|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Беззащитные гиганты Валерия Храмова © 2013 Истина несвободных С крыльями проще: мысли собрав, в небо взвиться...
I
Сгорбившись за стойкой какого-нибудь из здешних кафетериев, можно закрыть глаза, и шум взлетающего самолета возникнет в сознании сам собой. Здесь так много солнца, эскалаторов, ступеней и таких вот крошечных закутков, в которых нестерпимо пахнет кофе, что самолеты мерещатся сами собой. Несмотря на раннее утро, много людей с большими неудобными сумками. Спешат куда-то, а мне пока спешить некуда.
Залито все вокруг солнечными бликами. Кажется, еще немного, и зябкая утренняя прохлада выдавит стекла и ворвется сюда пронизывающими ветрами, и от неуютного скользкого тепла, от которого бегут по спине мурашки, а ладони потеют, не останется и следа.
Спасибо. Улыбаюсь девушке, подающей мне уже вторую чашку. Жду ли я кого-то? Да, как вы угадали... Непривычно холодно сегодня для начала июня. Думаю, будет дождь. Стоило отвлечься на прислоненный к стойке портфель, как прядь непослушных кудрявых волос, торчащих, наверное, во все стороны, угодила прямо в чашку. Что поделать? Вытираю салфеткой капли, которые чуть не вытер только что своим рукавом. Мда-а-а...
Интересно, поменялся бы вкус, если бы я вдруг узнал, что больше пить кофе мне не придется? Можно попробовать представить, что каждый глоток — последний. Сродни тому, наверное, как Индеец встает по утрам — с мутными глазами и благодарной улыбкой за то, что это утро все же настало. Долгий глоток. Горечь во рту. Главное, чтобы непослушная грива снова не угодила в напиток. Странно ухмыляться своему отражению в стекле, за которым просыпается город, почти показывать судьбе язык: последний кофе, последний? Не может быть.
Только курить захотелось со страшной силой. Но ничего, у меня еще есть время.
___
Дождь. Начался ночью, но и утром косые струи еще врезались в стекла окон, и было не по-весеннему холодно. Зябкая сырость сочилась в кухню из открытой форточки, но никто не обращал на это внимания. Аккорд прервался отдаленным раскатом грома, и мелодия спряталась обратно в гитарный гриф, удушающая тишина, нарушаемая лишь сквозняком, играющим с краями газеты, обволакивала, забиралась в уши, создавая ощущение вакуума и беспокойства. Неуютный тусклый свет, перебиваемый лишь висящей над плитой лампочкой, лился из не зашторенного окна. Зябкое, злое утро.
Первым торжественное безмолвие нарушил Элиад. Встал из-за стола, оставив свою газету, и, как-то совсем неизящно отодвинув стул, вышел из комнаты и исчез в темноте коридора. Красив, черт. Губы тонкие и почти не улыбаются, зато глаза — большие, темно-серые — почти кричат о чем-то диком и яростном. Когда в них смотришь, невольно начинаешь ждать бури, поэтому взгляд нередко отводит даже Индеец.
Теперь уже Арке увлеченно разглядывал оставленную на столе газету. Его миролюбивое лицо то и дело хмурилось, но вскоре газета была заброшена на край, а его шаги стихли в непроглядной коридорной тьме. Индеец, теребивший все это время ложку, нечаянно выронил ее, и резкий звук осколками разлетелся по кухне. Марко вздрогнул, словно очнулся от утреннего плена, и через несколько мгновений они уже покидали эту неуютную серость, оставив на столе остывшие кружки. День явно не задался.
Минуя двери, ведущие в комнаты собратьев, Марко прошел вдоль стеллажа с книгами и, очутившись, наконец, в крохотной светлой комнате, принадлежащей ему, закрыл дверь на замок. По сравнению с «убежищами» остальных, здесь было непривычно голо и светло, обстановка удивляла своей простотой: диван, скрипучий и тяжелый, тумбочка с настольной лампой у изголовья, пара стульев, на которые парень бережно положил гитару, и небольшой шкаф, стоящий напротив дивана. От двери, ведущей на балкон, всегда дуло, и шторы, посеревшие от времени, мерно колыхались в такт. Это летом, когда тепло и душно, здесь хорошо, а сейчас, когда от сквозняков хочется забраться под одеяло, невольно начинаешь ежиться.
