|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Дмитрий Градинар © 2006 Таланты Синей Бороды Я пью коричневую кровь бессонницы — кофе. На небе нет звёзд, только колышущаяся подсветка огромного города. Как это странно, город живёт собственной жизнью, гасит звёзды, перекликается через кварталы гудками автомобилей. От этого кажется, будто автомобили движутся сами по себе. Без людей.
Чего я жду? Не знаю. Уже не знаю, потому что не верю в счастливые случайности. Но в довесок к невезению мне досталось и кое что забавное. И эта штука работает! Да ещё как! По-моему, снова придётся пускать её в ход.
В левой руке — зажигалка, в правой — спичечный коробок. Смотрю на них, и не понимаю, что собирался делать, то ли поджечь коробку спичек, то ли расплавить зажигалку. Первое было бы безопасней...
Наверное, хотел закурить. И вместо сигареты прихватил спички. Либо зажигалку? Вот так, наверное, начинают сходить с ума, или ощущать на себе мягкое касание болезни Альцгеймера. А дверь спальни уже скрипнула. Ну и пусть! Пусть всё случится снова. Я готов.
— Не надоело изображать лунатика?
Конечно, же, я слышу, но отвечать не хочется.
— Никаких отговорок, хватит! Завтра отправляешься к врачу! И... — подозрительно так, — Чем ты здесь занимался? Перед зеркалом... Пил?
Следствие, обвинения и вердикты, всё в одном флаконе.
Мой взгляд скользит к чашке, ещё не остывшей от кофе, но подсказка остаётся проигнорированной.
— Ты думаешь, я дурочка? Думаешь, не понимаю, к чему эти ночные хождения? Решил меня доконать...
Опасно зазвучали истеричные нотки. Она наконец-то заметила, куда я смотрю, и пытается схватить чашку. Наверняка, чтобы швырнуть на пол. Но я быстрее. Потому что нельзя. Нельзя — ей.
— Дай сюда! Дай сюда! Дай!
Не дожидаясь продолжения, отправляю чашку в недолгий полёт к ближайшей стене. А когда осколки брызнули во все стороны, щёлкаю пальцами.
Надоело!
И была ночь, и было утро, день другой...
Город, кстати, тоже другой. Здесь солнце светит ярко, но не весело. Заводские гудки возвещают о том, что кто-то ушёл навсегда. А потом будет церемония с огромным военным оркестром и артиллерийским лафетом, на котором ордена в лентах, ордена без лент, ленты без орденов. А она смотрит печально и покорно, будто бы умер я.
— Что теперь с нами будет?
Ничего не будет. Дадут нового. А мы его полюбим. Я, кажется, помню это уютное время. И помню такую вот покорность в голосе.
— Хочу в Ниццу, — бросаю коротко, как бы между прочим, прикрывая зевок ладонью.
Смотрит ошалело. Не иначе, увидела синие колечки у подбородка.
— Ты что? Какая Ницца? Какая заграница? В наше время...
— Хочу в Ниццу, в Париж, в Берн, в Оттаву! — делаю вид, что капризничаю.
На самом деле не хочу никуда. То есть, хочу, но — в другое «когда», ей не понять.
— У нас кредит за телевизор не выплачен... Детям школьную форму покупать...
Ах, вот как? Здесь у меня даже дети водятся? Дети и кредиты.
— Дай мне чашку, — прошу устало, и смотрю ей прямо в глаза.
Она отводит взгляд, мелькают покрасневшие от стирки руки. Неужели это так необычно — просить чашку?
— Компот закончился, только чай...
— Я сам заварю. Дай мне чашку.
Она подала, обтерев её краем фартука. Красивый голос, красивая фигура, красивые глаза.
Но в них очень много покорности. Покорности — не только моей воле.
— Ах!
Наверное, чашка была какой-то особенной. Жаль. Щёлкаю пальцами.
Тьма Египетская, и пол ходуном! Что за ерунда?
Воздух затхлый, отдаёт йодом. А снаружи какой-то вой и скрип. Ба! Да я на корабле! Ну, какова же ты, царица моя морская?
Не дальше, чем в двух шагах — хриплый стон.
— Эй, кто-нибудь! Зажгите лампу!
Когда я с этим справился, залив потёртый обшлаг керосином, картина мне явилась просто изумительная: ворох белья, не самого свежего, и среди него, как кочан в капусте, остроносое капризное лицо. Странную, однако, спутницу взял в плавание владелец каюты. Глаза мутные, к тому же — разного цвета. Гадаю, — зачем ей лампа? Ага! Из вороха показалась рука в поперечных шрамах и татуированная рисунком у локтя. И сразу же потянулась к бутылке, заботливо перевязанной верёвками, как раз на случай сильной качки.
Пусть морская, но явно не царица. И хочется сказать, а помнишь, тогда, перед зеркалом, когда не было звёзд на небе...
Не царица. Кособокая чаша рядом. Удар. Щелчок.
И ветер в лицо! Охотничий патронташ бьёт в бедро. Тяжелое ружьё впивается кожаными ремнями в плечи. А со всех сторон — Гони! Гони его!
