасти падали тяжелые капли.
— Вожак, — тихо сказал Родион.
— Вожак, — согласился Дед. — Щас начнут.
— Нам бы сюда пулемет, или, на крайний случай, автомат! — горько сказал Степан и глубоко вздохнул.
— Последний патрон выпульнули, кады мне годов пятнадцать было, — ответил Дед.
Звери после короткого совещания, словно договорившись прорвать кольцо в одном месте, бросились вперед. На ту группу, где стояли гости.
— Боком нам выйдет «хлеб-соль», — спокойно сказал Родион, глядя на несущуюся смерть.
— Тем более, что и соли не было! — отозвался Степан. В одной руке у него был нож-тесак, а в другой он держал меч, выданный запасливым Дедом.
— Ты мечом-то ненароком меня не зашиби, — крикнул Дед, — рядышком махаться буду, в случае чего — подсоблю.
Звери с разгона врезались в людскую массу, кого-то подмяли, поволокли за собой. Крики и вой взлетели к светлеющему небу.
Сражение распалось на отдельные битвы. В схватке самым трудным оказалось, как и предвидел Дед, не попасть в человека. Группа, в которой дрался Степан, завалила одного людомедведя. Едва переведя дух, победители бросились на подмогу остальным.
Степан, крутил головой, пытаясь в мельтешении тел найти Родиона или Деда. Внезапно его взгляд встретился с глазами вожака. Тот, держа в пасти оторванную руку, передними лапами стоял на растерзанном теле. Перекусив руку, вожак выплюнул ее, поднялся на задние лапы и, взревев, двинулся к Степану. Дед, оказавшийся у вожака за спиной, увидел, как побелело лицо у парня, но тот, крепче сжав меч и тесак, не сдвинулся с места, ожидая нападения.
— Родион! — крикнул Дед и бросился на вожака сзади.
Зверь, учуяв его приближение, молниеносно обернулся. Дед опешил, но замаха не прервал. Клюка врезался в людомедведя. Массивная лапа отбила тяжеленный прут, будто соломинку. Деда отбросило метра на три. Его слегка задело когтем, но этого было достаточно, чтобы вышибить все силы. Приподнявшись на дрожащих руках, дальше он мог только наблюдать за схваткой.
На пути зверя, словно из-под земли возник Родион и с диким криком прыгнул вперед, замахнувшись топором. Тяжелое лезвие ударило зверя в грудь, заставив пошатнуться. Из его глотки вылетел рев, точь-в-точь такой, как только что испущенный Родионом. Дед, невзирая на опасность момента, подивился их схожести. Родион замахнулся во второй раз, но, отброшенный ударом лапы, полетел на землю. Из глубокой раны на груди зверя потекла кровь. Шагнув вперед, вожак занес лапу над Родионом, но тут ему в бок вонзился меч Степана. Не глядя, зверь отмахнулся, но Степан ловко увернулся, успев выдернуть меч. Родион ужом выскользнул из-под ног вожака и вскочил, подняв перед собой топор.
Вожак пошатнулся — из раны на бедре хлестала кровь — наверное, Степан задел артерию. Зверь, почуяв кровь, люто взревел и, развернувшись, бросился на Степана.
— Ах, ты! — закричал Дед, — но его крик больше походил на плач.
Он увидел, как зверь ухватил Степана и, сдавив, рванул вверх, оторвав от земли. От дикой боли парень закричал, но, изловчившись, ударил тесаком по морде. Заревев, вожак, однако, не выпустил его, а сдавил еще сильнее. Деду показалось, что он слышит, как хрустят ребра.
В этот момент Родион, зайдя сзади, изо всех сил рубанул зверя по загривку. С диким ревом тот отбросил Степана, покатившегося по земле, и развернулся к нападавшему. Родион, подловив его на развороте, ударил в бок, молниеносно выдернул топор и отскочил назад, уворачиваясь от когтистой лапы.
Вожак схватился за бок и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Сквозь мохнатые пальцы текла кровь. Разжав лапы, он глянул на них совершенно по человечески и испустил дикий вопль, перекрывший все звуки схватки. На помощь вожаку, раскидав повисших на них людей, кинулись два уцелевших людомедведя.
Степан, пришел в себя, сел, потряс головой, попытался встать, но ослабевшие ноги не держали и он, охнув, повалился лицом вниз. Еще раз попытался встать, но кто-то схватил его за ноги и поволок. Степан пропахал лицом несколько метров, прежде чем перевернулся на спину и, зло лягнувшись, освободился. Над ним стоял Последыш.
— Ты чего? — заорал Степан. — Сдурел!
