|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Сергей Челяев © 2006 Знаки с учетом Пробелов К тому времени, когда староста Якоб заглянул ко мне пасмурным сентябрьским утром, я уже твердо знал, что мне чертовски нравится эта горная деревенька. Рекомендованная старинной приятельницей для сочинения тихого и неспешного романа чувств, она была чудо как хороша. Я прожил неделю в крохотной гостинице, уплетал по утрам желтые сливы величиной с куриное яйцо и гулял по лугам. А самое главное, с удивительной легкостью делал свою ежедневную писательскую норму — двадцать тысяч знаков с учетом пробелов. Десять тысяч утром, десять — после обеда. И голова при этом оставалась на удивление легкой, а образ мыслей — возвышенным.
— Ты все пишешь, Варак? — проворчал Якоб, рассеянно оглядев мой стол. Я пожал плечами и предложил старосте кофе.
— Ученые люди не часто приезжают к нам, — заметил Якоб. — Они теряются без своих больших городов. Города диктуют им как жить.
— Кто сказал эту чушь? — не удивился я. В этой деревне есть только один человек, склонный к философствованию.
— Родольфо сказал, колдун, — кивнул Якоб.
— Пусть лучше колдует, — буркнул я и занялся кофейником.
Не люблю болтунов, к тому же несведущих в своем деле. За время, проведенное в деревне, у меня сложилось твердое убеждение, что должность местного колдуна здесь попросту выборная, чисто номинальная и основана на какой-то давней заскорузлой традиции.
— Ты тоже ученый человек, пишешь книги, — сообщил мне Якоб с таким видом, словно говорил с диким эфиопом, и вдобавок двухголовым. — Кто их читает кроме тебя?
— Разные люди, — я вновь пожал плечами.
Поживя с неделю в таких деревеньках, поневоле доведешь до совершенства это движение души.
— Они ведь платят за это! — вздохнул староста.
— Случается.
— Ясно, — хмыкнул Якоб. После чего разговор окончательно зашел в тупик. Я уже решил сослаться на занятость, но староста неожиданно сказал:
— Я мог бы тоже заплатить, если ты нам кое-что прочтешь.
— Обычно мне платят за то, что я пишу. А читают другие, — заметил я.
Староста сурово покачал головой.
— Мы ведь не в твоем городе, — с достоинством сказал он. И покосился на книжную полку, сиротливо выделявшуюся на стене, оклеенной обоями — блеклые васильки на пшеничном поле.
Я мысленно чертыхнулся. Дурная привычка — брать в поездки образчики собственного творчества. На полке стоял пяток моих старых книжек, на мягких обложках — ведьмы, вампиры, костлявые лица монахов. Напоминание о том, сколь суетен был путь автора к нынешнему успеху. Если, конечно, полагать за успех право писать что вздумается, вне серий и планов моего издателя.
— Приходит осень, — заметил Якоб, — и, значит, Родольфо опять попытается прочесть рецепт бузонского сидра. Но ему никогда этого не удается.
— Бузонский сидр? Никогда не слыхал о таком, — ответил я, усилием воли напрягая плечи. — Из чего варите?
— Сроду не варили, — покачал головой Якоб. — Сохранился только рецепт, он у Родольфо...
Староста посмотрел на меня внимательно, словно решая, можно ли мне доверить их кулинарный секрет.
— Для того и колдун в деревне, чтобы хранить рецепт бузонского сидра. Так делали наши предки, а теперь очередь дошла и до нас.
— Что же сидр — того стоит? — усмехнулся я.
— Того стоит рецепт, — возразил староста. — Уже двести лет мы храним бумагу в ожидании, что кто-то сумеет ее прочесть.
— Он написан на чужом языке?
— Нет, и все слова вроде понятны, — проворчал староста. — Но никто не может объяснить нам их смысл.
— Так отдайте бумагу ученым людям, — предложил я, невольно заражаясь местной лексикой. — В городе есть университет, наверняка, найдутся лингвисты. Специалисты по языку, — поспешно добавил я.
