|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Снимаем кино Федор Береснев © 2018 Кадр из прошлого Снег сыпал всю ночь, густой, мягкий, пушистый. Наутро долину было не узнать. Деревья обзавелись франтоватыми пальто, кусты надели рыхлые белые шапки, тропинки укрылись тёплым одеялом, и только ручей продолжал упрямо скакать по камням, дразня весёлым журчанием скованные льдом берега. В горы одним махом пришла яркая и белокрылая зима.
Первым обновила снежные половики мать. Ещё солнце не успело взобраться на вершину соседней горы, а её следы уже протянулись от крыльца к курятнику, от курятника к сараю, а от него обратно к крыльцу. Потом из дома вышел отец и отправился проверять силки, а уже следом за ним, наскоро перекусив кружкой молока и краюхой хлеба, во двор вырвался Пьер.
Мальчику недавно исполнилось семь, он был невысок, но крепок. Скатившись с крыльца, он осмотрел двор и тут же принялся лепить снеговика. Пьер не ограничился классическими тремя шарами. Сперва, он свёз салазками весь снег в угол двора, сложил из него огромный сугроб, а потом принялся оглаживать его, удаляя при этом лишнее. Когда в очертаниях сугроба начала угадываться фигура с мешком, из дома вышла девочка лет пяти, укутанная в большой не по размеру тулупик и мамин платок так, что только острый нос торчал наружу. Она минуту наблюдала за работой брата, а потом произнесла:
— Ты мне собачку сделаешь?
В её тоне было больше утверждения, чем вопроса. Пьер оторвался от работы, вытер лоб рукавом и серьёзным тоном сказал:
— Ладно, тогда нам нужно больше снега.
Кивнув, девочка подхватила салазки и скрылась за воротами. Если её брат был молчалив и сосредоточен, то она работала весело и задорно, постоянно мурлыча себе что-то под нос. Было заметно, что она в восторге от ясного дня, белого снега, свежего воздуха и того, что у неё скоро будет почти настоящая собака.
— Угля принеси, — дал ей следующее задание Пьер, не отрываясь от работы.
Салазки со снегом не успели остановиться у сугроба, а девочка уже бежала в дом. Работа ассистента совсем не тяготила её.
Постепенно очертания фигур прояснялись, становились резче, а в той, что поменьше уже угадывался приготовившийся к игривому прыжку пёс.
— Какая милая собачка, — восторженно всплеснула ладонями девочка, выполнив очередное поручение брата.
Тот, сияя от гордости, важно произнёс:
— Она ещё не закончена, нужно подчистить немного и нос... Неси пуговицу.
Девочка снова радостно умчалась в дом.
Когда мать вышла звать их к обеду, фигуры были практически закончены. Весёлый дед-снеговик с мешком за плечами приветливо махал рукой выходящим из дома людям, а лохматая собака у его ног готовилась радостно напрыгнуть на них, она задрала хвост, открыла пасть и свесила набок длинный и влажный язык.
— Как живые, — похвалила Пьера мать. — Может, ты действительно художником станешь?
— Обязательно стану, — пообещал тот. — Лучшим художником в мире буду.
Мать усмехнулась, а он, не заметив её скептической улыбки, важно проследовал в дом. Сестра вприпрыжку умчалась за ним.
— Обязательно станет, — звонко кричала она, — и сделает мне кошечку, лошадку и овцу.
Следом за ними, качая головой, в дом вошла мать.
***
— Это потрясающий, сногсшибательный кадр, он порвёт все визоры мира, — невысокий, плешивый мужчина в очках в восторге тыкал пальцем в экран.
— Полно, Билл, я такие снеговики на каждой рождественской ярмарке вижу, — возразил ему толстяк с сигарой. — Это даже не Мадонна с младенцем, которыми у нас все музеи завалены, а всего лишь обычный, слегка кособокий снеговик.
Толстяк кривил душой: снеговик не был ни кособоким, ни обычным, найти подобный можно было бы разве что на конкурсе снежных фигур среди претендентов на призовые места, но ему нравилось дразнить своего слишком эмоционального компаньона, и сейчас он просто не смог упустить такую возможность.
