|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Феерическая авантюра Александра Хоменко © 2016 О чем поют киты В Пограничии не было времени.
Стогов носил часы, но скорее по привычке. Его успокаивала надежная кожаная шероховатость на запястье. Она примиряла с лживостью циферблата. Сколько они в пути? Восемь часов от Москвы — здесь все четко. Но уже в Анадыри десятичасовой разрыв, полярный день и туман поглотили время. По календарю, в городе они дня три. Но как в это поверить, когда сомневаешься, сколько часов в сутках. Восемнадцать? Двадцать? Сорок восемь?
Век пролетел с тех пор, как его разбудил толчок шасси о землю.
Разум держался за цель. У цели был реальный срок, который пульсировал внутри черепа. Важен каждый час! Но час стремится к бесконечности. К бесконечному ожиданию в сонной Анадыри.
Ученый подошел к окну. Административный центр Чукотки — громкое прозвище для дремучего городишки. Обойти пешком можно за час. Дома-буханки, пестреющие разноцветными красками — яркие пятна в сером пространстве. Нескончаемый ор вездесущих чаек. Редкие автомобили на дорогах. Лето плюс десять градусов. Все пропитано туманом. Даже номер гостиницы пахнет сыростью. С силой захлопнул жалюзи. Он сюда не Чукотку смотреть прилетел, черт возьми!
Странное место. Странные люди.
Ни один таксист не согласился отвезти по тройному тарифу! Да, с дорогами проблема — мягко сказано. Но мужчина был уверен, что раскосым аборигенам просто лень рано вставать, куда-то мчать, напрягаться. И это выбивало из колеи.
Только что звонил встревоженный Дима, сообщил, что, несмотря на предосторожности, тело начинает разлагаться. Новость добила, как выстрел. С этой пулей в черепной коробке ученый валялся в постели, не в силах шевелиться от раскалывающей боли.
В дверь постучали. Вошла Нина. Непривычно румяная и взволнованная. Удалось договориться! Ради них «Капитана Сотникова» пустят раньше. Послезавтра в пять утра отплытие. Двадцать четыре часа до Провидения. Стогов застонал. Двое суток! А сколько потом? Нина все понимала. Сейчас в Провидения нет тумана, значит, сможем добраться на вертолете. Уже договорилась. Ученый хмыкнул. Верить чукчам, ага. Девушка выразительно посмотрела на него:
— Степан Кузьмич, это Чукотка. Самолет только во вторник. И то не факт при таком тумане. Нам несказанно повезло.
И вышла с таким достоинством, что стало непривычно стыдно. Нина Нутанаун. Находка, а не девушка. Талантливый генетик родом из этих мест, сама попросилась в экспедицию в последний момент. Она и проводник, и ассистент, и посредник в контактах с местными. Вот поутихнет головная боль, надо будет попросить прощения. Но после звонка из Института — «ты хоть представляешь, насколько вы превышаете смету!» — извиняться передумал.
Безвременье сродни слепоте. То ли утро, то ли вечер — одинаково светло и тихо. Хрупкая Нина, словно поводырь, привела в порт вовремя. Не просто к нужному часу, но в нужный день. Чертовщина. Ветер сшибал с ног. Стогов никогда не видел настоящий шторм, но представлял именно так: не волны — тараны бьются о берег, а соленый воздух весь превратился в брызги. Средь водяного безумия невозмутимо качается знаменитый теплоход «Капитан Сотников». Для Нины — старый морской волк, для профессора — ржавое корыто. Матросы буднично готовились к отплытию. Капитан Тимур лично спустился поприветствовать. Воистину, Тимур и его команда.
С воды Стогов долго провожал взглядом бронзового Николая Чудотворца, простирающего длани с высокой скалы. Над гигантским монументом стремительно летели облака. Это могло быть благословение на добрый путь или на славную гибель.
Плыли вдоль бескрайней тундры, обрамленной рогами древних гор. Дорогу ученый не помнил. Это было не первое морское путешествие, но первая адская морская болезнь. Как зазубрины на вечности, рваные перебежки от кровати к гальюну — единственному на судне! Один раз ворвалась Нина с горящими глазами и заставила выйти на палубу. Мимо проплывали киты. Словно видение в измученном сознании — блестящие спины и огромный хвост больше самой человеческой сути. Брызги, фонтаны, соль разъедает глаза. И странная греза: камлающая Нина с распахнутыми руками. Вторящие ей перезвоны китовых песен.
Надо ли говорить, сколько тысячелетий длилось плавание. Однажды Стогов очнулся из забытья. Тело столь слабое, что кулак не сжать. Во рту горечь желчи. Но исчезла муть, успокоился желудок. Глянул в зеркало на ввалившееся желтое лицо, постаревшее и вопиюще небритое. Цепляясь за скользкие перила, поднялся на палубу. Нина сидела на одном из мягких пассажирских кресел, укутанная в одеяло. Улыбнулась счастливо:
— Степан Кузьмич, вам полегчало, я рада! Вы так вовремя! Посмотрите — моржовое лежбище.