Вижу серый комок. Обреченный, сжавшийся. Он даже не бежит — летит, затравлено поджав уши. Я рву на ходу оружие, пытаясь прицелиться на полном скаку. В последний момент, когда тёмный ствол нащупывает жертву, отвожу его чуть в сторону. Ружьё гремит оглушительно. Из казенника выскользнуло и оседает на рукавах пороховое облако. Впрочем, с самого начала это большая глупость — брать для верховой охоты ружьё метровой длины. Вполне возможно, я бы и так промахнулся.
Зайца убила рыжеволосая красавица. Из кавалерийского карабина — наповал!
— Удачный выстрел! — опять голоса со всех сторон, — Браво, мадам!
И несколько злорадствующих взглядов в мою сторону. Её здесь любят, мою рыжеволосую мадам с лисьими глазами, а вот меня — нет. Кажется, тут какая-то интрига, придётся чуть повременить с бегством.
Она уже рядом, придержала коня, и некоторое время мы движемся стремя в стремя.
— Ещё один такой промах, сударь, и в другой раз не возьму вас на охоту.
Глаза на мгновение сузились, выдав что-то хищное, то, что заставляет гнать зайцев, а потом их расстреливать. Но через секунду блеск погас. И она прежняя — улыбается, широко раскрыв рот, вдыхая шумно холодный воздух. Белый жемчуг и красный коралл.
— Очаровательно! Прелестно!
Это уже не о выстреле.
Вот, значит, как. А всё из-за того, что она вечно путает времена. Ей бы не здесь, посреди полей, дарить улыбки. Ей бы туда, к гудящим заводам. К муаровым лентам, к компоту и артиллерийским лафетам с орденами. Тогда, возможно, я перестану бить чашки. Или наоборот: оттуда — сюда. Покрасневшие руки быстро становятся бархатом, если их холить. Тогда я не стал бы промахиваться.
— Угоститесь, сударь? — какой-то особо противный голос прерывает мои размышления.
Я его давно уже выделил. Это он — жокейская кепочка над щёткой усов, он громче всех кричал «Очаровательно» и «Прелестно»! А сейчас — как по доске мочалом: не угоститес-сь с-сударь?
Трофей валяется неподалёку от костра. Маленький серый комок стал ещё меньше. Потому что из него вытекла кровь. А уже ходят из рук в руки хрустальные рюмочки на серебряных подносах, а к ним — огурчик, ломтики ветчины и клюква в мелкой тарелке. Она не смотрит в мою сторону. Ну, и что?
Однако нет, подошла! Положила руку мне на плечо, будто облокотилась, и стала что-то говорить на ухо. Со стороны вроде — нежно, а на самом деле сплошные гадости. И кепочка тут как тут, ревниво вскинула усы.
— Хватит! — обрываю её чушь и разворачиваю к себе лицом.
Она улыбается. Коралл и жемчуг. Только в глазах появилось какое-то беспокойство. Неужели это — впервые? Впервые за столько-то лет на неё так смотрят?
Я сжимаю руки сильнее, и теперь беспокойство сменяется тревогой.
— Вы делаете мне больно!
Что ты знаешь о боли, моя красавица. Что ты вообще знаешь? Впервые за сколько-то лет я стал другим. И держу её, и смотрю, и в глазах моих — знание и власть.
Кепочка резво оказывается рядом.
— Сударь, потрудитесь...
Он не договорил, потому что я на миг оторвал руку от античного тела и воткнул её прямо под козырёк, чуть повыше усов.
— Вы не находите, что вмешательство в семейный разговор неприлично?
Кепочка с красными усами часто моргает. Я снова поднимаю руку, но он успел понять...
Что-то изменилось. Лопнуло и гремит!
— Д-да, д-да, изви...
Царственным кивком я его прощаю и отпускаю. Мне нет сейчас дела до тех, с кем мне наставляет рога рыжая половинка. Он удаляется к притихшим товарищам. Да тут целый клуб обожателей, по всему видно! А вот, если они попробуют вмешаться? Интересно, я буду стрелять? Наверное, да. Они ведь не зайцы.
Тут же замечаю очень интересную деталь. У каждого из охотников — дешёвенькие «Ремингтоны», штамповка. У одного вообще пехотный «Винчестер» из Новой Англии. После колониальных войн такого добра везде в избытке. Простая безвкусица, господа? Или что-то другое? Скосил чуть глаза и убеждаюсь — другое!
Если у моей рыжеволосой — офицерский «Драйзе», с позолоченными курками и перламутровыми насадками при орнаменте, у меня — вообще шедевр. Рушуз из Сент-Этьена, мастеровая работа! Этот же мастер делал ружья Папе Льву второму, — арабески по всем насадкам, немножко мельхиора, немножко серебра, немножко платины. И сапфир на мушке. А у всех прочих — штамповка. Что это означает? То и означает... В колодец плюёте, вероломные твари!
— Господа, — с барской ленцой, — можете заниматься своими делами, не буду вам мешать.
