|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Настоящая космическая фантастика Александр Григоров © 2006 + ЧУВСТВО 1
Первыми беду почуяли гипертоники. У них начало давить в груди, гудеть в голове и крутить в костях.
Инженер отдела физики малых планет Эдуард Чуев гипертонией не страдал, потому перенес начало катаклизма спокойно. Сидел себе в Граковской обсерватории, пил чай, смотрел телевизор, — в общем, дежурил. Он почти не удивился, когда почувствовал, как тело стало тяжелее и невольно вонзилось в инвалидной наружности диван. Практически не расстроился, что телевизор внезапно стал показывать помехи.
По-хорошему, нужно было проверить еще и телефон, но Эдик этого не делал никогда. Глухому все равно — есть гудки или нет. Чуев оглох в семь лет, и с того момента телефон его не интересовал.
Чувство оказалось взаимным.
Эдик провел по узкому лицу ладонью. Сначала она прошлась по высокому лбу, затем по тонкому прямому носу и завершила путь строгим треугольным подбородком.
На факультете о Чуеве говорили, мол, он на самом деле все слышит и прикидывается глухим, голодает месяцами и копит деньги на атласы и книги, а соседи по общежитию рассказывали: женщины привлекали Эдика только с точки зрения одолжить червонец до стипендии.
Эпической вышла научная схватка на защите одного из дипломников между тогда еще студентом второго курса Чуевым и профессором кафедры астрономии Ярославом Глебовичем Хохряковым. Тот сидел в комиссии, а Эдик ходил на защиты из любопытства. Садился в первый ряд, поскольку ничего не слышал, но отменно читал по губам. Очевидцы, а таковых с каждым годом становилось больше, пересказывали: Чуев задал вопрос из зала, Хохряков вопрос снял, чем навлек критику студента насчет материалистических взглядов профессора на астрономию. Тот парировал: «Науку о звездах считаю исключительно точной», и отослал к собственному учебнику. Чуев возразил, мол, учебник он читал и нашел в нем ряд неточностей. О хохряковских ляпах многие знали, но Эдик первым решился сказать о том в глаза автору. Разговор завершился изгнанием студента из зала и обещаниями Хохрякова отчислить смутьяна. Но буря прошла стороной: спустя неделю профессор на даче упал со стремянки, повредил позвоночник и был направлен в Столицу для лечения. Чуев же блестяще закончил обучение и снискал славу «задрипанного интеллигента». Это определение включало и зависть к отличным оценкам, и презрение того, что преподаватели общались с калекой на равных, и брезгливость к внешнему виду.
О таком отношении Чуев догадывался и мирился с ним. Сплетни и слухи ничтожились в сравнении с занозой, сидящей в груди — ненавистью к отчиму. Он появился в жизни Эдика внезапно, сразу после болезни, повлекшей глухоту, и поначалу даже нравился приемному сыну. Но по прошествии лет новый папа постепенно превратился из друга в родственника, затем — в соседа, а потом и вовсе во врага. Эдик был убежден — мать умерла по вине отчима.
Уезжая в город на учебу, Эдик поклялся, что никогда не вернется в родной поселок. А отчима проклял, и получил за это синяк под глазом. Деньги на проезд Чуев стащил из комода тайком от ненавистного родича.
Инженер накрылся одеялом, оставив снаружи лишь пышную кудрявую шевелюру. Он уснул спокойно: в эту ненастную июльскую ночь его предположение сбылось.
Он перевернулся на спину и захрапел так, как может себе позволить абсолютно глухой человек.
2
Стадо коз обступило вход в обсерваторию.
— По телевизору говорят ерунду, ходить с каждым днем тяжелее, а ты толком объяснить ничего не могешь. Ученый называется!
Клава осеклась. Эдик поправлял ее, когда в речи появлялись неправильные слова. А на «могешь» не отреагировал.
Она окончила этим летом «бурсу», как сами учащиеся называли ПТУ. Просто нравилось слово, оно звучало гораздо величественней, чем «училище» или устаревшее «ремеслуха». Вчерашним девятиклассникам было невдомек — они ровняли себя с детьми духовенства, которые учились в бурсах, где, помимо учебы, жили и работали по хозяйству. Выпускники могли служить причетниками, потому как получали знания о святом писании и литургии. Итак, старое новое название только выглядело благозвучно. С нынешними «бурсаками» прежние имели общее — умственный уровень и буйный нрав.
Теперь дипломированный повар Клава ожидала трудоустройства и помогала матери — пасла коз.
Из громкоговорителя, выведенного на фасад обсерватории, звучала глупая песня с примитивными рифмами и безобразно незатейливым мотивом.
Она до сих пор говорила с Эдиком, отвернув лицо.
— Ты что-то спросила? — голос его звучал не громко, не тихо — ровно так, чтобы услышали. Привычка, выработанная годами.
— Говорю: можешь объяснить, что происходит? — повторила Клава, повернувшись к Эдику.
— Я же объяснял...
— Ты объяснял, будто для профессоров. Мне по-простому нужно, чтобы мамке пересказать.
— Моя версия — не истина в последней инстанции...
— Не надо никаких «нстанций». Просто скажи, отчего все становится тяжелее?
Чуев хотел ответить сразу, но ход мысли прервала коза — лизнула его в руку. Переждав, он начал издалека.
— Представь: наша планета — почти шар диаметром тринадцать тысяч километров — сохранила массу, но сжалась до маленького шарика...
— Как шарик может весить так же, если совсем маленький?
