|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Настоящая космическая фантастика Михаил Шульгин и Игорь Горностаев © 2006 Ферментация Ферментация
— Арнаутов Степан Константинович! — донеслось от кафедры.
Степан, томившийся в ожидании, вздрогнул; улыбнулся, как это делают люди, дождавшиеся обещанного еще час назад поезда; нежно тронул плечо девушки, сидевшей рядом и теперь смотрящей на него взглядом, наполненным печалью предстоящей разлуки; встал и уже собрался идти...
— Дождись меня в вестибюле, — шепнула девица, устало улыбнувшись.
— Непременно, — ответил он, мысленно потирая руки: забрезжила надежда на романтический вечер... возможно при свечах... и, чем черт не шутит, в квартире Оксаны.
— Поздравляю вас, Степан Константинович! — профессор одарил курсанта дежурной улыбкой и таким же рукопожатием. — Вы, молодой человек, отправляетесь в распоряжение полковника Арнаутова, командира исследовательского корабля «Всадник». Вам, дорогой мой, выпала честь учувствовать в исследовании кометы Галлея, «вестника творения» — как ее называли древние. От всего преподавательского состава желаю успехов, а сам лично — жду от вас достойную зачетную работу.
Закончив речь, профессор поправил очки, еще раз взглянул на «путевку в жизнь», тихо добавил: — Доктор Демянко не подписал твою медкарту: не хватает одной прививки — зайди к нему завтра.
— Баранин Евгений Станиславович! — вернув официальный тон, обозрев аудиторию поверх очков, громко объявил декан.
Степан, конечно, знал о договоренности между ректором и руководством ЦУПа, о прохождении практики под началом отца, но полной уверенности не испытывал. Родственные связи в космошколе не одобрялись, оттого ожидание официального назначения оказалось достаточно томительным. Теперь же невыразимая легкость вселилась в тело молодого человека. Чуть ли не вприпрыжку он покинул аудиторию, и лишь в вестибюле вспомнил о просьбе Оксаны. Подоконник около раздевалки стал самым подходящим местом для другого, более многообещающего и радостного ожидания...
— Я должен был лететь, а опять тебя назначили, — бросил через плечо чернявый мужчина, выходя из кабинета начальника штаба полета. — Вечно мне в дублерах сидеть, — пробурчал он.
— Ко мне какие претензии? Я что... сам себя назначаю?.. Там бы и говорил, — Крапивин кивнул на дверь, которую только что аккуратно прикрыл, отмахнулся, шумно выдохнув, повернулся и, миновав коллегу, быстрым шагом направился к турникету вахты.
— Что б ты ногу поломал, — ссутулившись, шепнул чернявый, но тут же выпрямился; лицо его посветлело; в глазах зажегся огонек: — А что? Это мысль, — пробормотал он, прищуриваясь. — Да, — добавил, утвердившись в верности решения.
— Все ли у нас подготовлено? Ты не забыл — именно этот юноша должен привести корабль.
Грузный пожилой мужчина, облаченный в черную сутану, напоминающую католическую, сидел в кресле, закинув ногу на ногу, постукивая пальцами правой руки о колено. На безымянном пальце, в широкой золотой оправе играл бриллиантовой огранкой крупный рубин.
— Произошла неувязка... Незначительная. Уверяю вас — завтра все станет на свои места, — ответствовал сухопарый человек в сером мирском костюме, одиноко стоящий посреди просторной, декорированной под ранний ренессанс комнаты.
— Демянко передал препарат для завтрашней церемонии?
— Да, — ответил сухопарый, подумав, добавил: — Он отзывался о Гомане: выражал сомнения... Может быть, следует принять меры?..
— Пусть лучше он, чем другой и неизвестно кто. К тому же, сразу двое — вызовет подозрение.
Вечерами Константин Арнаутов любил посидеть в кресле-качалке, мерно потягивая охлажденное пиво, совмещая столь приятное и неожиданное для командира космического корабля занятие с просмотром теленовостей. Эскулапы давно требовали отказаться от любого алкоголя, но единственная уступка офицера заключалась в смене сортов пива на слабо и безалкогольное. Да и больше двух бутылок полковник никогда не выпивал.
Этот вечер не стал исключением, хотя к обычному времяпрепровождению прибавилось ожидание весточки от сына, получающего распределения на практику. Степан позвонил, успокоил предка и тут же объявил, что домой вернется поздно, если вообще это произойдет сегодня...
— Дело молодое! Действуй, давно пора мне внука сделать, — усмехнулся отец, когда раздались короткие гудки.