— Мы не можем выносить рецепт из деревни, — твердо сказал Якоб. — Это завещано нам предками. Иначе на нас обрушатся неисчислимые беды.
Ага! Вот тебе и милое, уютное суеверие местных жителей, мысленно поздравил я себя. Как думаешь, оно сгодится для твоего романа чувств?
Эти деревенские — как дети малые во всем, что касается их традиций. И тут появляется скучающий городской писатель — чем не сюжетец сентиментальной новеллы?
— Можно просто переписать ваш рецепт и отправить почтой. Или с верным человеком, — предложил я.
— Его нельзя переписать, — сказал староста. — Родольфо пробует это каждую осень, и у него ничего не получается.
Я не удержался и глянул на часы.
А староста упрямо повторил:
— Мы могли бы заплатить, Варак. Если ты прочтешь.
Иногда чтобы сохранить присутствие духа, можно просто побарабанить пальцами по столу. Если не поможет — попробуйте в четыре руки.
— Хорошо, — стоически кивнул я. — Принесите его, и я попытаюсь прочесть ваш рецепт. Но ничего не обещаю — уж если не вышло у Родольфо!
— Рецепт нельзя выносить из дома колдуна, — возразил староста, но уже не так уверенно.
— А мне надо работать, — отрезал я, теряя остатки терпения. И демонстративно включил компьютер.
Поколебавшись, староста кивнул.
— Хорошо, Варак. Мы придем. И если ты прочтешь и объяснишь нам рецепт, мы дадим тебе денег.
Я окликнул его уже в дверях.
— Зачем вам этот рецепт, Якоб? И причем здесь... сидр?
Староста помолчал немного, глядя на меня остро, с ястребиным прищуром.
— Видишь ли... В прежние времена в нашу деревню частенько наведывался дьявол.
На последнем слове он понизил голос.
— Вот как? — против воли улыбнулся я.
— Он заявлялся всегда по осени, — кивнул староста с самым серьезным видом. — Озорничал, шумел, строил всякие пакости. Даже писал на заборах бранные слова.
Он испытующе уставился на меня, а я лишь развел руками. Хотя картинка нарисовалась забавная.
— Тогда наши предки выставляли дьяволу бочонок сидра, и он убирался восвояси. Этот дьявол очень любит яблочный сидр, Варак. Поэтому он всегда оставлял деревню в покое.
— Гм...
— Уже два года как он снова объявился.
В голосе старосты впервые промелькнула тревожная нотка.
— И он очень злится, Варак. Прошлой осенью столкнул в болото старика Матиуша, насилу мы его откачали. У Агнешки две коровы за неделю пали. А перед самым снегом Эмилю, свояку нашего Родольфо, дом спалили — ночью кто-то на подоконник высыпал пылающих углей. Бедолага еле успел выбежать... Теперь снова осень, — помрачнел Якоб. — А мы опять не знаем, как варить этот чертов сидр. И у меня дурные предчувствия.
Он почесал затылок и вышел, оставив дверь незапертой.
Они вернулись через час. Наверное, спорили насчет меня до хрипоты.
Деревенский колдун был маленьким толстячком с черными кудрями, обрамлявшими гладкую лысину. В деревнях южной Европы нередок такой тип мужчин — кудри поэта и лысина торгаша. Родольфо нехотя, с большой осторожностью водрузил на стол маленькую сосновую шкатулку, украшенную грубой резьбой. На крышке кто-то неряшливо выжег кособокую букву «Д».
Бедный Дэвил, подумал я. Не удивлюсь, что он невзлюбил, к примеру, здешнего столяра. И писал всякие подходящие слова как раз на его заборе!
.
В шкатулке на суконной подкладке желтел лист старинной бумаги. Родольфо бережно ухватил его двумя пальцами и предъявил мне.
Вот что я увидел на листке:
«Дваведрабузонскихяблок, сладкойпатокикувшин. Отбродивши, сей напиток силы мрака сокрушит. Если правильно напишешь, должен верно прочитать. Ведь слова, что видишь выше, могут с бесом совладать».
