|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Феерическая авантюра Александр Фебер © 2016 Укротитель настроений Петр Витольдович Гармиш был человеком ответственным и обладал тем самым обаянием, которое свойственно людям значительным, но скромным. Несмотря на свое грозное «рычащее», как он сам выражался, имя, это был мягкий и покладистый во всех отношениях мужчина тридцати лет с гладковыбритым лицом, спокойным взглядом и природным чувством такта. Кровь Петра Витольдовича содержала в себе германские, финские и австрийские корни, что можно было уловить как во внешности: светлые волосы, худощавое сложение, угловатое лицо, так и в некоторой эмоциональной сдержанности, а так же сухости жестов. Это несоответствие: мягкий нрав и твердая оболочка, часто вводили людей, незнакомых с Петром Витольдовичем, в некоторое смятение. Возможно, поэтому он уже несколько томительных минут выжидал чего-то, какого-то особого случая, чтобы наконец-то выйти из салона своего припаркованного Хайлендера и направиться в особняк профессора Уссурийского.
Стоит отметить, что особняк этот был олицетворением прекрасного вкуса и тонкого чутья архитектора. Выполненный в лучших традициях классического ампира, он сиюминутно покорял сердце не только ценителя стиля, но и простого прохожего: главный фасад с портиком и колоннадой был украшен замысловатой лепниной. На пилястрах красовались сцены античного образца, вдоль карнизов тянулись узоры. Замысловатый экстерьер дополнял барельеф с изображением Гелиоса в колеснице, запряженной крылатыми конями. От заветных дверей Петра Витольдовича отделяла лишь узкая, вымощенная крупным булыжником, дорожка, которая казалась крайне скользкой из-за царившей непогоды.
Петр Витольдович потянулся в карман плаща, вытащил таблетку и быстрым движением отправил ее в рот. В ненастье у него всегда разыгрывалось давление. Голова становилась тесной, мысли широкими и надоедливыми, стучало в висках, подташнивало. Вот и сейчас он ощущал в себе это болезненное чувство. Однако сегодняшняя миссия его была слишком важна, чтобы позволить себе дать непростительную слабину.
Налетел мокрый снег. Небо омрачилось тучей, заслонившей собою тусклое ноябрьское солнце. Гармиш цыкнул от негодования. В голове его почему-то всплыли слова руководителя группы Плотвичкина: «Ну же, Пертуша Витольдович, уж вас-то ОН точно выслушает! Вы одним своим ВИДОМ кого угодно разговорите». Петр Витольдович не понимал, радоваться ему по этому поводу или огорчиться, но раз решилось так, что именно ему выпала в этой пьесе сольная партия, то он постарается исполнить ее без грамма фальши.
Так Петр Витольдович думал, собираясь с мыслями и разыскивая зонт в недрах автомобиля. Убедившись, что зонта нет, он поднял ворот и, полный решимости, ступил на промозглую дорогу. Добравшись до парадной двери, Гармиш обнаружил в небольшой нише декоративный молоточек. Подавив в себе лишние колебания, он начал выстукивать им по двери. Спустя несколько минут в дверной проем высунулось обеспокоенное мужское лицо.
— Варвар! — возвестило лицо, уставившись на молоточек в руках Гармиша. — Тут есть звонок!
— Мне нужен профессор Уссурийский Елисей Алексеевич, — произнес Петр Витольдович.
— Прежде чем ступить на порог этого дома, вы должны сделать кое-что, — не обращая внимания, ответил мужчина в дверях.
— Что же? Все что угодно, от этого зависят жизни людей.
— Улыбнитесь.
***
Петр Витольдович чувствовал себя очень маленьким в широкой просторной зале, служившей холлом. Откуда-то сверху раздавались торжественные аккорды «Голубого Дуная». Внутри дом был столь же прекрасен, как и снаружи: позолота, дубовый паркет, массивная мебель, искусные драпировки по стенам. Все здесь говорило о том, что владелец настоящий эстет.
Человек, открывший ему двери, больше всего походил на домуправителя. Одет он был в простые брюки, серую рубашку, закатанную по локти, и садовый фартук, вымазанный в земле. Он держался моложаво, хотя в волосах уже кое-где имел седину, а на лице узнавались морщины. К слову лицо это было весьма необычным. Петр Витольдович даже поймал себя на мысли, что ему ни разу не приходилось видеть перед собой человека с такими чертами: большие круглые глубоко посаженные глаза смотрели добродушно, большой прямой нос, большой подвижный рот. Всё в нем было каким-то чрезмерно большим под стать самому дому. Более всего лицо это напоминало один из тех греческих бюстов, что Петр Витольдович наблюдал не раз в Музее античного искусства. К тому же Гармиш отметил какое-то необъяснимое приятное настроение, которое нашло себя и в позе, и в улыбке незнакомца.
— Могу я увидеть профессора Уссурийского? — повторил свой вопрос Петр Витольдович.
— С какими целями? — спросил мужчина. — Он что-то натворил?
Гармиш упрекнул себя за слишком серьезный вид и тут же поспешил успокоить собеседника:
— Нет-нет, что вы.
— В таком случае это я.