Гладкие валуны на берегу — не валуны, а складчатые бурые животные с бивнями, словно приставленными к телу.
— Ох, для охотников была бы радость. Хоть с суши крадись, — голос звучал мечтательно. — Только тут сноровка нужна, чтобы незаметно зверя убить. А то как поднимется моржовая паника. Говорят, много особей тогда гибнет — давят друг друга.
Профессор присел рядом. После столетий молчания хотелось продолжить беседу.
— А вы откуда знаете?
— Дед охотником был! Знатным. Меня ребенком нянчил, много нарассказывал. И как моржа бить, и как лахтака одним ударом завалить.
— Лахтак?
— Морской заяц. Дед подстерегал их на берегу, когда солнце яркое, и грех бока не скалах не погреть. Одним выстрелом управлялся!
Нина сияла. Такой Стогов ее не видел. Вспомнил хвост, величина которого за пределами разумного:
— Слыхал, местные и на китов охотятся? Хотелось бы глянуть, как такое возможно. Дед ничего не рассказывал?
Девушка поджала губы.
— Китобоем он не был.
И отвернулась в сторону далекого лежбища. Ладно, не хочешь про китов — сменим тему.
— Ваш дед эскимос?
Ответила не сразу.
— Да. Последняя чистая кровь в роду. А дальше ометисились. Его Анукин звали. Я маленькая думала, что героя в «Звездных войнах» так же зовут. А тот — Энекин.
Ометисились. Точное слово. Глядя в Нинины оленьи глаза в жизни не подумаешь, что в ней течет эскимосская кровь.
— Откуда же вы родом, Нина?
— Сиреники. Это самое древнее эскимосское поселение. Более двух тысяч лет...
— А Новое Чаплино?
— На то и новое, что полвека, как с древнего стойбища перенесли. Был Уназик. Славное село, дед Анукин там детство провел.
Стогов неожиданно развеселился:
— Уназик как уазик. А Чаплино — неужели в честь Чарли?
— В честь участника Первой Чукотской экспедиции, — сухо ответила девушка. — Мы приплыли. Я пошла собираться. Повезло, всего двадцать часов.
Вертолета не было. Сил на гнев тоже. День? Ночь? Лето? Иль уже зима? Все равно светло и все равно в куртках. Благо, в Провидения оказался Мызов — знаменитый полярник, сотрудник Института. Принял у себя, договорился насчет автомобиля. Быстро и почти даром. На стоговские размышления о неиспорченности глубинки скромно заметил, что дело в личном отношении. И это связано с менталитетом, а не с местом жительства. Тем более, Провидения, можно сказать, крупный населенный пункт. Больше тысячи жителей как никак!
Ржавый уазик, разбитая грунтовка между небом и вечной мерзлотой. Горловое пение ветра. Пограничье. Безвременье. За перевалом распахнулась бухта Ткачен — пейзаж на границе толниеновского Средиземья и Бесплодных земель Кинга. Вечная суровая красота.
— Ткачен тоже участник экспедиции?
— Нет, это от «тасик». «Коса» по-эскимоски, — Нина по-прежнему дулась.
Новое Чаплино раскинулось на берегу словно лего-городок. А ведь Стогов, погруженный в полутранс серпантина, ждал если не иглу, то уж точно яранги. Нет, разноцветные кубики коттеджей. Редкая бурая зелень.
Велел ассистентке набрать Диму.
— Степан Кузьмич? Ну наконец-то! Боролся с изменениями изо всех сил, сложно без оборудования. Но нашел таки выход!
— Мы сейчас будем. Немедленно приступим к работе.
— Так без официального материнского согласия же нельзя.
— Я думал, этот вопрос решен.
— На словах — да. Но необходимо подписать документы, вы должны были привезти.
Стогов прикрыл трубку ладонью:
— Нина, у нас какие-нибудь документы с собой есть?
Девушка буркнула в сторону:
— Конечно. Для матери.
Ученый выдохнул — катастрофы не случилось.
— Все хорошо, Дим. Вызови ее срочно. Надеюсь, сейчас не ночь?
Юноша засмеялся. Естественно, Стогов и не думал шутить. Он решил при случае уточнить, как долго они добирались. Внутренний хронометр утверждал: от пяти до десяти дней — недурное расхождение.
— Я отправлю за ней, приезжайте сразу на Советскую, 8.
Новое Чаплино оказалось обычной деревней. Каменистая земля. Лай собак. На берегу ребятня, одетая во что попало, жгут костер и верещат. Разве что сельчане в основном смуглые, коренастые, с узкими глазами. Впрочем, попадались и русские.
