|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2006 Майк Галь © 2006 Парковщик Когда мониторы выключены, чувство такое, словно сидишь в центре огромной гайки или, точнее, в граненом стакане — конечно, если не оглядываться назад. Я и не оглядываюсь — незачем. К тому же, это не так просто сделать, когда ты упакован в неуклюжий многослойный комбинезон, соединенный с креслом целым набором кабелей и шлангов. Все вместе это называется Системой Обратной Связи или СОС — аббревиатура, конечно, довольно двусмысленная.
Мониторов три. Три большие жидкокристаллические панели, каждая двухметровой ширины и примерно такой же высоты. Они охватывают меня полукругом — одна в центре, и две наискосок, по бокам, вплотную друг к другу — так, что кроме них я больше ничего не вижу.
Сейчас они светятся. Светятся небесной синевой. Да, в общем-то, это оно и есть — небо. Настоящее, высокое. Со всех сторон. Развернутая передо мной на 180 градусов панорама с высоты две тысячи метров. Внизу сплошные облака. Белые, плотные и непроницаемые, кажущиеся отсюда принадлежностью скорее земли, чем неба — когда-то они меня восхищали. Сейчас — нет. Все, рано или поздно, перерастает в привычку. И их монументально-рельефная, подсвеченная весенним солнцем поверхность, для меня давно лишь часть рабочего пространства. Ежедневная рутина.
Протягиваю руку к сенсорному планшету на левом подлокотнике кресла. Несколько касаний, и на центральном мониторе, в верхней его части, прямо на небесном фоне, «всплывает» изображение приборной панели авиалайнера. Приборы аналоговые. Я всегда выбираю аналоговые — это тоже привычка, еще с Жуковского. Заученно пробегаю взглядом ряды циферблатов и, уяснив суть их показаний, вызываю диспетчера «Подхода».
— «Пушкино-Подход», борт пятьсот пятьдесят четыре, вошел в БОС, курс сто двадцать, высота две двести, скорость пятьсот, начинаю предпосадочную подготовку.
Почти сразу слышу ответ:
— Пятьсот пятьдесят четыре, «Пушкино-Подход», принято. Снижайтесь на тысячу восемьсот, курс сто двадцать, интерсекция Маяк, скорость четыреста двадцать пять.
Диспетчер «Подхода» мой основной «работодатель» и самый краткий собеседник. Получить от него номер борта, пароль на вход в БОС и доложить, что все «о’кей». На этом наше сотрудничество заканчивается — конечно, при условии, что все действительно «о’кей». Гораздо содержательней мне предстоит разговор с фактическим, на данный момент, командиром лайнера — с его Бортовой Операционной Системой. Причем, разговор неравный. Говорить будет она, я буду только слушать.
Кое-кто в отряде до сих пор называет БОС автопилотом. Это или совсем уж ветераны, или, наоборот, новички. И те, и другие, наверное подсознательно, пытаются этим подчеркнуть тщеславное человеческое чувство собственного превосходства. Если бы БОС могла обижаться, она бы, конечно, обиделась. На этапе прохождения маршрута Система в полной мере самостоятельный командир лайнера, в работу которого могут вмешаться только «перехватчики» из отдела ЧП службы Управления Воздушным Движением. Неутомимая БОС и сейчас контролирует полет. До тех самых пор, пока я не возьму управление в свои руки. Но сейчас я слушаю ее доклад.
БОС докладывает голосом «блондинки». Стандартный набор голосов, установленный программистами в речевой информатор, не слишком разнообразный, а русифицированных всего четыре; два мужских — «оперный бас» и «гражданин начальник», и два женских — «мариванна» и «блондинка». Так их окрестили уже пилоты. Голос «блондинки» установлен по-умолчанию, и, насколько я знаю, пока еще никто не пытался его заменить.
Я слушаю обычный набор информации, основную часть которой уже считал с приборов. Главное, что я должен был услышать, БОС сказала в самом начале — реестровый класс и тип лайнера, его фактическую полетную массу и остаток топлива. И, как всегда, ни слова о количестве находящихся на борту людей. Для меня эта информация под запретом — наши психологи отнесли ее в разряд факторов, «несущих отрицательную психологическую нагрузку». Что ж, нет, так нет. Им видней. Во всяком случае, все остальные показатели в норме. Конечно, можно затребовать еще кучу дополнительных сведений, от эксплуатационных характеристик до чертежей и электромонтажных схем, но это лишнее — я уже и так вполне представляю, где нахожусь. Одиннадцатый «Дуглас». Вполне ординарная машина. Не лучше и не хуже других, прошедших через мои руки. В общем — без вопросов — будем сажать. Но сначала поменяемся с БОС местами.