На лице Петра Витольдовича проскользнула мимолетная нервная улыбка. В памяти его всплыли фотографии и портреты Уссурийского — известного депрессолога, доктора наук, посвятившего себя изучению всяческого рода негативных реакций. И уж его бы он узнал наверняка: хмурый пожилой мужчина с тяжелым внимательным взглядом, глубокой морщиной на лбу и выражением лица крайне неприятным и даже отталкивающим. В большинстве случаев на фотографиях он смотрел исподлобья с каким-то особым презрением и неприязнью, словно фотограф был самым омерзительным созданием, которое ему приходилось увидеть. Именно такого профессора Уссурийского ожидал встретить Гармиш.
— Простите, но я не могу поверить, что вы и есть Елисей Алексеевич, — признался Петр Витольдович. — Я бы узнал ваше лицо.
Мужчина в фартуке понимающе усмехнулся.
— Вы заметили эти изменения? Замечательно! Значит, затворничество идет мне на пользу. Я как будто вылез из-под пресса обстоятельств, давивших на мою форму. Если вы понимаете, о чем я.
Гармиш неоднозначно кивнул.
— Вы так и не обозначили, с какой целью прибыли. Для начала скажите мне, — голос профессора не скрывал любопытства, — эти новости хорошие или...
— Плохие, — сказал Петр Витольдович.
Лицо Уссурийского сделалось задумчивым. Мгновение он абсолютно рассеяно блуждал взглядом по паркету.
— Это плохо, — наконец произнес он. — Не переношу плохих новостей.
С этими словами он вручил Петру Витольдовичу голубые галоши и дождевик.
— Одевайте-одевайте, — указал он на галоши. — Не хочу, чтобы вы запачкали свои дорогие туфли. Прежде чем мы перейдем к делу, мне нужно закончить кое-что. Следуйте за мной.
Петр Витольдович облачился в дождевик и направился за профессором. Миновав коридор, больше походивший на картинную галерею, они оказались на заднем дворе особняка. Чего тут только не было! Стеклянные ряды оранжерей с разнообразной растительностью, где-то блеяли овцы, мычала корова. Под ногами путалась целая стая кур, грязный одноглазый кот обнюхивал поленницу. Вся эта пестрая живности и растительность совсем не сочеталась с классическим ампиром и торжественными звуками «Голубого Дуная». Гармиш даже оглянулся по сторонам, пытаясь понять, не ушли ли они на территорию какого другого дома.
— Ступайте аккуратно! — предупредил профессор.
Наконец-то они дошли до дверей одной из оранжереи, возле которой дожидалась розовая лейка.
— Вы ворвались в процесс полива Cypripedium calceolus L, — объяснил Уссурийский, увлекая Петра Витольдовича вглубь оранжереи. — Не люблю бросать дела на полпути. Как, говорите, вас зовут?
— Гармиш Петр Витольдович, — отозвался тот, пробираясь по узкой тропе. Он ужасно жалел о том, что не потрудился снять свое теплое пальто. В теплице стояла жара. То и дело откуда-то сверху капал собравшийся конденсат.
— Гармиш? — переспросил профессор. — Вы кто-то из новеньких, я совсем не припомню вашего лица или имени.
— Я из Центра Исследований природных катаклизмов. Старший специалист по карстовым провалам и эрозиям почвы, — ответил Петр Витольдович.
Собеседник его удивленно оглянулся.
— Ну и что же вас привело сюда, мой дорогой почвовед? Это удивительное дело, никогда бы не подумал, что понадоблюсь ЦИПКу.
— Так вы не в курсе того, что происходит в столице?
— И слава Богу! — воскликнул Уссурийский. — Не хватало еще только знать, что происходит вокруг. Тогда бы я точно сошел с ума! Я вас прошу, будьте добры, избавьте меня от этих шокирующих фактов, что творятся снаружи. Видите ли, специфика моей деятельности была такова, что каждый день приходилось иметь дело с всевозможным негативом. Все это ужасно отравляло мне жизнь и здоровье. Сейчас я далек от этого. Предпочитаю существование в неведении.
Но Петр Витольдович был готов к подобной реакции. Он был осведомлен о том, что семь лет назад профессор добровольно отказался от исследовательской деятельности и отправился в глушь, объяснив это желанием погрузить себя в «информационный вакуум». Однако это был единственный человек, который мог пролить свет на неприятную ситуацию, произошедшую недавно в столице.
— Вы говорили что-то про жизни людей, — напомнил Уссурийский.
— Боюсь, что так оно и есть. Я приехал сюда, чтобы просить вас о помощи.
— Вы знаете, почему этот прекрасный цветок называется «Венерин башмачок»? — перебил Уссурийский, по-хозяйски осматривая своих зеленых питомцев. — По одной из легенд, Афродита увидела раненого Ареса возле стен Трои. Проникнувшись жалостью к воину, она заступилась за него, за что была свержена Афиной с Олимпа. Со слезами на глазах возвращалась она на божественную гору, так как путь был трудным и далеким. В дороге богиня потеряла свою туфельку, которая превратилась в прекрасную орхидею, напоминающую по своей форме башмачок. Отсюда и название. Вот вы думаете, почему меня зовут Елисей?
Гармиш пожал плечами.
