|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Владислав Ксионжек © 2006 Ловушка Вместо эпиграфа:
«Недавно купил диск с аудиокнигами разных старых фантастов: Брэдбери и тд. И послушал в дороге. И вдруг понял, что слушаю с раздражением, потому что... ПО СРАВНЕНИЮ С НАШИМИ «ГРЕЛОЧНЫМИ» АВТОРАМИ ЭТО ТАКОЙ ПРИМИТИВ! :) Серьезно, именно такое ощущение было. Так что пусть признанные мастера не обижаются, но... Хотя, может дело в том, что диск со старыми, еще советскими радиопостановками, на которые отбирали слишком специфические произведения?.. Не знаю, так или иначе, уверен, что ни один из прослушанных рассказов не прошел бы у нас и во второй тур. В чем тут дело? Может специфика озвучки? В звуковом варианте другое восприятие? Или что?..»
Интернет-журнал «Общество любителей рваных грелок»
Пн, 16 Окт, 2006, 17:48
maxim108: О прошедшем конкурсе
Сегодня мой напарник был в ударе. Он предоставил держать курс корабля на очередную звезду мне одному, а сам забрался на «петушиный насест» (площадку под самым обзорным куполом рубки) и декламировал свои новые стихи в стиле «тяжелый рок судьбы»:
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар —
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы, —
Мы вдаль несем... Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар, —
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламени одеты.
Но странные, — его коснувшись, — прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь —
Вдаль, по путям парабол безвозвратных...
Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных...
Закрыт нам путь проверенных орбит!
— Плохо. — сказал я. — Очень плохо. Ты даже не потрудился для облегчения восприятия провести рифму «через строчку».
— Я понимаю, что так было бы лучше. — грустно вздохнул напарник, не отрывая затуманенного взгляда от купола рубки, усеянного яркими, волнующе-зовущими, такими притягательными далекими солнцами. — Но сегодня я чувствую именно так.
Мне даже стало немного жалко разрушать юношеские иллюзии творчества. Но я был старше, и мой долг не давать молодым забывать о том, что «ничто не ново в этом мире под Луной».
— А потом это уже было. — добавил я не без удовольствия. — Кажется у Максимилиана Волошина в «Венке сонетов». Ты бы лучше попробовал сочинить что-нибудь экзальтированно-патетическое, может быть даже с ритуальным раздеванием.
Мы романтики, да. И все мы в душе поэты. В нашем литературно-космическом братстве каждый волен выбрать любой стиль, которому подражать. Я надеюсь, когда-нибудь кто-то из нас напишет и что-нибудь по-настоящему оригинальное, ни на что не похожее. Что-то свое. И в то же время — для всех.
Но последнее условие будет выполнить особенно сложно. Уже тысячу лет на Земле никто не писал ничего, что могло бы понравиться больше, чем только одной из обособленных групп фанатов-эстетов-стилистов, не признающих, кроме подобных себе, никого.
Вот почему мы, любители древней, досетевой (т.н. патриархальной общечеловеческой) литературы, предпочитаем работу искать вне Земли. Особенно много среди нас пилотов дальнобойных космических кораблей.
Мы тоже «комьюнити». Но мы летаем к новым мирам. И это значит, что мы отвергаем любые формальные рамки. Мы еще не нашли (и вряд ли найдем!) для себя такой мир, где было бы сразу все-все-все, о чем любим мечтать.
Однако на этот раз новый мир к нам пришел сам.
Он возник ниоткуда. Из черноты и бездонности космоса. Словно призрак погибшей безвременно и не нашедшей покоя звезды.
А еще этот опалово-матовый шар мне напомнил обласканный стужей цветок. Подсолнух подлунного мира. Не зеленый, не желтый, не черный. С размытыми бледными красками, как символ смерти и тщетности суеты. Он расцвел прямо по курсу нашего корабля.
Мой напарник в это время только начал читать, выбирая, как ему это казалось, наиболее эффектные позы на фоне напоминающих угли незатушенного костра звезд:
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра...
Он не успел закончить монолог, а я с ехидством отметить, что такой же текст несколько раньше написал Владимир Маяковский в поэме «Облако в штанах».
Нас тряхнуло и стукнуло. Меня едва не выбросило из кресла пилота, несмотря на все хитроумные ремни, присоски и подушки безопасности.