Он переключил монитор на новости:
«... личности нападавших не установлены. Мужчина, при котором обнаружена лишь кредитная карточка на имя Геннадия Крапивина, доставлен в институт Склифосовского, его состояние медики оценивают как чрезвычайно тяжелое. На вопрос нашего корреспондента дежурный хирург больницы сообщил, что они делают все возможное для спасения жизни пострадавшего. Просим всех, кто знает этого человека...»
Кадры с видами больницы сменила фотография бортинженера «Всадника».
Пиво отставлено в сторону, монитор переведен в режим демонстрации абонентских номеров телефонной книги...
— Бр-р-р, больно было! Прикинь, в вену вот таким шприцом, какую-то муть, да еще пять кубиков... — выходя из кабинета доктора Демянко, рассказывал Степан.
— Мне такую не делали, — пожала плечами Оксана. — Наверное, это только «всадникам», а я на литерный грузовик попала, — хихикнула она.
— Если всадникам, то тебе тоже надо... зачет по верховой езде ты сдала ночью на отлично, — обнимая девушку, шепнул он.
— Я и без инъекций обойдусь, лишь бы конь горячим был, — увертываясь от поцелуя, съязвила она. — Степа, а у меня для тебя есть подарок!
— Подарок!?
— Братья мои! — голос Пастера эхом отразился от стен и усиленный венчающим здание куполом, проник в самые потаенные уголки храма.
Полумрак; цветные лучи солнца, проникающие сквозь мозаику арочных витражей; сверкающие позолотой украшающие алтарь символы, похожие на «ведьмины круги»; сотни зажженных свечей; величественная акустика зала; — впечатляли и подавляли. Ощущение знаменья грандиозного явления заполнило помещение. Казалось, глаза прихожан сияют ничуть не меньше язычков лампадок.
— Братья мои, — повторил Пастер тише, проникновеннее и обвел паству свою взглядом, преисполненным гордостью причастности к событию великому, даже величайшему. — Близок час пришествия Игигова; близок приход ока всевидящего и всемогущего, ниспосланного Господом для перехода истинных сынов его в состояние возвышенное, просветленное; близок день и час вознесения нашего! Настало время, когда мы, применив знания наши, воссоединимся с Господом, создавшем нас единожды и даровавшем проводника своего, смиренно ожидающего тысячелетия в кругу замкнутом. — Он простер руку в сторону алтаря, сделал вращательное движение по часовой стрелке и положил крест четырежды. — Да восславим, братья, Господа нашего и Игигу, просветителя его!
Толпа зашумела, повторяя в такт: «Слава! Слава! Слава! Слава!».
Свечи в людских руках описывали круги и кресты, оставляя в пропитанном ладаном воздухе фосфорные сияния, вторящие движениям. В глазах присутствующих читалось благостное упоение.
Человек, стоящий у колонны по правую от Пастера руку, казалось, был скован непривычной для своей персоны обстановкой, а может, занимаемым в настоящее время положением. Глаза его не находили места, непрерывно осматривал он обстановку зала и присутствующих. Длинный, шитый золотом плащ на плечах выглядел совершенно новым и не облегал тело так, как это происходит с привычной повседневной одеждой; на чернявой, коротко стриженой голове отблесками свечей мерцал выполненный в виде сочетания терновых шипов и хвостатой кометы золотой венец.
— И пребудет причастие Господне с тобой! — произнес Пастер, перекрестив чернявого. — Дай же десницу свою, Избранник.
Чернявый высвободил из-под плаща правую руку, рваными движениями закатал рукав; шепча молитву, поднял к потолку взгляд и благоговейно прикрыл глаза. Пастер, изогнутым ритуальным ножом с кремневым лезвием и золотой рукоятью, сделал короткий надрез с внутренней стороны предплечья, приложил к ране весящую на груди медальоном, усыпанную брильянтами, округленную свастику и провозгласил: — И кровь Игигова отныне в жилах твоих, и узнан ты будешь просветителем, Богом нам ниспосланным!
Пастер вновь и вновь крестил Избранника — рубин на пальце священника слал в глубь храма тончайшие, словно лазерные, лучи от многочисленных фасеток.
Отцовский корабль — довольно внушительных размеров космическая станция. Большая часть помещений занята оборудованием с массой мигающих или ровно светящих индикаторов, пестрых табло, экранов. Сориентироваться во всем нагромождении аппаратуры может только большой мастер, а таких на борту пятеро. Они — исследователи, умные головы, разбирающееся в сложных алгоритмах, способные по инфракрасному снимку определить плотность и структуру реголита.