— Потому что у моих родителей было отличное чувство юмора, вероятно. По одной из версий, это имя произошло от древнееврейского имени Элиша, которое означало «Бог — спасение». По другой, это один из вариантов произношения имени Одиссей, что, в свою очередь, означает «гневный», «сердитый». А так-то я и сам не знаю, — отмахнулся профессор. — Они были учеными, мои родители. Поэтому моими няньками были два милых шимпанзе, которых mama натаскала приглядывать за мной. Я почти Маугли. Или Тарзан? Разницы нет, они оба мне не по душе.
— От чего же? — стало вдруг любопытно Петру Витольдовичу.
— Понимаете, — вышагивал Уссурийский меж рядами ядовитых башмачков, и внимательно заглядывая под каждый куст, — они абсолютно фантастичны. Если человек воспитывается обезьяной, то он и в жизни останется обезьяной. Вот, посмотрите хотя бы на меня.
Он взглянул на Гармиша глазами слегка унылыми и безрадостными.
— И это не от того, что я пессимист, увы, мне выпал характер куда более интересный и хвастливый.
— Вы себя недооцениваете, — заявил Петр Витольдович, пытаясь понять, как же все-таки завести разговор о недавнем инциденте, переполошившем общественность. — Боюсь, я не могу более тянуть со своей просьбой. Поверьте, случай, о котором я хочу вам рассказать, уникальный и крайне, как вы выразились, фантастичный.
Это немного заинтересовало профессора. Воспользовавшись ситуацией, Гармиш продолжил:
— Мы вынуждены признать, что природа сего явления нам не ясна. Однако мы уже в полной мере успели оценить последствия. И, боюсь, если пустить процесс на самотек, то неизвестно, чем все это может закончиться.
— Очень интересно, — закивал профессор. — А от меня вам что нужно?
— Видите ли, мы провели некоторые наблюдения и убедились в том, что это... явление оказывает неоднозначное воздействие на психическое и эмоциональное состояние людей, оказавшихся поблизости.
— И что же это за «явление»?
— Это «дыра».
Уссурийский нахмурился. Казалось, он переваривает услышанное, пытаясь найти в нем рациональное зерно.
— И она постоянно растет, — вмешался в мыслительные процессы профессора Гармиш. — Мы не можем гарантировать успех мероприятия, потому что сталкиваемся с подобным впервые. Но и сидеть, сложа руки не в наших интересах.
— И вы хотите притащить меня прямо туда? — Уссурийский не скрывал своего удивления. — Прямо в эпицентр этого действа, в эту «дыру»?
— Так точно, — ответил Петр Витольдович. — С целью исследования и устранения этого явления, была сформирована наша исследовательская группа, включая и меня. Задействованы самые разные структуры. Как я говорил ранее, некоторые эффекты, которые проявляются в радиусе Си-3Пи, имеют непосредственное отношение к вашей сфере.
— Си-3Пи?
— Служебное название «дыры».
Елисей Алексеевич глубоко вздохнул. По его виду можно было сделать вывод, что все озвученное Гармишем, не на шутку его взволновало. Однако он не спешил отвечать, и лишь приказал специалисту по карстовым провалам следовать за ним на выход.
Сам же Петр Витольдович шел молча, заложив руки за спину, с видом человека, не готового слышать отказ в свою сторону. Весь его образ, даже несмотря на голубые галоши, буквально обязывал подчиниться. И только в душе он испытывал крайнее беспокойство за то, что вынужден потревожить профессора и отвлечь его от прекрасной жизни в уединении.
На дворе профессор еще немного задержался: рассыпал курам зерно, прошелся по хлевам, потрепал подвернувшуюся под руку овцу.
— Животные прекрасны, — обратился он к Гармишу. — Гораздо лучше и приятнее людей. Животные, растения, земля. Именно им принадлежит мое чудодейственное избавление от вмятин, которые могут нанести плохие новости и люди. Я бы и вам посоветовал держаться от них подальше.
— От плохих новостей?
— От людей.
Петр Витольдович склонился над котом, и тот тут же подставил под руку свою морду.
Было удивительно наблюдать за профессором и его метаморфозами. Некогда суровый, нервный ученый, теперь он больше походил на приятного необремененного фермера.
— Я полагаю, вы просите меня об участие в этом мероприятие, но не даете никаких гарантий на успех? — произнес Уссурийский несколько удрученно.
— Я не могу вернуться в столицу с плохими новостями.
Профессор многозначительно взглянул на старшего специалиста.
— Мне нужно настроиться, — сказал решительно Уссурийский. — Ни что так не настраивает на нужную волну, как скандинавская боевая музыка. И полтишок.
***
— Вы удивительный человек, Гармиш! — восклицал Уссурийский, ерзая в сидении автомобиля. — Абсолютно не эмоционируете. Нордическая кровь?
— Немцы, финны... Еще кто-то, — неоднозначно ответил Петр Витольдович.
Они ехали уже около часа по бесконечной трассе. Навстречу им попадались редкие автомобили. Из-за снегопада невозможно было ехать быстро, поэтому все тащились кое-как, не решаясь идти на обгон.
— Раз уж мне пришлось ввязаться в это небезопасное предприятие, объясните, что же за «дыра» и откуда она вдруг появилась?
— Нам бы и самим очень хотелось знать источник ее возникновения. Это произошло абсолютно спонтанно в одно мгновение. В понедельник в ЦИПК поступил звонок из филиала одной крупной редакции газеты «Черный понедельник». Жаловались, что на первом этаже здания, прямо в кабинете главного редактора, а точнее за его столом, произошел крупный обвал. Под землю ушел весь стол. Вместе с редактором.