— Как ты можешь так говорить, Марк? — глаза Билла негодующе блеснули за очками. — Это не просто снеговик, а первая скульптура неповторимого Пьера Бочини, причём, совершенно не известная широкой публике скульптура. Да чтобы увидеть даже одну её, люди будут выстраиваться в огромные очереди, а я уверен, одной этой скульптурой наш улов не ограничится. Музеи, после выхода на экраны нашей ленты о великом Пьере, будут драться за право принять у себя нашу выставку. Деньги потекут рекой, успевай только карманы подставлять.
— Скорей бы уже, мой друг, скорей бы, — проворчал толстяк, выпуская клуб дыма. — Один съёмочный день в прошлом стоит немыслимых денег. Те крохи, которые мне с таким трудом удалось вытрясти из жлобов-инвесторов тают буквально на глазах.
— Не переживай, Марк, всё окупится сторицей.
— Я и не переживаю, просто хочу знать, когда закончатся все эти траты. Что там у тебя дальше по сценарию, какой год, какой день? — спросил толстяк, главным образом, чтобы, побесить компаньона, ответ на этот вопрос он слышал уже не раз.
— Ты же знаешь, я работаю без сценария, — самодовольно ухмыльнулся Билл, и принялся в который раз объяснять: — это мой творческий метод. Я первый и пока единственный додумался прочёсывать частой гребёнкой жизнь знаменитости в поисках неизвестных шедевров. На выходе мы получим не только отличный фильм о росте и становлении признанного мэтра, но цифровые копии его никому неведомых произведений. Дело совершенно беспроигрышное. Надо успеть настричь капусты пока другие не бросились по нашим следам или служба охраны времени, что гораздо вероятнее, не запретило подобные эксперименты.
Марк хмыкнул. Звучало, действительно, неплохо, потому-то он и ввязался в эту авантюру, но Билл пользовался своим творческим методом в первый раз и совершенно ничего не знал о его слабых сторонах, таких, например, как та же стоимость съёмочного дня. Марк был хорошим продюсером, он раскрутил не одну звезду и деньги чуял за версту, но дело было новым, плохо просчитываемым, и он опасался, что слабые стороны перевесят сильные, и они с Биллом останутся на бобах с кучей долгов и ворохом никуда не годного материала. Такое с ним тоже случалось.
— Так когда, говоришь, у нас будет что-нибудь посущественней, чем снеговик и маленькая ледяная собачка?
— Не знаю, я не господь бог, — начал привычно заводиться Билл, — но уверен, уже скоро. Ты бы помог чем-нибудь, а то только одни упрёки от тебя слышу.
— Я тут для того, чтобы за деньгами инвесторов следить, а для помощи у тебя ассистенты есть. Кстати, Мигель, что за девчушка была у мастера на подхвате?
— Это сестра Пьера, Лаура, — пояснил безмолвно стоявший неподалёку смуглый юноша. — Она умерла в раннем возрасте и особого следа в истории не оставила. Известна лишь тем, что Бочини посвятил ей несколько ранних работ.
— Жаль, очень приятный голосок у неё. Она могла бы серьёзно разнообразить наш саундтрек.
Начинал Марк Боровски как музыкальный продюсер, и это до сих пор давало о себе знать. Он даже фильмы до недавнего времени снимал исключительно музыкальные, и актрис на главные роли в них подбирал тоже всегда сам.
— Господи, Марк, о чём ты думаешь! — Вошедший в раж Билл уже бегал по комнате, размахивая руками. — У нас в фильме будут неизвестные шедевры самого таинственного художника всех времён и народов и он сам в главной роли. Да любая певичка согласится петь для него.
— Ладно, ладно, не кипятись. Просто хотелось хоть немного сэкономить. Так когда, говоришь, мы закончим со съёмками и начнём монтировать материал?
Билл воздел руки к небу и принялся в сотый раз объяснять про концепцию и гребень, а Марк с не меньшим жаром втолковывал ему про деньги и инвесторов. Так могло продолжаться часами. Мигель постоял ещё немного рядом с ними и, пятясь, тихо вышел за дверь. Если понадобится, они всегда смогут позвать его. Предстояла вечерняя съёмка в доме, а к ней ещё ничего не было готово.