Научное оборудование — деликатная сфера подвластная еще молодому, но уже имеющему докторскую степень японцу — Якомото. Профессор Рунатян, чем-то напомнивший Степану декана, называл японца Кудесником, за способность быстро настроить необходимый режим в любом из имеющихся на борту умных ящиков. Якомото гордился такой оценкой и в свою очередь с почтением относился к профессору геологии.
Американца, Мартина Оттербоя прозвали Фотобой, что сочеталось с фамилией и подчеркивало профессионализм в фото и спектрометрии, да и улыбка спеца годилась для обложки женского журнала.
А сам Мартин, коверкая русский язык, превозносил двух русских экспертов: «О! Кукушкин и Самойлов! На этот два незаметный человек держится весь». «Весь» — Степан перевел как «всё», а что эти двое ученых постоянно чем-нибудь занимались, оставаясь лишь частью высокотехнологичного пейзажа, осознал сразу, еще до реплики американца. Они умудрялись быть везде, занятые своей работой, и в то же время жили, словно в другом измерении, ничего и никого не замечая. Трудоголики — решил для себя Степан и попытки контакта с «сомнамбулами» не предпринимал.
Экипаж корабля состоял из трех человек: командира, бортинженера и врача, по совместительству проводящего биологические эксперименты по заказам астраакадемии. Теперь и Степан стал внештатным членом команды... Юнгой.
На станции отнеслись к появлению стажера снисходительно. Ветераны увидели в нем романтически настроенного юношу: в свое время и сами такие были — посему более правильным определением станет не снисходительно, а благосклонно.
К удивлению самого практиканта, многое из штудируемого в школе оборудования отсутствовало... во всяком случае в том виде, что изучали на курсе. Корабль полностью переоснастили для столь редкого явления, как проход кометы Галлея и теперь он являл собой сгусток последних достижений технологического прогресса, не успевших войти в учебную программу. Впрочем, принципиальной разницы со знакомыми приборами, не наблюдалось (просто чуть лучше — меньше и незаметнее), однако некоторые приемы управления здорово облегчали маневровые операции. Искусственная гравитация внутри станции, как и защитный экран, поддерживались автономной системой. Силовая же установка не отличалась оригинальностью — обычный маршевый гравитационный двигатель, да четыре маневровых. А вот гравиусилитель — совершенно новой модели. Отец безразличным тоном сообщил, что он способен поднять корабль со дна Атлантического океана за счет гравитации Марса или Венеры, не говоря уже о Луне. В общем, модернизированный «Всадник» пришелся юному космонавту по душе. Будет о чем доложить на кафедре.
— А вам, Степан, уже доводилось подниматься выше стратосферы? — спросил доктор Гоман, когда небо в иллюминаторе стало чернее бархатистой сажи, а звезды вспыхнули голубоватыми огоньками.
— Да, Захар Натанович. Год назад, тоже на практике. Мы тогда посещали орбитальную станцию, — ответил стажер, не отрывая взгляда от бездонной пропасти, усыпанной сверкающим бисером.
— Экскурсии, значит. А я вот, бывал там, лет девять тому уж... Теперь старушку в целях обучения на орбите и поддерживают, на ней даже невесомость есть, — ностальгически произнес врач. — Ну, а кораблем управлять, смог бы? — меняя дымку воспоминаний на искорку азарта в глазах, внезапно перейдя на «ты», поинтересовался доктор.
— Я!? — переспросил Степан, оборачиваясь. — Я только на симуляторе... но всегда на отлично... думаю, смог бы, если б...
— А эскадрой кораблей? Да шучу... Достойный ответ сына бывалого космонавигатора, — видя смущение курсанта, улыбаясь, перебил Гоман и похлопал Степана по плечу. — Кстати, знаешь, почему наш корабль называется «Всадник»?
— Конечно! Потому что он должен выходить на квазиастероидную орбиту и держаться над ним, при необходимости осуществлять посадку.
— Нет. Потому что при обсуждении вариантов называний в Академии наук один из академиков-биологов сказал, что «наездник» — это жук-паразит. Ну, мне пора, — добавил он, отсмеявшись, подмигнул, чесанув пятерней черную с редкой проседью коротко стриженую черепушку и, отправился к биолаборатории.
— Внимание всем! — голос командира корабля, доставляемый радиосетью по отсекам, звучал как обычно — четко и уверенно. — Объявляю готовность третьего уровня. Через четыре минуты мы выйдем на дистанцию пять километров от ядра кометы. У нас только один заход! Давайте сделаем все как надо!
На электронных табло появился обратный отсчет, а командирский голос сменился монотонным постукиванием метронома.