Нужный домик — серый на подпорках, как и все. Крыша желтая. Взъерошенный парень уже на крыльце. Радушно пожал руку профессору, смущенно улыбнулся Нине — на том приветственный ритуал завершился. В помещении светло и уютно. В центре кухни выгнулась печка-буржуйка. Стогов скинул куртку и сразу осведомился о теле.
— Пришлось в мясную яму отнести, портиться начало. Завернули в моржовую шкуру, как тухтак. Это надежно.
— Тухтак? — ученый вскинул бровь.
Ответила Нина. Голос звенел:
— Это моржовая требуха. Ее кладут в шкуры и хранят в пятиметровых ямах, чтоб собак кормить.
Дима кивнул и повторил:
— Очень надежно. И как сразу не додумался. Лучше морга.
Отлично, значит, время есть. Ученый обосновался за столом, пока Дима заваривал чай и рассказывал Нине про свою диссертацию о ритуалах в жизни эскимосов.
— Представляешь, а ритуалов то почти нет. Совсем орусели. Поначалу думал, зря приехал, но теперь направил исследования на общение с предками. Здесь все как тысячи лет назад...
Стогов отправил по электронной почте в Институт письмо с кратким отчетом. Тщетно прождал десять минут завершения загрузки, пока аспирант не пояснил, что со связью беда. Плюнул и расслабился. Он близок к цели. Он практически доказал теорию. Но без этой формальности — изучения коренного эскимоса — работу не пропускали дальше. Небеса благосклонны! Объект для исследования появился сразу. А дальше — цепь счастливых совпадений. Быстрое решение о командировке, дотация, последние билеты на самолет. А тот факт, что здесь оказался Дима и решил все вопросы на местном уровне! А Нина — клад, а не помощница, хоть и ворчунья!
Долгий путь и мучения — ничтожная плата за триумф. Стогов пил сладкий чай и торжествовал.
В дверь постучали. Дима впустил девушку лет шестнадцати в болотной куртке и старуху в тулупе. Бабка села поодаль на скамью у стены, девка — напротив ученого. Несколько мгновений изучали друг друга. Скуластая, узкоглазая, гладкокожая. Удивительно несимпатичная. Не понять, то ли баба, то ли мужик. А старуха и вовсе страх: нос картошкой, щелки глаз затерялись в морщинах, зуб, похоже, один и то снизу. Так вот вы какие, эскимосы.
— Как ваше имя?
Уставилась на край стола. Ответила тихо на чистом русском:
— Лыныля Етылина. А бабушка — Пайна Емрыкалн.
— Имя отца ребенка?
— Николай Етылин.
Неожиданно вмешалась Нина:
— Чем он занимается?
Еще не хватало ассистентке влезать! Стогов бросил недовольный взгляд. Но эскимоска ответила:
— Охотник. Сейчас на китовом промысле.
Нина охнула. Предупреждая дальнейшие неуместные реплики, ученый спросил с нажимом:
— Возраст ребенка?
Все тот же ровный голос:
— Восемь месяцев.
— Пол?
— Мальчик.
— Как его звали?
— Анукин Етылин.
Что-то шевельнулось: странное имя, но знакомое. По щеке девушки побежала слеза. Но лицо оставалось каменным, отстраненным.
— Расскажите, что произошло.
Вскинулась:
— Рассказывала уже!
— Таковы правила. Я должен расспросить сам.
Старуха что-то прокаркала на неведомом языке. Девчонка опала на стул. Заговорила размеренно:
— Днем покормила. Убаюкала. Он плакал долго, трудно засыпал. Пока спал, делами занялась. С ним все не успеешь, следить надо. Радовалась, как сладко уснул. И шум не мешает. Много дел переделала. А он все спит. Мертвый уже был. Схватила, к врачу побежала. Мертвый.
Голос спокойный, взгляд в сторону, щеки мокрые. Стогов вздохнул. Здесь, на Севере, они плодовитые, не то что наши слабые девки. Будет, как полагается, семеро по лавкам. Хорошо, что молодая — все впереди. Кивнул.
— Вам объяснили цель нашего визита?
— Да.
— Я обязан озвучить еще раз. Мы выясним причину смерти вашего сына. Возможно, причину гибели многих детей. Для этого нам нужно будет сделать вскрытие, удаление некоторых органов и взятие образцов.
Девушка шумно выдохнула. Стогов добавил:
— Ваш сын, возможно, спасет много жизней. Вы можете гордиться собой. Осталось подписать документы.
Протянул стопку через столешницу. Эскимоска не делала попыток взять их. Ее била крупная видимая дрожь. Открыла и закрыла рот. Помотала головой. Ученый заволновался:
— Девушка, я понимаю, как вам непросто. Но это нужно! Для будущего! Для науки!