— Ага... Ну?
Это было моей первой реакцией.
Якоб с Родольфо испытующе глядели на меня.
— Что тут такого?
Ответа опять не последовало.
Я пожал плечами и нараспев продекламировал текст. Староста и колдун переглянулись, как мне кажется, со страхом.
— Обыкновенный рецепт какого-то яблочного сидра, — сказал я, вторично пробежав глазами лист. — Только почему-то слитно написаны две строки. Про яблоки и патоку. И только-то...
— Это и есть рецепт бузонского сидра, Варак, — торжественно сообщил Якоб.
— Прежде дьявол его всегда слушался, — поддакнул колдун. — Только забирал бочонок и уходил.
— А в чем загвоздка-то? — удивился я почти уже искренне. И принялся энергично перечислять, загибая пальцы.
— Два ведра яблок! С патокой, думаю, в деревне тоже не должно возникнуть проблем. Правда, из текста не ясно, какого размера кувшин. Но, в конце концов, это можно было давно определить экспериментальным путем! За двести-то лет?
— Яблоки... — с трудом выдавил из себя староста.
— Б-б-бузонские, — подтвердил Родольфо, неожиданно начав заикаться.
— Что? — не понял я.
Староста и колдун вновь переглянулись.
— У нас тут яблоневые сады, стало быть. Славные яблоки, старинные сорта, знамениты на всю округу. В бывшую столицу графства возами шлем. Но только никаких бузонских нет. И сроду не бывало.
— А где бывало? — машинально переспросил я.
— Мы и не знаем, что за сорт такой, — развел руками колдун. — У агронома справлялись, из города — тот нас просто на смех поднял. Нет, говорит, такого сорта — бузонского. Не морочьте мне голову.
— И сроду не бывало, — заученно повторил староста.
— Ага, — пробормотал я, чувствуя, как мысль временно уперлась в тупик. — Ладно. В таком случае, глянем на вторую часть текста.
Деревенские дружно кивнули.
— «Если правильно напишешь, должен верно прочитать». Что ж, так и сделаем.
Я указал на старенький ноутбук, мой верный спутник во всех поездках, и пояснил гостям.
— Сейчас я наберу этот текст, разобью слитные слова и распечатаю. Тогда нам останется только прочитать ваше заклятье и правильно его понять.
Они молча проглотили «заклятье». В конце концов, как я еще должен был называть эту белиберду?
Принтер у меня тоже всегда под рукой — я давно взял в привычку вечером прочитывать с листа написанное за день.
Староста и колдун внимательно следили за моими манипуляциями. Я загрузил печатный редактор, придвинул к себе рецепт и привычно застучал по клавишам. Разумеется, я разъединил слова первых строчек, написанные невесть зачем слитно, и текст на экране сразу приобрел внятность и стройность. Впрочем, так было, покуда я не добрался до предпоследней строки.
«Должен верно прочитать» — допечатал я.
Но едва на экране появилось следующее слово «ведь», как случилось нечто в высшей степени странное.
Мягкий знак вдруг отделился от остальных трех букв и покатился вниз экрана. Там, в правом нижнем углу, он пару раз нервно вздрогнул, затем пьяно качнулся и замер.
— Что за дьявольщина?
Я озадаченно глядел на экран.
— Именно. Самые что ни на есть бесовские козни.
На мое плечо легла тяжелая ладонь старосты. Его пальцы пахли табаком и сладковатым запахом чего-то смутно знакомого. Может, это и есть патока?
Прошло два часа, а я все еще возился с рецептом треклятого сидра. С этим текстом творилось поистине что-то невероятное. Буквы, слова и даже целые предложения словно взбесились и теперь разгуливали по экранному полю, точно шаловливые козы. Они скакали, падали, прятались за спинами друг дружки, порою вкраплялись внутрь других слов, а однажды устроили настоящую свистопляску, неистово кружа вокруг первого четверостишия разъяренными пчелами.