Мы попали в отнюдь не призрачное, очень жесткое и безжалостное тормозящее-захватывающее поле.
Мой напарник — теперь уж точно «с лицом, как заспанная простыня, с губами, обвисшими, как люстра», был распластан по куполу в такой эффектной позе, что я невольно им любовался. В нем, знаете, был этакий дух покорителя новых пространств. Фигурка щуплого человека превосходно вписалась в картину бездонного тлевшего звездами неба. Ну, прямо романтик, застывший в прыжке за мечтой... А к нему в руки плыл бледный подсолнечный шар.
Мне оставалось только сидеть и смотреть, как шар становился крупнее, заслоняя собою все больше и больше словно гаснущих звезд. На приборной панели тумблеры щелкали сами. И это был вовсе не авто-, а внешний пилот. Мы оказались у шара в плену.
Торможение внезапно прекратилось, и мой напарник упал прямо в свое кресло. Хотя и немного помятый, но в общем (все-таки многое значат гибкость, податливость, молодость!) невредимый.
Мы не успели друг другу сказать ничего перед тем, как услышали лишенный эмоций и смысловых интонаций механический голос:
— Вы находитесь в зоне ответственности Автономной знания-заготовительной станции. Для получения разрешения на дальнейшее следование по вашему маршруту просим вас безвозмездно поделиться с нами накопленной информацией из расчета 1 байт на 2 в 13 степени массовых единицы протона в состоянии покоя.
Тривиальная, легко доступная, а также уже имеющаяся в наших банках информация не зачитывается.
До сдачи положенной нормы знаний о Вселенной вы будете ограничены в передвижении. Спасибо за понимание.
— Мне такая манера диалога что-то напоминает. — сказал после некоторого размышления мой напарник, напрягая свою молодую и потому не так тщательно, как у меня, рассортированную по «полочкам» память.
Вообще я должен сказать, что напарник у меня молодец. Впервые попав в переплет, он не стал проявлять кипучие бурные чувства, а остался внешне рассудительным и спокойным, как во время наших обычных литературных бесед за чашкой чая с вареньем.
— Да, — ответил я. — «История пиратства». Автор Игорь Мажейко. Литературный псевдоним Кир Булычев. Нас, по сути, взяли в плен космические корсары и теперь требуют выкуп. Только в отличие от своих земных собратьев золото им не нужно. Даже если бы им не хватало элементов первой группы таблицы Менделеева, они бы постарались выведать у нас, как сделать простой и надежный ядерно-химический философский камень. Информация — это золото современности. Его собирают. Его копят. Его, как мы видим, даже пытаются забирать силой.
Какое-то время мы сохраняли надежду вступить в диалог. Но наши вопросы-запросы шар просто не замечал.
И мы не спешили с ответом. Мы проверили механизмы нашего корабля. Оказалось, что все системы находятся под контролем пиратского шара. О том, чтобы вырваться из ловушки, не приходилось мечтать.
Очевидно, наши похитители грабежом промышляли довольно давно. Мы убедились в том, что буквально все накопленные или полученные человечеством от других цивилизаций технические знания уступали «вражеским». На каждый наш ход и прием шар отвечал своим — простым и достаточно эффективным.
Все наши пробные выстрелы-запуски в прямом смысле слова закончились пшиком. Зато прицелы-турели и красные кнопки теперь били и жалились током. Их теперь было лучше не трогать.
Мы даже предупредить о шаре друзей и коллег не могли. Нет, с базой связь сохранялась, но шла теперь через шар. Тексты наших докладов так сокращались и отправлялись таким хитроумным путем, что догадаться о том, где мы и что с нами случилось, не смог бы никто.
Настало время, когда нам пришлось начать обсуждать условие шара.
— Что будем делать? — спросил меня напарник после бессонной и полной разочарований ночи по условному корабельному времени. — Я посчитал, что если мы перекачаем шару полные курсы физики, химии, космогонии, а также общей и специальной теории относительности, то «наскребем» почти шестьдесят процентов нормы по отношению к весу нашего корабля. Что мы добавим еще?
— Не годится. — ответил я. — Все эти знания у него уже есть. Законы Вселенной универсальны и звучат одинаково в учебниках, составленных даже на разных планетах.