— По данным, полученным зондами Вега и Джотто, в прошлом веке — из недр кометы, кроме газов и пара вываливаются куски реголита размером с булыжник, так что мы с тобой, от греха подальше, развернем посудину бронированной стороной, — объяснял Арнаутов-старший сыну стратегию опасного прохождения. — Теперь я включаю «сито» — режим защитного экрана: так его назвали за то, что он пропускает частицы, имеющие удельную массу менее одной десятой грамма — их то мы и зачерпнем для анализа
Бортинженер Станкевич, в агрегатной, сжавшись в комок, напряженно следил за показаниями контрольных приборов. При таком сближении с монстром следует быть готовым к любым внештатным ситуациям!
Доктор Гоман, с замиранием сердца наблюдал в иллюминатор за выходом телескопического захвата-уловителя: часть пойманных выбросов кометы не минует его лабораторию.
Суетливые, на сторонний взгляд беспорядочные метания исследователей ускорялись, но отточенность и выверенность движений сглаживала первое впечатление. Международная команда спецов действовала единым отлаженным механизмом. Из исследовательских отсеков доносились короткие восклицания: «Есть», «Прошел», «Отработано»... Японец у пульта, с быстротой присущей самураю, менял режимы и настройки «ографов» опережая реплики исследователей, успевая при этом еще интересоваться распределением температур газовых выбросов. Оттербой, как заправский фотограф — высматривал дополнительные виды для съемки, бормоча восторженные «O, yes!» и что-то приговаривая по-английски.
— Есть! — воскликнул Станкевич, когда индикатор шлюзовой камеры уловителя подмигнул, а динамик зачирикал о наличие груза.
Работа с корабельными шлюзами находилась исключительно под его контролем, независимо от использования. Бортинженер поспешно извлек контейнер, перекинул в вакуумную камеру, вскрыл манипулятором и...
— Вот оно, вот... — рассматривая колбу на свету, шептал он заворожено. — Вот, сейчас посмотрим тебя, — обращаясь к содержимому стекляшки как к старой любимой мозоли, приговаривал инженер и, включив селектор, объявил: — Груз в шлюзе!
Пустотелая игла легко проколола резиновую пробку; шприц заполнился туманом; стерильное стеклышко мгновенно помутнело; задвижка станины микроскопа щелкнула, фиксируясь в штатном гнезде; кнопка включения послушно вдавилась; монитор, подмигнув, вывел изображение...
— Что-то трепыхается, — хмыкнул Гоман, всматриваясь. — Нет. Показалось, — добавил он спустя минуту, — блик поймал, наверно.
Степан взял из контейнера две упаковки и уже хотел поместить их в микроволновую печь, но странная белесая капля на одной из них привлекла внимание.
«Странно», — подумал практикант. — «В камере минус восемнадцать, а эта штука жидкая. Может, испортилась?»
Стажер вновь распахнул контейнер, метнул назад упаковки, открыл дверцу другого и взял свежие: из еще нетронутого запаса. Осмотрел.
— Вот это годится, — шепнул он и кинул их в микроволновку.
«Надо бы отцу сказать, что продукты портиться начинают», — подумал он, вынимая горячую пищу.
— Константин Степанович, вы... вы не связывались с Землей?.. Как там Крапивин? — войдя в рубку, спросил Станкевич.
Вид у него был мрачный: глаза раскраснелись; беспокойный взгляд блуждал; лицом осунулся, как постарел в одночасье; седина поразила голову, обелила виски. — Беспокойство о самочувствие коллеги и друга выпирало из этого обычно флегматичного человека.
— Гена умер. Три часа назад, — через силу процедил Арнаутов, опустив голову.
Он не хотел сообщать экипажу, беспокоясь о работоспособности и душевном состоянии. Но как не сказать? Лучше пусть узнают от него, нежели из теленовостей: об убийстве летчика-космонавта, героя России трезвонят по всем каналам.
— Умер!? — берясь за сердце и ища взглядом место, что бы присесть, прошептал бортинженер. — Умер, — повторил он еще тише и, опираясь о переборку, вышел прочь.
— Папа, что случилось? — Степан непонимающе смотрел на отца.
Полковник сидел, опустив голову, и выглядел мрачнее грозовой тучи.
— Умер мой бортинженер, — выдавил он. Сдерживать эмоции тяжело, а перед сыном — бессмысленно: все равно увидит и поймет.
— Как? Он же только что вышел отсюда, бледный как...
— Володя Станкевич — второй номер, — буркнул отец, перебивая. — Гена Крапивин умер. На Земле, в больнице, — добавил он с горечью.
Обед прошел в молчании. Степан поглядывал на отца и понимал — покойный был ему близким другом, а не просто подчиненным.
На панели вспыхнул красный индикатор, попискивание зуммера заполнило рубку.