К полудню я не выдержал и перепечатал рецепт точь-в-точь, как было на бумаге. И лишь тогда буквы успокоились и послушно встали на свои места.
Якоб с Родольфо к тому времени уже ушли. По деревне прошел слух, что кто-то в черных одеждах с утра бродит в садах, трясет яблони, стучит палкой по штакетникам и швыряет камни в окна. И оба деревенских джентльмена рысью отправились на ловлю бродяги.
Я клятвенно обещал им, как только добьюсь хоть какого-то результата, вернуть рецепт в целости и сохранности. Стоит ли говорить, что к тому времени я уже готов был разорвать зловредный листок в мелкие клочки?
Два ведра бузонских яблок ехидно подмигивали на меня с экрана монитора. Они твердо обещали: стоит тебе отделить от нас хоть килограмм, приятель, и вся эта стройная картинка опять рухнет, уж будь уверен.
Разумеется, я несколько раз попробовал. Но текст возмущенно реагировал даже на единственный пробел, который я пытался вставить между ведрами. Из него тут же, как из рога изобилия, сыпались буквы, слоги, даже знаки препинания. Я вернул все обратно и крепко задумался.
Конечно, это не был компьютерный вирус или другой сбой системы. Я даже перепробовал разные текстовые форматы и шрифты, но все бесполезно. К тому же я вдобавок успел пережить сильнейшее потрясение, после того как отставил в сторону компьютер и попытался переписать текст от руки.
Для этого пришлось воспользоваться карандашом и ластиком. Переписав рецепт на листке хорошей печатной бумаги, я аккуратно подтер в первой строке слово «яблок». А затем попробовал написать его через пробел, понемногу разделяя уродливую мешанину слов. И впервые в жизни, не веря собственным глазам, увидел, как написанное от руки сопротивляется своему творцу!
Буквы вдруг стали точно резиновыми — я буквально чувствовал физическое сопротивление каждой; и одновременно пришло ощущение, что я, как маленький школяр, впервые вывожу их в тетради грамматических прописей. Пальцы быстро деревенели, грифель карандаша увязал в словах рецепта, словно в застывшем студне.
Наконец я кое-как нацарапал «дваведрабузонскихяблок».
Конечно, я заранее выбрал большой отступ, чтобы затем последовательно стереть «бузонских» и «ведра»; а потом уже по очереди, всякий раз закрепляясь на достигнутой позиции, переписать их вновь, уже через пробелы. Спустя четверть часа мне это с грехом пополам удалось. Правда, к тому времени я дважды сломал грифель карандаша и почти до дыр протер бумажный лист. Но едва я с воодушевлением принялся за «сладкойпатокикувшин», как злосчастный текст просто рассыпался буковками по всему листу!
В молодости, работая в муниципальной газете, мне однажды довелось просыпать в цеху набор целой полосы. Тогда еще не было компьютерной верстки, и я до сих пор не забуду подножие печатной машины-линотипа, усеянное мелкими свинцовыми буковками. После того, как удалось собрать весь набор и заново сложить, у меня долго не разгибалась спина и болели колени. А сейчас я впервые видел, как оживают и рассыпаются на листе бумаги каракули моего собственного, отнюдь не каллиграфического почерка!
Теперь я отчетливо понимал, что дело не в компьютере, не в шрифтах и даже не в бумаге. По всему видать, именно в «склеенных» словах этого хмельного деревенского заклятья и таилась какая-то загадка. Но мне совсем не хотелось думать, что я имею дело с настоящим, невыдуманным деревенским колдовством.
Якоб с Родольфо поджидали меня в доме старосты. Их ничуть не удивила моя неудача; напротив, они вроде даже приободрились, видя, что и я, наконец, начинаю чего-то «понимать».
— Откуда у вас эта бумага? — первым делом спросил я сельских джентльменов, не в силах скрыть досады.
— Два века назад ее оставил один монах, из далекого горного монастыря, — ответил Якоб. — Селяне оказали ему услугу, — прибавил он, неумело отводя взгляд.