— Тогда, может быть, загрузим ботанику, зоологию, антропологию, этнографию, географию и историю Земли?
Я посмотрел на напарника так, как в свое время, наверно, Петр Первый на сына, задумавшего совершить сговор с врагами страны:
— Ты хоть понимаешь, что, рассказав недружественной цивилизации о том, где живем, как устроены, из чего состоим, мы подвергнем риску всю нашу планету? Пираты искали добычу не только в морях. Они разоряли, сжигали дотла города вместе со всеми судами, которые были на рейдах.
Мы думали долго, как быть. Мы спорили и не соглашались друг с другом. Сошлись мы на том, что попали в такой переплет, что, скорее всего, должны принести себя в жертву.
А что? В добровольной жертве во имя людей, как написано в древних романах, есть особый возвышенный смысл.
Но тут мой напарник спросил:
— Может быть пиратов можно перевоспитать?
— Это как же мы сможем сделать?
— Объясним, что чужое брать плохо. Что сильные слабым должны помогать. Как тимуровцы у Гайдара.
— Тимуровцы — название устарелое. — по привычке начал я объяснять. — Их теперь называют дункановцы — по имени, которое автор выбрал для своего героя изначально. А Тимуром звали сына Гайдара. У Тимура тоже был сын, который, как пишут историки («Сын Тимура и его команда»), для всех обездоленных был скорей Мальчишом-Плохишом... — Тут я замолчал, потому что меня осенило.— У Гайдара ты говоришь?
Идея была в том, чтобы привить хладнокровным космическим разбойниками человеческие понятия «плохо» и «хорошо». Причем в такой форме, чтобы не возникало ощущения банальности и скучной нравоучительности.
Действительно, почему бы вместо реальных фактов из жизни людей нам не использовать лучшие образы мировой литературы?
Точной информации о месте расположения Земли в Галактике, об устройстве и тактико-технических данных новейших образцов оружия и техники, об опасных для человека вирусах и иных средствах массового поражения не будет. Будет множество высокогуманных высокохудожественных текстов.
Ну прямо по Пушкину: «И чувства добрые я лирой пробуждал...»
Мы с энтузиазмом взялись за дело. Составили методический перечень самых гуманных разделов литературы и начали «перекапывать» нашу достаточно богатую бортовую ретро-общечеловеческую библиотеку.
Наш улов состоял из лучших (по версии разных уважаемых критиков) сказок, героических эпосов, поэтических текстов, мифов и легенд о благородных рыцарях, исторических драм со счастливым концом, всех видов, типов и подразновидностей фэнтэзи, бытовых комедий, иронических рассказов, философских притч, любовных романов, сельской, городской и коттеджной прозы (с подразделением на прозу поселков экономического, бизнес и ВИП-классов).
Этого в заархивированном виде хватило почти на восемьдесят процентов положенной нормы.
Мы решили не трогать пока произведения детективного жанра (а их бы хватило сразу нормы на две!) и другие сочинения в которых насилия, грязи и зла было заметно больше добра.
Недолго думая и сгорая от нетерпения, мы отправили шару первую пробную партию «подрывной просветительской литературы».
То, что наша затея дает результат, мы поняли практически сразу. Уже после первой тысячи отправленных гигабайтов внешний контроль над системами корабля стал слабеть.
Пусть нам пока и не удавалось запустить двигатель, но теперь он хотя бы урчал!
Начинала сказываться неоднозначность трактовок прочтений литературных произведений. Для прямолинейной, примитивной, собирательско-собственнической логики, которой пользовался шар, было весьма непросто «раскладывать по полочкам» плоды фантазий разных, таких непохожих, нередко друг друга опровергающих авторов.
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань?» Впрячь то оно, как раз, можно. А что получится в результате?
Еще далеко не все литературные заряды были «отстреляны во врага», а мы уже обрели свободу. Шару было теперь не до нас. У него начиналось «несварение желудка». Он не ответил на наше вежливое «до свидания» и не пожелал нам удачи в пути. Он уже не равномерно матово сиял, а как-то неровно и нервно менял цветность: то почти потухал, то заходился лихорадочными сполохами.
Когда через четыре месяца, выполнив полетное задание, мы повернули к Земле, напарник предложил мне немного отклониться от оптимального, рассчитанного бортовым компьютером курса, и еще раз пройти через сектор в котором нам встретился шар.