Он тут же попытался хоть чем-то себя занять: выудил книгу из недр тумбочки, но буквы почему-то прыгали, и из-за тусклого света вскоре разболелись глаза, расческа в первую же минуту безнадежно запуталась в гриве кудрявых волос, брошенная комом в шкаф одежда сваливалась с вешалок, а гитара умоляюще застонала, когда он взял ее в руки. Все вело к одному — к возвращению к самому страшному открытию, сделанному накануне. И к черту: все равно мысли только об этом.
Спешно стянув с себя водолазку, он подошел к свету и, опустив голову, недоуменно уставился на сеть порезов и на странный шрам в области ключицы, оставшийся от пули с позавчерашней ночи. Это сейчас они совсем не болят, только едва розовеют на бледной коже, а тогда... тогда было действительно больно. Впервые больно. Но больше волновало не это. Почему эти порезы, эти шрамы вообще были? Все это время после каждой «охоты» тело услужливо выплевывало из себя весь этот железный мусор, а от порезов не оставалось следов и через несколько часов. И да, никогда не было больно. До позавчерашней ночи.
***
Карты не складывались. Пальцы, не скрытые рукавами свитера, зябли и не сгибались. Маленькая комната казалась огромной и ненастоящей. Кресло, на которое он забрался с ногами, продавилось почти до пола. Все больше походило на сон, чем на явь, даже крылья, припрятанные в шкафу будто про запас, казалось, еле слышно скреблись, маня и насмехаясь. О, если бы время настало, Он бы дал это понять. А так еще и неясно совсем, в каком виде предстоит вернуться на небеса. Стены сдавливали воздух, и боль, ломившая виски, тянула голову к полу. В черных грязных точках под потолком шевелились жуки, голодным питоном холод скользил по полу, складываясь кольцами вокруг кресла. Он все натягивал свитер на руки, будто пытаясь выкинуть из головы эту жуткую утреннюю находку.
Эти розовые вспухшие рубцы, которые не заживали, казались почти алыми на его аристократично-бледной коже.
Находка была пугающей. Жуткой. Опасной. Значит ли это, что те городские демоны, прячущиеся во тьме переулков беззвездными ночами, стали сильнее, совершеннее? Или просто он — вдруг — слабее? Вопросы роились в голове злым, потревоженным ульем, и тонкие длинные пальцы, запутавшиеся в гладких, едва вьющихся светло-каштановых волосах, дрожа сдавливали голову. Губы, намертво сомкнутые, беззвучно кривились, но глаза, выжигающие дыры в стене со старыми обоями, источали зверя — дикое, неукротимое чудовище, испуганное новью, хищное, озлобленное, с почерневшей от крови пастью, и оно рвалось в неистовой сутолоке, не понимая, что происходит.
Внезапно оно успокоилось — словно позабыло, из-за чего вся эта паника, — и веки его прикрылись, только дрожь в руках все никак не получалось унять, они словно приросли к голове, и он все не мог пошевелить ими.
Непонимание бесцветным туманом наполнило комнату, просачивалось в коридор через щель под дверью, а мнимое спокойствие с каждой секундой все больше и больше грозило смениться безумием, уже тянущим к нему свои лапы с острыми лезвиями когтей.
Где-то хлопнула дверь, и прогнанный чужим присутствием страх рассеялся по углам. Руки сами собой выскользнули из шелкового плена и повисли, он наклонился вперед так, словно был марионеткой, уже не подлежавшей ремонту. По красивому лицу текли капли холодного пота.
Арке стоял в дверях, наблюдая. Нечто губительное, накрывавшее с головой рассеивалось, впуская на свое место пыль и незваных гостей, но легче от этого не становилось. На языке вертелось беспощадное, не осмелившееся срываться с губ и становиться звуком «И ты тоже».
II
Время, чтобы спокойно дождаться всех ответов. Не съедят же их по дороге...
Стоило выйти на открытую площадку между этажами, как полы тонкого плаща тут же растрепал ветер, и воротник угодливо оголил мою шею. Холодно, черт.
Наскоро запахнувшись, сунул руку в карман. Солнце висит над крышами золотым диском. Шум машин доносится будто из другого измерения: из-за ветра ничего не слышно. Santore, вишневые. Элиада, не понять, как оказались в моем кармане, ну и Бог с этим, других нет.
Горькие. Едва уловимая сладковатая нота щекочет нёбо. Едкий дым вырывается изо рта, оставляя только ядовитый привкус. Единственные сигареты, которые невозможно курить в затяг.