— «Черный понедельник»? — переспросил профессор. — Это та газетенка, спекулирующая на криминальных сводках? Их почитать, так и жить не хочется вовсе. Так что там с редактором? Его вытащили?
Гармиш покачал головой.
— Нас отправили на место, где уже работали оперативники, а также группа быстрого реагирования, саперы, криминалисты и некоторые биологи. По первоначальным данным радиус провала составлял три метра. Каково же было наше удивление, когда по приезду мы обнаружили все шесть. Далее было только хуже: провал неуклонно рос, затаскивая в свои недра оборудование и технику. Помимо этого, спустя некоторое время, над «дырой» начало образовываться свечение, которое усиливалось с каждым часом. Глубину провала измерить не удалось. Приборы барахлили и выходили из строя, попадая внутрь образовавшейся впадины. Свечение не обнаружило в себе ни газов, ни каких-либо других элементов. Зону было решено отгородить. Но дальше мы заметили еще кое-что: все участники процесса вдруг стали чувствовать себя крайне... — Гармиш постарался подобрать правильное слово, — уныло и безрадостно.
— Хотите сказать, что эти настроения не имели за собой источника?
— Может быть имели. Однако рядом с Си-3Пи они усиливались в несколько раз.
— Уже предвкушаю, это увидеть! — с энтузиазмом отозвался Уссурийский. — Какова была ситуация на момент вашего отъезда?
Гармиш сосредоточенно уставился перед собой.
— Очень плохая. Очень плохая ситуация.
Но вскоре профессору самому удалось в этом убедиться.
Перед въездом в город их настигла ужасная пробка в противоположную сторону. Машины сгрудились друг на друга, сигналили, водители угрожающе размахивали кулаками и просили поторапливаться.
— Господи, Гармиш, что со всеми этими людьми? — испуганно озирался по сторонам Елисей Алексеевич. — Куда они все так спешат?
Уссурийский выглянул в окно и глазам собственным не поверил. Над городом, подобно ядерному грибу, нависло светящееся облако сомнительного зеленого цвета. Временами на его поверхности пробегали какие-то вспышки и разряды. Оно клубилось, заворачивалось и принимало очертание то кулака, то кукиша, то еще чего-то грозного и будоражащего.
«Я ва... пока...ч...ое...кузь...ать!»
— Что это за шум, Гармиш? — прислушался профессор. — Вы слышали что-нибудь? Может, это гром?
— Кажется, это с улицы, — Петр Витольдович поспешил открыть окна и в салон ворвался холодный ветер.
«Я вам покажу, что такое кузькина мать!»
— Вот опять! — воскликнул Уссурийский. — Вы слышали? Откуда это? Неужели кто-то в пробке развлекается с мегафоном.
В этот момент дорогу им перекрыла машина. Из нее высунулся бородатый мужчина с прищуром.
— Езжайте обратно! Разворачивайтесь, — словно хозяин положения приказал он. — В город лучше не ехать!
— А что там произошло? — не удержался от вопроса профессор.
— Эта штука, — ткнул бородач в зеленое облако, — разбушевалась. Слышите, что творит?
«Время кусать локти!» — снова громом разнеслось по округе.
— До чего докатились! Да и черт с ним. Пусть власти разбираются, — с этими словами мужчина залез обратно в свою Ладу и вклинился в зудящую пробку.
— Вы это слышали, Гармиш? — вернулся профессор к своему спутнику. — Это, и правда, крайне фантастический случай!
Въезд в «Зону» был виден издалека. Это было сооружение из пластиковых панелей, сверху донизу обмотанное оградительной лентой. Чем ближе автомобиль Гармиша подъезжал к блокпосту, тем беспокойнее становилась ситуация вокруг: дороги пустели, редкие прохожие спешили по домам и тревожно выглядывали из окон. Все чаще на пути появлялись люди в военной форме что-то нервно докладывающие по рации. Один из них вырос перед автомобилем Петра Витольдовича и жестом показал, что ехать дальше нельзя.
— У нас пропуск! — крикнул тому из окна Гармиш, и военный отступил.
— Это ужасно волнительно! — трепетал Уссурийский. — Вы только посмотрите, какая суматоха! Они даже ввели военное положение? Я не предполагал, что все может быть так серьезно.
«Мир катится в ад на полной скорости!» — возвестило нечто прямо с небес.
— Знаете, Гармиш, — обратился профессор к специалисту. — Что бы это ни было, но я частично с ним согласен.
Миновав несколько пропускных пунктов, переговорив с десятком представителей различных ведомств, пройдя досмотры и даже медицинский осмотр, профессора Уссурийского и Петра Витольдовича наконец-то запустили на территорию исследовательской базы, где на них тут же налетела группа людей в белых халатах. Один из них, полный кудрявый мужчина с небрежной щетиной и склочным видом тут же напал на Гармиша:
— Наконец-то, Петруша Витольдович, мы вас дождались! Эта штука ведет себя крайне беспокойно и, кроме того, она начала разговаривать! Где он? Где этот старый хрыч профессор? Пресса сбивает меня с ног! Все притащили сюда свои любопытные носы и пытаются что-то вынюхать. Прочат даже новый контакт с внеземной цивилизацией! Так где Уссурийский? Или он отказался? Это страшно говорить, что они творят там, на территории «дыры».