— Какую именно? — нажал я.
Эта история страшно заинтриговала меня, но о том, что заставляет двигаться по бумажному листу буквы и целые слова, я пока старался не думать. Когда тебя застает гроза в пустом поле, меньше всего думаешь о природе небесного электричества, а, прежде всего — об укрытии.
— Тот монах будто бы сильно занемог в пути и попросил пристанища. Кажется, деревня спасла ему жизнь, — пожал плечами староста.
— В награду за это он и оставил свой листок, — важно изрек Родольфо, тряхнув кудрями.
Похоже, что мнения насчет колдовского рецепта у жителей деревни разделились. Да и колдовским он теперь вряд ли мог называться, поскольку оставлен в дар духовным лицом. О чем я не преминул заметить своим собеседникам.
— В монашескую рясу мог вырядиться черт-те знает кто, — проворчал Якоб.
— Якоб считает, что бузонский рецепт подсунула недобрая рука, — пояснил Родольфо довольно скептически.
— Никакая не рука, — мрачно произнес староста. — Если хотите знать, это и была лапа самого дьявола. Он просто посмеялся над нами, подсунув людям свою писульку. Дьяволовы письмена!
— Вовсе не писульку, а материальный сверхъестественный факт, — решительно возразил Родольфо. — И он послан нам свыше! Ни одни слова, ни в одной книжке не выделывают таких чудес, как в рецепте бузонского сидра.
Это, видимо, было сигналом к возобновлению давней дискуссии. Они увлеченно заспорили, а я вышел глотнуть свежего воздуха на крыльцо под сень кленов, укрытых облачками красной листвы. С наслаждением растер в ладонях сухое резное сердце листика, все в желтых прожилках, точно в кровеносных сосудах. Представил на миг, как ранним утром в тумане хромает здесь черная фигура в монашеской сутане, злобно хихикая над тем, как ей ловко удалось провести деревенщин.
Представил — и усомнился.
В этой деревеньке, под синим небом с белоснежным попкорном облаков, мне почему-то никак не верилось, чтобы дьявол сумел чинить здесь козни безраздельно, с Божьего попустительства. Ведь всегда, в самой горькой беде и великом отчаянии Всевышний непременно подаст человеку знак. И это будет Знак, который тоже еще нужно суметь правильно увидеть и верно понять.
Я отряхнул руки и в замешательстве посмотрел на ладони. Странная, необычная мысль пришла ко мне в ту минуту, когда я разглядывал собственные пальцы. Они вдруг показались мне отдельными буквами. А воедино — словом.
— А почему же тогда у Стефании сегодня случился сердечный приступ? Как раз после того, как ей зафиндилили в окошко жалким камушком? — донеслись из комнаты звуки сварливой перепалки. — И почему этот тип хромал, точь-в-точь как старый бес?
— Это просто бродяга, Якоб, чего ты кипятишься? Мы спугнули его, и теперь он давно ушел в горы.
— Спугнули, говоришь? Чего же тогда в деревне с утра дышать нечем? И грозы вроде не предвидится? А я тебе отвечу, Родольфо! То адская сера клубится над нами, с той самой минуты, когда Варак начал возиться с чертовыми письменами. Дьявол опять бродит по деревне, Родольфо, говорю тебе, сущий дьявол. И никуда он не уйдет, покуда...
Я спустился с крыльца, судорожно вздохнул — впрямь было душновато! — и побрел по улочке, пристально глядя на свои ладони, словно впервые их увидел.
В самом деле, вот большой палец — заглавная буква! Отделена как бы пробелом от указательного, и так далее. Ни дать ни взять — слово, написанное Господом для того, кто сможет прочесть и понять. Только пальцы-буквы не отделены друг от друга окончательно, а вырастают из единой плоти. Быть может, потому и слово едино. В нем невозможно что-то исправить, не лишившись пальца.
Я опустил глаза. Есть ведь еще и ноги!
Это что же получается?