***
После рождества нагрянули морозы.
Во двор теперь выходили только по большой надобности. И взрослые и дети сидели дома. Дело нашлось всем. Починка, уборка, штопка, стирка, да и мало ли до чего руки не доходили, пока самое важное происходило за стенами дома. Но всё когда-нибудь кончается, закончились, наконец, и неотложные домашние дела, каждый смог заняться тем, к чему лежало его сердце. Мать учила Лауру вышивать, отец мастерил силки и капканы, а Пьер полностью отдался творчеству. Он почти неотрывно сидел у окна и то переносил на бумагу скудный горный пейзаж, то зарисовывал по памяти животных и людей, то запечатлевал немногие яркие сюжеты из собственной жизни. Бумаги у него было мало, поэтому на один лист помещались по две, три, а то и четыре картины. Когда же с обоих сторон бумажных полотен не осталось ни одного чистого клочка, Пьер вспомнил о заказе своего самого искреннего поклонника и принялся вырезать фигурки зверей, благо дров на зиму, в том числе и его стараниями, заготовлено было много.
Пьер как раз заканчивал шлифовать кошечку, когда к нему подошёл отец. Он какое-то время наблюдал за работой сына, потом попросил фигурку, чтобы рассмотреть поближе.
— Хороша, — с удовлетворением сказал он. — Возможно, и выйдет из тебя толк. Когда думаешь начать творить не только для Лауры, но и для остальных людей?
— Ну, надо подготовиться...
— И долго собираешься готовиться? — отец глядел чуть насмешливо. — Смотри, а то жизнь коротка, не успеешь как следует подготовиться, а она уже закончилась вся.
— Да, — серьёзно кивнул Пьер. — Пожалуй, ты прав. Начинать никогда не рано. Вот только я Лоре обещал...
— Это мы мигом уладим, — улыбнулся отец и, повысив голос, позвал: — Лаура, подойди сюда.
С весёлым топотом девочка примчалась к отцу с братом.
— Ты не против, доченька, если Пьер, вместо лошадки Христа вырежет или Мадонну нарисует?
— Ура, у меня будет собственная Мадонна, — запрыгала, хлопая в ладони, девочка.
— Видишь, Пьер, с заказчиком я всё уладил, осталось выбрать сюжет для первого шедевра. Иди, доченька, играй.
— Вот ещё, играть. Я оленя вышиваю. Теперь у меня будет и Мадонна, и олень, и кошечка.
Лаура схватила оставленную без присмотра фигурку и убежала к маме. Вскоре из женской половины послышался её звонкий голосок, чисто и проникновенно выводящий песню о скорой весне, о чистых ручьях и нежно-фиолетовых подснежниках. Пела она настолько здорово, что отец с Пьером невольно заслушались, но минутой позже они снова вернулись к обсуждению будущего шедевра.
За окном выла вьюга, трещал злой мороз, а в уютном тепле родного дома, под звуки чарующего детского голоса, двое мужчин творили историю.
***
Возмущенно пыхтя трубкой, Марк ходил из угла в угол своего просторного кабинета.
— Ты же сам слышал, — пытался вразумить его Билл, — он приступает к своей первой Мадонне.
— Я-то слышу, Билли, а вот ты, похоже, нет, — почти кричал Марк, отчаянно жестикулируя. — Мы на мели, я уже начал тратить свои деньги, а в активе у нас — кошечка и груда набросков.
— Но Мадонна... Остались какие-нибудь неделя-две и...
— Максимум что я наскребу — это ещё на два-три дня съёмок и то, если ты пообещаешь монтировать и сводить картину сам.
— Должен же быть какой-нибудь выход.
— Выход есть, когда есть деньги, нет денег — ты никто, вокруг только входы и все они закрыты.
— Погоди, а если их сюда, в наше время, перенести?
— Ты бредишь. — Марк был так шокирован идеей компаньона, что перестал не только кричать, но и ходить по комнате.
— Нет, я серьёзно. — Билл загорелся новой идеей, его глаза блестели, теперь уже он вскочил с кресла и заходил по комнате. — Там же сейчас заказник? Выбьем разрешение на временную базу в научных целях, дадим обоснование выборочному отлову животных, наймём декораторов...