Не хочется покидать этот мир. Кажется, здесь в пороке погрязнуть можно только ступив на землю, но как прекрасны эти вырванные из бешеного ритма минуты, когда можно щуриться на солнечный свет и зябнуть от северного ветра. Будет тепло, а пока мир просыпается, встает... Мы — кровь в его жилах. Если остановишься — умрешь.
Да и закончится ли вообще наша миссия? А если никогда не закончится, и тогда можно будет сжечь пыльное чучело неба, окончательно счистить с себя жемчужную пыль, может даже полюбить. Не все бы хотели такой участи — Элиаду каждую ночь снится полет над Скорсби — а мне бы хотелось. И так этот круглый шар земной уже давно изучен с ужасных высот; у Него много глаз, пропажа одной пары ничего не изменит.
Резко обдало теплом. Двери качнулись, выпуская его наружу. 8:02 am. И куда всех тянет в такую рань? Пальто нараспашку, в волосах застряло чье-то дыхание. Вспомни, беспечный ангел, зачем ты здесь.
___
Его беспечность всем действовала на нервы. Они прятались по углам, не понимая, что происходит, а он только беззаботно улыбался, выпуская из трубки кольца пряного сине-сиреневого тумана. Они поднимались вверх и таяли в трещинах на потолке. Индеец выводил пером, кончик которого нередко щекотал его губы, на старой, пожелтевшей от времени бумаге странные символы, но на них никто не смотрел. Взгляды остальных цеплялись за пол с выбитыми деревяшками, за бахрому на покрывале, за дырки в собственных носках. Никто не мог заставить себя поднять голову. Вскоре скрип пера оборвался. Отложив его, Индеец разорвал лист на четыре части, три из которых выдвинул на середину стола.
— Жилой квартал на востоке, — сообщил он, — Придется работать тихо.
Марко протянул руку и забрал ближайший клочок бумаги. Под кривыми схемами и знаками с обозначениями тянулась неровная надпись «107-ой переулок».
— Все как обычно? — негромко произнес он как бы между прочим.
— Ну да, — Индеец удивленно нахмурил брови, — Что-то не так?
Марко отрицательно помотал головой.
— Вот и славно, — Шикоба встал и потянулся, — Тогда вперед. Ночь коротка, медлить нельзя. Проверьте, что ваши стволы заряжены, ножи — все до одного — в карманах. Вы храбрые войны, просто будьте осторожнее.
Четверо мужчин вышли из дома, и тьма окружила их кольцом. Они двигались бесшумно и быстро, словно сами были тенями. Спустя полчаса ходьбы они остановились и, повернувшись лицом друг к другу, коротко кивнули и разошлись в разных направлениях.
Марко нырнул в тень, отбрасываемую большим старым зданием. Главное, поменьше находиться на освещенных участках. Когда темнота — это и твой союзник, и твой противник, забываешь, как дышать, только бы не спугнуть бешеного зверя, спрятавшегося в сплетении теней. Они научились стрелять. Раньше у них были только зубы — бритвенно-острые клыки, обрамленные каемкой яда, а теперь эта липкая хищная материя, из которой ночь вылепляет их тела, извергала еще и раскаленное железо. Когда дверь открылась, на землю хлынули потоки лавы, и ее испарения породили монстров — тех же демонов, только с дикими животными повадками. Это не мор и не чума, это только исчезающие в темноте души, разорванные на клочья новыми сыновьями Ада. И когда Смерть в недоумении взяла нити жизни, а они рассыпались прахом в ее струпных руках, забили тревогу. Вспомнили, кажется, всех, кто когда-то провинился: тех, кто летал слишком низко, кто был слишком жалостлив, кто спасал тех, чей Ангел-Хранитель опаздывал на доли секунды, и тех, кто имел наглость когда-то пытаться испытать человеческое... И вот они, облаченные в тела людей, спрятавшие крылья в шкафах и в тряпках, сильные, светлые воины, неуязвимые...
Неуязвимые?
Тьма рванулась вверх, на него, оголяя белизну кинжалов, торчащих из распахнутой пасти, и десять лунно-желтых глаз, налившихся кровью, устремили свой взор на его бледное лицо. «Вас не пустят обратно, не пустят, не пустят...» — хрипел зверь, но слушать его — все равно, что признаться в собственном безумии. И он не слушал. Он стрелял.
И три пули из освященного серебра, разворотившие белки глаз, заставили его побеждено взвыть и раствориться в уличной пыли.
