|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Работа времени Тамара Бросалина © 2013 Эмбасси Светлое дерево. Листья мерцают, впитывая тепло и свет солнечных зайчиков. Утренние капельки росы усеяли зеленую крону, превратив в бриллиантовую шапку. Эти камни, почти невесомые, спускаются с хрустальных чертогов неба. Оно бесконечно, переливчато-голубой купол дает свои частички всему живому, благословляя и как бы говоря: «Вы все под зашитой».
Ранним утром я подхожу к любимому изумрудному великану — величественному острову живой природы на вымощенной плиткой площади. Под крышами начинают щебетать птицы. Они просыпаются вместе с солнцем и вылетят из гнезд, когда небесное светило вырвет небо из кратковременных объятий сумерек. Большинство людей еще нежатся под мороком дедушки Морфея, хотя некоторые уже снуют по улицам. От прошедшего мимо пекаря сладко пахнет булочками, от нагруженной повозки — свежим сеном, а теплый запах дыма разгоняет влажный аромат. К озеру сегодня тоже стоит сходить.
Без особых трудов вскарабкиваюсь на нижние ветви дуба, он чуть слышно шелестит в знак приветствия. И я даже различаю свое имя:
— Эмбасси...
— Здравствуй, — говорю тихо и улыбаюсь.
Мы словно родня.
Внимательно осматриваю листочки, поглаживая влажную от росы кожицу. Здесь я каждое утро ищу темпу. Это маленькие частички, невидимые для обычных людей. Хотя такие, как я, не так уж и редки. Раннтэй могут видеть темпу, но примерно двое из троих не способны до них дотронуться. Только любоваться.
А вот и они. Спрятались под волнистым листом, будто мышки от дождя. Крохотные темпу — кристаллики льда, сахарный песок, мельчайшие самоцветы. Невесомые и едва ощутимые пальцами частички сущностей. Чьих? Не могу сказать точно. Знаю лишь, что темпу — осколочки времени, отпущенного чьей-либо жизни. Когда она обрывается, оставшиеся темпу скапливаются и оседают неподалеку. Сами они уже потерялись, потому тянутся к живому — людям, животным, растениям.
Моя задача — собрать частички, пока они не напитались негативной энергией, и вернуть в Поток. Тогда Колесо Баланса Мира не поколеблется, и Шестерни Времени продолжат работать, как положено.
К вечеру я обычно возвращаюсь домой. Живу сразу за холмом, за районом Гинсен-Альба.
Это город в городе, местечко лавочников. Они не раскрашивают витрины магазинов под гжель и не вешают цветастых реклам. Но каждый знает, кто чем торгует. Потому что лавочки одного сорта помечаются одинакового цвета объемными фигурками на крыше. Я же замечаю флер определенного цвета вокруг некоторых домиков. И это не просто цвет, а моя ассоциация по запаху. Сладкий — розовый, кислый — желтый, горький — коричневый, пресный — черный. И как ни странно, я всегда угадывала, даже не глядя на маячащий сверху красный куб или желтый цилиндр.
Улица Северная — ровная широкая линия голубоватого камня — сердечная жила района Гинсен-Альба. Хотелось бы знать, что добавляли в состав для изготовления плит, чтобы получить такой удивительный туманно-голубой цвет. А чтобы ночью вырезанные в камне звезды светились...
По Северной дохожу почти до конца и заворачиваю в переулок Лунный, после петляю по многочисленным безымянным переходам. Несколько задних дворов выходят на край холма, и вот здесь по узкой тропке я спускаюсь в Низину. Утром она утопает в солнце, а вечером, как сейчас, нежится в прохладной тени, любуясь золотистым ореолом вокруг крыш. Сразу за холмом и есть мой дом. Маленький, но довольно уютный, как хорошо обставленная теплая норка.
Горьковатый чай утром, письма от родителей — раз в несколько месяцев — и визиты к бабушке каждый выходные. Работа благодаря врожденному дару, не сложная, но очень приятная — все это мой мир. Спокойный и правильный, как сам Поток. Но не лишенный радости и веселья. Есть друзья, есть знакомые, праздник Середины Осени и Летняя Звездная ночь. Однако наиболее полно ощутить жизнь я могу только, когда собираю и возвращаю в Поток темпу.
Я могу сделать это где угодно, когда душа пожелает. Сахарные крохи плавно опускаются в горлышко бутылочки, стоит поманить, словно к моим пальцам пристегнули чудесные магнитики. Я ощущаю каждую частичку, но они остаются чем-то отдельным, не моим. Они непредвзяты и свободны. А когда я их отпускаю, открыв волшебный стеклянный сосуд, то понимаю — они часть Времени. То есть той материи, которой невозможно управлять.
Ты не можешь взять больше или меньше, не можешь просить Время течь быстрей или медленней. Неподвластная сущность. И я лишь способна осознать ее особую ценность — темпу утекают, ласково касаясь пальцев, заставляя струны души тихонько вздрагивать, где бы я ни решила открыть бутылочку.
Тоненькие ручейки ощущаются, но я не могу определить их качество — темные или светлые, звонкие или безмолвные, сладковатые или горькие? Не знаю. Они меняются, как в калейдоскопе. Даже с закрытыми глазами могу видеть их переливы. Сквозь меня они переходят в вечный Поток.
Так было всегда. Но теперь кое-что изменилось. Мир остался прежним, но я — нет.
Это случилось в один жаркий летний вечер, когда голубоватый камень Северной улицы плавился и блестел, словно соленый водный поток. Казалось, что идешь по раскаленным островкам-звездам, а вокруг разлились лазурные озерца.