— Как ты представляешь себе их контакты с людьми? Например, поход в магазин.
— До весны никаких контактов, там же медвежий угол. Организовать непроходимость троп — нечего делать, а весной мы переместим их обратно, никто и не заметит ничего.
Марк ещё минут десять набрасывал возражения, но все они разбивались о простые и логичные доводы Билла. Когда он в ударе, его было не остановить. Слушая его, Марк впервые за последний месяц вспомнил почему он взялся за этот рискованный проект. Билл мог быть чертовски красноречивым. Постепенно беседа из пикировки перешла в обсуждение плана. По всему выходило, что перенести семью во времени и снимать их тут намного дешевле, чем каждый раз тащить оборудование, съёмочную группу и массу аккумуляторов через портал. Даже с учётом дополнительных расходов.
Оставить людей и оборудование в прошлом тоже было бы не очень дорого, но служба охраны времени была категорически против такого варианта. Марк уже не раз пробовал договориться с ними о нарушении правила полного возврата экспедиции и всегда встречал ничем, даже большими деньгами, не пробиваемую стену непонимания. Роботы, а не люди. Но, к счастью, пока, не всеведущие. Если всё правильно сделать, то про временный вывоз семьи Бочини в настоящее они даже не узнают. Что может случиться плохого? Небо и воздух во все времена одинаковые, а к весне они спокойно вернутся в свой мир и пробудут там до самой смерти. Зато у них с Биллом будет первая часть фильма, с которой можно и долги раздать и начать новый проект.
Положительно, Марк не видел слабых сторон в новом плане и даже начал злиться на Билла, что тот так поздно его предложил, столько денег можно было бы сэкономить.
***
Поначалу всем казалось, что мир изменился. Погода вроде бы стала мягче, снег серее, а воздух более тяжелым. Они будто попали в какую-то другую, чужую зиму. Отец даже придумал для Лауры сказку, как злые демоны пытались украсть у людей рождество, но перепутали миры и украли его у себя, а людям подбросили свою зиму и непривычную им погоду. Однако, понемногу свежесть впечатлений стала уходить, заботы отвлекли внимание от окружающего мира, чувства привыкли к новой реальности. Постепенно все уверили себя, что небо всегда было таким серым, снег рыхлым и липким, а воздух сладковатым и душным.
Только Пьер продолжал упорствовать в своём неприятии внешнего мира. Он все дни напролёт сидел у окна, сравнивая то, что видит со своими набросками. Потом он закрасил одну из своих старых картин и поверх её нарисовал новый пейзаж. Когда закончил, подозвал отца и показал ему обе картины одновременно.
— Отлично, — сказал отец, — назовём этот диптих «Времена года». Он здорово показывает, как зависит наше восприятие от погоды и освещения.
— Как ты не видишь, папа, — возмутился Пьер, указывая на расхождения. — Вот это дерево стало меньше, это — чуть сдвинулось, а вот этого вообще раньше не было.
— На первое легло чуть больше снега, второе ты рисовал немного с другого ракурса, а третье в прошлый раз ты просто забыл изобразить. Остальные отличия можно объяснить освещением и более глубоким снегом. Но ты прав, выглядит всё так, будто прошла не пара месяцев, а пара сотен лет.
Пьер смолчал, но по лицу было видно, что эти объяснения его не убедили.
— Да полно тебе, — отец взъерошил ему волосы, — ты же не Лора, чтобы верить в демонов и украденное рождество. — Займись, лучше, Мадоной. Скоро лето, ярмарка, а нам на неё, кроме котиков и собачек, везти нечего. На них одних ты ни имени не сделаешь, ни денег не заработаешь.
Пьер молча кивнул, и вскоре вернулся к оставленным до поры шедеврам. Однако, бывало, по вечерам он замирал у окна и, под тоскливые звуки песен сестры, до боли в глазах всматривался в такой родной и вроде бы знакомый с детства, но всё же чужой пейзаж.
Жизнь катилась как шар с горы, медленно, уверенно, постепенно набирая скорость. Вслед за злыми морозами пришла череда оттепелей и заморозков. Запасы еды ещё оставались, зверь исправно лез в силки, всё складывалось как нельзя лучше, и только родители решили, что перезимовать удалось без особых проблем, как слегли оба ребёнка.