— Владимир, проверь шлюп во втором шлюзе, — включая селектор, распорядился отец.
— Шлюп? Ха-ха-ха! — донеслось из динамика личной связи. — А разве он неисправен? Ха-ха-ха! Он прекрасно работает, Костя! Просто замечательно работает! Хоп, открылся. Хоп, закрылся. И двигатель пускается... Да пошел ты, Костя!..
Отец с сыном переглянулись и, не сговариваясь, бросились к шлюзу.
— Вова, открой! — полковник прокричал приказ в селектор у запертой створки отсека.
— Зачем, кэп? — отозвался Станкевич.
— Володя, тебе нужна помощь... ты слишком близко воспринял смерть напарника. Я вызову Гомана, он тебе поможет.
— Да пошел ты!.. Это я заказал Генку, понимаешь... Я! — истерические вопли Станкевича сменились всхлипываниями. — Я устал сидеть в дублерах... я лишь хотел, что б его покалечили... слегка... А он умер!
Станкевич притих, из динамика доносились только рыдания.
— Степка, бегом в рубку, сообщи в ЦУП, пусть на связь выйдет психолог... Давай, быстро, быстро! И Гомана сюда!
Степан рванулся к узлу связи с Землёй.
— Не суетись, Костя! У тебя нет связи! Я ее... хе-хе-хе, того. Сломал! И маршевику хана! Эта груда металлолома, полковник — братская могила! Ха-ха-ха! Вот он чип усилителя! У меня! Они все у меня!
— Владимир! Зачем ты сделал это? — Арнаутов сразу поверил, что все так и есть.
Станция лежала в дрейфе, маршевый двигатель еще не запускали, по графику возвращение планировалось через двадцать часов, после проведения первых лабораторных исследований образцов и спектрального анализа шлейфа кометы. Следующий сеанс связи с Землей — через час.
— Зачем? Зачем... Я не хочу так жить... А ты будешь мучаться в ожидании смерти, как я ждал твоего выбора...
— Что случилось? — спросил подбежавший Гоман, бросив беспокойный взгляд на запертый отсек.
— Вот... Володя... Узнал о смерти Гены Крапивина, вывел из строя связь и силовую установку...
— Генка умер!? — воскликнул врач, еще не вполне понимая суть происходящего.
— Да... Там, ночью, — капитан опустил взгляд. — Володя, пришел Захар. Ты с ним поговоришь?
— А, доктор пожаловал, — отозвался Станкевич. — Сдохнешь и ты! Вы все сдохните! А я вас покидаю... мне с вами не по пути.
Из динамика донеслись обрывки нецензурной брани, шипение и щелчки закрываемого спасательного шлюпа, на табло шлюзовой переборки вспыхнула надпись: «Камера разгерметизирована».
— Он бросил нас, твою душу... — Арнаутов врезал кулаком в переборку, до крови рассек руку, но даже не заметил этого.
Гоман смотрел округлившимися глазами, опустился на корточки, закрыл лицо руками и прошептал: — О Господи! На все воля твоя.
— Тошито Якомото, пожалуйста, зайдите в капитанскую рубку, — объявил Арнаутов по громкой связи и, глядя на Гомана пояснил: — Он инженер исследовательской группы. Будем пытаться восстановить связь с Землей. А о происшествии ни кто не должен знать — нельзя допустить панику.
— Якомото не есть здоров, мы искать доктор, — ответил Оттербой.
— Что с ним? — тут же отреагировал Гоман.
— Есть признак эпилепс, attack, spasm.
— Сейчас буду, — выкрикнул врач, с юношеским проворством покидая рубку.
— Папа, что здесь происходит? Я ничего не понимаю, — пожаловался Степан.
— Какой-то кошмар, — ответил отец и, взглянув на сбитую руку, добавил: — Но, увы, не во сне — рука побаливает.
— Еще один... профессор Рунатян, — спустя неделю хмуро объявил медик. — Несет вздор, порывается выйти в открытый космос: замечу — без скафандра! Пришлось ввести снотворное и уложить в карантинной капсуле, — Гоман устало плюхнулся в кресло и растянулся, как человек жаждущий сна.
— Это вирус? — спросил командир.
— Не нахожу причины, — вздохнув, пробормотал врач, чуть помедлив, пожаловался:
— Глаза болят от микроскопа — ни чего не вижу... не знаю... Я запер их в карантине, они общались — не исключаю заражение...
— Захар, продолжай... ищи... если не ты, то кто?
— Я должен вас осмотреть и взять кровь на анализ, — выдохнул доктор, рывком поднимаясь с кресла. — Пойдем, Степа, — добавил он, направляясь к выходу из капитанской рубки.