Двадцать пальцев на руках и ногах. Четыре слова по пять букв. И они не сливаются воедино, поскольку между ними... пробел?
Я не заметил, как уткнулся в забор.
Ну, конечно! Мое собственное бренное тело — это и есть пробел, водораздел между словами, знаками-буквами, данными нам от рождения, чтобы однажды прочесть их и правильно понять. Ведь поначалу мы и впрямь подобны типографскому пробелу, пустоте, если угодно. И лишь потом понемногу начинаем заполнять собственную пустоту, утруждая душу и ваяя тело. А знаки — знаки остаются все теми же! Потому что это — Его знаки.
Я затравленно огляделся, точно кто-то мог меня подслушать. В ту минуту из дома выглянули оба сельских джентльмена. И тогда я быстро зашагал пыльной улочкой, не обращая внимания на удивленный окрик Якоба и недоуменное лицо Родольфо. Листок с рецептом бузонского сидра так и остался лежать на столе в кабинете старосты, но теперь он мне ни к чему. Я давно выучил наизусть эти строки, и если только моя догадка верна, попробую написать их верно. Ведь я уже приблизился к разгадке настолько, что почти чувствовал ее сладкий, волнующий аромат. Он казался мне сейчас запахом свежесваренного сидра, в котором к пьянящим тонам яблок примешивалась тонкая, грустная нота прелых осенних листьев.
Вернувшись в гостиницу, я поскорее вызвал на экране первоначальный файл с текстом, дословно перепечатанным из рецепта. Программа печатного редактора привычно подчеркнула красным «дваведрабузонскихяблок» и «сладкойпатокикувшин». Но пока мне было не до них.
Должен быть знак, твердил я всю дорогу к дому. Должен быть правильный знак! Я чувствовал это, я знал. И, нажав клавишу Shift, стал поочередно выбирать из верхнего ряда клавиатуры значки над цифрами.
! @ $ % & * ( ) _
Помню, что я замер еще до того, как нажал следующий знак. И не потому, что отменно разбирался в компоновке клавиш. Я просто увидел его прежде, на клавиатуре, и сразу понял — это и есть он.
+
+
+
Он!
Для любого пользователя это, конечно же, был привычный, ничем не примечательный значок сложения — крестик «плюс». Для меня же — знак. Его Знак!
Несколько минут я сидел, тупо глядя на экран, приводя в покой голову и сдерживая сердце. А потом осторожно, затаив дыхание, стал заполнять Знаком все пробелы, всю пустоту, зиявшую между словами-ладонями, между крайними буквами-пальцами слов.
+Дваведрабузонскихяблок,+сладкойпатокикувшин.+
+Отбродивши,+сей+напиток+силы+мрака+сокрушит.+
+Если+правильно+напишешь,+должен+верно+прочитать.+
+Ведь+слова,+что+видишь+выше,+могут+с+бесом+совладать.+
Теперь каждое предложение не содержало в себе пустоты пробелов. Их место заняли Знаки. Кроме того, Знаки защищали строки и слева, и справа. Пустоте больше не было места угнездиться, чему я несказанно обрадовался.
Потом я навел палочку курсора в самую середину «сладкойпатоки». Перекрестился, вдохнул поглубже, точно намеревался нырнуть в черный, глубокий омут. И установил на границе слов Знак Господень.
Ничего не случилось.
Кроме того, что теперь два слова разделились крестиком. Но этот малый крестик казался мне сейчас могучим оружием, грозным и суровым стражем, выражением божественной мощи.
Окрыленный успехом, я установил крест вслед за «патокой» и сурово глянул на первое слово текста. В тот миг я сам себе казался воином Христовым, выступившим в поход за истиной, и пафос моих чувств в эти знаменательные минуты, заметьте, ничуть не смущали будничность гостиничной обстановки и мягкое, уютно-домашнее свечение экрана ноутбука.