Я завернула в спасительную тень переулка Лунного. Заплетая жгущие спину волосы в косу, замерла и осмотрелась.
На самом деле он не такой узкий и безжизненный, каким положено быть переулку. Вход обозначен резной голубовато-дымчатой аркой. Ночью и поздним вечером она светится серыми прожилками и кажется призраком, охраняющим переход между Лунным и улицей Северной. Арка, широкая и массивная, словно туча, напитанная влагой, нависает над узким проходом. А дальше дорога расширяется, ее края становятся плавными волнистыми линиями.
Сейчас свет проникает внутрь тонкими полосами, придающими стенам нежный золотисто-песочный цвет. Отчего-то они напоминают медовый пирог. И мне вспоминается бабушкин дом. Я должна сегодня прийти к ней, но позже. Сперва нужно сходить в лавочку Миорра.
Миорр — мой давний знакомый, держит магазинчик в конце Лунного. Ходить туда по темноте не стоит. Поэтому я всегда выбираю время, чтобы свет так или иначе прокладывал дорогу. А Миорр не жалуется — покупателей хватает. Не скажу, что мне его дела сильно нравятся, но к этому человеку я испытываю определенную симпатию. За способности. И за смелость.
В конце переулок снова сужается, стены наступают и сдавливают. Люди, обитающие в этой мышеловке — самые что ни на есть «на лицо ужасные, добрые внутри». А опасаться ходить в этом краю в темное время суток нужно из-за жителей, забредших из соседнего закутка-райончика. Они вылезают ночью, будто летучие мыши, пугают и грабят народ.
Свет солнца перестал падать на дорогу — светило загородил высокий дом. Но вот она, спасительная дверь из желтого дуба. Вроде самая заурядная, если не замечать поблескивающих прожилок, сплетающихся в невероятных фигурах и пируэтах. Вот будет вечер, и эти частицы засияют. Такими, какие они есть у самого владельца лавки ....
— Привет, Орешек!
Как всегда бодр и весел. Молодой мужчина, старше меня, с темными шоколадными глазами и коротко стриженными волосами. Открытый лоб, высокие скулы, отсутствие румянца — ему идет, как ни крути. Как хозяин многочисленных рядов и полок с бутыльками и горшочками самого разномастного вида он производит впечатление человека незаурядного, но собранного — товары расставлены в идеальном порядке. Этим и полюбился. И вечным ароматом яблок и корицы.
— Привет, — говорю, посторонившись и пропустив к выходу мужчину. Как только дверь закрылась, я задвинула засов.
— Неужели что-то серьезное, Эмбасси? — спросил Миорр, улыбаясь во все тридцать два.
— Угу, — осторожно поднялась по ступенькам к прилавку.
— Ооо, ну вы как всегда серьезны, госпожа Длинная Коса.
С этими словами он подскочил ко мне и взялся за действительно длинную русую косу. И стал рассматривать так, будто за нее давали миллион горшочков со Счастьем.
— Зато ты снова под «ежика» подстригся.
— Ну, что уж тут поделаешь, — его беспечности нет предела. Спокойно продолжает ощупывать косу.
— Ладно, я по делу.
Миорр поднял взор — серьезен. Мягок, но настрой изменился.
— Вот, — я вынула из крохотной сумочки хрустальную бутылочку.
Мужчина взял сокровище и любовно осмотрел играющие переливами темпу. Они бесстрастны.
— Чисто, — коротко ответил друг, возвращая сосуд. — Тебе практически не приходится помогать в очищении. Везет, наверное?
Он снова заулыбался, на этот раз не как клоун. Словно старший брат и товарищ по работе, знающий во много раз больше. И видящий, и умеющий намного больше — не каждый Раннтэй может различить частицы, если в них уже начала скапливаться энергия. Обычно качество темпу нельзя определить. Но бывает, что становятся пристрастны. В таком состоянии возвращать их в Поток небезопасно.
Именно чтобы избежать этого, Миорр создал лавку, поддерживающую и людей, и равновесие.
— Кто знает, — легко пожала плечами. — Но я рада. Могу теперь в любое время их вернуть.
Миорр кивнул, а позади задрожала дверь. Я быстренько спряталась за стеллажи, доверху заставленные разноцветными баночками. Мужчина поторопился открыть, потому что дверь уже просто ходила ходуном. Видимо, кому-то очень нужна помощь.
Специфика этого заведения в уникальности. Здесь Миорр занимается продажей Времени. Если темпу наполнились энергией, то могут помочь. Только Время жизни дано изначально, а Время Счастья, Радости, Горя, Страха и всего прочего мы можем регулировать — поступками. В случае необходимости Миорр дает людям определенное количество Времени того или иного сорта. Однако, чтобы не нарушить баланс системы, взамен забирается сколько же чистого Времени. Вытягивание чистых темпу отнимает время жизни, сокращает его, но никто не жалуется, потому что получает равноценное количество Счастья, Радости или Горя. Кому что дороже.
Я не очень понимаю приходящих сюда. Сокращая время жизни, они могут получить больше Счастья или «вырыть яму» врагу, но почему самим это не заработать?
Но я не была в такой ситуации, и отношусь лояльно. Наблюдаю, как Миорр колдует над очередным посетителем. Он забирает чистые темпу и «прививает» новые, окрашенные. Как? Это большой вопрос, не умею делать подобное. Могу только притягивать освобожденные частицы. А Миорр каким-то образом вплетает в общую жизненную нить все, что захочет. Он играет с жизнями, и я уважаю его за смелость. Но... все равно не до конца понимаю.