Не дай боже, возникнут проблемы. Посмотрел на Нину в поисках поддержки. Та застыла с прижатой ко рту рукой. И без того большие глаза распахнулись, блестели влагой. Здесь помощи не дождешься. Внезапно старуха вновь подала голос. Рвано и четко. Девушка взяла ручку, дрожащей рукой вывела подпись, где требовалось. Вышла, не прощаясь. Бабка оглянулась напоследок — прямо Стогову в глаза. Как током ударила.
Молчали долго. Дима неловко вышел курить. Нина прошипела с ненавистью:
— Как вы могли...
Стогова кинуло в жар, вместо слов вырвался крик:
— Что, Нина?! Что я мог?! Я следовал чертовому протоколу! Ни слова больше, ни слова меньше! Она знала, что к чему! Она сама согласилась отдать своего ребенка!
Почти беззвучно:
— Не сама...
— Что?
— Она сама бы никогда не отдала свое дитя. Она простилась бы с ним по всем правилам. Оплакивала бы его тело. У эскимосов силен авторитет старшей женщины. Это бабка ей велела. А уж почему старуха против традиций пошла — не понимаю.
— Так вот оно что, — Стогов задумался. — Странно. Вроде бы даже русский язык не знает, не то что про науку и развитие. А вот, гляди-ка, поняла, в чем смысл.
Нина заплакала. Так горько и искренне, как только дети умеют.
— Боже, как это страшно, как несправедливо...
Вернулся Дима, замер в дверях. Стогов кивнул в сторону девушки — утешай, мол, забрал из руки пачку сигарет и вышел на улицу. Без пальто было зябко. Он не курил двадцать лет и закашлялся. Все вокруг бледное, ясное. День? Вечер? Ночь? Завтра займемся работой. И Нина как раз отойдет. А что поделать! Конечно, страшно! Конечно, несправедливо! А еще — это загадка мироустройства. И возможность вписать свое имя в историю науки. Затянулся в последний раз, сплюнул горечь. Совсем продрог. Пора возвращаться. Увидеть бы сейчас закат...
Нина сидела на лавке, отвернувшись. Дима возбужденно тараторил: ему только что звонили из местной школы. Специально в честь большого исследователя — вас, то бишь, Степан Кузьмич — организовали традиционный эскимосский вечер. Какое везение! Дима здесь уже полтора месяца и ничего подобного не видел. Стогов страшно устал, но расстраивать парня не хотелось. Без энтузиазма, но согласился. Нине бросил:
— А вам лучше остаться и отдохнуть. Вы явно переутомились. Завтра тяжелый день.
Девушка встала, спокойная и ровная:
— Благодарю за заботу. Я с радостью побуду со своим народом.
Точно ж, эскимоска. Такая же холодная и непробиваемая, как местная земля.
Если бы Степану Стогову сказали, что через два часа он увидит ее в экстатическом танце, он бы рассмеялся.
В актовом зале было добротно и торжественно. Временная петля зацепилась за славные Советы — с парчовым занавесом и глухой акустикой. Первым выступил ансамбль национального танца «Солнышко», потом пели и плясали какие-то эскимосские дети. Дима комментировал и восторженно тыкал Стогова локтем в бок, чтобы тот не пропустил самые интересные моменты. В завершение пытки им предложили выйти на берег, где пылал высокий костер. Патлатый мужик мерно бил в бубен. Другой в костюме шамана завел низкую горловую песнь. Монотонно, глубоко. В центр вышла девушка в светлом костюме, украшенном кожей и морским орнаментом. Черные косы толстыми веревками вились по спине. Закачалась в такт биению. Легкие руки описали круг, вспорхнули вверх, наискось. Ученый нарек про себя это танцем регулировщика. Аспирант аж шипел от восторга:
— Это ж ритуальный танец! Вы только посмотрите на геометричность движений. Какая четкость! Какая размеренность! Она сейчас танцует про их быт и жизнь. Обалдеть, аутентичный танец, как мы камеру то не додумались прихватить!
Долетел Нинин шепот:
— Это же Лыныля...
— Ага, она! — Дима радовался, словно речь шла о его дочери.
Стогов нахмурился:
— Лыныля? Та самая что ли? Которая мать?
Юный этнограф кивнул, не отрывая взгляда.
Профессор хмыкнул. Вроде два часа со встречи прошло, а только и помнит, что глаза-щелки. Кто их отличит. И стоило реветь — вон как вытанцовывает.
Гул бубна нарастал. Боммм-боммм-боммм. Горловой рык накатывал волнами, вбивал в землю и усыплял.
— Сейчас про охоту танцует! Про китовый гарпун.
Димин горячечный шепот заставил вздрогнуть. С удивлением осознал, что раскачивается в такт.