— Позвольте представиться, — вклинился в бессвязный монолог Елисей Алексеевич, — старый хрыч профессор Уссурийский к вашим услугам.
Кудрявый мужчина быстро проморгался, протер очки и уставился на того, растянувшись в улыбке.
— Ну как же, ну как же. А я вас и не узнал без грима, Елисей Алексеич. Меня зовут Володя. Володя Плотвичкин. Я руководитель этой исследовательской группы. Мы тут без отчеств. Что с вами произошло? Вы как-то обновились.
— Пожалуй, верное слово, — улыбнулся в ответ Уссурийский. — Рад оказаться полезным. Однако расскажите, что здесь произошло? Что это за субстанция и о чем она вещает?
Плотвичкин, забыв про Петра Витольдовича, вцепился в руку профессора и потащил его вдоль по длинному белому коридору. Параллельно одним взглядом раздавая своим подчиненным указания, он начал свой рассказ:
— Как вы знаете, мы находимся на территории редакции газеты «Черный понедельник» где один из понедельников стал действительно «черным», — Плотвичкин рассмеялся над собственной шуткой. — Вместе с «содержимым» рухнул под землю стол главного редактора, образовав на своем месте провал, который мы обозвали: Си-3Пи. Понятия не имею почему, но нам показалось, что это достаточно легко выговорить.
— Об этом я в курсе, — произнес профессор.
— Далее мы бросились исследовать Си-3Пи и выяснять причину возникновения. Собрав оперативную группу из разных подразделений, мы шебуршали всякими приборами, но все было тщетно. Затем появилось сияние, которое до сих пор трансформируется в неясное облако с некоторыми странными угрожающими элементами, чью природу мы понять пока не смогли. «Дыра» так и осталась, она продолжает расширяться. Мы корректируем барьер вокруг и отслеживаем темпы роста, но пока это все так, наблюдение за аквариумными рыбками. Спустя некоторое время, когда Си-3Пи достигла нынешнего объема, она начала разговаривать. И не просто так! Она цитирует заголовки «Черного понедельника» из последнего выпуска.
Плотвичкин снова рассмеялся, казалось, все происходящее его забавляет. Однако вскоре смех сменился неясными всхлипываниями. Руководитель группы буквально повис на руке Уссурийского и завопил ни с того ни с сего:
— Боже, мы все умрем! Это смерть, это она! Я не хочу погибать молодым, но придется! У меня еще дом, жена беременная... Как же это все ужасно. Никому нет до нас дела, они просто бросили нас на растерзание этой неведомой дряни!
Елисей Алексеевич оглянулся по сторонам в поисках поддержки. К счастью, мимо проходила милая женщина средних лет. В руках она сжимала целую кучу каких-то документов.
— Муськина, — обратился Плотвичкин к женщине и вытер рукавом навернувшуюся слезу, — что там в этом карцере происходит?
Женщина выглянула из-за бумаг и тяжело вздохнула:
— Сейчас с ней пытается установить контакт наш психолог, — голос Муськиной казался совсем печальным.
— С кем? — не понял Плотвичкин.
— «С дырой», — ответила та.
— Вы что, совсем сума сошли? — взорвался руководитель. — Вы бы еще ей отоларинголога послали!
— Так и пошлем! — взорвалась в ответ Мусикина. — Пошлем, раз надо будет! Мы уже чего только не пробовали: и заливали водой, засыпали землей, пытались сжечь, пробовали некоторые радиоактивные изотопы. Даже батюшку вызывали с кадилом!
— И что? Не помогло? Даже батюшка не помог? Ну, Муськина... Бездельники! Бездари, лодыри, неучи!
Женщина вздрогнула, лицо ее побледнело, глаза уже наполнялись слезами.
— Вон пошли, лоботрясы! — не унимался Плотвичкин.
Профессор Уссурийский, ставший свидетелем этой сцены, с ужасом осознавал свою участь. Все, что происходило вокруг, больше напоминало какой-то фарс: нервные специалисты метались из угла в угол, жались к стенам с лицами полными печали и испуга. Руководитель, кажется, совсем выжил из ума. Женщины рыдали, воздух пропитался солью, а Си-3Пи продолжала разрываться громовыми цитатами из заголовков криминальной хроники: «Такая жизнь нам не нужна!»
— Я могу как-то ее увидеть? — обратился профессор к Плотвичкину.
— Кого?
— Вашу «дыру».
— Она еще пока не «наша». Можете. В конце коридора дверь. Там защитное обмундирование и все прочее.
Петр Витольдович нигде не мог найти профессора. Общее настроение, царившее вокруг, медленно, но верно, передавалось и ему. В кабинете, выделенном под лабораторию почвоведов, он раз за разом проверял показания датчиков. Размер провала продолжал стремительно увеличиваться. Только в страшном сне Гармиш мог представить исход этого события: весь мир канет в пустоту черной дыры. Как будто что-то прохудилось в плотной ткани мироздания и втаскивало в себя не только вещи и предметы, но и мысли и чувства человеческие.
Не решаясь размышлять дальше на эту тему, Гармиш отправился на поиски профессора. В общей комнате он встретил Гвоздова — штатного психолога. Как всегда он пребывал в самом скверном состоянии духа и курил трубку, вытряхивая попеременно ее содержимое прямо на пол. Гвоздов сообщил, что видел похожего на профессора человека возле карцера.