Тремя вдохновенными нажатиями клавиш я разделил кувшины с яблоками и довершил начатое дело. А на мониторе тем временем вновь стали происходить удивительные вещи. Буквы дрожали, слова изгибались дугою, кресты наливались багровым пламенем, от иных летело искрами расплавленное серебро. Казалось, слова бузонского рецепта испытывают сильнейшее давление и адский жар, хотя сам ноутбук оставался чуть теплым и его вентилятор работал как обычно, вполсилы.
Затем по экрану пробежала рябь, буквы выровнялись как на плацу, и текст застыл, словно остывающая форма.
За моей спиной послышался сдержанный вздох. Я обернулся — это Якоб с Родольфо, оказывается, уже давно стояли позади, следя за каждым моим движением.
— Невероятно... — прошептал колдун. — Просто невероятно.
— А что будет, если убрать один крестик? — недоверчиво пробормотал Якоб.
Я молчал.
Кто это знает? Кто это сейчас вообще может знать?
И в этом ли дело?
Но чудеса еще не закончились. Будто вняв деревенскому старосте, все Знаки Господни в одно мгновение преисполнились сияния, достигшего за минуту ослепительной силы. Я не знал что делать: еще минута — и матрица видеокарты сгорит, и сам экран вспыхнет синим пламенем. Но потом Божьи Знаки стали быстро блекнуть, их сияние угасало на глазах, и вот уже последние два креста, словно багровые угли, тлеют на экране. Скоро и они исчезли.
На месте Знаков теперь белели пробелы. Обычные, в одно нажатие клавиши. Но странным образом я откуда-то знал: отныне в них уже не было прежней пустоты, но появилось содержание — новое, невидимое, но значимое и весомое. Сам же текст теперь стал цельным.
Кажется, это поняли и деревенские джентльмены. Колдун Родольфо истово вытер пересохшие, горячие губы рукавом и прошептал с благоговением:
— Господь явил нам Знак. Только что...
И я окончательно уверился: должность колдуна в этой деревне всегда оставалась выборной. Потому что суть ее сводилась лишь к хранению того, что многие в деревне всерьез полагали дьявольскими письменами. А столь набожного человека как Родольфо в деревне еще поискать!
— Все равно это писано дьяволом, — проворчал староста Якоб.
Он угрюмо кивнул на шкатулку, которую все еще сжимал в дрожащих руках Родольфо.
— А Господь изгнал его, лишив подлого языка и предав немоте, — убежденно произнес плешивый кудряш. — Потому как суть дьявола — пустота и обманка.
Думаете, я возразил ему?
Ни слова.
Через две недели я покидал эту деревню. К тому времени я отведал немало местного сидра. Да что там — я пил его галлонами! И всякий раз поражался удивительному вкусу — пьянящий хмель красных яблок и грустный привкус очаровательной лиственной прели. Не от той ли осени и происходит слово «прелесть»? В те чудесные дни я был искренне уверен в этом.
Якоб с Родольфо рассказали о моем открытии жителям деревни, но мне кажется, те не выказали большого интереса. К тому же отныне все напасти, будь то грозы, пожары, болезни или просто разбитые стекла, прекратились, а урожай яблок выдался просто отменный. Да и были ли это чьи-то козни? Обычное чередование знаков и пробелов, имя которому — жизнь человеческая.
Зато староста с колдуном были твердо уверены, что в пустоте между слов рецепта содержалась великая сила, которой сатана страшился пуще святой воды. Будто бы мне удалось высвободить ее, правильно написав и произнеся заклятье, и раздосадованному бесу ничего не оставалось, как убраться восвояси.
— Провалился в самый ад, чертяка, — всякий раз со вкусом произносил Родольфо, когда речь заходила о рецепте. А других тем у них просто не было!
Сельские джентльмены обсудили немало теорий насчет бузонского сидра и руки, что помешивала ложкой в его закипавшем чане. Эти теории выглядели в равной степени как занимательно, так и фантастично.
Родольфо был абсолютно убежден, что рецепт бузонского сидра послан им в результате божественного промысла, дабы сокрушить ретивого беса. И, значит, два века назад их деревню посетил никто иной как ангел, вручив рецепт не сидра, но победы над самим сатаной.