Воцарилась звенящая тишина. Это сейчас повезло, будто зверь был совсем еще молод и глуп, и не факт, что в следующий раз тьма не обернется каменногрудым Големом или стаей ворон со стальными клювами. Сжимая в руке кольт, он стоял, прислонившись к холодной кирпичной стене, и вслушивался в безмолвие, захватившее все пространство, и спустя несколько минут оно нарушилось чьим-то присутствием. Скользнув зыбким призраком за угол, Марко вжался в стену. И тут же какой-то дикий, истошный ужас заставил его осесть на пол и, подняв голову, завороженно смотреть и кусать до крови губы, сдерживая вздох. Совсем рядом, над тем местом, где он только что стоял, на высоте трех метров от земли полз, неуклюже зацепляясь за выступы, огромный паук. Его массивное брюхо, покрытое жесткой колючей щетиной, качалось из стороны в сторону, грозя перевесить и сдернуть чудовище с высоты. Дикий, вспарывающий спокойствие ночной кошмар, вдруг ставший явью, щелкал челюстями и шипел.
Прошло несколько минут после того, как паук скрылся из виду, а он все сидел, не в силах пошевельнуться, пытаясь успокоиться и одолеть волну обездвиживаемого животного страха.
***
Одним движением руки Элиад смел со стола мусор и развернул стул, стоящий ближе к входу. Арке рухнул на него, зажимая ладонью раскуроченное плечо. Вскоре явился Индеец, держа в руках полотенце и бинты. Марко воевал с каким-то маленьким, накрепко закупоренным пузырьком, но пальцы дрожали и не слушались, и в дело вскоре пошли зубы. Давясь болью, Арке убрал руку, и сангиновая жижа с хлюпаньем вырвалась из чернеющей раны. Обхватив Арке с двух сторон, парни коротко кивнули Марко, и тот резко выплеснул половину содержимого на рану, которая с шипением раскрылась еще больше, источая густой белый дым, пахнущий гнилью — яд улетучивался. Боль, отразившаяся на лице Арке, заставила позабыть обо всем, и Индеец с Элиадом уже с трудом удерживали его на месте. Но вскоре Арке сник и, уже теряя сознание, откинулся на спинку стула.
Его бережно перенесли в комнату и, укрыв одеялом и притворив дверь, снова вернулись на кухню. Глаза Элиада мутнели от злости, Марко сжимал кулаки и тяжело дышал, дырявя взглядом лоб Индейца.
— У них появилось лицо, — наконец выдохнул Шикоба, устало оглядывая их с ног до головы, — Они больше не боятся света.
— Ты видишь, что с нами происходит?! — зашипел Элиад, — Они не заживают. Что, еще одна ночь «охоты», и я начну разлагаться?!
— Я не знаю! — Индеец резко встал. В его темных глаза светилась ярость, — Я не знаю! Мне не говорят, ничего не говорят! Ты думаешь, я был готов к тому, что от моего ножа сегодня отмахнулись как от зубочистки? Ты думаешь, я знал, что они решили примерить человеческую кожу, чтобы стать сильнее?
— И что теперь? — Марко поднял голову, — Как дальше быть, если мы не можем с ними справиться?
— Беречь себя, — Коротко бросил Индеец, — Будем ждать вестей, а пока... Будьте бдительны, будьте втройне осторожны. Я боюсь, что теперь мы — жертвы, а охота ведется дикая, до победного.
III
Они будут в одинаковых светло-серых плащах, и их будет четверо.
В строгих черных шляпах с прямыми полями, скрывающими пол-лица, и деловыми портфелями, в начищенных до блеска ботинках. Совсем как настоящие, только поменьше бы пафоса.
А здесь просто замечательный наблюдательный пункт. Видно всех входящих и выходящих.
Экспрессо, пожалуйста. Улыбаюсь девушке, а в ответ — не то ухмылка, не то оскал, будто она тоже ненастоящая. И руки холодны, и их почему-то не золотят лучи, проникающие сквозь плохо зашторенное окно. Горько. Как-то до отвращения горько. Разве у кофе должен быть такой вкус? Отодвигаю чашку, больше не хочется. Остается только наблюдать. Ждать. Терять время.
Резкий кивок головой, и перед глазами вдруг все поплыло. Секундная стрелка на часах словно замедлила бег. Вакуум. Где-то слева мелькают оранжевыми огнями солнечные лучи. Чуть не сваливаюсь со стойки. Ноги не слушаются. Портфель словно нагрузили свинцом.
Где я?
Двери расплылись белыми пятнами. Глаза жжет, слезы текут по щекам. Во рту вспыхнула горечь, комок подкатил к горлу. Я не могу понять, куда я иду. Кажется, там был туалет. Кажется...