— Ты веришь в Бога? — спросил Гоман, когда Степан оголил торс.
— Почему вы спрашиваете? — удивился стажер.
— Старинный серебряный крест на твоем теле, да еще на шнуре — это ведь не дань моде...
— А, это!.. подарок О... — Степан едва не сказал, что это Оксана подарила перед стартом, осекся, — о... один знакомый подарил мне этот, как вы думаете, шнурок. Это новейший бионаноэластик — упругий и прочный. А крестик... так...
— Мода значит... я-то думал, что молодежи не чужды религиоз... А это что!? — на полуслове прервав начатую фразу, вдруг спросил врач.
— Где!? — Степан вздрогнул, уловив в голосе доктора удивление.
Ему представилось, что Гоман увидел на его теле нечто ужасное, юноша даже попытался разглядеть через плечо собственную спину.
— Вот это, похожее на родимое пятно? — Гоман прикоснулся к покраснению под левой лопаткой стажера, удивительно напоминающему, виденное в культовой книге секты Игиги, стилизованное изображение божества.
— Родимое пятно и есть, а что? — прекратив попытки увидеть недоступное без зеркала место, успокоившись, ответил Степан.
— Коли так, то все в порядке. На тату похоже. Это я так, извини.
— Ну и напугали ж вы меня док! — выдохнул Степан.
— Ладно, ладно... Извини, говорю. «Когда не ведома опасность, боятся писка комара». Проехали, работаем.
— Осталось двое, — Спустя еще три дня, принес очередную новость Гоман.
— Кто на этот раз? — спросил капитан.
— Фотобой — Мартин Коллахер, американец.
— Ты что-нибудь нашел?
— Пока нет.
— Сегодня твой ответ более обнадеживающий, — подметил полковник. — Значит, что-то есть?
— Не уверен... не могу сказать...
— Захар, ты наша единственная надежда...
— Надежда на что? — перебил доктор, вставая. — На долгую и мучительную смерть? — с нервным смешком отпустил он специфическую врачебную шутку и покинул рубку.
— Интересно! Очень интересно! — бормотал Гоман, пересматривая файл за файлом. — Очень любопытно! — не переставал он восхищаться.
— Что любопытного? — спросил, вошедший в лабораторию Степан.
— Вас, молодой человек, стучаться не учили?
— Вы недоговариваете!
— Выйди! Не мешай работать.
— Просмотр моего досье называется работой врача!? Здесь, за двести миллионов километров от Земли вы умиленно разглядываете мои ясельные снимки и называете это работой? Вы!.. Вы!..
— Это не ваше дело, юноша. Идите прочь! Вон!!!
— Кто!? Кто следующий!? Я!? Отец!? Вы!? — сорвался стажер. — Что здесь происходит!? — Степан кричал Гоману в лицо, он готов броситься на медика. — Месяц дрейфа, странная болезнь, поражение разума! Что это!?
— Остынь, щенок! — забрызгал слюной, оскалившийся Гоман. — Тебе этого не понять...
— Чего не понять? — переспросил командир, вошедший в карантинный блок незамеченным. — Договаривай!
— Следующим будешь ты! — выкрикнул доктор, отступая. — А твоему сыну это не грозит... да и твоему ли!? Расскажи парню, в какой капусте ты его нашел... У него первая группа крови — у тебя третья, а у покойной Анастасии была вторая! Что скажешь сыну, полковник? — Гоман слишком нарочито переводил разговор в другое русло, но тона не снижал.
— Почему мне это не грозит? — поймав на слове врача, почувствовав поддержку отца, не обращая внимания на высказывания, более спокойно спросил Степан.
Чуть остыл и Гоман.
— У тебя иммунитет, — неохотно ответил доктор. — Не знаю откуда. Может, от биологического отца, — добавил он, переводя взгляд на полковника.
— Да сынок... я не твой отец... его я даже не знаю... — командир смотрел на сына, пытаясь уловить реакцию.
— Папа, это не имеет значения... ты мой отец, и другого мне не надо, — ответил Степан, подходя ближе.
— Какая сентиментальная сцена! Любящий отец и благодарный сын! Браво! Можете попрощаться, скоро папочка будет лежать здесь...
— Если ты, сучье отродье, сейчас же не объяснишь что все это значит, я из тебя мозги вышибу! — гневно сжав кулаки, сквозь зубы процедил Арнаутов.
— Тебе длинную или короткую версию? — все же съехидничал Гоман.
— Понятную! — рявкнул полковник.