Несколько манипуляций на планшете и я перевожу управление в полуавтоматический режим, сразу понижая операционку в должности до второго пилота. Это ненадолго, всего лишь на время посадки — девятой по-счету за сегодняшний день. А пока, пусть побудет просто «блондинкой». Вполне, кстати, приятное сочетание — «блондинка» и второй пилот.
Кладу руку на шероховато-упругий пластик джойстика, торчащего из правого подлокотника моего кресла. Слегка качаю его: влево — вправо, вперед — назад. Сразу приходит в движение облачный горизонт на мониторах — картинка с трех курсовых телекамер. Одновременно с линией горизонта, тихо гуднув приводами, подо мной оживает кресло, пытаясь своим движением очень деликатно подтвердить то, что видят глаза. Едва слышно «вздохнули» пневмосекции комбинезона СОС.
Вывожу на экраны топографическую сетку — она ложится на уходящую в туманную даль панораму желтой светящейся паутиной, точно повторяя рельеф скрытой от меня облаками земли. Над сеткой, в разных местах, светляками мерцают находящиеся в воздухе объекты. Опознанные, конечно. Это самолеты, которые сейчас находятся в зоне «круга» аэропорта — рядом с каждым таким светляком номер борта... Однако, мне пора докладывать.
— «Пушкино-Подход», борт пятьсот пятьдесят четыре, управление принял, прошу схему подхода.
— Пятьсот пятьдесят четыре, «Пушкино-Подход», принято. Схема подхода северо-восток 07, связь с диспетчером «Круга» на 118,5.
— Пятьсот пятьдесят четвертый, северо-восток ноль семь, принял.
Ввожу в Операционную Систему номер схемы подхода к аэропорту, дублируя команду голосом. Изображение на мониторах усложняется еще больше. Прямо посреди небесной шири «блондинка» сноровисто рисует трехмерную, светящуюся зеленым, полупрозрачную «трубу» — некий призрачный туннель, широкий вход в который расположен точно по курсу лайнера. Пронизывая облака и замысловато извиваясь, он устремлен далеко вперед и вниз, к поверхности земли. Это идеальная — исходя из расчетов на конкретные текущие условия полета — траектория захода на посадку для моего «Дугласа». Мне же теперь остается только следовать внутри этой «трубы», делая все необходимое, чтобы с ее «идеальной», рассчитанной БОС траекторией, совпала траектория реальная — траектория лайнера, борт пятьсот пятьдесят четыре, который мне предстоит посадить — поскольку выход из «зеленой трубы» расположен точно на взлетно-посадочной полосе номер семь столичного аэропорта Пушкино.
Под моей левой рукой, на подлокотнике, перед сенсорным планшетом, панель со скользящими рычажками. Это РУДы — рычаги управления двигателями. Конечно, рычаги — громко сказано. Они больше напоминают часть микшерного пульта звукооператора или ди-джея. Но старое название осталось. Их — РУДов — у меня пять. Три средних активны — они подсвечены изнутри. Все в крайнем-заднем положении, в соответствии с работающими на «малом газу» двигателями «Дугласа», и, если все будет проходить нормально, мне почти не придется их касаться.
Тяги почти нет, и сейчас лайнер послушно планирует внутри прорисованного компьютером туннеля. Зеленоватая светящаяся дымка его призрачных стенок, расходясь к боковым мониторам, служит лучшим подтверждением того, что курс выдерживается точно. Если бы это было не так, зеленое свечение сменилось бы желтым, а затем, при отсутствии ответной реакции, рубиновым. Что при этом скажет своим карамельным голосом «блондинка», догадаться не трудно. Ну а пока, в полной тишине, я делаю первый разворот. Горизонт опрокидывается на бок. Я захожу в «круг».
— «Пушкино-Круг», борт пятьсот пятьдесят четыре, вход выполнил, курс сто восемьдесят, высота тысяча восемьсот, скорость четыреста двадцать.