— Что же он там делает?
Гвоздов гаркнул, сплюнул куда-то в сторону и ответил с нескрываемым раздражением.
— Анекдоты рассказывает.
***
На следующее утро Уссурийский собрал всех в общей зале после завтрака. Что за грустное общество это было! Казалось, что специалисты уже и сами забыли, зачем они тут и только лишь переговаривались между собой на тему печальной участи. Кто-то размышлял, как лучше оформить завещание. Кто-то сожалел о том, что секреты бесконечной вселенной так и останутся недоступны для понимания. Но гораздо больше слез лилось из-за несбывшихся надежд и желаний.
— В следующем году хотели на Мальту, — причитала Муськина. — А теперь уже отдохнем на том свете.
— Рано себя хороните, товарищи! — начал свою речь Уссурийский, встав со своего места. — Вчера я наблюдал творившееся снаружи безумие гражданских, а сегодня с горечью осознаю, что вы, специалисты, профессионалы в своем деле, успели сложить руки и смириться со своей участью. Спешу вам сообщить, как депрессолог и исследователь негативных реакций, что, скорее всего, данные настроения спровоцированы явлением, которое вы обозначили «дырой». Вчера я сам в этом убедился, побывав вблизи от очага поражения. Как и любая воронка негатива, Си-3Пи буквально питается вашими отрицательными эмоциями.
Раздались вздохи удивления.
— Ваши слезы, печали и грусть, — продолжил профессор, — являются для нее не только отличным источником пищи, но и прекрасным способом подавления морального духа. Поэтому своим долгом я считаю необходимость повышать общий настрой и обеспечить стабильное эмоциональное состояние всей группы. В противном случае, у нас не останется возможности продолжать работать над устранением проблемы.
— И как же вы будете обеспечивать наше состояние?
— Для начала, я попрошу вас мыслить позитивно, — объяснил Уссурийский. — Понимаю, это сложно не только в сложившейся ситуации, но и в целом. Положительные мысли и эмоции гораздо скоротечнее, нежели отрицательные. Поэтому людям свойственно интересоваться негативными событиями, катастрофами, катаклизмами и прочим. Но подобная информация только усугубит существующее положение. Поэтому я запрещаю распространение внутри нашего «кампуса» любой негативной информации.
— Все это бессмысленно...
— Позитивное мышление, это ваше лекарство. Это способ продолжить активную работу. Для того, чтобы поддерживать позитивные настроения, я попросил нашего руководителя Володю Плотвичкина кое-что нам предоставить.
Руководитель группы поднялся со своего места и скептично окинул присутствующих взглядом. Присутствующие в ответ уныло уставились на него. Речь профессора не вызвала должного ажиотажа, поэтому все продолжали размышлять на самые грустные темы своей скорейшей кончины. Затем Плотвичкин подошел к служебной двери и распахнул ее. В помещение тут же влетели, а кто и зашел украдкой, десятки самых разных котов и кошек. Народ встрепенулся, женщины заулыбались. Коты вальяжно принюхивались к специалистам и били друг друга лапами.
— Что же это за зоопарк такой в научной зоне, Алексей Елисеевич! — подскочил на своем месте маленький румяный человек по фамилии Китчук. — Я вам как прогнозист скажу, что идея развести тут кошачий питомник — не самая лучшая.
— Елисей Алексеевич, — поправил того профессор. — Вам должно быть известно, что кошки являются отличным инструментом для снятия стресса. Я сам имею несколько кошек на случай редких депрессий и плохих настроений. Их положительное влияние уже давно доказано, поэтому каждый из вас выберет себе одного кота, которого полагается гладить каждый день не менее десяти минут суммарно.
Удивленные специалисты непонимающе переглядывались. Конечно, некоторые из них, у кого душа лежала к животным, обрадовались возможности завести питомца. Частично это событие подняло общее настроение, и все кошки были разобраны своими новыми хозяевами.
Откуда-то снаружи вдруг раздался шквал ругательств и жуткий грохот. Стало ясно, что Си-3Пи не оценила такие настроения. Но на этом профессор не остановился. Также он прописал каждому специалисту зарядку с утра, холодный душ и по двадцать грамм шоколада.
— Отчего же так мало?! — возмутилась Муськина. — Двадцать грамм? Да это ж на один зуб. Вы так мне лично настроение не поднимите, а только раздразните. Уж лучше вообще тогда не давайте шоколада.
— Хорошо, по пятьдесят, — смирился профессор.
— Мало!
— По сто!
— Со ста надо было начинать, а теперь вы меня только растормошили, — не унималась Муськина.
— Хорошо! — вмешался в спор Плотвичкин, — все будут съедать обязательные пятьдесят грамм шоколада, а Муськиной выдавать по кило. Кило шоколада, Маша, чтобы ты у меня каждый день прямо при мне съедала. Следить буду за каждым кусочком.
— Вы нам лучше по пятьдесят грамм чего другого пропишите, доктор, — усмехнулся психолог Гвоздов.
Шутку оценили. Народ начал требовать выпивки и увеселений в программу по снятию стресса.
— Алкоголь ослабляет нервную систему и провоцирует резкую смену настроений, — отрезал Уссурийский. — Мы тут с вами пытаемся, может, целый мир спасти, а не поминки в научных декорациях устроить. Вы лучше обнимайтесь почаще. Обниматься не возбраняется.