Он снова попытался вскочить на ноги, но зашатался и сел. Последыш, подхватив его меч, бросился к ревевшему вожаку и рубанул того по ноге. Плохо заточенное лезвие скользнуло, не причинив особого вреда.
— Не-е-ет! — жалобно вскрикнул Дед.
...Время внезапно замедлилось, и он с ужасом смотрел, как в лицо сыну несется тяжеленная лапа с растопыренными когтями. В то самое мгновение, когда она должна была снести его голову с плеч, Последыш упал — Родин сильным ударом под колени свалил его с ног. Лапа пролетела, задев плечо Родиона, которое тотчас обагрилось кровью...
Время дрогнуло и рвануло вперед. Руки Деда в изнеможении подломились, он упал ничком, потом перекатился на бок и, опираясь на клюку, тяжело сел.
Людомедведи, спешащие на помощь вожаку, не смогли пробиться сквозь толпу вопящих и рубящихся воинов, и тому пришлось сражаться одному с тремя врагами.
Последыш, стоя на коленях, изловчился, и с размаху чиркнул острием меча зверю под коленом, перерубая жилы. Одновременно Родион ударил топором по другой ноге. Кости хрустнули. Подоспевший Степан попытался всадить подхваченный с земли меч вожаку в грудь. Но сил, пробить мускульный щит на груди, не хватило, и лезвие, скользнув по пластинам мышц, чуть не задело Родиона, едва успевшего отскочить.
Отбросив ногой Последыша, зверь одной лапой схватился за меч, выдрав его из рук Степана, а второй ударил в грудь.
Степан отлетел на несколько шагов и грянулся оземь. Но в отличие от былинных богатырей сил ему это не прибавило. Сквозь мельтешение ног Деду было видно, как парень лежит недвижимо — то ли потерял сознание, то ли убился.
Родион, бросив короткий взгляд на мальчишек, отступил на шаг и изо всех сил ударил вожака топором. Острое лезвие с хрустом разворотило грудную клетку и завязло. Не делая попытки выдернуть топор, Родион выхватил нож и, пробивая ребра, всадил зверю в сердце.
Вожак взмахнул лапами, желая прижать обидчика к груди. Родион с невероятным трудом увернулся. Поднырнув под лапы, он оказался за спиной у вожака. Бросив быстрый взгляд на сидящего неподалеку Деда, сделал один длинный прыжок, выхватил у того из рук клюку, метнулся обратно и мощным ударом раскроил зверюге череп. Начавший оборачиваться вожак вздрогнул и медленно осел на землю. Попытался встать, но конечности уже не слушались. Он завалился на бок. Глаза, оказавшиеся на разных половинах черепа, разваленного почти до плеч, закатились. Гигантский людомедведь конвульсивно дернулся и затих.
Родион огляделся, зажимая рукой кровоточащее плечо. Только сейчас он понял, что трава, в свете костров казавшаяся черной, красная от крови — солнце поднялось над лесом.
Последыш с превеликим трудом встал и, подволакивая сломанную третью ногу, доковылял до Степана. Опустился рядом, приподнял его голову и начал растирать виски, сочувственно булькая носом.
Дед, сделав пару нетвердых шагов, взял протянутую Родионом клюку, измазанную кровью и мозгами вожака, провел рукой по налипшим ошметкам, потом лизнул палец, задумчиво пожевал, сплюнул, огляделся и спросил:
— Навроде, усех завалили?
На поляне черными грудами распластались четыре людомедведя. Один, то ли самый сообразительный, то ли самый трусливый, скрылся в лесу. Увидев, что битва закончена, из башни горохом высыпали женщины и дети. Они кинулись к раненным, заголосили около погибших, но к тушам людомедведей никто не приблизился.
Куря подошел к телу вожака, ухватился за рукоятку ножа, торчащего из груди, одним рывком выдернул его. В образовавшуюся дыру засунул руку и вырвал сердце. Секунду смотрел на него, а потом протянул кровавый комок Родиону:
— Ешь!
Родион отвел его руку, ответил:
— Оно твое.
Вождь людей благодарно осклабился и яростно вонзил острые клыки в горячее сердце поверженного врага.
Степан сглотнул комок, но не смог сдержаться — его вывернуло желчью.
— Они, как встарь, верят, что, съедая сердце врага, обретают его силу, — прокомментировал Родион, наклоняясь к Степану и помогая ему подняться. Потом задумчиво сказал: — Может, стоит попробовать? — увидев откровенный ужас в глазах младшего, усмехнулся: — Шучу.