— Пятьсот пятьдесят четыре, «Пушкино-Круг», принято. После второго рубежа снижайтесь на девятьсот до эшелона перехода.
Дублировать докладами и подтверждать командами диспетчера очевидный — в буквальном смысле — идеально вычисленный маршрут снижения, это своего рода пережиток, строго следовать которому заставляют полетные инструкции. Они же, инструкции, требуют, чтобы постоянно были включены курсовые телекамеры, хотя при посадке вполне можно обойтись без необходимости реалистично обозревать земные просторы с высоты птичьего полета. Достаточно того, что преподносит на мониторах компьютер. Ну, или почти достаточно.
Лайнер тяжеловат. Я это чувствую по тому, как неохотно гасится скорость. Мне приходится постоянно подталкивать рукоятку джойстика вперед, чтобы не оказаться выше стремящейся к земле траектории. Включаю интерцепторы — воздушные тормоза. Другое дело. Соскальзываю как по горке до второго разворота и погружаюсь в плотный слой облаков. Через минуту они уже нависают надо мной хмурыми, неопрятными лоскутами. Внизу, под ногами, открывается плоская поверхность земли — серая, словно старая выцветшая карта. На левом мониторе вижу вытянутое пятно аэропорта. По прямой до него километров двадцать, но зеленый туннель уводит меня правее, к зоне третьего разворота. Я выпускаю шасси и следом закрылки — кресло подо мной коротко вздрагивает — сразу немного добавляю газ. «Блондинка» объявляет, что шасси вышли и подкрепляет свои слова картинкой с установленных под фюзеляжем камер. Меня забавляют интонации ее голоса — за ними так и видятся розовые капризные губки, старательно выговаривающие технические термины.
— «Пушкино-Круг», борт пятьсот пятьдесят четыре, высота девятьсот, скорость триста восемьдесят, подхожу к третьему рубежу.
— Пятьсот пятьдесят четыре, «Пушкино-Круг», принято. Переходите на давление аэропорта.
Я вношу поправки в показания высотомеров:
— «Пушкино-Круг», борт пятьсот пятьдесят четыре, переход выполнил, прошу разрешение на директорный заход.
— Пятьсот пятьдесят четвертый, «Пушкино-Круг», переход подтверждаю, разрешаю директорный заход на посадку, полоса номер семь.
Делаю третий разворот. На левом мониторе уже хорошо виден аэропорт и посадочные полосы. К ним протянулась, тоже изгибаясь влево и резко уменьшаясь в диаметре, зеленая «труба» расчетной траектории. На центральном мониторе появляются две тонкие струны — директорные линии. Горизонтальная — точно по центру экрана. Вертикальная — сдвинута в его левый край. Тщательно следуя расчетной траектории, доворачиваю лайнер в сторону аэропорта и вывожу его на последнюю прямую. Вертикальная линия сразу устремляется вправо и замирает в центре экрана. Теперь я вижу аэропорт словно через оптический прицел, в перекрестии которого находится взлетно-посадочная полоса. Полностью выпускаю закрылки и еще добавляю газ. «Пятнадцать километров до входа в глиссаду», — напоминает о себе «блондинка». Слышать ее голос приятно. «Спасибо», — отвечаю я мысленно и затем, плавно снижая тягу, полностью сосредотачиваюсь на посадке.
— «Пушкино-Посадка», 554, на входе в глиссаду, к посадке готов.
— 554, «Пушкино-Посадка», принято, у вас седьмая полоса.
— «Пушкино-Посадка», 554, высота семьсот, скорость двести восемьдесят, курс 70.
— 554, «Пушкино — Посадка», принято, обратный 70.
— «Пушкино-Посадка», 554, вошел в глиссаду, скорость снижения три метра, шасси выпущено, разрешите посадку в директорном режиме.
— 554, «Пушкино — Посадка», посадку в директорном режиме разрешаю.
— 554-й, разрешение на посадку получил.
— 554, удаление шесть, ...пять, ...четыре.
Микроскопическими движениями правой руки я жестко удерживаю перекрестие директорных линий в центре экрана. Стараюсь не отвлекаться на изображение посадочной полосы, которая, приближаясь, видна все отчетливей — серая трапеция в обрамлении белых посадочных огней.
— ...Два, ...один, ... На курсе, на глиссаде. Полоса перед вами.