— Плотность увеличилась, например. Не суть. Просто представь: радиус шарика равен гравитационному радиусу... гм... название — тоже не важно.
— Слава те, господи, — выдохнула Клава.
— Дальше придется напрячься. Из курса физики известно, — Эдик посмотрел на девушку, — должно быть известно: чем меньше радиус при той же массе, тем больше сила притяжения. Вообрази, во сколько раз она станет больше в случае шарика?
— В очень много раз!
— Правильно. Настолько «во много», что шарик начнет притягивать все с огромной силой, включая и невидимые волны, — перестанет работать радио и телевидение. Но это не самое страшное...
— Ничего себе — не страшное! А вечерами-то как быть? Дискотеку уже второй год в поселке не крутят. Видать, их твоя сила притяжения задавила.
— Да пойми, телевизор — тьфу по сравнению с падением самолета.
— А летчики на что?
— Пилот только поднимает машину в воздух и сажает ее. Между взлетом и посадкой самолет ведут радары по специальному сигналу. Этот сигнал исчезнет, и?
— Трындец! Ой, прости...
— В принципе, правильно...
Эдик посмотрел на обсерваторию, давно ставшую ему родным домом. Комнату в общежитии пополам с соседом-аспирантом назвать жильем язык не поворачивался: грязная одежда, противный запах, первокурсницы крестным ходом. А в Граково Чуев спокойно работал, сладко отдыхал и общался с Клавой. Обделенный женским вниманием, он видел в простоватом взгляде голубых глаз больше чем просто интерес. Курносому веснушчатому носу разговоры об астрономии вряд ли казались интересными. Пухлые губки и полные щечки тоже навряд увлекали размышления о теории Большого взрыва. Эдик был глух, но не глуп, — догадывался: Клава к нему неравнодушна.
— Навел страху. Как планета сожмется в маленький шарик?
— Науке это явление известно, оно называется «черная дыра». Дальше идут догадки. — Он пристально посмотрел на Клаву. — Я ведь иногда слышу. Не звуки, а словно кто-то невидимый мне подсказывает, намекает. А я потом додумываю. Так вот, есть две Земли: одна — планета, а другая состоит из помыслов. Ментальная Земля, что ли...
— Как же они уживаются? Как матрешки — одна в другой?
— Они находятся в разных измерениях. Откроешь глаза — одна земля, закроешь и подумаешь о другой, она и появится. Думаю, Земля превратилась в черную дыру, но не в настоящую, а в ту, другую — ментальную.
— Положим, Граково давно превратилось в дыру. Выходит, планета тоже? Получается...
— ...получается просто. Пожелала ты перед экзаменом, чтобы преподаватель заболел — шарик стал меньше. Задумала украсть у мамки пятерку на помаду — он еще меньше сделался.
— Глупости, — Клавины веснушки утонули в краске, — не думала я об таком.
— Правильно говорить «о таком».
Она опустила взгляд и стала рассматривать колени, прячущиеся под подол синего в белый горошек платья.
— Сам-то ты тоже моге... можешь зло надумать?
— Могу.
Теперь Эдик уставился на носки растоптанных сандалий. Вспомнил об отчиме и своем к нему отношении. Одна его ненависть, пожалуй, могла бы сжать Землю до гравитационного радиуса.
Они так и сидели, понурив головы.
— Это я для примера. Не мы, так другой пожелает. На планете живет шесть миллиардов, и каждый хоть раз думал о чем-нибудь плохом. А если два раза? А за несколько тысяч лет? Вот тебе и маленький шарик выйдет.
— Гладкая у тебя мысль, но какая-то нереальная...
— Это недоказуемо. Потому пока нереально.
Эдик попытался встать — оказалось непросто. Тянуло вниз.
— Я письмо в Академию наук отправил. На него, скорее всего, не обратят внимания, но это шанс.
— А с тяжестью-то что? Я вон к вечеру еле ноги передвигаю.
— По моим замерам, ускорение свободного падения увеличивается каждый день где-то на двадцать пять сотых. Скоро мы здесь будем не сидеть, а лежать и беседовать. Потом располземся по домам.
Он хмыкнул.
— Бред какой!
— Бред — не бред, а все к тому.
Громкоговоритель засипел, побулькал и удавился очередным хитом-однодневкой.
3
Солнце зависло над Столицей, прикрылось тучами и ушло на обед.
За последние две недели глава службы безопасности генерал Мурыжников стал сумасшедшим — ему так казалось. Через его кабинет прошло столько бредовых идей, что пора было сдаваться в лечебницу. Визиты, помноженные на бессонные ночи, дали эффект потери рассудка.
Генерал обладал исключительно типичной внешностью — такой же, как и его предшественник и, возможно, последователь. Специфика обязывала.
— Войдите, — ответил Мурыжников очередному стуку в дверь.
На пороге появился высокий худощавый парень в деловом костюме.
Рекомендация «одеться получше» давала толчок бурной фантазии визитеров здания на Владимирской. Шеф устал от комбинезонов-хаки, турецких свитеров и спортивных костюмов. Понятия о приличии в ученом мире разнились. В этом ряду светло-серые пиджак и брюки пришедшего смотрелись действительно прилично. Радовали глаз и голубая рубашка, и отсутствие галстука.
— Здравствуйте, я — Эдуард Чуев.
Генерал открыл папку с фамилией «Чуев» на обложке, и, изучая материалы, пробубнил выученный за две недели текст:
— Поскольку вы, мнэ... Эдуард Самуилович, находитесь здесь, значит, ваше предложение не столь странное, как, наверное, представлялось вам самому. Нас заинтересовали ваши идеи, и мы готовы оказать помощь в их реализации.