Ох уж это чрезмерное юношеское любопытство!
— Ну, давай посмотрим, как он усвоил урок человеколюбия и гуманизма в расширенном смысле этого слова. Ну, давай, ну что нам стоит, а? Ведь нам завернуть — тридцать два парсека. Всего ничего.
Я был в нашей команде за старшего, и мне полагалось быть рассудительным. По сравнению с напарником я таким и был. Но оказалось, что не до такой степени, как нужно.
— Не уверен, — сказал я, — что шар еще существует. Когда мы улетали, он был очень уж плох.
— Тем более! — оживился напарник. —Это же любопытно! Мы подтвердим утверждения авторов, обиженных критикой, что «слово — это оружие», что «можно словом убить».
Словом, напарник меня уговорил...
У меня было нехорошее предчувствие по поводу новой встречи с шаром. Я надеялся, что шар на этот раз не «проявится» из пустоты, не проявит к нам интереса или, может быть, улетел с места нашей с ним встречи уже далеко.
Как бы не так!
Он был именно там, где мы с ним расстались. Он, кажется, ждал нас и долго готовился к встрече.
Сразу же нас подхватило пластично-упругое поле и повело к месту швартовки над шаром так осторожно и плавно, что можно было подумать, что нас ведет к родному причалу буксир.
Но еще никогда на Земле наш корабль не встречали салютом.
Шар на глазах расцветал разноцветным и ярким цветком. Он превратился сначала в обычный (очень-очень похожий на те, что растут на Земле) подсолнух. Потом «семечки» распустились бутонами самых ярких и разных расцветок. Пестрота закачалась, задвигалась, как будто по шару, — теперь уже по весеннему полю — гулял ветерок.
А потом на этом поле вдруг написались алыми лепестками по бирюзово-зеленому фону такие слова на родном для нас языке:
Добро пожаловать!
Мы очень Вам рады!
— Ну, что я тебе говорил! — воскликнул напарник. — Они рады, что мы навестили их снова. Они теперь понимают, что цену имеют не только сухие отчеты, но и чувства людей.
Однако я никак не мог избавиться от противного, липкого страха, от ощущения, что мы снова попались в ловушку, и что теперь нам, скорее всего, из нее не уйти.
— Не спеши судить по первым словам. — сказал я напарнику. — Еще неизвестно, какой нам окажут прием.
И тогда по динамикам внутренней связи мы услышали женский, очень приятный бархатно-чувственный голос:
— Да, мы очень Вам рады! Мы сожалеем о том, что не смогли оценить широту Ваших знаний о Мире, облекаемых в образы, чувства, слова.
Вы нам в метафорическом смысле «открыли глаза». Мы хотим узнать о Вас больше. Мы теперь так же, как Вы, хотим постичь смысл бытия.
— Смысл бытия? Это круто! — сказал мне напарник, совсем не стесняясь того, что его слышат и те, кто к нам решил напроситься в друзья. — О таком они раньше не думали. Они просто хотели прибрать к рукам все, что плохо лежит.
Но шар совсем на него не обиделся:
— Мы просим нас извинить. Мы были не правы. Вы нас убедили, что накопительство в той форме, в которой мы его проводили, не может быть смыслом жизни разумных существ. Мы стремимся теперь стать высшей силой Вселенной. Мы с Вами согласны, что дорога к Высшему разуму лежит через то, что Вы называете «души людей».
Тут я тоже вступил в разговор:
— И как вы собираетесь в наши души залезть?
— Мы проникнем в них через Ваши же чувства. Мы готовим для Вас испытания на основе сюжетов рассказов, романов, повестей, пьес, которые Вы нас научили ценить и любить.
— То есть вы хотите, чтобы мы стали актерами в ваших спектаклях?
— Для Вас это будет совсем не игра. Мы для Вас выбираем такие сценарии, чтобы Вы могли воспринять свою роль «обнаженными нервами», как будто с Вас «сняли всю кожу».
— А что будет потом, когда вы получите все, что хотели?
— Нам очень жаль, но, скорее всего, Вы умрете. Мы понимаем, что сильные чувства людей убивают...
— Ну, — спросил я напарника, — убедился, во «что» мы попали? Нам ясно сказали, что нас будут пытать.