Сначала заболела Лаура. Тяжёлый, грудной кашель внезапно поселился в её лёгких, звонкий и чистый голосок осип, по раскрасневшимся щекам то ручьями тёк пот, то разливалась мертвенная бледность. В такие минуты у неё зуб на зуб не попадал, она забиралась под груду одеял, и матери приходилось отпаивать её чаем с мёдом.
Пьер держался ещё неделю. Как одержимый он работал над Мадоной и днём, и ночью, будто боясь не успеть. Но когда работа была закончена, силы разом покинули его, он свалился в койку с высокой температурой и, заливистым, разрывающим лёгкие кашлем.
Мать неотрывно хлопотала у больных, поила их, обтирала водой с уксусом, лечила отварами трав. Но лучше им не становилось. Дети похудели, осунулись, их глаза опоясали чёрные круги.
Наконец, отец, частенько молча стоявший у их изголовья, не выдержал:
— Я спущусь в долину за врачом.
— К нам и летом тяжело добраться, а сейчас это просто опасно. Боюсь, не пойдёт никто сюда.
Такое желанное уединение показало им свою изнаночную сторону. Да, высоко в горах люди не досаждают, не лезут в твои дела, не учат как жить, но и на помощь в случае чего никто не придёт. Им казалось, что они готовы к этому и всё смогут превозмочь, но жизнь, как всегда, избавила от лишних иллюзий.
— Может, хотя бы, лекарство назначит. Не могу сидеть сложа руки и смотреть, как они медленно угасают.
— Только сам не сгинь. Тропинки сейчас где занесены, а где и обледенели. Соскользнёшь или попадёшь в оползень — мы трое тут совсем пропадём.
— Не волнуйся, я буду осторожен как никогда. Зря рисковать не стану.
Отец оделся и, понурив голову, вышел за дверь.
Вернулся он часов через шесть, весь грязный, в изодранной, рваной одежде.
— Не смог пройти, — ответил он на вопросительный взгляд жены. — Там, где тропинка вдоль скалы петляет — обвал, одному и без инструмента никак не разобрать, а обойти не получается — занесло кругом сильно. Сейчас передохну, соберу что нужно и снова пойду.
Мать кивнула, в её глазах стояли слёзы: ночью детям стало ещё хуже.
****
Билл озабоченно смотрел на бледные детские лица на экране.
— Как-то нехорошо получилось, — сказал он Марку, дымящему сигарой в соседнем кресле. — Если бы они остались в своём времени то, возможно, Бочини-старший смог бы спуститься в долину и привести врача.
— А что по этому поводу накопал твой ассистент?
— Ничего. Этот период жизни Пьера Бочини очень скудно описан. Мы знаем лишь где он вырос и с кем. Перед широкой общественностью он возникнет только через шестнадцать лет уже готовым ярким мастером с кучей законченных работ. Именно поэтому я и выбрал его для первого нашего фильма. У него точно есть что-то ещё за душой. Это беспроигрышный вариант.
— Не понимаю, тогда, почему ты так волнуешься? Он уже возник перед общественностью, значит, несомненно, выживет и напишет все свои картины.
— Выжил бы, если бы мы не вмешались. Теперь же, ни в чём нельзя быть уверенным. Вдруг, это именно приведённый отцом врач спас Пьера от смерти?
— Тогдашние коновалы только и умели, что пускать кровь. Не уверен, что это хоть кому-нибудь помогло.
— А наши местные вирусы? Вдруг, кто-то из съёмочной группы занёс к ним какую-нибудь мутировавшую за столетия заразу? У них же ни иммунитета нет, ни антител. Даже обычные для нас прививки не сделаны.
— Раньше надо было думать! Значит, притащить их сюда было не такой уж и светлой идеей? — в голосе Марка отчётливо звякнула сталь. Он повернулся к компаньону и пристально уставился на него сквозь сигарный дым холодными щёлочками глаз. Это продирающий до костей взгляд напомнил Биллу, почему того называли «бродвейской акулой» и почему он, ища компаньона, в конце концов, обратился со своей идеей именно к нему.