В чтении генерал дошел до места, заставившего его поднять голову и повторить сказанное в лицо Чуеву. Причем Мурыжников, гримасничая, старательно выговорил каждое слово.
— Господин генерал, — сказал Эдик, когда тот закончил, — я глухой, а не тупой.
— Вот и хорошо! — обрадовался Мурыжников. — Вам есть, что добавить к заявке?
Эдик подошел к ножке буквы «Т», которой были составлены столы в кабинете, отодвинул стул, но остановился и взглядом попросил разрешения.
— Да, пожалуйста, садитесь, — кивнул генерал, наблюдая за гостем.
Чуев сел, раскрыл папку — простую, пластмассовую, — достал листочек и повернулся к Мурыжникову, словно тот мог не понять сказанного.
— К изложенной теории ментального космоса добавляю следующее: означенные процессы превращения планеты в мыслительную черную дыру очевидно достигли кризисной стадии и перешли в физическую реальность. Доказательство: ослабление звуковых и магнитных полей.
— Вот тут у меня к вам вопросик, — генерал оторвался от чтения и посмотрел на гостя. Совсем, как в старые времена, когда на месте Чуева сидели олигархи и чиновники. — Как это у вашей черной дыры хватает сил на поглощение волн, а все остальное находится в целости и сохранности. С таким притяжением, пожалуй, горы должны под землю уйти. Парадокс выходит?
«Не в бровь, а в глаз, а то и ниже, — подумал Эдик, — неужели сам догадался?».
«Ты смотри, задумался, — подумал Мурыжников, — неужели бездельники из Академии наук перелопатили этот бред и верно указали на сомнительные места?».
— Для объяснений нам... то есть, вам понадобится знание предмета, — замялся Чуев.
— О предмете не беспокойтесь, — прищурился генерал, — чай, не ПТУшник.
«И про Клаву знает, — удивился Эдик, — кто донес? Коза из стада? Или козел?».
«И про девку знаю», — порадовался Мурыжников.
— Если коротко, то так: катаклизм произошел на Земле-мысли, и как он отразится на Земле-планете — неизвестно. Возможно, там горы рассыпались, а здесь только волновые эффекты ослабились. Честно говоря, я и сам хотел бы узнать подробнее.
— А электричество? Оно же никуда не делось? — вычитал вопрос генерал.
— А наличие электрического поля — одно из свойств черной дыры наряду с массой и вращением.
«По-моему, ответил», — сомневался Чуев.
«Что ж они так мало написали?» — расстроился Мурыжников.
Генерал отвернулся и сделал вид, дескать, смотрит в окно. Он прятал усмешку. Разговор входил в привычное русло общения психиатра с пациентом. «Ваша фамилия? — Эйнштейн!».
— Выход я вижу такой, — Эдик сарказма хозяина кабинета не уловил, — нужно исследовать поля ментальной гравитации, обнаружить опорные точки, — где она наименьшая — и установить принцип, по которому можно вернуть Землю-2 к прежним размерам.
— Как проводить эти исследования вы, конечно, тоже знаете?
Мурыжников притворился, будто уронил ручку под стол. Ассоциация с дурдомом продолжала веселить генерала.
— Здесь поможет синтенциометр. Прибор готов, не хватает только Y-образных транзисторов.
Хозяин не удержался и таки хохотнул. Тут же деланно закашлялся и показал рукой, мол, продолжай.
— Это транзисторы, целиком состоящие из нанотрубок.
Глава достал чистый лист и приготовился писать.
— Как, вы говорите, они называются? А лучше сами напишите.
— Правда достанете?
— Правда-правда. Это не философский камень синтезировать, — и такая заявка поступала. А еще один... мнэ... соискатель попросил организовать экспедицию на Марс. Кстати, над этой просьбой мы вплотную работаем.
Мурыжников не врал: суматоха последних дней привела к бешеной востребованности военно-промышленного комплекса. Миллиардные заказы из-за границы сыпались, как просо в курятник. В Европе и Америке хватало своих параноиков, а вот мощностей оказалось недостаточно.
Чуев засобирался: встал, двинул стул на место и принял стойку «смирно».
— И еще, — начал Эдик, глядя мимо Мурыжникова, на портрет Президента, — точки могут находиться за пределами страны. Понадобятся средства на поездки.
— Понадобятся — изыскаем! — коротко завершил беседу генерал.
— Изыщем, — пробормотал Чуев, — правильно говорить «изыщем».
Выходя, Эдик столкнулся с маленьким лысым мужчиной, одетым в серебряного цвета комбинезон — соискателем, готовым отправиться на Марс.
В приемной Чуев услышал знакомый голос, много лет шептавший ему принципы ментальной теории. Это он вчера вечером подсказал, как лучше одеться для приема. Голос звучал по обычаю бесполо. Появились слова и сами связались в предложения. Сначала Чуев думал, — это его собственный голос, но речь повинуется владельцу, а того, о чем говорил голос, Эдик ранее не знал.
«Хохряков умер».
В эти секунды Эдик выглядел чудно — адъютант осведомился, все ли в порядке с посетителем. Чуев хлопнул себя по лбу и сказал вслух:
— Маркировку забыл написать!
Адъютант посчитал объяснение приемлемым и возвращению гостя в кабинет не препятствовал.