— Ну что ж, слушай, — медик сел в кресло у лабораторного стола, попытался принять максимально вальяжную позу, даже скрестил руки на груди:
— Знаете почему древние боялись эту хвостатую бестию, которую мы самонадеянно решили исследовать? Потому что с ее проходом связаны болезни, войны, смерти монархов, падения держав... Союз нерушимый — помнишь, был такой? Миф?.. Чушь?.. Посмотри, они тоже так считали, а теперь лежат здесь, — он ткнул ногой в карантинную камеру. — Эти умники не верят ни в бога, ни в черта — их идол Наука. Все что не могут объяснить — либо замалчивается, либо объявляется ересью. Древние знали о грозной силе кометы, они называли ее Игига — «те, кто смотрит и видит». Обращались как к живому организму — это око, меч разящий. Слышал о культе Игига? Вижу, слышал... Не понял?.. — Гоман хмыкнул и пожал плечами: — Придется объяснять популярно. Я рассказываю тебе это лишь потому, что мы все скоро подохнем. Ты и я от вируса, а он, — доктор выставил указательный палец в сторону Степана, — в томительном ожидании, на задворках солнечной системы — опухнет с голоду, если не повезет встретиться с крупным астероидом. Комета представляет собой осколок некой разрушенной планеты. В водной среде ядра содержаться микроорганизмы — вирусы, изобиловавшие на погибшей. Это громадный, величиной с Монхэттен морозильник, ставший источником панспермии в солнечной системе. Комета породила белковую жизнь на Земле... она же и убьет ее.
Медик замолк, нахмурился, силясь что-то вспомнить. Продолжил:
— Как спирт убивает дрожжевой грибок, создавший его. Ферментация... брожение... Секта Игиги поклоняется комете, как вестнику самого Бога. Они называют себе «дрожжами в пивном чане Господа». Они — дрожжи, готовые стать спиртом! Теперь ты понял?
— Какие вирусы? Ты их нашел?
— О! Это замечательное явление! В его крови, — Гоман кивнул в сторону Степана, — я обнаружил пустоты. Вирус внедрился в плазму у всех, а здесь организм его как бы ассимилировал. Но не принял. Думаю... уверен, вирус в его крови скоро погибнут.
— Глупость. В прошлом веке комету уже исследовали и ничего не нашли, — полковник Арнаутов не мог позволить себе веру во всякий бред.
— Это была эскадрилья беспилотных зондов, которые и по сей день кружат по гелеоорбите, обледеневшим мусором. А как ты успел убедиться, на железяки вирус не действует, даже на умные.
— Этого не может быть. Тебя самого поразил вирус — ты несешь вздор, — отмахнулся командир. — Пойдем сынок, он спятил.
— Погоди, папа, — Степан подошел к доктору. — Вы можете приготовить сыворотку-антивирус из моей крови?
— Что бы продлить мучения обреченных? — задал встречный вопрос Гоман.
— Что бы иметь шанс на спасение... ваше спасение, — ответил Степан. — Ну?
— Да ради бога, — хмыкнул медик. — Но реакция крови на вирус столь странная, что...
— Я слышу сигнал! Это похоже на спасательный шлюп. Он приближается! — воскликнул Степан.
Командир вздрогнул, словно проснувшись, поднялся с кресла.
— Мама просила тебя сходить за хлебом, — вдруг произнес он. — Купи мне пивка, сынок... и будь внимателен на дороге.
Он, едва переступая, подошел к пульту управления, окинул туманным взглядом множество кнопок и тумблеров.
— Ты не видел мою газету? Я оставил ее вот здесь, на столе...
— Нет, папа, не видел, — ответил Степан, сдерживая готовую пролиться слезу, проглатывая подступивший к горлу ком. — Я куплю тебе пива, папа... я скоро, — Степан встал и быстрым шагом отправился в медлабораторию, к Гоману.
Гоман сидел у стола: лоб усыпан испариной, в трясущихся руках вибрировал шприц.
«Ах, как хочется жить! Даже сейчас, когда шансов на спасение нет. Удивительная штука — жизнь... и невыносима, и желанна... Подождать несколько дней и превратиться в безмозглое существо — умереть не осознавая... или ввести сыворотку и мучиться вместе с этим юношей, ожидая неизбежного. Как странно, я, врач, который первый столкнулся с этой культурой, до сих пор не заболел...».
Шприц, то приближался к перетянутой жгутом руке, то вновь отдалялся, повинуясь очередному движению мысли.
— Док, отец!.. — выкрикнул вбежавший в лабораторию Степан.
Пустой шприц выпал из рук Гомана.
— Вы сделали это, доктор! — заворожено глядя на еще катающийся по полу шприц, воскликнул Степан, в его глазах вспыхнула надежда.