Хлопнула дубовая дверь, баночки слегка качнулись, и я подпрыгнула. Но все осталось на месте, и я взяла ближайшую скляночку с золотистыми темпу. От прилавка раздался смех.
— Ты что, в снежки поиграть хочешь?
Вышла в центр магазинчика на коврик и шутливо замахнулась баночкой. Миорр только нос почесал и выдал:
— Ладно уж, Голубоглазка, бутылочку жалко.
Ошарашено уставилась на него.
— Как ты только можешь, — выдохнула, опуская руку, — быть таким?
— Каким?
— Иногда ты прям серьезный, а иногда такой циничный, или ведешь себя, как ребенок.
Медленная пауза, тянущаяся с пощелкиванием, словно смола.
— Извини, — вдруг прозвучал мелодичный голос. — Думаю, мои махинации так действуют.
— То есть?
— Ну... То, что я здесь делаю, бесследно не проходит. Или дело в способностях — сама знаешь, что я другой, — встретив проникающий острый взор, посмотрела под ноги. — Я перенасыщаюсь разными оттенками Времени — вот и бросаюсь из крайности в крайность. Возможно, мои собственные темпу уже далеко не бесстрастны.
Я поднесла к глазам склянку и посмотрела на свет.
Обувь осталась у входа, так что пальцы с удовольствием утонули в глубоком ворсе ковра.
Наверное, он вовсе не циничен. Просто другой. Не стоит сравнивать.
И все же, Время необходимо для работы Механизма. И оно позволяет так с собой обращаться? Или тот, кто за ним следит, позволяет? По идее, дела Миорра идут вразрез с правилами. Хотя, обмен всегда равноценный. Он никогда не берет или дает больше или меньше. Нити жизней не меняются. А Судьба? «Она дама переменчивая. И странная, — говорила бабушка. — Порой кажется, что она сама не знает, как поступить».
Да, еще и Судьба в кости играет. И еще всякие непонятные дамы, пытающиеся разгадать ее планы...
— О чем так задумалась? — весело спросил Миорр, заглядывая в бутылочку с другой стороны, и я усмехнулась, видя как его глаз становится похож на рыбий. — По дороге кто пристал?
— Да не то чтобы так, — неопределенно ответила.
— И все же, что-то случилось. Рассказывай.
— А вот... бывают всякие непонятные личности.
— О чем это ты?
— Да была там одна... — я наморщила лоб.
И правда, странная.
— На входе в Гинсен-Альба в меня врезался мальчишка. Даже не извинился, убежал. А рядом оказалась женщина. Вроде еще не совсем старая, но и не молодая, в рваном плаще с капюшоном. Показалось сперва, что просто лохмотья, но ткань очень легкая. Бьюсь об заклад, дорогая. Она протянула руку, я взялась за нее, но не ощутила ни тепла, ни холода. Волосы торчали из-под капюшона, черные, как смоль, но, — передернула плечами, вдруг ощутив тошноту. — Какая-то жуть.
— В чем жуть-то?
— В глазах.
— Ась? — Миорр оглянулся, уже забравшись на лестницу у стеллажа.
— Глаза у нее были черные и... как будто пустые.
— Вот уж точно — жуть.
— Она предложила погадать, я отказалась, — не обратила внимания на смешок друга. — Но когда она заговорила, я не смогла отвернуться, будто магнитом прилепилась. В этих бездонных глазах что-то было...
— А что сказала?
— Сказала, — я тихо вздохнула, — чтобы я была осторожна со своей ношей. «Стрелки часов указали на тебя, но время еще не пришло. Золотая вуаль сегодня накроет тебя. Не иди за ней, доверься тени. Иначе вуаль превратится в саван».
— Саван? — Миорр покачнулся и едва не встретился с полом. — Серьезно?
— Ну, это ее слова.
— А денег эта женщина не просила? — мужчина презрительно сощурился.
— Нет. Хотя предлагала, — призналась, потирая лоб. — Она только туманно улыбнулась и напела: «Никакие деньги не стоят того, что сейчас при тебе. Если подаришь хоть одну частичку сущности...».
— Погоди, — Миорр спустился с верхотуры, вмиг посерьезнев. — Она это про темпу? Может, она одна из ваших? В смысле, из Раннтэй?
— Точно нет, — отозвалась я и добавила, прикусив ноготь, так тихо, что только сам Ветер Времени мог расслышать:
— Обычно частицы живут в людях, я чувствую и вижу. Но у нее их не было... Просто голый сосуд...
Липкий страх подкрался сзади и наполнил сердце тьмой и холодом. Я словно провалилась в пучину. Боясь задохнуться, тело вздрогнуло, заставив вынырнуть и глотнуть воздуха со сладковатым ароматом спелых яблок и корицы.
— Ты что? На тебе лица нет... — Миорр стоял рядом и внимательно заглядывал в глаза. Его теплый взор потускнел от беспокойства и перестал источать привычные солнечные лучики.
— Слушай, Орешек, — произнес он вкрадчиво, — мне кажется или у тебя волосы посветлели?
Я облегченно выдохнула: испугалась, что скажет что-нибудь про темпу. А волосы?
Бросив на них краткий взгляд, я опешила. Обычная русая коса, отливающая медом на солнце, вдруг стала не просто светлее. Теперь напоминала рыбку, у которой сквозь чешую видно хорду. Мои длинные волосы, нарочно не стриженные — бабушка говаривала, что в них течет жизненная сила — стали полупрозрачными, как янтарные слезы; приглядевшись, можно различить циркулирующие в сердцевине золотистые потоки. Очень красиво... но...
— На тебе словно паранджа, — прошептал Миорр, — везде. След на всем теле.
И тут я вздрогнула так, что едва не выронила бутылочку с темпу.