Внутри пусто — ни генерала, ни лысого толстяка. За столом, спиной к двери, сидит человек и напевает глупую песню с примитивными рифмами. Гудит моторчик и незнакомец выезжает на центр кабинета в кресле-каталке. Голова инвалида, неестественно склоненная на плечо, поворачивается к Чуеву.
Бывший студент узнал бывшего преподавателя — Ярослава Глебовича Хохрякова. Коляска проехала сквозь нижнюю ножку буквы «Т», будто стола и не существовало, и оказалась перед некогда опальным второкурсником.
4
— Здравствуйте, я ваш сосед, — проговорила в дверной глазок всклокоченная голова, — у вас, случайно, не найдется аммиачного раствора?
Дом, куда поселили Чуева, кишел учеными. В таком общежитии просьба соседа звучала вполне буднично.
— К сожалению, нет, — вздохнул Эдик, — попробуйте позвонить в такую же квартиру этажом выше. Похоже, там живет химик — мою кухню постоянно заливает какая-то дурно пахнущая жидкость.
— Огромное вам спасибо! — сказала голова и исчезла.
Чуев окунулся в тишину прекрасно обставленной трехкомнатной квартиры. Ему для работы хватило бы и одной комнаты, но признаваться в том он не спешил — сдавленная четырьмя углами юность брала свое.
Синтенциометр лежал на столе подключенный к компьютеру через USB-портал. Программное обеспечение Эдик писал сам — дел-то на три дня вышло.
Появилось время для передышки.
Но расслабиться не получилось — в голове сидела беседа с мертвым профессором. Чуев лег на диван, закрыл глаза и мысленно снова очутился в кабинете генерала Мурыжникова.
— Вот и встретились, — скривился Хохряков, подъехав к Чуеву вплотную.
Одет он был в рубаху, расчерченную синей клеткой, и коричневые брюки. Прямые стрелки подчеркивали неподвижность ног. Серые в елочку носки прочно связывали ступни Ярослава Глебовича с тем временем, когда, кроме этих самых носков, в магазинах ничего не продавали. Фигура профессора выглядела зыбко, словно состояла не из плоти, а из раскрашенного пищевыми химикатами желе.
— Это ты-ы винова-ат в моей сме-ерти, — вкрадчиво протянул Хохряков, — я тебя вспомнил и свалился с лестницы. При жизни ты мне оппонировал, настала моя очередь. Я тебя и отсюда завалю, студент.
— Чего меня валить?
— Непременно надо валить, даже не сомневайся. Да и сыпать ты будешь сам себя, я только помогу. За каждый верный шаг расплатишься одним чувством. Так и узнаешь — верной дорогой идешь или нет. Путь выбирай короче, ты и так глухой, значит у меня фора. Но я не изверг — зрение отберу в последнюю очередь. Сам рассудишь, какова она, наука космическая, материальная или духовная.
— И тогда говорил, и сейчас повторяю: мертвая ваша правда. К формулам душу приложить надо, чтобы наука добру служила, а не тщеславию.
— Сопляк, — Хохряков потянулся вперед, чтобы ударить Эдика, голова его перекатилась с плеча на плечо, будто держалась на веревке. — Не успеешь обернуться, — окажешься по мою сторону.
Мертвец двинул каталку прямо на Чуева, проехал сквозь него, а когда Эдик оглянулся, Хохрякова след простыл. За столом сидел генерал Мурыжников и читал очередную папку. Рядом пританцовывал толстячок в скафандре. Чуев молча протянул главе службы безопасности листочек с маркировкой транзистора и вышел.
Эдик встал с дивана, отправился к компьютеру и включил синтенциометр.
Схему прибора для измерения ментального давления Чуев «выспал» в обсерватории под шепот голоса. По сути это был электронный барометр с интегральной схемой вместо гофрированной коробки. Соединенный с глобальной сетью, аппарат получал замеры атмосферного давления и преобразовывал данные в кодировку Земли-2. После изобретения Эдик премного удивился — получалось, не погода влияет на человека, а человек делает погоду в прямом смысле.
На мониторе появилась карта мира. Прибор Чуева раскрасил ее оттенками красного и зеленого. Красным отметились области наибольшего ментального давления, здесь преобладали ненависть и злоба. Такие участки попадались гораздо чаще. Чтобы испытать аппарат, Эдик установил курсор на Столице, увеличил масштаб и навел стрелку на дом, в котором находился. Окраска мигала, меняясь от желтой к бледно-зеленой и наоборот.
Кто эти люди, собравшиеся под одной крышей для спасения человечества? Гордецы и прагматики? Или бесшабашные романтики? Скорее всего, найдутся и те, и другие. А он, Эдуард Чуев, зачем впрягся в эту телегу: тянуть работягой-пристяжным или красоваться во всю стать коренным рысаком? Ведь не жаловался он на прежний быт, терпел. А попал в элитные хоромы и захотел остаться. Выходит, не помеха сознанию комфортное бытие? Уж так ли хуже голодного пишет сытый художник? Изнутри, как от семечек яблока к кожуре, полз червяк сомнения. Может, и лезет Эдик на вершину не ради раскрытия тайн мироздания, а только в пику ненавистному отчиму: прочитает, услышит и станет прощения просить? Чуев не простит: отвернется, укутается в меха и пнет ногой приклонившегося родича. Блестящие знаниями, но гнилые внутри люди и утоптали Землю до крохотного шарика, вдавили податливую доброту в трясину зависти. Порох перекочевал из фейерверков в пушечные дула, мирный атом обернулся смертоносным оружием. Или прав Хохряков — к науке нужно относиться, как к материи: что хочешь, то и шей? Не к лицу получилась одежка, так то в роже дело, а материал хорош, красоты неописуемой.