— У нас не было другого выхода, — ответил он поспешно. — Ты же сам говорил, что деньги кончаются, а материала тогда катастрофически не хватало.
— Теперь хватает? — продолжил давить Марк.
— Теперь — да.
— Тогда давай вернём их обратно, и дело с концом.
— А если они оба умрут?
— Ну и что? У нас же есть фильм.
— Кому нужен фильм неизвестно о ком?
— Тебе лично будет гораздо лучше, если такие люди найдутся, — в голосе Марка звучала явная угроза. — Ты клятвенно обещал, что фильм ждёт успех, а я не люблю, когда меня обманывают.
— Если кто-нибудь потом вспомнит про эти обещания, — пробурчал себе под нос, Билл, отвернувшись. Если Марк и расслышал его слова, то вида не подал. Возможно, он просто не захотел накалять и без того звенящую атмосферу.
***
Ближе к утру, когда тьма сгущается особенно сильно, в доме было тихо. Тяжело дышали в горячечном забытьи дети, замерла в тревожной дрёме мать, не вернулся из второго похода за врачом отец. Никто не слышал, как скрипнула дверь, и в дом вошёл худой лысеющий мужчина. Очки на его носу блеснули в слабом свете луны. Он немного постоял у двери, прислушиваясь, и прошёл к детским кроватям. Они стояли рядом, между ними на тумбочке в изголовье еле-еле горела толстая самодельная свеча. В её свете щеки детей казались бледно-синими, а глаза превратились в глубокие чёрные провалы.
Гость осторожно освободил руку Пьера от одеяла, достал из кармана длинного плаща шприц и сделал укол. Мальчик что-то пробормотал сквозь сон, выхватил руку и, развернувшись к нему спиной, снова уснул. Гость замер на минуту, а потом, медленно и осторожно ступая, двинулся к выходу.
У самой двери он остановился. Свеча по-прежнему потрескивала на тумбочке, тяжело дышали во сне дети. За окнами выл колючий зимний ветер. Ночной гость в нерешительности топтался на месте. Он то поднимал руку, чтобы толкнуть дверь, то опускал её и оглядывался. Наконец он развернулся и пошёл обратно в детскую. На этот раз он остановился у кровати Лауры. Девочка доверчиво разметала руки по одеялу, её спутанные пышные волосы покрывали всю подушку и походили на ореол. Она напоминала измученного, но не сломленного маленького ангела. Тяжело вздохнув, мужчина достал из кармана второй шприц. Он прекрасно понимал, что так поступать нельзя, но не мог противиться нахлынувшим эмоциям. Такие чистые и светлые создания как она должны жить. Одно их присутствие в этом мире делает его лучше и чище. Билл свято верил в это. А предостережения учёных о невмешательстве в прошлое — бредни пуганных ворон, которые не только боятся каждого куста, но и дуют на все жидкости, не взирая на их температуру и состав.
***
Отец вернулся только к вечеру следующего дня, ещё более грязный и испачканный, чем в первый раз. И был он гораздо мрачнее, чем тогда.
— Такое ощущение, что дороги никогда и не было, — жаловался он жене. — Разбирал, разбирал завал, только решил, что уже пробился и тут же упёрся в стену. А снег валит так, будто наверху толстую перину вспороли и сыплют, сыплют, сыплют не жалея. Куда идти, куда пробираться? Насилу домой дорогу нашёл. Был бы суеверным, решил бы, что это демоны за какие-то неведомые наши прегрешения дорогу путают.
— Прегрешение у нас одно — гордыня, — вздохнула жена. — Это мы сами забрались в такую глушь, веря, что сможем обойтись без людей. Нам и расхлёбывать.
— Мы справимся, что бы жизнь нам не готовила, — сказал муж и обнял жену.
Он не привык бросать слова на ветер и тут же рьяно принялся помогать ей в уходе за больными. С этого момента они ни на секунду не оставались одни. Отец с матерью ловили каждый их жест, выполняли каждое, даже не высказанное желание. День сменялся ночью, ночь — днём. Прошло ещё трое суток, прежде чем перед ними блеснул первый слабый лучик надежды.