— Паранджа, говоришь? Тогда, скорее уж вуаль...
Золотистые дорожки света вели петлями мелких улочек в Гинсен-Альба, образуя причудливую сеть. А что-то внутри неизбежно дрожало.
Миорр долго разглядывал меня со всех сторон. Ведь не каждый день увидишь отметину Судьбы.
Он посоветовал прислушаться к словам той женщины. У нее не было темпу — возможно, она не живой человек, а что-то другое. «Она несет тень, — сказал Миорр. — Может, доверишься?». Точно — ее слова.
Я вылетела из магазинчика, словно пришпоренная солью из ружья собака: опаздывала к бабушке. Поэтому первую часть пути по Гинсен-Альба я пролетела, как комета, оставляя хвост из ошеломленных граждан.
А вот дальше притормозила и перешла на шаг. Быстрый и уверенный, но шаг. Хотелось подумать, как спросить о случившемся бабулю. Она бывшая Раннтэй, может что-то знать. Я далеко не так опытна. Просто девчонка.
Переулок, поворот, переулок, поворот, две петли улочек, темный переход, еще поворот и еще переход — лабиринт, уже ушедший во власть сумерек. Приятная теплая полумгла медленно выползла из теней зданий и принялась обволакивать предметы дымкой. Серый туман поднимается из Низины и попадает сюда.
Полип страха не появлялся с тех пор, как увидела метаморфозы с волосами. Неясное спокойствие заключило меня в объятия, и мысли потекли ровней.
Просто дойти до бабушки и попытаться разобраться в словах предсказательницы — это можно назвать доверием, я ведь приняла ее слова за чистую монету?
Серый дым обратился змеями и оплел ноги. Широкая бронзовая полоса расчертила переулок Сонный, будто солнце решило в последний раз указать дорогу поздним путникам. Выход на Северную улицу маячил совсем рядом. Но теперь мне его не достичь.
С трудом опустила взгляд: на тунике, как бутон алой розы, раскрывалось пятно. Неестественно широкий и короткий стебель торчал из груди.
Холод металла — все, что я чувствовала. Боль — только краткая вспышка. А после ощутила, как силы медленно уходят, словно кинжал вытягивает их из тела. Его острие щекотало сердце. Мои собственные темпу медом лились на плиты.
Это случилось слишком быстро, чтобы понять.
Всего пара-тройка мгновений — и серо-синие фигуры промчались мимо, словно призраки летучих мышей, и скрылись позади в густой тени. А сознание окрасилось болью. Чувствовала, как нить Жизни натянулась до предела и вдруг лопнула.
Тихий звенящий щелчок.
Время замерло. Маленькая бутылочка с сахарными частицами вспыхнула золотом и бронзой, встретившись с лучами заходящего солнца. Я видела его корону сквозь сосуд — и внезапно вспомнила мягкий взгляд Миорра, когда он смотрел на меня через склянку. Горечь подступила к горлу колючим ядовитым комом. Я не приду к бабушке ни сегодня. И не попаду на праздник Середины Осени.
Да и зачем? Богатства бронзы и немилостивой стужи, что я увидела и ощутила сегодня, хватит на целую вечность.
В ушах гулко отдается стук. Он заставляет пальцы вздрагивать, и сердце подстраивается под него. Я несмело открываю глаза. Веки должны быть тяжелыми, но они невесомые. Тело легкое, как перышко.
Глядя по сторонам, поднимаюсь медленно, потому что впору упасть от изумления. Упасть и утонуть в бесконечной тьме, вязкой, словно болото. Под ногами — золоченая светом заката плитка, всего дюжина квадратиков. А дальше — пропасть. Опустив взгляд, втянула голову в плечи. Где это видано, чтобы каменная платформа сама по себе болталась в воздухе? Да еще в каком — черным черно, словно залито тушью. А где-то впереди сияет прощальными лучами оранжево-бронзовый полукруг. Но скоро от него останется только сверкающий ореол.
— Печально, — бесцветный голос вырвался из тьмы, не дав ничего сообразить.
Огляделась снова — никого.
— Твое время вышло, — голос снова выскочил, как черт из табакерки.
— Какое время? — недоуменно прошептала я.
— Жизни. Ты умерла.
Содрогнувшись от внезапной мысли, я нервно сглотнула и подавила тошноту, заставив осесть как можно ниже в животе.
Вскинула голову, и перед глазами кадрами пронеслись образы: золотистые темпу, закат, темный переулок, чьи-то злые глаза, блеск лезвия. Боль...
— Не может быть... — отупело проговорила, но тут же сжала губы. Сама же должна знать эту фразу — «время вышло».
Несмотря на момент, слезы отказались появляться. Горечь сдавила грудь, но плакать не хочется. Ведь если мои темпу закончились, то...
От сияющего бронзой светила теперь виден совсем маленький кусочек. А справа внезапно что-то замаячило. Огромная шестеренка, метров десять в диаметре, медленно крутится, отбрасывая блики, как детская карусель. Вместо лошадок на зубцах поочередно расположены шесты и дырочки. Из последних медленно поднимается матовый туман и плавно перетекает на шесты, ложится кольцами, словно серая змея. И по краям шеста появляются блестки. Они призрачны и неясны. Но я уже поняла, что это.
Я умерла и попала внутрь Механизма.
— Слева. Это твое.
Взглянула налево: тонкое колесико орехового цвета совершает ту же работу. Только темпу на шестах еще менее заметны. А сама шестеренка не блестит и не светиться. Жизнь в ней еле теплится. Хотя частички Времени все еще сверкают.