После собрания народ слегка взбодрился. Процессы закипели: исследователи открывали все новые свойства Си-3Пи, важно переговаривались на тему глобальной катастрофы, размышляли, занимались своими делами. Однако по истечении некоторого времени, Уссурийский, к своему огорчению, обнаружил, что народ всячески избегает позитивного мышления. В один из вечеров «дыра» решила нанести ответный удар и задекламировала без остановки колонку некрологов из «Черного понедельника». Общий настрой тут же дал трещину, что отразилось на темпах роста Си-3Пи.
Петр Витольдович до последнего не поддавался грусти, пока однажды, случайно выскользнувший из руки инструмент, не отбил тому палец ноги. Гармиш выругался и почувствовал, как ком подкатывает к горлу. Он съежился под столом лаборатории и впал в забвение.
«Он был хорошим человеком. Смелым, честным, полным достоинства... — слышался загробный гоос Си-3Пи со всех сторон. — Любим близкими и друзьями, он прожил достойную жизнь...»
«Все, — подумал про себя Петр Витольдович. — Все как про меня говорит».
Глаза его стали пустыми, а взгляд устремился в пространство. Из-под стола его извлек Елисей Алексеевич.
— Что вы там делаете, Гармиш? — удивился он. — Я зашел к вам в поисках отвертки. В моем номере... Что с вами такое, Петр? Вы меня слышите?
Но Петр Витольдович, кажется, слышал только утробный голос «дыры», зачитывающий, как ему казалось, его собственный некролог. Из оцепенения Гармиша вывела пощечина.
— Все будет хорошо, Петя. Ты главное не сдавайся, — утешал профессор почвоведа, прижав того к себе, словно ребенка. — Мы обязательно избавимся от этой мерзости, портящей нашу жизнь. Жизнь честного и доброго народа! Потому что мы сильные. Мы не позволим вогнать нас в тоску. Держи, скушай шоколадку.
Случай с Петром Витольдовичем был не единичным. То и дело специалисты выходили из строя. Раз в день кого-нибудь из них можно было обнаружить в истерике, забившимся в угол, и с мыслями полными отчаянья.
На следующем собрании Елисей Алексеевич решил, что группе не хватает визуальных переживаний. Поэтому специалистам было назначен с утра просмотр видеоролика с восхитительными природными пейзажами.
— Ничто так не будоражит воображение, как природа, — бодро заявлял профессор.
Петр Витольдович отметил про себя, что «дыра» как будто совсем не влияла на Уссурийского. Панические настроения его не касались, а дух его был бодр и весел. Вскоре это заметили и другие специалисты, что дало повод для сплетен, а сплетни породили новые мрачные мысли. Дошло даже до того, что Уссурийского обвиняли в создании Си-3Пи, что он тут же опроверг, заявив, что был занят своим хозяйством во время того, как редактор «Черного понедельника» был повергнут в небытие.
Гармиш вспомнил прекрасный особняк профессора. Спокойствие и уединение. Роскошь и простоту. В сравнении с царящим вокруг беспорядком, те места казались далеким сновидением. Но еще больше Пер Витольдович удивлялся тому, что профессор с переменным успехом вел разговоры по «особо тяжелым» случаям. Всегда мог подобрать нужные слова, утешить, успокоить и зарядить своей порцией неугасаемого оптимизма. Неизвестно, где Уссурийский успел накопить столь большой запас, однако с каждым днем его растрата отражалась если не на его мыслях, то на его лице: оно снова приобретало тяжелые грубые оттенки, что узнавались на старых фотографиях.
Неделя прошла под лозунгом «Стараемся мыслить позитивно». Это удавалось весьма проблематично, что отметил в своем отчете психолог Гвоздов, предоставив общий портрет группы, как «крайне депрессивный». Сам Гвоздов, пожалуй, возглавлял этот список, донимая всех воспоминаниями о том, как же хорошо и безбедно жилось раньше.
— Не то, что сейчас!
— Да вы успокойтесь, Гвоздов! — хлопотал рядом Елисей Алексеевич. — Взрослый мужик, а ноете как баба! Соберитесь, в конце концов. Это всего лишь временная проблема и мы обязательно решим ее. Я вам гарантию даю. Подразделение биологов уже определили состав свечения, так что мы уже на полпути к завершению! Вы нам нужны, Гвоздов, как член нашей нерушимой команды. Нам нужны все. Не время паниковать.
— Ну хорошо, коль даешь слово, — успокоился Гвоздов. — А то смотри...
Конечно же, по поводу биологов профессор немного приврал. Да что уж там, совсем это была неправда. Но вскоре одно событие совсем повернуло все происходящее вспять.
***
Уже с самого утра Петр Витольдович почувствовал что-то неладное. По традиции он потискал кота, выполнил стандартный набор упражнений и принял холодный душ. Посмотрел за завтраком на прекрасные панорамы (сегодня это была пустыня Невады с высоко парящим орлом в небесах), выпил бодрящий лимонный фрэш и съел шоколад. После всех утренних процедур он вышел в общий холл и тут же почувствовал необъяснимое чувство тревоги. По дороге до лаборатории, в которой его поджидали пробы почвы, он встречал других членов исследовательской группы, которые, бодро приветствовали его кивками головы. Кое-что странное он почувствовал, проходя мимо комнаты Уссурийского. Гармишу, как человеку внешне черствому, но обладающему невероятно тонким чутьем настроений, была свойственна интуиция, которая обычно не имела привычки подводить.