И тогда Нина зазвучала. Так высоко, что не уловить всю полноту звука. Сочно, обертонно. Выплыла к костру. Тело колыхалось волной, руки сплетали невидимые глазу потоки, ступни очерчивали фигуры на земле.
Стогов застыл, потрясенный. Он слышал это пение на «Капитане Сотникове», но был уверен — то бред измученного мозга. Лыныля прервала танец. Замолчал кам. Сдержанная чопорная ассистентка двигалась в трансе, закатив глаза.
Ученому стало жарко от неловкости. Спросил с надеждой:
— Это что, традиция такая, в танец вступать?
Вопрос прозвучал неуклюже, но Дима понял. Покачал головой.
— Это не эскимосский танец. У них все движения правильные, прямые. А тут — волны сплошные. Похоже на танец чукчей, но тоже не то. Думаю, она просто танцует.
— Бред, — ученый разозлился. Какой позор! Научная сотрудница ведет себя, как сектантка.
Девчонка Лыныля дернулась и повалилась навзничь. Возникла суматоха. Нина стояла одна в невидимом круге: никто к ней не подходил. Приоткрытые в изумлении губы, голубые глаза, смотрящие в никуда. Яркий румянец.
Дмитрий, как истинный рыцарь, рванул к ней, заботливо приобнял и повел в сторону своего домика.
Ну и черт с ними. Нужно хорошенько отдохнуть перед днем Икс. Подождать несколько часов. А потом несколько дней. И еще несколько месяцев. Впрочем, на премию по итогам года можно смело рассчитывать.
Очнулась молодая эскимоска. Ревела и бормотала то на своем, то по-русски:
— Агвык, агвык... Не будем, больше не будем... Игны-хак... Агвык...
Концерт явно окончен. Стогов крикнул в толпу «Спасибо, до свидания!»
А потом задернул в жилище все шторы, и наступила ночь.
Дима вломился без стука. Впечатал дверь в стену и, не разуваясь, подлетел к кровати. Ошалелый Стогов хлопал глазами и пытался сообразить, где он, который час и что происходит. Потихоньку слова начали доходить. А затем и смысл. Словно ледяной струей из шланга. Он вскочил.
— Что значит забрала?!
— Просто схватила и убежала. Степан Кузьмич, простите, ради бога. Не знаю, как так получилось...
Исследователь еще что-то бормотал. Стогов плеснул в лицо холодной воды и уперся ладонями в столешницу. Голова упала на грудь. Какой-то бред. Нина Нутанаун украла тело младенца и скрылась. Какой-то бред.
— Дмитрий, расскажи по порядку. Это важно.
— Ну, она расстроенная была, после танца-то. Говорит, ничего не помню. Как в тумане, и только голоса звучали. Я пытался узнать, что за голоса, а она вдруг прильнула. Начала про диссертацию спрашивать. Потом про ямы мясные. Про тухтак. Про тело. Степан Кузьмич, это помутнение какое-то. Сейчас вам рассказываю, и не верится, что на такое повелся. Ведьма она, точно ведьма! В общем, давай, говорит, посмотрим на эту яму. Все ли с образцом в порядке. Я, мол, ассистентка. Надо, чтоб к утру все готово было. Ну я и повел — тут рядом. А она сверток кааак схватит, как наддаст. В общем, пока я сообразил, что произошло, ее и след простыл. Вроде и светло, и бежать некуда...
— Как давно это произошло?
— Н-не знаю. Я ж сначала сам попробовал найти. Бегал, звал. Спрятаться то негде. А потом отчаялся и к вам.
Кулак ученого с силой обрушился на стол. Вся экспедиция коту под хвост! Это немыслимо. Он в сантиметре от открытия! Институт выделил внушительные суммы на изучение. Все рухнуло.
Нет, не так просто.
— Надо срочно ее найти. Подключай все службы — кто-то ведь здесь отвечает за правопорядок? Кидай клич по местным. Я тоже пошел расспрашивать.
Последнюю фразу выкрикнул уже с улицы. Дима выскочил следом. Открытая дверь так и осталась качаться на ветру.
Стогов не смог бы восстановить события тех двух часов. Люди, лица, голоса, суета, бумаги, звонки, отчаяние. Первое внятное воспоминание — бабка. Однозубая карга пришла без внучки. В памяти всплыло имя Пайна — удивительно, запомнил. Она негромко и скрипуче сказала что-то Диме и удалилась. Ученый выхватил слово «агвык». Кажется, его же произнесла полуобморочная эскимоска.
— Что она сказала?
Лоб парня перечеркнула морщина.
— Говорит, знает, где Нина. Но я сомневаюсь, можно ли верить. Больно странно...
— Что. Она. Сказала.
— Что Нина увезла младенца на Кладбище китов, и это правильно. Что вы должны смириться. Но у вас все равно не получится, потому лучше, чтобы Нина сама все объяснила. Нужно догнать ее. Ну, примерно так...