— На самом деле еще рано. Произошедшее оборвало жизнь внезапно, это все твое. К сожалению, мы не можем вернуть тебе это Время, — голос молвил с едва различимой грустью. — Но, поскольку ты из Раннтэй и Судьба сама так сложилась, мы можем сделать кое-что другое.
Темпу внезапно дрогнули, замерли на пару долгих мгновений, и потекли в другом направлении. А потом, будто взбесившись, накрыли меня вихрем сверкающего снега. Разразившись высокими звуками, темпу мчатся по кругу, замыкая непроглядный кокон. Я зажмурилась и схватилась за голову. Хотя через пару минут, когда шум проник в каждую клетку тела, я стала отдаленно различать нечто похожее на шелест листвы и журчание воды.
Свежий ручеек и сочная зелень переплетаются, сливаются в богатом медовом переливе и разлетаются морозными снежинками. Я чувствую это всем существом. Как будто оно становится моим собственным потоком, в котором я отныне обязана жить.
— У тебя есть выбор, — несмотря на разливающуюся мелодию шума, голос прозвучал четко. — Если хочешь.
Ничего не вижу, глаза закрыты, но передо мной явно появляется полупрозрачная, но вполне реальная рука. И я почти без раздумий берусь за нее.
— Это что еще такое?!
Миорр смотрел на меня так, словно приведение увидел. Ну да, изменилась. Правда, я думала, внешне не будет заметно.
Теперь понимаю, что видел мой друг. Все темпу. Все частицы человека. Всегда и везде. Во всех цветах и окрасах. Во всех эмоциях, что от них исходят. Во всем калейдоскопе этой энергетической мозаики. Теперь и я видела.
— Ты... — мужчина собрался с духом и подошел ближе. Даже дотронулся, привычно потрогал косу, пропустил меж пальцев русые волосы. — Где твое Время?
— Его нет.
Тяжело далось. Пришлось рассказать Миорру, как я умерла и где после этого оказалась. В это он поверил спокойно, хотя известие заложило несколько глубоких морщин на его бледном лице.
Я могла бы просто уйти. Но как не попрощаться? Хотелось, чтобы хоть кто-нибудь знал о случившемся. Я не могла прийти к бабушке — причинила бы боль. Хотя мне стыдно за то, что и Миорру стало больно — никогда еще не видела его столь печальным, хотя улыбка все равно вынужденно появлялась на губах. Я просто не могла оставить и его в неведении. Это казалось нечестным.
— Смотрю, с тобой все хорошо?
Голос показался знакомым. Обернувшись, я едва не свалилась с обрыва в речку — позади появилась женщина-предсказательница.
Она ведь не ошиблась. Насчет вуали, отметины Судьбы, и стрелок, и того, что время еще не пришло — так сказал Голос. И что стоит довериться тени — меня бы никто не тронул, пойди я по затемненному переулку и не выйди на полосу бронзового света.
Она улыбнулась краешком губ, уловив мой страх.
— Лазурь глаз померкла, Эмбасси, а я предупреждала.
Я угрюмо сдвинула брови, одновременно испытывая злость и стыд.
— Ну, раз так случилось, ничего не попишешь. Иди-ка теперь на север — через три месяца найдешь того, кто тебе нужен.
— А вы знаете, кто? — я немедленно успокоилась.
— Конечно. И ты знаешь — просто иди по следу украденной вещи. Уж его-то ты должна видеть.
С этими словами она пошла прочь, назад к городу.
Словно охотничий пес я гнала вора по цепочке городов. Но стоило настигнуть, как он срывался с места и бежал дальше. Чувствовал?
Я наступала на пятки, четко видя золотисто-серебряный след его темпу. Он двигался быстрее, словно ветер умел исчезать, но я догоняла ночью. Не ела и не спала — потому что не жила. Я уже не была просто человеком или просто Раннтэй. Была сущностью.
Вот что так испугало Миорра. Отныне я — сосуд с насильно удерживаемыми внутри темпу. Шестернеобразный кругляш на груди стал знаком — каждый Раннтэй видел в центральном пустом кругу медальона сверкающий диск, который постепенно, по долькам, таял, съедаемый временем. Парадокс — время поглощает мое Время.
А вор украл у меня чье-то. Тщательно собранное. Бутылочку с чистыми темпу, ожидающими, пока их выпустят в Поток. Они ждут, жаждут, закипая в тюрьме из хрусталя. Колебания усиливаются, они дрожат и трепещут. И готовы вырваться на волю. Самостоятельно.
Я бегу, чтобы забрать темпу и вернуть в спокойное состояние. Потому что нельзя так самовольно и долго играть с главной материей системы, не зная, чем это обернется, не умея принимать контроль. Миорр может управлять энергией, и работает, а этот... Он даже не Раннтэй, я бы поняла. Обычный человек, осмелившийся на преступление и собирающийся совершить еще большую ошибку. Выпустить заряженные частицы в Мир в таком количестве, которое может покачнуть Колесо Баланса.
У меня осталось мало Времени. В особенности потому, что часть отдала другим. Тем, кого встретила за эти три месяца. Убитых горем, долгим или мимолетным, скучающим и грустящим. Я забирала их частицы Горя и Болезни и отдавала чистые, стараясь убедить жить так, чтобы привлекать Счастье. Ведь Время изначально бесстрастно, лишь мы толкаем его в ту или иную сторону.
Отрицательные» частицы я намеревалась очистить постепенно, выпуская и нейтрализуя — так сказал Миорр перед моим уходом. Только вот восполнить ими свою временную жизнь я не могла — именно потому, что сама сосуд и инструмент без чего-либо собственного. Медальон в виде шестерни — просто возможность дать немного Времени; но оно уже не мое. Оно заимствовано до перехода в Поток и перенаправлено. И как только оно закончится, сосуд станет не нужен.