За размышлениями Чуев заметил: одна из ярчайших зеленых точек загорелась здесь, в Столице. Приблизил: получилось — в здании администрации Президента.
С нее и начнем.
Эдик наскоро оделся в тот же светло-серый костюм и надел красивые, но чертовски жмущие по бокам туфли. Показалось, что перед входной дверью кто-то возится. Чуев посмотрел в глазок и увидел Хохрякова, чиркающего зажигалкой. Черный ноготь большого пальца прокручивал колесико, высекая искры.
Чуев отвернулся и подпер спиной дверь. Потрусил головой, отгоняя морок, и посмотрел еще раз. На площадке было пусто.
Стоя перед створками лифта, Эдик услышал этажом выше разговор на визгливых тонах:
— Сам ты бестолочь! Перечитай учебник за восьмой класс!
— Что мне его читать, я его писал! А ты химию учил по инструкциям обкома комсомола?
— Забирай раствор и проваливай!
— Да подавись ты своим раствором!
Пузырек ударился о пол и разлетелся.
5
Собралась гроза. Крыши готовились к отражению дождевой атаки, ощетинилась черепица, напрягся рубероид. Водосточные трубы откашлялись ржавчиной в ожидании мокрой работы. Гром подал сигнал к наступлению.
Ливень выстрелил в Чуева на подходе к зданию администрации и попал очень метко. Эдик промок, как забытое в дождь на бельевой веревке полотенце. Когда он вошел в вестибюль, от его представительности осталось только удостоверение, выданное в службе безопасности. Но оно сработало, — дежурный беспрекословно впустил промокшего ученого.
Ноутбук и синтенциометр Чуев нес в добротном кейсе, потому прихоть погоды на работе прибора не сказалась. Район поиска сузился до маленького кирпичного здания во дворе. Возле громадных дверей с табличкой «Архив» суетился слесарь, — заело замок. Худощавый мужик с раскидистыми усами пытался с помощью отвертки и плоскогубцев уговорить механизм работать. Замок соглашаться не желал.
Дождь закончился, и в небе отголоском бури сверкали молнии.
Эдик расположился на подоконнике и определился с направлением. Смотритель отпер хранилище и предупредил, что будет ждать снаружи. С аппаратом наперевес Чуев пошел вдоль стеллажей, пока не отыскал нужную секцию. Синтенциометр замигал ярко-зеленым цветом. Надпись под трафарет на пожелтевшей бумаге гласила: «Приказы об амнистии». Эдик достал самую верхнюю папку. Даты на обложке говорили: здесь собрались документы за прошлый месяц.
Мощный поток воздуха, исходящего из разбитого окна, заставил Чуева обернуться. На полу блестели осколки, а помещении запахло дымом. Эдик стал прятать самое дорогое: уложил в кейс ноутбук и синтенциометр. Этих секунд пожару хватило, чтобы овладеть трухлявыми полками, стоящими возле входа. Папки занялись пламенем, чем добавили огню наглости, и он перегородил Чуеву путь к двери, как уличный хулиган вечером заступает дорогу прохожему.
Думать было некогда. Эдик снял промокший пиджак и укутал кейс. Нагретую телом, но такую же сырую рубашку он расстегнул и набросил воротником на голову. Ринулся в пламя, которое хозяйствовало на доброй половине хранилища.
Удачный прорыв в коридор ничего не дал. Огонь перекинулся и туда, пожирал дубовые панели и портреты государственных деятелей. Сквозь горящие языки виднелся выход, но пробраться к нему с помощью такого же трюка не получалось — одежда просохла и местами подгорела. Смотритель, орудовавший огнетушителем, бросил бесполезную вещь в окно, и стекло разлетелось осколочным фейерверком. Путь во двор преграждала металлическая решетка. Ее ставили от посягателей с той стороны, но в данный момент это значения не имело. Сотрудник архива стал звать на помощь. На крик никто не спешил.
Воздух нагрелся до звона в ушах. Появился голос. Сказал: «Иди!».
Чуев оказался в том же коридоре. Огонь исчез. По бокам белели стены, и эта неестественная белизна отдавала саваном. Лица на портретах обгорели до неузнаваемости: на Эдика смотрели не деятели, а их тлен. Уродливые физии провожали гостя нарисованными взглядами. Он подошел к выходной двери. Прикосновение к ручке обернулось ожогом.
Боль вернула ученого в реальность.
Как металл мог так раскалиться, ведь огонь еще не подошел к двери?
Пламя словно озиралось в поисках жертвы и, найдя ее, ринулось к выходу. Эдик разорвал рукав рубахи, обмотал им здоровую ладонь и налег ею на золоченую ручку, а плечом — на дверь. Видать, ничего у слесаря не вышло: лакированные створки застыли построенными солдатами.
Жар лизнул в затылок.
Чуев молотил кулаками по двери. Когда вспыхнули брюки, он упал на спину и засучил ногами. Поднялся, хлопнул обмотанной рукой по вздувшемуся лаку и приготовился сдаваться. Но хлопок этот, по силе детский, свершил чудо: дверь отворилась. Первое и последнее, что увидел Эдик — это долговязый слесарь. Затем струя из брандспойта сшибла Чуева на тлеющий паркет.