Чувствуется небольшой снос — у земли ветерок — аккуратно корректирую движение, слегка смещая нос «Дугласа» в сторону. Возникает чувство смутного беспокойства. Нет, ветер здесь не причем. Быстро сканирую взглядом изображение на всех мониторах. Все как обычно, однако странное чувство не исчезает. Снова голос «блондинки»:
— Высота 150 метров, ...140, ...130, — она произносит цифры с каким-то томным придыханием — возможно, в этом и кроется причина пилотских симпатий — однако... что не так? — ...120, ...110.
Придирчиво смотрю на посадочную полосу. Справа от нее какая-то точка, словно соринка на экране монитора. Не могу разобрать, что это. Рука к планшету — курсором быстро выделяю эту часть экрана и увеличиваю в отдельном «окне».
— Какого лешего он там делает? — метрах в десяти от бетонки стоит оранжевый тягач техслужбы. — Ну, блин, умники!
Фиксирую тягач как «цель» и уже в виде желтого периметра «отдаю» под присмотр программы слежения — конверсионный подарок военных. «Блондинка» продолжает объявлять высоту:
— Сто метров, ...девяносто, ...восемьдесят, — сейчас будет вопрос, но я уже готов ответить, — ...семьдесят, ...шестьдесят, ...решение.
— Садимся!
— Пятьдесят пять, пятьде...
— Чеооорт!
Желтое пятно тягача сдвинулось с места и медленно поползло влево, на полосу. Я толкаю РУДы до упора вперед и ору:
— БОС, взлет!! Второй круг!!
От моего вопля живая блондинка упала бы в обморок, но БОС реагирует мгновенно — конец «трубы», мигом став из зеленого красным, вытягивается вперед и вверх, делаясь похожим на трамплин. Закрылки в положении «взлет». Слышу голос диспетчера посадки:
— 554, посадку запрещаю, препятствие на полосе!
— 554-й, запрет принял! Ухожу на второй круг!
Медленно... Ох как медленно раскручиваются турбины... «Дуглас» успевает провалиться еще на пятьдесят метров — он уже над полосой — до бетона не больше двух. Кресло мелко трясется. Я изо всех сил борюсь с желанием дернуть ручку на себя. Сейчас это бессмысленно — нет скорости. Смотрю на расчетную траекторию взлета, в самый створ рубинового туннеля. Окруженный алым пульсирующим периметром тягач находиться прямо в нем. Становится отчетливо ясно — я не успеваю. Тягач приближается — стремительно и безразлично. Вариантов не остается... Я тяну ручку...
...Кресло, возмущенно охнув подо мной, проваливается до пола. И сразу упруго возвращается на место. Раздувшиеся пазухи комбинезона сдавливают грудь, по-своему отрабатывая физику сложившейся ситуации. Горизонт на мониторах начинает сползать вниз. Сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, унося с собой здания аэропорта, посадочную полосу и оранжевый тягач в «трубе» расчетной траектории... Перед глазами только серое одеяло облаков, ползущих сверху вниз. Потом, в какой-то момент, все движение на экранах замирает, и сразу включается зуммер «тревоги».
— Тревога! Превышение угла атаки! — в строгом голосе «блондинки» мне слышится оттенок удивления, но, похоже, это последнее, что я от нее слышу... Облака снова начинают двигаться, но не по-прямой, а закручиваясь куда-то в сторону. На левом экране на миг появляется вставшая почти вертикально поверхность земли. По мониторам проносится судорожный сполох помех, который сразу же сменяется кислотно-синей заставкой. На всех трех экранах одинаковая надпись: «Нет сигнала!»
Дальше, тишина. Все звуки вдруг прекращаются. Только комбинезон еще продолжает подленько шипеть, стравливая ненужный теперь воздух. Я медленно отпускаю ставшую влажной рукоятку джойстика и откидываюсь на высокую спинку кресла. Тяжело и ритмично начинает стучать в висках. На глаза наползает белесая муть. Внутри холод и пустота. Думать не хочется. Совсем. Хочется исчезнуть.