«Когда золотистый луч Солнца встретится с серебристым полукругом Луны на твоих часах — время закончится», — сказал Голос.
Мне противно от осознания этого. И страшно. Я умерла, но хожу по земле. Сердце не бьется, и я дрожу с головы до пят от мысли, что когда-нибудь темпу уйдут. Причем скоро. А я еще столько хотела сделать.
Но все же оставить людей в беде... не могла. Ведь у них еще есть Время и есть выбор, а у меня — нет.
Так ли думал мой друг?
Белые мухи взвились шумом в танце. Снег накрыл дома меховыми шапками. Застывшая корка блестит, как слюда, на подоконниках. Сосульки свисают тонкими леденцами. Я заглядываю в светящееся оранжевым окно первого этажа, мечтая стать снежной бабой. И чувствую себя, словно ребенок, сующий ручонку в красивый ларец, не зная, что там.
Найти дом вора оказалось нетрудно. Вот я здесь — узенькое двухэтажное строение с дверью сбоку. Черный прямоугольник кажется измазанным углем, а окна стонут от бьющейся в них стужи. И ни тот, ни другой вход мне не нравится. Заметит, как пить дать, заметит.
Трясу головой, призывая ум включиться в работу, а кто-то внезапно дергает за рукав.
— Иди сюда, — слышу, и маленькая тень прыгает за сугроб и заворачивает за спину здания.
Отчего-то колебания отступают на второй, даже на десятый план, и я юркаю следом.
Здесь всего лишь Тосс. Этого мальчонку я встретила вчера возле конюшен. Он прятался где-то возле заметенной стены и дрожал от холода. Не хотел двигаться, только прятал лицо в высокий воротник поношенной куртки и тер посиневшими руками глаза. Когда я подошла ближе, то увидела, что они черные и матовые, словно агаты, и затуманенные не то страхом, не то болью.
— Ты замерз? — спросила, но он лишь смерил меня угрюмым взглядом. Я же молча протянула руку, ибо чувствовала, что сердце ребенка почти не бьется, и вовсе не от низкой температуры и метели. Стужа съедала душу.
Я поделилась с ним темпу, и, видимо, поэтому он решил проследить за мной. А я оказалась так беспечна, что не обратила внимания.
— Я тебе помогу, — сказал Тосс, очаровательно улыбаясь, показывая отсутствие пары верхних зубов. — Я знаю, кто здесь живет.
— Правда?
— Угусь, — закивал, как заведенный, и быстро зашептал. — Тут живут брат с сестрой. Стив младше на три года, ему пятнадцать сейчас. А сестру зовут Розетта. Но она уже давно не выходит из дома.
— Почему?
— Вроде болеет. Но, — он вдруг еще больше сжался, как и я — хлопнула парадная дверь, и тот самый Стив вылетел наружу и мгновенно растворился в снежной вьюге, — тебе же нужно попасть туда незамеченной? Видишь, он как раз ушел. Тебе везет. Я покажу способ.
Мы еще немного прошли — скорее проползли — вдоль задней стены, и Тосс указал вверх: прямо над головой висит по большей части залепленная снегом железная лестница, ведущая к темному чердачному окну.
Такого сюрприза я не ждала. Как сказал Тосс, мне действительно «везет».
Попала на чердак почти без проблем, только нам пришлось повозиться с крючком внутри. После чего отправила помощника обратно ждать за домом. А дождаться он хотел всенепременно.
Спустилась вниз. На первом этаже, в тумбочке возле открытой двери соседнего помещения, обнаружила пропажу. Стеклянная бутылочка оказалась цела, но частицы внутри уже трепыхались, и температура росла. Я собралась уйти, но что-то прямо-таки толкнуло заглянуть в открытый проем. Наверное, это было «везение».
Я обнаружила аккуратную деревянную кровать с каркасом для балдахина. А на ней — девушку. Спящую. И едва живую.
Хоть я и мертва, но дыхание все равно сперло. Ее частицы утекают с дикой скоростью. Тени под глазами становятся ярче, темные волосы расхлестались по подушке и блестят. Наверняка это Розетта, сестра вора. И исход этой болезни уже давно ясен, иначе...
Точно говорю, мне «везет». Ведь стоило рассмотреть причину моих приключений, задержаться на пару секунд, как послышался хлопок входной двери. Я даже подумать ничего не успела, а вор в черном пальто уже перегородил выход. Он ошарашено замер у комнаты сестры, и медленно сжался, будто пружина. Лицо юноши, отчасти закрытое растрепавшимися завитками темных волос, исказилось так, будто он съел дохлую мышь.
— Что? Не ожидал умершую встретить? — решила быть напористой, все равно терять почти нечего.
— Я не хотел! — резко взорвался Стив, так что я даже опешила и не нашла, что сказать. Осталось слушать. — Я просил людей по соседству с Гинсен-Альба украсть эту штуку, но я не знал! Я не думал, что так выйдет! Я заплатил за кражу, а не за убийство!
Это прямо-таки исповедь и чистосердечное признание в одном. Причем искреннее — парня так колотит, что в правдивость нельзя не поверить. А я-то ожидала встретить фанатика или истинного злодея.
— Я просто хочу помочь сестре, — он кивнул в сторону кровати. — Она не заслужила. Розетта очень добрая и заботливая, она просто... жертва. Она заболела из-за других людей. Они отвратительны.