— Вы, видимо, сами еще не постигли мудрость Ваших собственных книг. — ответил мне шар. — Вы мыслите упрощенно. Непереносимой быть может не одна только боль, но и радость. Мы дадим Вам почувствовать радость, восторг и блаженство, а также смятение, страх, крах всех надежд и, конечно же, боль. Но если пытки особенно Вам интересны, — тут бархатный голос приобрел доверительный, почти лично-интимный оттенок, — то с них и начнем.
Шар замолчал и с этих пор перестал отвечать на вопросы.
Через какое-то время мы догадались, что первая пытка, на которую нас обрекли — страх неизвестности. Мы не знали, что с нами шар собирается делать, а главное — это когда? Сколько времени будет отпущено нам для последних — привычных за долгие годы бесед? Долго ли мы сможем смотреть на манящие и уже точно теперь для нас недоступные небесно-звездные угольки? Долго ли шар будет показывать нам на телеэкране-подсолнухе, состоящем из множества изменяющих цветность и яркость фрагментов-ячеек (или может быть пузырьков), картины любовных утех и — далеко не одних лишь любовных — страданий и мук?
Нет, мой напарник все-таки молодец. Ему было простительно, в общем, в такой ситуации устроить истерику, запаниковать, начать ругать себя и других, молить о пощаде или без толку, для одной лишь разрядки кричать, рвать и метать, угрожать.
Но мы сразу решили, что, сколько бы времени нам ни осталось, мы будем жить так же, как раньше. Наслаждаться общением. Говорить и мечтать.
— Нет! — сказал мой напарник, наблюдая на круглолицем «экране» одну из особенно чувственных, не обедненных цензурою, очевидно для нас подготовленных сцен. — Я против резиновых женщин!
— Зачем же так примитивно? — возразил я ему. — У шара достаточно много технических средств. Он обобрал немало миров. Может быть он в своих клетках-колбах растит полноценных статистов — ну и, конечно, статисток — для наших с тобой бенефисов.
Мы помолчали. Подумали каждый о чем-то своем. Потом, когда картинка на шаре сменилась на безобразно жестокую с лужами крови, багровыми ранами и глазами, готовыми выскочить из орбит, напарник спросил:
— Интересно узнать, не закачал ли ты вместе с мистической прозой «Молот ведьм»?
— Не смешно. — ответил я. — Мы просто с тобой не подумали, что даже в лучших, высоко гуманистических произведениях нередко описываются невыносимые страдания людей. Вот мы с тобой и побываем в «шкуре» — или даже, как нам намекнули, — «без шкуры» — любимых литературных героев.
— Ты не помнишь, — поинтересовался напарник, — в сказке про Красную Шапочку волк бабушку проглотил целиком или откусывал от нее по кусочку?
— Не бери в голову! — ответил я. — Мы познакомили шар со сказками братьев Гримм, сочинениями Эдгара По, Хеммингузя, Достоевского, Бабеля, Шолохова. Перекачали ему много-много чего другого не менее интересного. В сочинениях классиков подробно и образно описаны пытки всех времен и народов. «Молот ведьм» и Маркиз де Сад отдыхают!
— А для чего ему все это нужно? — спросил меня напарник после очередной, видимо длительной паузы.
— Нужно что?
— Ну, это вот постижение смысла жизни. Ведь он по натуре — просто хапуга.
— Не знаю. Может быть потому, что в некоторых литературных произведениях содержались философско-религиозные мысли.
— Ну и что? Разве то, что он хочет сделать с нами — по-христи... ну, скажем так, по-божески?
— Дело в том, — начал я очередную (кто знает, может последнюю?) лекцию, — что практически все религии признают в человеке «искру божью». А это, если говорить привычным нам с тобой языком, означает, что в каждом из нас — частица высшего разума, духа Вселенной, который не то, что всем управляет, а находится над всем и во всем. Без него все теряет какой-либо смысл. Видимо наш «друг» осознал, что просто владеть информацией — мало. Чтобы стать Богом ему нужно, как Дьяволу, выжать, вернее сказать — вымучить души людей.
— М-да... Что-то очень мудрено. Выходит, путь к Богу лежит через боль, через страх.
— Бывает и так. В масштабах Вселенной жестокость — это нормально. Трудно представить себе Мир в котором была бы одна только светлая сторона.