Как сквозь вату слышу за спиной звук открывшейся двери пилотской кабины. Быстрый стук каблуков. Справа размытым салатовым пятном возникает женский силуэт. Это дежурный врач. Трещат «липучки» комбинезона. Чувствую, как на правой руке затягивается манжет тонометра. Потом в плечо втыкается игла. Яркий луч света на миг бьет по глазам. Муть перед глазами постепенно исчезает — мне становиться легче. Врач, отвернувшись, уже укладывает свой чемодан. Закончив, оборачивается: «Переоденешься и снова ко мне!» — Я вяло киваю.
Два хмурых системщика возятся возле кресла, отсоединяя кабели и шланги. На меня стараются не смотреть. Все — свободен. Тяжело поднявшись, я иду к выходу. Там уже стоит инспектор Службы Безопасности Полетов. Молча прохожу мимо. Он не останавливает. Это понятно — сейчас я ему не нужен — вместе с системщиками он должен составить акт о техсостоянии «железа». Поправляя на плече расхристанный комбинезон, я выхожу из пилотской кабины и закрываю за собой звуконепроницаемую дверь с большой черной цифрой 14. Одну из многих одинаковых дверей, которые двумя рядами выходят в широкий и ярко-освещенный коридор.
В коридоре пусто. Пошатываясь, я двигаюсь по нему в сторону раздевалки. Комбинезон болтается на мне в такт шагам, тяжелыми носорожьими складками. Должно быть, видок у меня довольно инфернальный. Точно зомби — не живой, не мертвый — я ковыляю вдоль белых пронумерованных дверей. Справа четные — группа посадки. Моя группа. Слева нечетные — группа взлета. «Взлетчики», как они сами себя называют. Чкаловы, итишь их... В ней в основном молодежь — пацаны, недавно окончившие Школу Виртуального Пилотажа в Жуковском. Нас, группу посадки, они зовут «парковщиками», а иногда, прикола ради, «садилами» — и сейчас, если честно, я себя чувствую именно «садилой».
Захожу в раздевалку. Никого. Одеревенелыми пальцами начинаю стягивать с себя комбинезон, но, освободившись наполовину, вспоминаю о сигаретах в шкафу. Неловко закуриваю и усаживаюсь на стол. Дым кажется приторно-сладким — наверное, из-за той дряни, которую «вкатила» врачиха. Свесив ноги, я курю и тупо смотрю в стену. Не хочу думать. Боюсь думать.
В коридоре слышаться быстрые шаги, и в раздевалку стремительно входит Палыч — начальник смены пилотов-операторов. Дышит тяжело, громко сопя через нос. Лицо каменное.
— Как ты себя чувствуешь?
Хороший вопрос — как я себя чувствую. Очень точный вопрос... Я себя никак не чувствую. Меня нет... Я там, на полосе, среди заливаемых пеной обломков «Дугласа». Должен быть там.
— Нормально...
Палыч стоит напротив и очень долго и внимательно смотрит мне в глаза. Что он хочет там увидеть? Кто сейчас сидит перед ним? Все еще пилот — или уже нет?
— Тебя врач ждет... поторопись. Потом сразу ко мне.
Он поворачивается, уже собираясь уходить, и тогда я спрашиваю...
— Олег Павлович... — я старательно выговариваю каждую букву его имени и отчества — мне кажется, что обычное «Палыч» сейчас прозвучит, как «палач». Он останавливается и терпеливо ждет, повернувшись ко мне в пол-оборота.
— Олег Павлович... люди... сколько?
Палыч стоит, засунув руки в карманы брюк, и смотрит куда-то в пол. Я вижу, как двигаются собравшиеся у него на лбу морщины. Потом он поднимает голову и, пристально глядя на меня, говорит:
— Нисколько... Не было там никого... Транспортник это... Апельсины из Марокко — летающий холодильник. Никто не пострадал — даже тягач цел... Ты, давай, не рассиживайся — нам еще бумаги писать.
Снова длинные ряды дверей с черными цифрами. Тишина. Из пилотских кабин сюда не проникает ни единого звука. Моя — четырнадцатая. Почему-то не опечатана, хотя должна бы. Не удержавшись, открываю дверь и захожу. Здесь сумрачно — горит только дежурный свет. Я подхожу к креслу и дотрагиваюсь до холодной рукоятки джойстика. Потом сажусь и смотрю прямо перед собой, на темные, тускло блестящие панели экранов.
Когда мониторы выключены, чувство такое, словно сидишь в центре огромной гайки...
Майк Галь © 2006
Обсудить на форуме |
|