Он очнулся, лежа на теплом асфальте. Опять мокрый. Поднялся и проверил содержимое обмотанного подгоревшим пиджаком кейса. Все на месте и в порядке. Почувствовал, — живот обволокло что-то тонкое и влажное: бумаги, которые Чуев в суматохе пожара успел вынести на себе. Вода и огонь испортили документы, но узнать их содержимое, пожалуй, было можно. Эдик аккуратно уложил бумаги в кейс.
В вестибюле переговаривались дежурные:
— Вот это горело! Три расчета тушили!
— Говорят, молния ударила. Мгновенно вспыхнуло! Будто стог от зажигалки занялся!
Подъезд встретил Эдика щелчком электронного замка и резким запахом. Представить кого-то из светил, гадящим в парадном, оказалось тяжело, но таковой была реальность — смердело жутко.
Зловоние преследовало Чуева вплоть до квартиры и только внутри отстало. Эдик наскоро разделся, накинул халат и отправился ставить кофе. Вернулся в кабинет и разложил на диване мятые листы приказов. Похожие шрифтами и кеглями они отличались лишь фамилиями амнистированных. Пугливая мысль-котенок завертелась у ног и начала царапаться к голове.
Размышления совершенно отвлекли Чуева от джезвы. Когда он вприпрыжку прибежал на кухню, кофе выкипел и погасил огонь. Эдик открыл окно. Как он не почувствовал запаха? Повел носом. Воздух зашел в ноздри, но никаких ощущений не привнес.
Чуев понял, что лишился обоняния. Это минус. Он на верном пути — это плюс.
Дойдя до спальни, молодой ученый рухнул на диван и словно разбился. Как баночка с надписью «NH4ОН, 50% раствор», что лежала на лестнице этажом выше.
6
Другая Столица началась для Чуева с заспанного и обросшего кавказской щетиной вокзала. Несмотря на выходной день и ранний час, по прическе перрона мелкими паразитами сновали люди. В покидающей поезд толпе мелькнула инвалидная коляска и знакомая клетчатая рубаха. Хохряков остановился. Развернулся. С хитрецой посмотрел на Эдика и перекрестил. Странно так перекрестил, наискосок. Секунда — и никакой коляски, сплошной людской поток.
Машина ждала на вокзальной площади.
— Что находится на пересечении Соймоновского и Волхонки? — Эдик высунулся с заднего сидения, чтобы увидеть губы водителя.
— Как что? — шофер поднял брови в полной уверенности: это место обязан знать каждый. — Храм Христа Спасителя.
— Туда, — убедившись, что зеленая точка на месте, Чуев закрыл ноутбук.
Косой крест, показанный Хохряковым на вокзале, выглядел намеком. Но зачем живому подсказки мертвеца? С толку хотел сбить? Все равно, что отводить глаза уже заблудившемуся путнику.
Автомобиль шел тяжело, с надрывом. Чтобы ехать с обычной скоростью, водителю приходилось сильнее «наступать на педаль».
Миновав Бородинский мост и свернув на Смоленский бульвар, машина выехала на Пречистенку.
Не столько как ученый, сколько как человек думающий, Чуев относился ко всякого рода храмам сдержанно. Слишком удобное слово: за него прячь что хочешь — религию, науку, искусство. И прячут. А ведь и то, и другое, и третье — явления публичные, их за пазуху не сунешь. Нет, утаить червячка можно, но тогда придется лгать. Наверное, так и ходят под руку обманное учение, продажное знание и глупое ремесло.
Червяк превращается в гадюку.
Пустоту храма разбавил бубнящий перед образом со свечой в руке пономарь. Ни голоса, ни восковой гари Эдик не чувствовал. Поиски места зеленой точки привели в западную часть церкви. Там, кроме расписанных стен, ничего не было. Чуев на мониторе максимально увеличил масштаб и понял — ищет не там. То ли прибор сбоил, то ли золотые купола давали помехи.
— Скажите, — указывая на стену, полушепотом обратился к причетнику гость, — там что-нибудь есть?
Словно передразнивая Эдика, парень таинственно шепнул:
— Есть.
Они вышли на гранитную площадку со стороны Пречистинских ворот. Там, охраняемый чугунными львами, в обрамлении ротонды с четырьмя колоннами стоял памятник. Пономарь незримо удалился. Синтенциометр упрямо показывал на монумент с надписью: «Император Александр II. Отменил крепостное право и освободил миллионы крестьян от многовекового рабства».
Чуев обошел могучую фигуру царя и, сделав круг, снова посмотрел Александру в лицо. В математике через две точки всегда можно провести прямую. В жизни — нет. Эдик пока не мог соединить жирной основной линией амнистию и крепостничество. А ведь она существует, и Хохряков пытался отвлечь от нее искателя.
Разглядывая распахнутый плащ и парадное одеяние Романова, Чуев мысленно шел от середины XIX-го века к временам нынешним. Здесь освободили преступников, там — крестьян. Сейчас выпустили хитрых и пронырливых, тогда — неграмотных и трудолюбивых. В прошлом месяце указ подписали «по поводу», в феврале 1861-го — потому как иначе уже не терпелось.
Слово. Нужно найти общее слово. Мостик, через который свобода перешла от одного человека к другому. Свобода...
Из-за угла на полной скорости вылетел автомобиль. Когда он поравнялся с памятником, из открытого окна вылетел пакет и приземлился в метрах от Эдика. Засмотревшийся турист едва разглядел рисунок на полиэтилене. Резко вспыхнуло, и незримая волна бережно подняла Чуева над землей, а потом грубо ударила. Мелькнула мысль: если бы g равнялось 9,8, как раньше, а не 10,5, как теперь, было бы не так больно. А так — больно.