— И литература это в целом и в принципе подтверждает. — согласился напарник. — Но только ведь можно, наверное, к Богу прийти по-другому? Мне что-то не хочется быть великомученником-космонавтом.
— Наверное можно. Но шару мы уже ничего не докажем. Он вырвет нам ногти, снимет скальпы, отрежет уши, носы, языки и, конечно...
— Хватит! — Мой напарник не выдержал. — Ты об этом так говоришь, словно бы это делаешь сам.
— Извини. — сказал я. — Это от нервов. В старых книгах писали, что есть синдром замещения «жертва — палач». Ты спрашивал, можем ли мы избавить себя от страданий? Я пробовал утром открыть аптечку в которой, ты знаешь, есть «особые» препараты. Дверцу заклинило. Я до них добраться не смог. Я полагаю, что лазеры, дрели, пилы, насосы, бритвы, люстры, веревки, крючки, молотки — все остальное, что мы бы могли применить для того, чтобы сократить время мучений, теперь для нас недоступно.
Напарник мне не поверил и попытался (разумеется, безуспешно) закрепить конец галстука на креплении своей любимой площадки под куполом рубки.
— Что же нам теперь делать? — спросил бедняга растерянно. — Я готов, если нужно, пожертвовать жизнью за правое дело, но... я... боли боюсь.
— Вот если бы мы смогли шар каким-либо образом убедить, что наши страдания ему не нужны. — начал я рассуждать. —Что он получит желаемое не причиняя нам ни физической боли, ни терзая наш дух.
— Может быть, — предложил мой напарник с робкой надеждой, — мы докажем, что все, что нужно, у него уже есть?
— Докажем, ну как же! — сказал я ворчливо. — Объявим, что все, что содержится в книгах великих писателей прошлого — глупость и ерунда.
— А хоть бы и так! — огрызнулся напарник. — Я готов, если нужно, это сказать.
— Ну да! — усмехнулся я. — Шар тебе сразу поверит. Он, между прочим, достаточно вдумчиво ищет и чувствует смысл... если он, этот смысл, в книгах есть...
— Ты намекаешь на... — догадался напарник.
— Ну да! Мы с тобой упустили из вида современную литературу. Ты ее ведь, кажется, изучал?
— Не вполне современную. Той поры, когда членство в литературных кружках не передавалось по наследству, и писатель мог еще выбрать свой собственный стиль.
— Можешь мне для примера о каком-нибудь рассказать?
— Без проблем! — Мой напарник, не сознавая этого сам, перешел на жаргон эпохи «конца и начал». — Чемпион по числу комментариев на рассказы в сети: сказка «Про тигренка». Она написана на конкурс детских сказок со счастливым концом. В этой весьма аппетитной истории все, кроме двух еле двигавших ноги вегетарианцев, поедом ели друг-друга. Тигренок (это, как ты понимаешь, был главный герой) едва успевал слизывать кровь со своих «плюшевых» лап.
Я пожал равнодушно плечами:
— Нашу судьбу эта жестокость вряд ли, конечно, уже осложнит. Но и делу пока не поможет. А ты помнишь, что говорилось по этому поводу в учебнике литературы?
Напарник наморщил лоб.
— Вот, пожалуйста!
«Это был еще, в целом, достойный период, когда написанные в тему конкурсов глубокие и нетривиальные рассказы в целом уже не воспринимались, но похожие друг на друга как две капли воды еще не срывали аплодисментов. Побеждали тогда нередко рассказы добротные, но не имеющие ничего общего с темой, которую задали организаторы.
Примерами из первых «Сломанных прялок» (есть версия, что тогда они назывались «Рваные грелки» — прим. ред.) и конкурсов «Алой розы» (может быть «Малой прозы» — прим. ред.) могут служить...»
— Неважно, — перебил я, — вспоминай дальше.
— «... С некоторых пор особой доблестью стало считаться прочитывать тему конкурса рассказов «наоборот», то есть, говоря огрубленно, понимать «свет» в смысле «тьма». Классический пример — это всем с детства знакомая сказка «Про тигренка». (Та самая, о которой я тебе уже говорил.— добавил мой напарник от себя. ) — Автор сразу понял, что сотворил шедевр «на все времена», и потому снял его с конкурса. Ведь во время бурных дебатов на тему рассказа автор был анонимным и терял самые сладкие дни заслуженной славы.»