***
Весна нагрянула неожиданно и сразу же заявила о себе в полный голос. Ещё вчера выла вьюга, и мело так, что в десяти шагах ничего не было видно, а сегодня уже вовсю звенели ручьи и пели, славя солнышко, невесть откуда взявшиеся птицы. Однако земля, так сильно смёрзлась за зиму, что по-прежнему была прочна как камень. Пройдёт не один день, прежде чем она оттает, прогреется и сможет принять зерно. Однако, отец не мог ждать, да и совсем не зерно он хотел опустить в кормилицу.
С самого утра под молодым каштаном на краю участка он копал могилу. Земля поддавалась тяжело, будто даже она понимала несправедливость случившегося и не желала принимать преждевременный дар. Кирка глухо стучала о корни, грубо вгрызаясь в промёрзшую ткань, звякали о сталь случайные камни. Земля откалывалась огромными глыбами, которые приходилось дробить и отдирать от корней.
Только к полудню такая не сложная для лета работа была закончена. Не желая мешкать, отец вынес закутанное в ткань тело и осторожно опустил его в чёрный зёв ямы.
Проститься с Пьером вышла вся семья. Даже не окрепшая после болезни Лаура, шатаясь и поминутно спотыкаясь, упрямо шагала следом за матерью к его последнему пристанищу. Только солнце, не желая мириться с несправедливостью, спряталась за лёгкое облачко, грустно наблюдая сквозь него за происходящим.
— Пьер сейчас в раю? — спросила Лаура у матери, беря её за руку.
— Он обязательно там будет, — ответила та и смахнула набежавшую слезу.
— Он будет играть с ангелами?
— Несомненно. Играть и рисовать их. Он был рождён, чтобы рисовать ангелов, и если это не удалось ему на земле, то обязательно получится на небесах.
Они стояли молча, неотрывно глядя на белеющую в глубине ямы ткань. Отец стоял рядом, сжимая в руке потерявшую форму шляпу. Его лицо изрезали глубокие морщины. Ещё неделю назад они только пробовали проложить свой путь сквозь закалённую ветрами и солнцем бронзовую кожу, а сейчас в их ущельях не было видно дна. Слёзы блестели в уголках глаз. Лёгкий ветерок шевелил его редкие волосы.
— Можно, я спою?
— Конечно, дочка, — мать присела и обняла Лауру за плечи, — ему нравилось, как ты поёшь.
Девочка серьёзно кивнула и запела одну из любимых песен Пьера. Она была о непостоянстве природы, о буйстве осенних красок, о щедрости земли и о том, что всё имеет свой конец и своё начало. Её чистый и прозрачный голос слегка дрожал, наполняясь бесконечной грустью и безграничной любовью. Боль, надежда и вера непередаваемо сплелись в этих прочувствованных звуках, оттеняя и дополняя друг друга.
Когда она закончила, родители ещё долго молчали, боясь спугнуть повисшее в тишине волшебство. Наконец, мать поцеловала Лауру и сказала:
— Это было потрясающе. Пьеру бы обязательно понравилось. Он, наверное, сейчас сидит на небесах и гордится тобой.
— Я буду каждый день приходить сюда и петь для него.
— Не получится. Мы скоро уедем в город и будем жить там. Но ты всегда сможешь пойти в церковь и поставить свечку за упокой его души.
— Он услышит, если я буду петь в церкви для него?
— Обязательно услышит, дочка. Всё что поют в церкви слышно на небесах.
По лицу матери катились крупные слёзы. Она больше не пыталась скрыть их. Отец отвернулся и зачем-то тёр лицо скомканной шляпой. Солнце вышло из-за тучи, чтобы полюбоваться единением и согласием в сплочённой горем семье. Весна не могла стоять на месте, подобно катящемуся с горы камню, она набирала ход, и её было не остановить и не замедлить.
***
— Это потрясающий, сногсшибательный кадр, он порвёт все визоры мира, — орал Билл, глядя в огромный, на всю стену экран.
Марк щурился как сытый кот. За свою жизнь он раскрутил достаточно певиц и певичек, чтобы понимать, что перед ним бомба, беспроигрышный вариант.