Чуев шарил рукой по граниту, но не ощущал его. Перед глазами стояло подножье памятника. Его перекрыло колесо и частично — серые носки в елочку. Голову Эдика плотно давила к Земле полоумная сила притяжения. Зажужжал мотор — колесо исчезло. Взгляд зацепился за кейс, болтающийся на ремне в зубах у льва. Когда хозяин успел его туда повесить?
В сознании послышался голос. Он напоминал вой сирен.
7
Безумно хочется пить. Искать воду времени нет — только вперед. Разве что попадется лужа.
На полусогнутых Чуев брел заброшенной дорогой, соединяющей Долорес и Кортез. Старинная индейская тропа, засыпанная гравием, уводила от поселения арапахо к цивилизации. Желтый песок и красные горы успокаивали великолепием, предлагая остановиться и забыть о суете и жажде.
Нельзя — только вперед.
Бинт на голове промок, пот залил брови, но солнце не позволяло снять широкополую шляпу и обсохнуть. Повязка не менялась с тех пор, как Эдик сбежал из «ученого» дома от сиделки. Слишком быстро текло время, чтобы терять его на примочки. И пусть руки и ноги после мозговой травмы не чувствовали почти ничего, ему срочно понадобилось в Колорадо. Синтенциометр показал там огромную зеленую точку.
Чуев летал самолетом всего дважды, и оба раза в детстве. Он отчетливо помнил облака. Чтобы их увидеть, стоило не поднимать голову, а наоборот плотно прислониться к иллюминатору и смотреть вниз. На сей раз самолет летел ниже облаков — ослабленная силой тяготения радиосвязь заставила пилотов вести машину на предельно малой высоте.
В аэропорту Денвера Чуев взял напрокат джип и, сверяясь с прибором, направился в Пагоса Спрингс. По мере продвижения, четче обрисовался район поисков — треугольник Долорес — Кортез — Манкос. На подъезде к 140-му шоссе ученый взял попутчика-индейца. Коренной житель и показал самую короткую, но заброшенную дорогу.
Нужно в тень. Туда, к кустарникам.
В поселке Сан Хуан бок о бок жили краснокожие и бледнолицые. Работали в поле, выращивали скот. Себя кормили, а остатки продавали скупщикам. И очень гордились тем, что поселок стоял на месте древнего поселения индейцев арапахо. А Седьмой Воин слыл прямым потомком одного из вождей племени. Именно его дом обозначила точка в мониторе. На стене в гостиной висела семейная реликвия рода Воинов. Топор войны с каменным обухом, костяным топорищем и кожаной веревкой, продетой в ушко рукояти, излучал область пониженного ментального давления. Английский Чуев знал посредственно, а по губам не читал вовсе. Потому пришлось изъясняться жестами. Индеец согласился продать томагавк, но денег, имевшихся у Эдика, не хватило. Зато у туриста был джип. Перед осмотром четырехколесной обновки, Воин снял с ручки топора бисерную повязку и протянул томагавк гостю.
— Разве повязка не входит в цену? — одними руками удивился Эдик.
— Оберег. В машину повешу, — указательным пальцем пояснил Седьмой.
Бензина в баке осталось всего ничего, и в течение недели никто в город не собирался. Чуев принял решение идти тридцать миль до Манкоса пешком. Переоценил силы изможденного травмами организма.
Сидеть хорошо. Даже если не чувствуешь, на чем сидишь. Но как хочется пить!
К условной линии, проведенной через приказ об амнистии и отмену крепостного права — прибавилась еще одна точка: в рюкзаке лежал топор войны. Через три точки можно провести плоскость. Можно ли?
Там, куда уходила дорога, появилось облако пыли. Эдик улыбнулся. С этой обреченной ухмылкой он наблюдал, как приблизился пикап, как остановился в сотне метров вверх по дороге, как вышел из кабины водитель. Пока он мочился на обочину, Чуев попытался встать, но с первого раза не вышло. Вышло с третьего. Когда Эдик выполз на трассу, автомобиль пустил из глушителя дым и стал набирать скорость. Не переставая лыбиться, Чуев попытался крикнуть. Воздух из легких поднялся к горлу, где превратился в мокроту и был сплюнут на пыльный гравий. В тот миг машину вместе с шофером ученый возненавидел, как некогда отчима.
Эдик пластом рухнул на землю. И пополз.
Через десяток метров он понял: проклинать водителя нечего — он же не видел, что кто-то нуждается в помощи.
Перекатившееся через зенит солнце направилось со службы домой, но палило нещадно. Пришлось снова ползти в заросли.
Не успею.
Испаряющимся с каждой секундой разумом Чуев охватывал значения артефактов: почему царь отпустил крестьян, а Президент — жуликов? И при чем здесь индейцы? Досада от упущенного шанса выбраться из прерии покусывала и мешала сосредоточиться. Жажда и вовсе уводила мысли далеко в сторону.
Надо было крикнуть...
Они и крикнули! Вожди империи, страны и племени! Увидели: доверие народа от них «уезжает», и освободили людей от рабства, тюрьмы и войны. Закопали топоры. Поняли, — амбиции слабее воли. И он, Эдуард Чуев, это понял!
Увеличенное до 11 м/с2 ускорение свободного падения тяготило. Звучащий внутри голос путник воспринял как собственную мысль.