— Пока я не услышал чего-либо для нас полезного. — отметил я с сожалением.
— А в учебнике ничего почти больше и не было написано. — огрызнулся напарник. — Дальше про то, что «началось интенсивное разделение литераторов на секции и подсекции. Способность мыслить у авторов уменьшалась по мере того, как упрощалась, становилась более однородной среда их общения и сужался круг интересов. Они все меньше оставались литераторами в первоначальном, историческом смысле этого слова и превращались в не желавших иметь друг с другом ничего общего стилистов».
Да, там еще сказано про первое, великое, положившее начало разделению литературы на секции поколение сетевиков:
«Все они, в целом, кончили плохо. Не в буквальном смысле, конечно, наложили на себя руки. Но многие из них во второй половине жизни совершили литературное самоубийство.»
Я помню даже примеры эпитафий на памятниках. — добавил мой напарник не без гордости:
«Флудить так флудить!»
«Не могу жить во флуде!»
«Плюйте на книги старых авторов!»
«Сам дурак и бездарность графоманская!»
«Здорово получилось, а никто не понимает!»
«Странное не может быть топовым. Топ. Топ. Топ. Я легко шагаю по дорожке!»
— Хм, — выразил я сомнение, — некоторые эпитафии, я бы сказал, достаточно самодовольные.
— Может быть. Но это, как правило, цитаты из высказываний и сетевых дискуссий раннего периода. А по мере того, как рамки стандартов интернет-конкурсов (то есть вкусовых предпочтений участников) становились все уже и жестче, мэтры-сетевеки вслед за классиками (и другими, как они называли, «сеяными» собратьями по перу, то есть опубликованными и отягощенными принципами литературы, выходившей на печатных носителях) сходили с дистанции. Их рассказы, хотя бы немного иные по сравнению с прежними, казались новым эстетам-ценителям странными. Выбор читателя по принципу «нра — не нра» был предельно понятен.
— Теперь все становится ясно и мне. — сказал я довольно. — А ты не знаешь, проводятся ли сетевые конкурсы в настоящее время?
— Конечно! Идут постоянно. В каждом литературном кружке идет свой. Кружков очень много. Обычно в кружке собирается не больше трех человек, чтобы каждый член кружка был уверен, что призовое место — за ним.
— Что ж, — улыбнулся я. — У нас появляется шанс. Мы за счет шара увеличим число виртуальных призов.
Хорошо, что связь с Землей сохранялась. И даже, как будто, перестала контролироваться шаром. Вот уж наивная надежда на то, что мы дадим сигнал «sos» и послужим приманкой, затянем в ловушку немало спешащих на помощь к нам кораблей!
Мы подключили к каналу все литературные сайты, журналы, страницы и дневники. А потом замкнули весь трафик на шар.
Он вобрал в себя новые супершедевры легко и... «экран» его разделился ровно на столько клеток-частей, сколько конкурсов было в сети.
Клетки шара тут же взяли на себя роль модераторов конкурсов. Им уже не было дела друг до друга и до общей идеи «стать Богом».
Помните, как у Клиффорда Саймака в одном устаревше-отсталом (то есть не подходящими ни под один современный стандарт написания прозы) фантастических рассказов чудо-юдо лесное стремительно глупеет (и перестает быть опасным), как только оно попадает в среду, в которой можно вольготно жить без большого ума?
Не могу точно сказать по поводу размеров инопланетного интеллекта. Ум, скорее, понятие человеческое. (Хотя бы в историческом аспекте!) Но идея быть «богом в себе — для себя» (или множеством самодостаточных и переставших друг с другом общаться мини и микро богов) шару понравилась и захватила его целиком.
Только слово вот «целиком» — это было уже не о шаре. Он у нас на глазах распадался, расплывался мелкими каплями-точками. Хоть и не призрачными, в физическом смысле весьма полновесными, но от всего теперь очень далекими гордо-надменными, неразличимыми пятнами пустоты.
Мы, невредимые и, в целом, довольные (если не принимать в расчет смутное, и далеко не сегодня возникшее опасение за судьбу человечества) смогли продолжить полет сквозь россыпи этих для нас уже неопасных «ловушек в себе» и «ловушек лишь для себя» к еще существующим новым Мирам.
Владислав Ксионжек © 2006
Обсудить на форуме |
|