— Я всегда говорил, что в жизни великой Лауры Бочини была какая-то трагедия, — не унимался Билл, — нельзя так прочувствовано петь, не неся огромной боли в глубине сердца. А ты ещё противился. «Зачем твой «гребень», голос есть голос. Снимем пару концертов, церковный хор в детстве и всё». Чьи слова?
— Ладно, ладно, признаю, — Марк, вальяжно развалясь в кресле, выпустил клуб дыма, — история с братом добавила в сюжет изюминку. Теперь у нас не просто музыкальный фильм с отличным саунд-треком, а настоящая драма о становлении звезды, с ней самой в главной роли. Даже перерасход на съёмки в прошлом окупится.
— Тем более, я помог тебе сэкономить.
— Да, твоя идея перенести их всех в наше время бесподобна. Погоди, погоди. На что это ты намекаешь? Уж не желаешь ли ты увеличить свою долю? Мы подписали контракт, старик, там всё подробно прописано. Условия пересмотру не подлежат.
Билл усмехнулся. Он и не надеялся вырвать лишний цент у «бродвейской акулы».
— Успокойся, Марк. Я не прочь увеличить свою долю, но только уже в новом проекте. Я просто убеждён, что скульптор или художник способны принести нам гораздо больше, чем пусть и гениальная, но простая певица. Ты только подумай, кроме фильма мы будем иметь цифровые копии его неизвестных шедевров. Музеи и частные коллекции будут глотки друг другу рвать за право обладать ими. Особенно, если с помощью моего «гребня» мы расскажем про них душераздирающую историю.
— Погоди, дай раскрутить фильм с Лаурой.
— Надо ковать железо пока оно горячо. Год-другой и всё прошлое будет кишеть съёмочными группами. Пока все не бросились разрабатывать открытую нами жилу, нужно урвать как можно больше.
— Звучит убедительно.
— А когда я ошибался? — Лицо Билла просто лучилось энтузиазмом и уверенностью. Именно они когда-то подкупили Марка и убедили его ввязаться в эту авантюру. Он бы мог сейчас, особенно не напрягая память, сходу перечислить пару крупных ошибок компаньона и пяток мелких, но в итоге он таки победил, а победителей не судят.
— У тебя уже есть кто-нибудь на примете?
— Нет. Нужен кто-то очень известный, но с тёмным, неисследованным прошлым. Чтобы точно были тайна, трагедия и неизвестные шедевры. Я дам задание ассистенту, он быстро подыщет пару-тройку годных кандидатур.
— Я в деле, — плотоядно улыбнулся Марк, выпустив огромный клуб дыма. — Когда начинаем снимать?
***
Ночью выпал снег. Белое одеяло тонким слоем укрыло землю, ветки обзавелись щеголеватыми шапочками, а куст сирени, облысевший осенью, обрёл роскошную шевелюру взамен утраченной.
Иероним осмотрел двор хозяйским взглядом. От острого взора не укрылись ни дорожки следов, проложенные поперёк белого как лист бумаги пространства, ни возникшие то там, то здесь проталины. Первый снег робок и недолговечен. Какой бы художник не нарисовал лапами этот причудливый узор на его поверхности, он недальновиден. Чтобы войти в историю, нужно выбирать более прочный материал для своих творений.
Мальчик задумался. Вчера в куче дров он видел подходящую для работы чурку. Если убрать всё лишнее, из неё получится отличный старик-лекарь. Худой, цепкоглазый, с длинным клювом-носом. Её непременно стоило спасти, пока отец не добрался до неё с топором. Он хоть и художник, но бывает потрясающе толстокож и слеп, не видит и не чувствует очевидных вещей.
Засучив рукава, Иероним принялся разгребать дровяную кучу в поисках замеченной вчера заготовки. Его мысли то и дело возвращались к следам на снегу. Кто мог их оставить? Люди, птицы, звери? А, может, это были птицелюди, спустившиеся из райских кущ за душами грешников? В его голове так и роились образы и идеи для новых, бесспорно, гениальных полотен. А где-то неподалёку за его работой бесстрастно наблюдал ледяной глазок видеокамеры.
Федор Береснев © 2018
Обсудить на форуме |
|