Задержавшись возле двери профессора, он прислушался к своим внутренним ощущениям, и сразу же почувствовал, как печальные настроения начинают закрадываться в его мысли. Петр Витольдович, не мешкая, отворил дверь.
В самом углу комнаты, в пижаме сидел профессор. Лицом он уткнулся в подушку, прижал колени к груди, и даже можно было подумать, что он вовсе уснул. Однако из угла доносились редкие всхлипывания.
— Елисей Алексеевич? — позвал Гармиш. — Что-то случилось? Почему вы до сих пор в номере?
— Потому что, Петя, — надрывно отозвался Уссурийский, — нет мне дела до всего этого! Мы проиграли. Оно сильнее, понимаешь? Понимаешь, что все это бесполезно?!
И профессор зарыдал, колошматя пяткой о пол.
— Да что вы такое говорите?! — бросился успокаивать Гармиш, но тут же отшатнулся. Уссурийский швырнул подушку в сторону, и на месте его груди обнаружилось черное непроницаемое пятно.
«Точь в точь «дыра!» — с ужасом подумал Петр Витольдович.
— Видишь, Петя, что эта штука со мной сделала? — стонал Уссурийский. — А все потому что жизнь, это страдания, нет в ней ничего хорошего! Люди не способны думать о хорошем, да и зачем это все? Все тщетно!
На крики в комнату вошла Муськина. Увидев Елисея Алексеевича в таком состоянии, она схватилась за сердце и привалилась к стене:
— Святые небеса! Что же это вы, дорогой наш Елисей Алексеевич! Не выдержали.
Петр Витольдович тут же приказал женщине собрать всех и увести подальше. Народ и так пребывал не в самых добрых настроениях. Вид Уссурийского с дырой внутри добил бы их и погрузил в полное забвение. Сам же он решил, что попробует успокоить своего коллегу, во что бы то ни стало.
— Держитесь, Елисей Алексеевич, — утешал он профессора, — мы обязательно что-нибудь придумаем и излечим вас от этой напасти! Вспомните свое прекрасное хозяйство! Все эти куры, овцы... Ваши ядовитые башмачки! Неужели готовы попрощаться со всем из-за такой глупости?
— Куры помрут, цветы завянут. Нет смысла ни в чем, Петя. Да и кто излечит? Ты что ли, прости Господи?! — взорвался профессор.
— Хоть я попробую.
Тут за его спиной раздались шаги и, оглянувшись, Петр Витольдович удивленно уставился на Муськину в компании коллег по лаборатории.
— Это что это? — гаркнул Гвоздов. — Ты вот, Петр Витольдович, неправильно поступаешь! У нас коллега в беде, а ты нас гонишь. А ты чего раскис, старый хрыч? — обратился он к Уссурийскому. — Или забыл, как всех нас шугал? Давай сопли-то свои подбирай, или и правда думаешь, что мы с этой дырой не справимся?
— Так справимся! Алексей Елисеич! — выступил Китчук вперед. — Я ж вам это как прогнозист говорю. Справимся. Но без вас нам никуда.
— И чего это вдруг только на вас нашло, — запричитала Муськина. — Хорошо же все было. А дыра эта точно закроется. Точнее — закроем. Вы так не переживайте, профессор, нечего расстраиваться, когда мы все тут вам правду говорим.
Спустя пару минут уже весь кампус узнал о недуге Уссурийского. То и дело в комнату втискивались новые специалисты. На всякий случай Елисея Алексеевича обложили котами и пытались уговорить съесть шоколад. Каждый обещал, что все обязательно изменится к лучшему. Через час уже вся исследовательская группа в составе пятидесяти человек утешали профессора, сгрудившись в небольшом помещении.
— И город заново отстроим! — вещал Гвоздов, забравшись на стол.
— И введем ограничение на эти криминальные хроники! — выкрикнула Муськина. — И шоколад в качестве профилактики будем назначать.
Петр Витольдович был искренне удивлен таким переменам в коллективе. От безрадостных мыслей и унылых лиц не осталось и следа.
«И все из-за него, — подумал Гармиш про себя. — Ведь знают, как много он делал для них».
— Смотрите! — воскликнул Китчук, указывая пальцем на профессора. — Дыра! Затягивается!
Все тут же устремили взгляды на профессора. Тот сидел с видом крайне недоумевающим, поглаживая пижаму у себя на груди. На лице его блуждало удивление.
Со всех сторон начали раздаваться восторженные возгласы. И только один Петр Витольдович поспешил выбраться из толпы и стремглав бросился в свою лабораторию. Мысленно пожелав себе удачи и настроившись на позитивную волну, как учил его Уссурийский, он взглянул на датчики темпов расширения Си-3Пи. Показатели были отрицательными. «Дыра» начала уменьшаться.
После этой проверки, он тут же написал короткое сообщение в штаб, а далее принялся пританцовывать и скакать по всему кабинету, а так же вопить, что есть мочи, чего не позволял себе ранее никогда.
Александр Фебер © 2016
Обсудить на форуме |
|