Стогов с силой потер глаза. В поселении девушки точно нет. Где искать — неизвестно. Это единственная зацепка. Звучит, как сумасшествие, но есть что-то, от чего сжимается в груди.
— Где находится китовое кладбище?
— Их здесь несколько... Вы серьезно что ли? Поверите старой ведьме?
— Дмитрий. Где. Ближайшее. Кладбище.
— Да все они не шибко далеко, опять же, как с погодой, с транспортом. Можно и за пять часов, можно и за пять дней... Смотря куда.
Профессор сдержал ругань.
— Покажи на карте.
Парень уперся в схематичный рисунок рваного берега.
— Вот здесь, на острове Ыттыгран. Но это даже не кладбище, а Аллея китов. Знаменитое место, неразгаданная тайна. Возможно, святилище.
— Черт возьми, Дима, мне не нужны исторические справки! Просто покажи места.
— Простите. Вот здесь, неподалеку от Уэлена. На Уэлькале есть. Вот еще — почти в Сирениках.
Палуба, соленый воздух, блестящие туши моржей, Нинин ясный взгляд. Точно, ее родина.
— Мы поедем в Сиреники. Прямо сейчас. Это реально?
Дима, изнывающий от чувства вины, рьяно закивал.
— Я все организую, Степан Кузьмич. Доберемся на уазике до Провидения, а там уже по погодным условиям.
И сразу кинулся выполнять. Его остановил голос Стогова:
— Что значит «агвык»?
— «Кит» по-эскимоски.
Не без помощи старухи Пайны получили в пользование джип. Юноша за рулем не проронил ни слова. За тот час, что ехали, погода менялась трижды. Бухта потонула в тумане.
— Похоже, придется по земле добираться. Так, конечно, дольше и сложнее. Но ничего! — Димин голос должен был изображать бодрость и оптимизм, но выдавал лишь жуткую усталость. Стогов вспомнил, что парень не спал всю ночь.
— Степан Кузьмич?
— Что?
— Понимаю, не мое дело. Но что за исследования вы проводите? Если не секрет, конечно.
Ученый улыбнулся.
— Не секрет — но тайна вселенной.
Оглянись, Дим, на эти мертвые земли. Сейчас лето. А вокруг — промерзшая насквозь почва, голые камни, болота и ветра. А теперь представь, как народы выживали в вечной зиме без деревьев, растительности, тепла. Без цивилизации! Но природа мудра: со временем у местного населения произошла небольшая мутация, изменившая метаболизм. Благодаря ей они приспособились к суровым условиям и скудной диете.
Сейчас же никто не питается жирным сырым мясом. В рационе есть зелень, фрукты, овощи. Пища более разнообразна, вкусна. Казалось бы, залог здоровья. Ан-нет! Смертность увеличилась. А в последнее время — именно смертность младенцев. Страшный и странный диагноз: синдром внезапной детской смерти. Я долго изучал этот феномен у народов Севера и пришел к выводу, что виной тому — мутировавший ген! У меня уже есть подтверждения на основе исследования чукчей и эвенов. Но именно эскимосы — ключевые. Нам необходимо найти Нину с образцом... Боже, там наверно уже все гниет.
Мысль вернула на землю приступом тошноты. Горло сдавила паника: а вдруг он ошибся, и Нины здесь нет? Вдруг бабка брешет? Это катастрофа! Незаконченное исследование, растраченные средства, презрение. Конец карьеры! Крах всего, ради чего он жил. Смерть.
Только когда пересаживались в гусеничный вездеход, понял, что болтун Дима никак не отозвался на рассказ.
Тягач вспарывал стену тумана. От рева закладывало уши и хотелось выть. Измученный аспирант вырубился на полу стального кузова. Его тщедушное тело мотало в стороны, но он лишь крепче сжимался в комочек и сопел. Стогов в порыве ненависти выбросил в окно наручные часы. Бесконечный туман и адский, ломающий психику грохот — пытка, если цепляться за минуты. Клочья белого упавшего облака напоминали гигантского кита, стелющегося над землей. Брюхо царапало круги трав, хвост ударялся о бронированный корпус.
Наверно, он вырубился на мгновение. Или на тысячелетие. Сквозь ватное небо пробивался шар солнца. По сторонам блестели голубые озера. Гусеницы с хлюпаньем пересекали мелкие речушки. Меднолицый водитель, заметив, что Стогов проснулся, кивнул: уже почти на месте. Они обогнули бухту с россыпью домишек и затормозили за следующей грядой. Диму разбудила оглушительная тишина.
Величественное зрелище гигантских белых скелетов потрясло даже профессора. Такое чувство, что здесь много веков назад пировали великаны. Ветер уносил смрад мертвой плоти. Огромные кости и черепа наводили жуть и стонали о ничтожности человека. Штормовой ветер леденил душу. Удивительно спокойный Дима осматривал окрестности в бинокль. Воскликнул скорее удивленно, нежели радостно:
— Нина! Там, у самой кромки.