Угадал. Всё так и есть. Конец клубу! Кучка лизоблюдов, привыкшие есть с ладони. Не с моей, естественно, ладони, хотя наверняка вся роскошь — за мой счёт. Чтобы усилить эффект, кидаю фразу:
— Кстати, принесите ещё водки. Ты, и ты, — стреляю глазами, а мог бы из ружья штучной работы, — И если нарезаете мясо, нарезайте тоньше, чёрт вас дери!
— А мне ликёр.
Всё-таки она пискнула. Хотя уже сообразила: что-то рушится, что-то уже не вернётся.
— Никаких ликёров! Водки! И мне, — приунывшая кавалькада замерла, — И для мадам!
И все зашевелились, будто даже с облегчением.
Лопнуло и гремит. Рушится. Изменилось. Жаль, не навсегда. Но отныне тот, другой, который останется, всё же поймёт, как разительны бывают перемены.
Она, конечно, постепенно вернётся в свои права, но только всегда будет помнить этот осенний день, когда я–он держал её руки и глядел прямо в глаза.
— Эй, мне сразу в чашку! Вот, наверное, подойдёт!
Тут же вытряхивается содержимое чьей-то чашки и ко мне опасливо приближается серебряный поднос. Ветчина нарезана весьма тонко. Чудо-люди! Умницы, благодарю, клюкву долой, подайте ещё огурчик с хрустом! Впрочем, Бог с ним, с огурцом и прочим. Не поминайте лихом!
Сам не зная, зачем я это сделал, прижимаю рыжеволосую прелесть к себе, говорю — отличный выстрел, дорогая! — и впиваюсь, словно вампир, в кораллы с жемчугом.
Такими глазами, наверное, смотрели бы в определённых странах иного времени на Иисуса, идущего по воде с Кораном в руках.
Потом пью залпом, как только что целовал. Швыряю чашку о стылую землю.
Сказать — не сказать? Добавить им радости, заявив, что ветчина всё равно твёрдая, не тает, и на ближайшем суку таких провиантмейстеров, не иначе выбирали что подешевле... Или ввернуть про кару жестокого Бога по имени Грин-Пис? Жалко-то зайца!
Не сказал. Не ввернул. Хватит им на сегодня потрясений. Вместо этого щёлкаю пальцами.
Куда-то я мчусь. В когда-то я мчусь. Ищу. Не Её. Себя.
Здравствуйте, приехали! Всё-таки чудо моё с изъяном. Когда — чёт, когда — нечёт, сейчас вообще сплошное зеро.
— Ты кто? — хочу спросить.
Но не могу. Наверное, подъязычная кость ещё не полностью сформировалась. Способностей хватает только на рычание. Она в ответ тоже рычит. Но мелодично, дискантом, к тому же — попадает в кварту.
— А-хр. О-о!
И подаёт мне гигантский сочащийся окорок прямо с огня. Уважает, что ли? Но вообще — в самый раз. Там, после охоты, я так и не взял ветчины. А закусить бы...
Она смотрит умилённо, мохнатые брови ходят в такт моим челюстям.
Да, далеко отсюда будет до жемчуга с кораллами, до компота и городов с ночными авто. Очень далеко. А может, это и к лучшему?
Когда я честно оставляю ей только наполовину обглоданную кость, шуршит набедренной повязкой, словно кринолинами. Прячется в дальний угол круглой пещерки. Не привыкла, что ли, к щедрости? Да, жёстко ты с ней, мой приятель. Не знаешь, что бывает потом на свете... Из угла — будто скулит ребёнок, и хочется прижать её, пускай такую огромную, с пронзительными глазами и повадками кокетничающего слона. Ведь она — ближе к Еве, чем все остальные, да и я сам, тот ещё Адам на Земле.
Поверив в своё маленькое счастье, приближается, трётся бедром о моё бедро. Или показалось, или на самом деле во взгляде что-то тёплое проявилось, ласковое, такое же огромное, как небо и она сама.
Снова убегает, но тут же вернулась. Виновато отворачивает лицо, в руке зажат какой-то зверёк вроде тушканчика. Местное лакомство, — для меня. Взял.
Косматый древний лес шумит, одобрительно кивает верхушками деревьев. А затем — ещё подарочек.
Нож из обсидиана и палка с выпуклостью на конце. Сама же отходит к кострищу, опускается с грацией огромной кошки, поднося лицо к углям, и начинает их раздувать. Охотник и Хранительница Очага.
Может быть, и вправду, стоит начинать отсюда? Правильно начинать, чтобы правильно продолжалось? Подумаю.
Дубинку оставляю у входа в пещеру, а нож пригодится.
Ну, что ты смотришь на меня? Не иду я сейчас на охоту, не стану гоняться за мамонтами. Отправляюсь искать глину. Заодно изобрету гончарный круг, ременную передачу... Что я буду потом делать? Да чашку, конечно!
Так, на всякий случай. Подозрительно широкие у тебя плечи, милая!
Дмитрий Градинар © 2006
Обсудить на форуме |
|