Якоб же напротив полагал, что рецепт подсунул деревне скучающий бес во искушение соблазна вступить с ним в противоборство. Однако его вызов не имел успеха, и оттого бес разозлился не на шутку.
Мне, однако, нелегко поверить в дьявола, вздумавшего подшутить над жителями крохотной деревеньки — и масштаб не тот, да и сами селяне показались мне не слишком-то благодарной аудиторией. А всякий актер непременно нуждается в зрителе. В конце концов, в каждом провинциальном городишке или деревне, думаю, всегда найдется свой собственный, местный дьявол, благо почва для того имеется в избытке. Но если только рецепт бузонского сидра и впрямь принес сатана, то, полагаю, деревня попросту выставляла ему бочонок сидра, чтобы отвязался. Не бузонского — своего собственного. Поверьте, он достаточно вкусен, да что там — просто дьявольски хорош!
Что же до вашего покорного слуги, то я и по сей день уверен, что вся эта история с двумя ведрами бузонских яблок и кувшином патоки не имела никакого касательства к судьбе деревни, а была послана лишь мне одному, как Знак. И никому более. В конце концов, ведь удалось же именно мне разгадать эту шараду!
Что за шутку выкинул тот, кто записал в бузонском рецепте пробелами Нечто — того мне неведомо. Но я нередко думаю о том, что Господь время от времени посылает нам знаки самых разных природы и свойства. Дьяволу же остается записывать свои козни в мире знаков лишь языком пустоты. Как знать, не прав ли деревенский колдун, и не оттого ли столь яростно сопротивлялись слова рецепта, что пробелы в нем, написанном правильно и понятом верно, складывались в слова, крайне неприятные князю тьмы? А я дерзнул сложить эту головоломку, не сознавая, что тем самым бросаю вызов самому черту.
Избран ли я для этого, или случаен выбор сделавшего меня своим орудием? Не знаю, ведь пути Господни, как известно, неисповедимы.
Да, я забыл упомянуть, что как только мне удалось переписать текст и произнести его вслух робким, запинающимся голосом, — эту честь мне предоставили Якоб с Родольфо после краткого, но торжественного совещания — листок тут же объяло пламя, и он сгорел прямо в шкатулке. При этом на суконной подкладке почему-то не осталось и следа огня. Лишь горстка белого пепла, в котором теперь уже не было смысла.
А я и сейчас печатаю на своем стареньком ноутбуке повести и романы, разве что мои книги уже не столь многословны, как прежде. Оттого и пробелов в них теперь меньше, ведь кто знает, как могут выпасть чертовы карты? Иной раз думаешь, что рисуешь знаки, а на деле — просто умножаешь пустоту. Складываешь ее прозрачные ледяные буквы во что-то, осмысленное не тобой, а кем-то другим, неведомым и страшным.
И разве может защитить от ошибки маленький крестик, что я выцарапал на самой длинной клавише моего верного печатного друга, едва вернувшись из деревни, пропахшей яблоками и прелым листом?
Не больше, чем мой издатель, что вечно норовит установить новый объем для моей будущей книги. Он измеряет мои книги в знаках, всякий раз, словно в насмешку, добавляя при этом
— С учетом пробелов, дружище!
И мне иной раз кажется, что издавать книги (и считать при этом барыши!) — самое что ни на есть чертовское занятие. Поскольку не могу ничего сказать о знаках, что я посылаю читателям в своих повестях и романах, и лишь мой издатель, ловкий и предприимчивый человек, всякий раз берется оценить, сколько мною отмерено в них пустоты. Словно он умеет отлично разбирать не только между строк, но и между самих слов. В последнее время, от книги к книге, я все более склоняюсь к этой мысли.
Но продолжаю с упорством, хотя, признаюсь, и без былой легкости, писать знаки с учетом пробелов. И стараюсь больше думать о вторых, поскольку о Знаках есть кому думать и без меня.
Сергей Челяев © 2006
Обсудить на форуме |
|