Бежали, запинаясь о выбеленные диски позвонков, проваливаясь в хлюпь.
Сумасшедшая сука не пыталась удрать. Стояла спокойно на выступе и ждала. В руках темный предмет. Тело!
Стогов сцепил зубы и рванул с удвоенной силой. В висках билось «Тварь-тварь-тварь-тварь». Я тебя уничтожу, уничтожу! Мелькнуло: хорошо, что Дима рядом, а то мог бы убить.
Сквозь грохот в ушах донеслись звуки колыбельной. Песня, созвучная реву волн. Нина баюкала труп.
Точно рехнулась!
Чем ближе, тем тяжелее передвигать ноги. И ватное тело.
Фигура прорисовывалась все четче. К гневу примешалось беспокойство.
Дима споткнулся и заскулил: «Это ведьма...» Стогов рванул за шкирку и рявкнул, перекрывая ветер:
— Мы должны забрать образец! Мне нужна твоя помощь!
Юноша выл:
— С-степанн Кузьмич, вы видите? Ее глаза...
Прозрачней воды, почти белые. Тонкие руки нежно качают темный сверток. Желудок скрутило.
Дима повис на руке:
— Здесь что-то не так! К черту образец! Нужно сматываться!
И уперся пятками в землю.
Мир вспыхнул красным. Стогов взорвался. С такой силой дернул парня, что оторвал ворот куртки. Заорал:
— Не смей мне мешать, мразь! Или я тебя уничтожу!
Изо рта летела слюна, воздуха не хватало.
Чертова земля.
Чертовы люди.
Чертова психопатка.
Чертов имбицил.
Как же я вас ненавижу!
Перепуганный Дима пытался вырваться. Кричал. Рев моря выбивал мозги.
Вдруг наступила тишина. Волны, взмывшие ввысь, опали. Шторм разбился о камни. На кладбище обрушилось молчание.
И ледяной голос впечатал в землю.
— Я вас ждала.
Нина стояла на остром выступе в кристальной оправе льда. Легкие потоки ветра играли волосами и подолом тонкого плаща. Над головой кружили черные вороны. Мужчины застыли пред видением, рожденным морем, не в силах пошевелиться.
— Нина...
Голос профессора сорвался.
И запела девушка:
— Жил на краю света храбрый охотник Николай. И была у него красавица жена Инина, дочь тундры и моря. Любили они друг друга больше жизни. Одна беда: не было у них детей. Много весен просили духов благословения, озера слез пролили, но все без толку.
Стояла как-то Инина на берегу морском и песню грустную напевала. Донеслась мелодия до дна, услыхал ее повелитель китов, заслушался. Подплыл к берегу, крикнул: здравствуй, красавица! Песню дивную пела ты, порадовала. А теперь прошу: помоги царству подводному. Похитил в незапамятные времена Человек песню китовую, что над водами мира звучала. Погрузились мы в мрак и безмолвие. Говорят, лишь дева земная нам мелодию вернет. Коль поможешь, исполню любое желание.
Положила руку на гладкую спину девица, глаза прикрыла. И полилась из глубин сердца песня диковинная. Подплыли киты, подхватили, запели звонко. Потекли слезы из глаз повелителя.
Что желаешь ты, дева-спасительница?
Подари мне дитя, о мудрейший!
Махнул хвостом кит и в глубинах скрылся. Через год, на полную луну, родила Инина дитя долгожданное, девочку ясноокую. По традиции, нарекли в честь матери Ниною. Росла девочка, слез не ведая, любовью окруженная.
Но не стукнуло ей и полгодика, как беда пришла: загубил охотник Николай с братьями кита морского. По закону мира духовного за убитую душу китовую уплывает в пучину душа человечья. Но не взрослая, смрадная, а младеничья, чистая. Во ту пору спала сладко Нинонька. Выпорхнула из тела душенька, плавниками махнула и в море китом устремилась.
К счастью, шаманом был отец Инины. Сеть жильную в верхний мир закинул, поймал малька невинного и в тело вернул. Обязался за то сам китом уплыть, а как внучка вырастет, Анирниит станет, единым духом китовым.
Отзвенела странная песня. В тишине — лишь крик воронов да шипенье брызг. Порыв ветра донес с моря тонкие трели. Нина устремила взор вдаль. Проговорила обычным голосом:
— Апачи давно предсказали, что процветание придет к человечеству, когда мы будем жить в мире с китами и услышим их пение. Я знала песню с рождения. Но поняла лишь сейчас.
Повернулась и бросила насмешливо:
— Профессор, вы, наверно, думаете, что смысл путешествия — ваши изыскания? Знайте: вы занялись исследованиями с одной лишь целью: чтобы я узнала и попросилась с вами.