Вот теперь стало его жаль. И сестру — еще больше. Только вот не они одни жертвы. Не только они попали под несправедливость. И никакой жалостливый взгляд или сжатые в попытке сдержать слезы веки, никакие слова не заставят забыть то чувство — когда что-то вытягивает жизнь, словно вампир-извращенец сосет кровь через трубочку.
Сжав сосуд с темпу пальцами до побелевших костяшек, я уверенно ступаю к выходу. С улицы тянет сквозняком, и я рада, потому что сама вот-вот дойду до точки кипения. Оставляю его с отчаянным лицом позади. Хотя очень хочется задать один вопрос. Всего один.
Не дойдя до двери пары метров, неспешно разворачиваюсь, а у парня в глазах вспыхивает надежда, но тут же тонет в новой волне отчаяния.
— Почему? — я на секунду закрыла лицо руками и устало взглянула на Стива. — Почему ты именно это решил сделать? Отдать ей чье-то Время?
Голос скрипит, как ржавая струна, а парень глядит, будто на него наставили дуло бронебойного танка.
— Я видел, что ты его собираешь, — он с трудом открыл рот. — Проследил и узнал, кто ты и чем занимаешься. Услышал о той лавке, где можно приобрести Счастье и прочее. Но мне нечего дать взамен, и сестру туда не привести, поэтому я решил... украсть.
— Но если ты видишь темпу, то должен быть из Раннтэй. И тебе должны были рассказывать о Механизме, системе, Колесе Баланса, правилах...
— Нет. Я просто их вижу.
— Да зачем же, — негодование взорвало меня изнутри, — именно такой человек решил вытворить подобное? Ни Раннтэй, желающий изменить систему или выбраться в Механизм и вернуться невредимым, а обычный человек, услышавший о вещественности Времени? И решивший, что со всем справится? Ты сам-то понимаешь? Зашел так далеко, даже через жизнь переступил!
— Я не хотел, чтобы с тобой что-то случилось!
— Но я мертва, — внезапно перегорев и ощутив страшный груз на плечах, роняю руки, словно плети. — Даже если это не было специально тобой подстроено.
Виноват ли он в этом? Лежит ли на нем печать вины?
Не знаю, что дальше. Я нашла вора, нашла темпу. Держу теплую бутылочку в руках и... колеблюсь?
Почему должна? У меня отняли жизнь, превратили в не пойми что, и я еще думаю?
Шаг назад, другой — злоба горячит грудь. Еще шаг — сквозняк бежит по полу и холодит ноги.
— А ты бы как поступила? — тихий голос пронзает воздух.
Медленное переступание — раскаленное железо из груди переходит в горло, а потом начинает жечь глаза. И раскрасневшиеся щеки расчерчивают морозные слезы.
Оборачиваюсь на девушку, лежащую в кровати. Кожа так бледна, почти слилась с белой наволочкой и простыней. Дыхание едва различимо. Оставить и уйти? Ведь эти темпу ей не помогут.
Я сильнее вцепилась в теплеющий сосуд.
Слышу несколько отчетливых ударов сердца, будто мое вдруг ожило. Вздрагиваю и смотрю на парня: его частицы стали алыми, как кровь, и скопились в часто колышущейся груди. Выдержит ли?
Несколько томных секунд пролили раскаленное масло на сжавшееся в узел терпение, и оно возмущенно зашипело. Я сжала губы и возвратилась к изголовью кровати.
Биение многочисленных сердец вспыхивает светлячками то тут, то там светлячками. Нити поблескивают в невидимом освещении, а темнота снова и снова их поглощает. Разнобойный стук рисует замысловатое плетение, перетекающее в нечто новое и возвращающееся обратно. И так без конца.
Словно игра в пятнашки, где я — водящий. Стук каплей падает во тьму, разгоняя мрак водными кругами, и огоньки пляшут над ними, отражая сущности.
Я берусь за ближайшую едва-едва живую ниточку — она вспыхивает, показывая крохотный огонек хозяина, и растворяется. Силлабическая мелодия проносится над водой, я вздрагиваю от холода, приблизившись вплотную к дрожащему серому светлячку. А он словно бы забыл, как надо светиться.
Не надо, маленький. Бояться не стоит. Я помогу.
«Плохие» частицы вытягиваются и неспешно перетекают в приготовленную пустую бутылочку. Чистые темпу входят на их место, латая пробелы, освежая каждое тонюсенькое волокно и наполняя его жизнью. Они бесстрастны, а у этой девочки хорошая энергия. Рыжая, словно беличий хвостик. Она притянет Счастье.
Медальон будто прикипает к груди, становясь все тяжелее. Смотрю на него: неизвестно откуда взявшийся золотистый лучик появляется из пустующей грани круга и ударяется в еле заметное серебристое полукружье. Оно медленно тает.
Луч света встречается с серебристым полукружьем Луны. Солнце гонит Луну. Ясность гонит все мистическое. Правила восстанавливаются, законы встают на места, и время начинает течь по положенному руслу. Шея и спина пригибаются к земле, становится так холодно, будто внутри меня тоже пустота. И вот...
Протяжный звук чужого сердечного стука исчезает. Вкус застывающего на морозе чая с сахаром покрывает губы, а тьма холодит кожу.
Все еще в трансе, я выхожу на улицу. Незримые башенные часы дают один единственный бой, заставляющий вытянуться в струну и ощутить, как все небесные ветра продувают выеденный изнутри сосуд. Я больше не жива. Осталось только упасть от бессилия. И я бы упала, если бы не внезапный хрустальный треск стекла под ногами.
Я уронила ее. Почти горячая бутылочка с темпу разбилась о такой же светящийся и хрупкий лед улицы. И время замедлилось.
— Стой!