...Она лежала на полпути к башне. Маленькая изломанная фигурка. В агонии ее хвостик жалобно обвился вокруг уже пустого брюшка — зверочеловек вспорол живот и выгрыз внутренности вместе с ребенком. Люди, возвращавшиеся в деревню, резко остановились, сбились в кучу. Женщины всхлипнули. Детишки, как любые испуганные малыши, вцепились лапками, ручками, хвостиками в подолы матерей. Мужчины, потемнев лицом, крепче сжали оружие.
Последыш, протолкавшись сквозь толпу, упал рядом, обхватил ее тельце и жалобно заплакал. Он гладил окровавленными руками ее личико, сведенное нечеловеческой болью, целовал пальчики с коготками, пытался свести края зияющей дыры. Он скулил и бился, разрываясь от нечеловеческой боли. Куря, с силой оторвал его руки-клешни, вцепившееся в тело любимой, поднял и уволок братишку, что-то приговаривая на ходу...
Родион подошел к Степану, который еле стоял на ногах и тихо спросил: «Все еще сомневаешься, что он — человек?»
Вечером Дед, Куря, Степан и Родион сидели за столом — импровизированное заседание генштаба.
— Что с тушами людомедведей будете делать? Съедите? — поинтересовался Степан.
— Да мы рази людоеды какие-нить? — ужаснулся Дед. — Да их ужо наполовину лесной зверь обглодал! Шо останется — псы пожрут, если не побрезгуют.
Потом Родион долго и обстоятельно рассказывал, чертя угольком на столе, как выкопать ров вокруг башни, заполнить сухими ветками, полить смолой, чтобы кольцо огня надежно ограждало от нападающих. Еще он объяснил, как построить вокруг деревни огромный забор и сделать ворота.
— Надо вам из этой глуши перебраться в город! — посоветовал напоследок Родион. — Те города, что далеко от станции были, сохранились. Там все-таки люди живут!
— Люди, живут? А мы хто? Нелюди? — окрысился Дед. — Города-то сохранились. Чё им сделается! А вот пущать нас тудыть никто не собирается! — Он разошелся и уже кричал, брызгая слюной: — Умник хренов! Думаешь один такой? Были ходоки! Дней семь-десять топай в любую сторону и вперишься в огромную стену! Стена эта ЛЮДЯМИ сделана, теми, шо в городах живут! Поверху колючкой заплетена, да пулеметы наверху и ишо такие штуки — огнем жахают. Шоб отсюда никто не вышел! Заповедник, гады сволочные устроили! Ждут, пока мы вымрем або выродимся! А вона им!!! — он сделал неприличный жест рукой, так странно сохранившийся в этом мире. — Живы! Жили!! И будем жить!!!
Гости переглянулись, но промолчали.
— А вот стену мы строить не будем! — веско сказал Куря. — Деревья часто посадим — почище каменной стены будут.
— С колючкой наверху! — невесело добавил Дед, утирая льющиеся слезы.
— А курицы сверху будут гадить — никакого огнемета не надо! — добавил Степан и пробормотал: — Так деревьям еще вырасти надо!
Дед и Куря переглянулись:
— Не боись, вырастут!
Когда Степан и Родион, распрощавшись с хозяевами, поравнялись с тем местом, где вчера куры «посеяли» семена ананасо-лимонок, то увидели, что молодая поросль уже поднялась в человеческий рост.
— Мутанты! — сплюнул Степан. — Интересно, а если посеять пулемет, что вырастет?
— Иди уже, — подтолкнул его в спину Родион, — пытливый ты наш...
От костерка шло мягкое тепло, особенно приятное в столь прохладный вечер. Пламя трепетало на ветру, выхватывая из темноты задумчивое лицо Степана. Родион, освежевав многоногого мутантика, неосторожно подвернувшегося ему под ноги, поджаривал того на импровизированном вертеле из ветки железного дерева. До условленного момента эвакуации оставалось достаточно времени, чтобы устроить последний пикник на дикой земле.
— Надеюсь, не отравимся, — удовлетворенно сказал он, разрывая тушку вдоль хребтов и протягивая Степану его долю.
— Не успеем, — вяло отозвался тот, взял мясо, откусил и начал медленно жевать.
— Давай, говори, что тебя гложет! — приказал Родион.
Степан поднял глаза и натолкнулся на пристальный взгляд старшего.
— Что докладывать будем? — задал он мучавший вопрос.
— Правду, — спокойно ответил Родион, откусил огромный шмат мяса, смачно захрустел косточками, прожевал, сплюнул осколки; Степан напряженно ждал. Родион утер рот и повторил: — Правду. Здесь живут люди... Ольга Бакк © 2006
Обсудить на форуме |
|