Наваждение спало. Стогов дернулся и засмеялся.
— Не понимаю, почему мы это слушаем. Нина, мне плевать на твои бредни. Мне плевать на тебя. Катись ко всем чертям. Но верни образец. По закону он в моей собственности, я затаскаю тебя по судам.
Она приподняла брови, словно удивляясь его голосу. Пропела:
— Когда умер старый шаман Анукин,
хоронили его по святому обычаю:
разрезали одеяние на груди,
окружили тело каменьями,
возложили верный гарпун
да бубен, что мудростью славился.
Всю ночь я его до моря несла,
Тайком от глаз и от родичей
и пустила вдаль по волнам.
А на утро покинула родину.
Мужчины переглянулись. Сумасшедшая! Стогов медленно по дуге двинулся к ней. Дима дрожа попятился. Накатила высокая волна и разбилась о камень. Нина вскрикнула:
— Один убитый кит — одна душа! Славный Анукин в глубинах океана. И в сотни больше раз зловонных негодяев, что плоть китовью гнилью отравляют. Дыханье чистое младенцев — ПРОЧЬ!
Визг, смазанное движение, и Дима рухнул на землю. Миг — и тонкие ладони сжали плечи ученого, белые глаза впились в лицо. Он врос в землю. Захрипел. Окоченел.
В голове прошуршало:
— Вашша работа бессмыссленна. Вы не сспассете ссеверян. Вы не сспассете их детей. Вы не познаете сславу...
Она коснулась ледяными губами его лба. Тело выгнуло болью. Стогов закричал. Нина вторила ему высоким визгом. Черный сверток сорвался с камня в воду. Огромный серый хвост ударил по волнам. Зазвенел детский смех. Эхом отозвался перезвон китов.
Девушка ступила на плоскую слюдянистую спину. Обернулась на миг и исчезла в глубинах.
— Прощщайте, — звучало над пеною.
Стогов рухнул на землю без сознания.
Очнулся в больничной палате. Все тот же тусклый свет. Все та же подушка безвременья. И всепоглощающая серая тоска в каждой клетке. На соседней койке спал Дима с перебинтованной головой. Заходил врач, долго рассказывал, как их нашли у кромки моря, привезли, спасли, вытащили с того света. Слова разбивались о вакуум, поглотивший душу ученого. А, может, и нет больше той души? Может, Нина прихватила и ее на китовой спине?
Произошедшее казалось сном не более, чем нескончаемый блеклый свет в окне, который менял оттенки лишь во время дождя. Стогов слушал капли, тихо подпевал им. Из больничных харчей ел только гарнир. Мысль о мясе вызывала мгновенную тошноту с последствиями. Ни с кем не разговаривал, ограничиваясь кивками. Иногда удивленно ощупывал тело — живой. А сам себе казался мумией в древней северной гробнице.
Потихоньку разум возвращался. С ним накатило отчаяние. Он почти доказал! Почти нашел! Но Нина канула в море, и, значит, он заблуждался.
Вскоре Дима пришел в себя. Его простое восприятие свернуло события в картину Нининого самоубийства. Водитель вездехода подтвердил, что мужчины пытались спасти — отсюда и травмы. Эту искреннюю версию приняли безоговорочно: девушка пропала, тело не нашли, про переполох с кражей знали в Новом Чаплино все. И про странное поведение накануне. Юноша искренне оплакал ее. А однажды вечером нарисовал в блокноте тонкую прозрачную фигурку с огромными глазами. Протянул лист профессору. Тот долго рассматривал, сложил пополам и порвал на мелкие кусочки.
— Дмитрий, когда заканчивается сезон охоты на китов?
— Пока лето — будут бить. Или пока не дойдут до предела разрешенной нормы. Сто тридцать пять, вроде бы, на всю Чукотку.
Ученый кивнул:
— Отлично. Я, пожалуй, задержусь. Что-то подсказывает, что скоро будет новый образец.
Дима пожал плечами. Цинично, но доктора все такие. А Нину жалко, красивая была.
Месяц спустя рыбаки крючьями вытащили вонючую тушу серого кита на берег. Под ликующие вопли приготовили серпы и ножи — разделать нужно за четверть часа, иначе портиться начнет. Людей растолкал высокий тощий мужчина. Он вскарабкался на гигантскую спину, раскинул длани в сторону моря и громко засмеялся. Нога скользнула по гладкой шкуре. Так, с распростертыми объятиями, и рухнул головой о камни.
Стогов не слышал крики, не видел нависающие лица.
Над ним текли облака. Из дали донесся тонкий плач.
Последний вдох поглотила бесконечность.
И он растворился в безвременьи.
Александра Хоменко © 2016
Обсудить на форуме |
|