Темпу вырвались с оглушительным треском и взвились жутким черным смерчем, захватившим меня. Я ничего не слышу, кроме кричащей на все лады энергии. Чернильные снежинки обжигают немеющую кожу и нутро.
— Ты теперь пуста, — раздается впереди. И я в страхе ищу глазами обладателя голоса. Того самого Голоса.
— Ты понимаешь? — обезумевший вихрь внезапно расширяется и пропускает внутрь черноглазого мальчишку. Хотя теперь эти глаза не просто черны — они несут в себе всю пустоту и глубину Мира и так притягивают, будто хотят поглотить все.
Поначалу не верю, а Тосс сверлит меня острым взором.
— Ты понимаешь? — повторяет. Волосы его развеваются черными змеями, добавляя грозности.
Киваю. Понимаю, что это конец. И говорить об этом нечего — ведь не этот... не это существо, не этот Голос все решает. Мы с ним уже однажды заключили договор, и он завершился. Бесспорно, меня удивило его появление в облике мальчика Тосса, но на фоне собственного будущего и будущего одного человека это меркнет.
— Она жива?
— Ты потеряла все темпу... — начинает Тосс, но я прерываю:
— Она жива?
— Да, — отзывается, словно эхо.
— Хорошо... — шепчу, улыбаясь, прижимаю отчего-то онемевшие ладони к груди. Гул вокруг отдаляется, превращаясь в шорох, и я задаю последний вопрос:
— А что с этими темпу?
— Благодаря твоим живым частицам я могу с ними справиться, — говорит он и вроде даже улыбается. — Ты впустила меня в этот мир как обычного человека. Я их нейтрализую и верну. Спасибо.
Хочу кивнуть снова, но понимаю вдруг, что силы иссякли. Не могу пошевелиться.
Мне тоже пора уходить.
И откуда только среди вымерзших эмоций и бессилия взялась эта искра? Она вспыхивает головкой спички в огромном склепе и отчаянно борется.
А по щекам текут горькие слезы.
— Почему ты плачешь? — мягко спрашивает Голос. Я не поднимаю взгляда, но знаю, что мальчик уже исчез. А вихрь угольного снега унесся ввысь. Я снова вне пространства.
— Жаль... я много еще хотела сделать... — молвлю. — Хотела больше видеть и лучше понимать систему. Хотела помогать Раннтэй, хотела научиться у Миорра, как изменять нити жизней. Хотела чувствовать радость от ощущения Мира в себе еще... много лет. Хотела переехать к морю...
Слезы рвутся сильнее. Долго, долго плыву в невесомости, и монотонный шум ватой давит на уши...
Шум? Не открывая глаз, прислушиваюсь.
Точно — целая вьюга разношерстных голосов со всего света — но можно различить то, что нравится более всего — плеск воды, омывающей прибрежные камни, шорох листьев глубокой осенью, робкое поскрипывание снежинок. Яркий красный аромат корицы и яблок, смешивающийся с шелестом бумаги. Тепло покалыванием окутывает плечи. Кремовый вкус медового пирога...
Это преддверие?
Силясь, поднимаю веки, и резкий вдох сам врывается в легкие. Мрак Механизма с миллионами его шестерней и головок остался далеко внизу. А надо мной — сверкающий лазурью невесомый купол. Вокруг светло, как перед рассветом.
— Твой выбор, молодая Раннтэй, — произносит Голос, точно повторяя медовые нотки речи моего давнего друга. Я осторожно поежилась.
— Холодно? — спрашивает он, а я качаю головой:
— Совсем нет. Просто... кажется, я кое-что поняла.
Слышится знакомый иронический смешок, и все существо наполняется чем-то доселе незнакомым, но очень теплым и радостным. Ну нет, эти темпу точно не такие бесстрастные...
Соленый бриз играет с длинными волосами цвета полупрозрачного янтаря, а солнце высвечивает их тайные золотистые блики. Они пахнут орехами, как и кожа.
Удивительно смотреть на горизонт, сидя на краю высокого обрыва. Невообразимо ощущать каждой клеточкой потоки, снующие в воздухе, и ловить стук каждого большого и маленького сердца. Приятно двигать пальцами и чувствовать, что они действительно твои. Пейзаж радует глаз, и мягкие звуки прибоя волнуют чувствительную душу Хранителя. Да, самое место, чтобы начать.
— Из-за близости моря твои глаза кажутся еще ярче, — послышалось сзади.
Обернулась: Миорр улыбается во весь рот, хоть и опоздал.
— Голубизна в них не из-за этого, тебе ли ни знать? — ответила, поднимаясь и одергивая платье. — Нам уже пора в лавку.
В ответ лишь кивок.
— Не пожалел еще, что переехал со мной? — спрашиваю по пути. — Остался бы в Гинсен-Альба.
— Нет, за тобой нужен глаза да глаз, особенно на новом месте, — Миорр кажется удивительно серьезным. — И в новой «должности». А работать с темпу можно где угодно.
— А я слышала, что на тебя обозлились соседи с неспокойных краев.
— Правда?
Да, когда вернулась, узнала, что несколько человек из враждебного района вдруг разлились жутким Горем. Говорят, за все их нечистые делишки. А еще прошел слушок, что хозяин магазинчика в Лунном переулке сам приходил в тот район месяца три назад, и на самом деле он не такой уж и добродушный. Уж не знаю, правда ли это — от Миорра ответа не добиться никогда — но несправедливость ко мне явно не осталась безнаказанной.
Хотя с некоторых пор я думаю: быть может, все это и было изначально моей Судьбой? Тамара Бросалина © 2013
Обсудить на форуме |
|