«Направо!».
Журчание ключа он не услышал, но представил. А вот Ярослав Хохряков в представлении не нуждался — он собственной персоной пил воду, припав к источнику на одно колено. Коляска застенчиво стояла поодаль. Профессор умылся и обратился к Чуеву:
— Не пей ее — отравленная. — Мертвец сел в каталку. — В горах до войны обогатительная фабрика была. Загадили.
Он развернулся и поехал, аккуратно объезжая камни.
С упорством рвущегося во власть Эдик приполз к воде. Сомнений, что мертвый оппонент сказал правду, не было. Но жажда сделалась совсем бесконтрольной: она подставила голову под тонкую струю и заставила напиться.
Горло словно проткнули копьем.
Сил хватило только доволочься к трассе, и накрыть грудью пропахший маслом щебень.
За два часа до заката Седьмой Воин выехал в Манкос, чтобы нагнать гостя и отдать бисерную повязку — жена настояла. Индеец нашел Чуева в шести милях от города — то ли живого, то ли мертвого.
8
Кровать на ощупь оказалась белой. В комнате витал коричневый запах молотого кофе, во рту таяла таблетка с желтым вкусом. Из динамиков лилась синеватая мелодия.
Чуев перевернулся на бок и увидел Клаву, гладящую его руку. В другой руке она держала книгу, по-школьному спеленатую в прозрачную обложку. Светло-голубой брючный костюм, купленный явно по случаю поездки в Столицу, с головой выдавал в ней жительницу села. Мамина брошь на лацкане усиливала впечатление. Эдик улыбнулся: выходит, точно так смотрелся и он в светло-сером костюме. Беззвучная эта улыбка привлекла внимание девушки.
Он пробежался пальцами по воздуху. Клава нехотя отложила чтение и подала ноутбук. Из USB-порта торчал шнур, заканчивающийся синтенциометром. Видимо, Чуев, не приходя до конца в сознание, вставал, включал и размышлял. К чему пришел, он не помнил, да и вспоминать не хотелось. Не дай Бог догадается и окончательно превратится в живую колоду.
Все, отвоевался. Пусть наука спасается сама — вон, сколько у нее защитников, целый дом.
Со времени последнего замера g увеличилось на две десятые. Еще немного и поползем всей планетой.
В текстовом редакторе Эдик набрал: «Спасибо, что приехала». Она, тыкая одним пальцем, ответила: «Пустяки». Подумала и добавила:
— Что будет-то?
— Будет тяжело, — написал он и продолжил с новой строки: — Тяжело понять и овсободить.
Последнее слово он выделил.
«Не так! — она бросилась исправлять ошибку и случайно стерла запись. — Ой, прости...»
Прибор дико завибрировал. Чуев восстановил стертое, сохранил и закрыл документ. Открыл программу-карту. Успел бросить один взгляд, — по бесчувственным пальцам прошел ток, и Эдика швырнуло на подушку.
Сизый дым устремился в глаза, а тело укутал черный холод. Глаза выколола острая догадка.
9
На кладбище прибыли утром.
Он успел написать последний отчет Мурыжникову и записку для Клавы. Иначе бы не добрались.
Голос молчал. Вместо него внутри обосновался противный скрип.
Ведомый не знал, как и сколько они ехали. Лишь помнил: сначала он стоял, потом сидел. А сейчас понял, что идет. Понял, ибо не мог больше чувствовать. Профессор Хохряков оставил ему единственный дар — думать. Глупо не воспользоваться.
Образование черной дыры может предотвратить только эффект Лензе-Тирринга: вращение мешает коллапсу. Сдавленная до размеров шарика Земля-2 разлетится на части, не успев образовать дыру. Нужно только придать угловую скорость хотя бы одной ее частице.
Стать неподвижной точкой.
Остановиться.
Понять врага и освободить его прощением.
Девушка в голубом костюме, с прической, перечеркнутой косым пробором, усадила бесчувственного парня на свежевыкрашенную, но просохшую скамейку. Голову и туловище подопечного склонил натиск увеличенного в полтора раза g.
— Я вернулся, батя, — мысленно сказал Чуев еще сырому холмику, — прости меня.
О том, что ментальное вращение уже началось, Эдик не знал. А между тем он был единственным соискателем, который дал вразумительный результат. После генерала Мурыжникова — мужика умного, хоть и с типичной внешностью — отчет пошел выше. Там поверили выводам Чуева, потому как верить больше оказалось не во что. И главное — начали действовать.
— ...и я тебя прощаю, — закончил беглый сын.
Внутренний скрип достиг пика и оборвался двояким звуком. Или лестница упала, или перевернулось кресло-каталка.
Сначала у Чуева выпрямилась спина.
Затем открылись глаза.
Стало невообразимо легко. Казалось, все проблемы решились в миг. Одним махом, одним словом. Не обретя старые чувства, Эдик получил новое. Оно давало ответы на любые вопросы.
Синтенциометр в столичной квартире ученого зафиксировал с десяток новоявленных зеленых точек. Область пониженного ментального давления уверенно распространилась от Столицы сначала на Север, а потом в западном направлении. Через неделю желто-зеленое пятно дотянулось до Индийского океана с одной стороны и Атлантического побережья Америки с другой.
Больным гипертонией стало заметно лучше.
Громкоговоритель на фасаде обсерватории чихнул и разразился выпуском новостей.
Земля ожила. Хотя, конечно, правильно говорить ожила.
Александр Григоров © 2006
Обсудить на форуме |
|