— Да, — нервно стягивая жгут, бросил медик.
— Скорее... он просил купить пива... началось...
— Это Станкевич! Он вернулся! — обрадовался Степан, когда шлюзовая камера отработала полный цикл и замерла в герметичном состоянии.
— Не думаю, что он вернулся нам помочь. Это еще хорошо, что на борту нет оружия, а то бы мы долго не мучались, — выдохнул Гоман.
— Почему вы так уверены?
— Я нашел в агрегатном отсеке образцы кометного вещества и стекляшку с остатками вируссодержащей жидкости... это он устроил заражение.
— Оба н-на-а! Так ты еще жив!? Живучий попался, — злобно выдавил Станкевич, входя в рубку. — Сидеть!
Привставший с кресла Гоман вызвал нервную реакцию бортинженера — в руках Станкевича блеснуло жало большого кухонного тесака.
— Сядь на место, Захар, и не дергайся.
— Чего добиваешься? Зачем вернулся? — спросил доктор, исполнив приказ и примирительно выставляя ладони перед собой.
— Где пацан? — глядя в глаза Гоману, спросил он, вместо ответа.
— Пошел по нужде, — нарочито спокойно произнес медик. — А ты знаешь, что и Степан жив, — добавил он, и их взгляды встретились.
— Ему привит иммунитет, — ответил Станкевич, отойдя от входа — прислонился спиной к переборке.
— Откуда тебе это известно? — не унимался доктор.
— Твой коллега из космоходки, Демянко — наш человек.
— Чей, ваш?
— Он брат по Церкви Игиги, просветителя Господня, — ответил Станкевич.
— Церковь от лукавого!? Нонсенс, — бросил Гоман, пожав плечами.
— Молчи, урод, — рявкнул инженер, сверкнув глазами, поднимая нож.
— Молчу, молчу... был не прав... беру свои слова назад, — вновь выставив ладони, ответил доктор. — Мы летим на Землю? Как? Двигатель-то неисправен? — почти без паузы, спросил он.
— Ты смеешься надо мной, докторишка! Я ломал — я починил! Где этот молокосос? Он что, веревку прогло...
— Нет, я ее натягивал, — входя, ответил Степан.
В руках юноши, смертоносной дугой изогнулся, сделанный из секции антенны, стянутой технологичным шнуром, подарком Оксаны, лук. Короткий свист стрелы прервался хрустом сломанного ребра.
— Не думал, что мне будет приятно слышать звук падающего бездыханного тела... Наверное все зависит от личности покойного, — по-философски высказался Гоман, глядя на вытекающий из под тела, разрастающийся багровый ручеек.
Степан, молча бросил оружие, отступил назад, пока не наткнулся на переборку, сполз на корточки и ошеломленно смотрел на свои руки.
— Брось парень, ты разменял жизнь подонка на миллионы других жизней. А шнурок и впрямь хорош! Напомни на Земле название материала — обязательно куплю. Кстати, пора возвращаться... Только учти, это не симулятор, — поднимаясь с кресла, сказал Гоман. — Теперь-то я знаю, как дорога мне собственная шкура, — прошептал он, обращаясь скорее к себе, нежели к Степану.
— Смотри-ка, в выводах ну просто архиавторитетной комиссии сказано: «В кометном веществе наличие вируса не обнаружено. Источником заражения, предположительно являлся бортинженер Станкевич. Причастность Станкевича и Демянко к церкви Игиги, как и самой церкви к инциденту не подтвердилась». Вот так-то, парень! Через год и вовсе скажут, что ничего не было — понял? Кто-то из академиков получит доступ к манускриптам, что хранятся в секте, кто-то диковинный сапфир... — Гоман невесело улыбнулся и, оставив файл открытым, вышел из рубки.
— А кто-то из руководства прикроет свой зад этой бумажкой, — добавил стажер понимающе, но Гоман не слышал реплики уже не мальчика, но мужа.
— Папа, скоро снимут карантин и нам разрешат приземление. А пока, на борт доставили продукты... тебе что-нибудь принести?
— Как-то странно блестят твои глаза, сынок. Рассказывай, что молодой командир корабля утаивает от своего старого больного предшественника?
— Оксана стажируется на этом грузовике, — улыбнулся сын, прижимая нательный крестик к груди. — Она передала тебе, настоящему командиру, пива... принести?
— Пива!? — удивился отец, но вдруг осунулся, блеск в глазах потух. — Как спирт убивает дрожжевой грибок, создавший его, — прошептал он задумчиво. — Кефира, будь любезен...
Михаил Шульгин и Игорь Горностаев © 2006
Обсудить на форуме |
|