___
Из высокой зеленой кружки доносился запах трав. Жидкость дымилась, и Арке ждал, когда она остынет. Боль то и дело хищной тенью пробегала по его лицу, оседая в морщинах на лбу и меж бровей. Доброту и спокойствие, всегда отражавшиеся в его больших глазах, съела усталость. Он так и не смог заснуть. Плечо то и дело дергалось, не слушаясь своего хозяина. Элиад завороженно смотрел на него, словно не веря, что тот вообще еще жив. Гитара молчала, заброшенная в угол, и пустая тишина, такая непривычная для сонных тихих вечеров, когда все в сборе и курят или играют в карты, повисла в воздухе и заполнила собой все пространство. Шикоба, исчезнувший в калейдоскопе странных запахов, тянувшихся из его комнаты пять часов назад, так и не появлялся. Элиад, шумно вздохнув, повернул голову и негромко произнес:
— С чем это сравнимо?
Арке вздрогнул и, взяв кружку двумя руками, поднес ее к губам.
— Я не знаю, с чем можно это сравнить. Будучи там, наверху, такое не испытаешь. А если человеком, то может и можно... с чем-нибудь.
— За что Бог наказывает людей?
— За грехи.
— А всегда ли только за них? — Элиад запрокинул голову, и на лицо ему упала рваная тень от старого плетеного абажура, — А нас он за что накажет?
— А мы что, уже безнадежные богохульники? — Марко облокотился на стол, — Подлежим немедленной казни?
— Мы не справились с заданием, — глухо отозвался Элиад.
— Это наши тела... Нас подводят, — Арке неловко поставил кружку на стол.
— Ты думаешь, это не наша вина? — Элиад зажмурился, не давая минутной ярости отразиться в его глазах, — Нас наказывали и за меньшее. Стоило помочь людям, нуждающимся в беде, стоило задержать кого-то у порога на пару секунд, и — бинго! — еще несколько жизней спасены от какого-нибудь трагичного и ужасно нелепого случая. И стоит только позволить зародиться призрачной мысли о том, что у тебя, черт подери, есть сила, которую ты должен использовать во благо, есть глаза, видящие все вокруг и есть крылья, несущие тебя со скоростью света, как что-то большое и сильное бьет по затылку и начинает душить в своих раскаленных объятьях, холодно повторяя «На все воля Господа, на все воля...». Я ненавижу этот голос. Он ломает человеческие хребты чаще и сильнее любого рода случайностей. Для людей мы Исполины, чья суть есть свет, добро, справедливость, но перед Ним у нас уже давно нет ничего, кроме бесконечной, снедающей беззащитности и уязвимости. Ангелов молят спуститься с небес и указать путь, молят подать хоть какой-нибудь знак, говорящий, что мы не покинули людей... У ангелов самые прекрасные лица, они величественны и милосердны. Ангелы наделены силой, что дается Всевышним, но сжирает их изнутри из-за боли противоречий и нередко из-за невозможности использовать эту силу на благо людей. Мы — ничто. Мы — звездная пыль. Мы изменились. Стоило спуститься на землю, как мы потеряли самое ценное, самое дорогое, что у нас было — себя. Теперь ни один из миров не назвать нам домом. Ты думаешь, мы вернемся? Мы не вернемся. Наша сила гаснет на глазах. Ему не нужны такие воины, как мы.
***
Россыпи звезд медленно таяли на светлеющем небе. Марко стоял, вдыхая полной грудью свежий воздух. В такое время почти всегда хочется летать — раскинуть крылья и взмыть вверх, прямо в небо, спущенной с тетивы стрелой. Он так и не научился бояться высоты, будто крылья в любой момент могут раскрыться спасительным парашютом. Сзади послышались шаги. Он обернулся и сквозь стеклянную балконную дверь увидел Индейца, наконец выбравшегося из своей «берлоги».
Тот выглядел усталым и потрепанным, но спокойным и даже немного радостным.
— Я смог связаться с ними, — произнес он, обводя взглядом всех собравшихся, — Через два дня мы сможем с ними встретиться, и они предоставят объяснения и инструкции. Ничего, — он подмигнул Арке, — Будем жить.
IV
Ясность вернулась так же внезапно, как и покинула. В чистом зеркале плитка, наконец, не отражается большим зеленым пятном. Изо рта течет что-то бурое, не могу откашляться. Слезы чертят серебристые дорожки и останавливаются на подбородке, свисая большими прозрачными каплями. Больно дышать. Я захлебываюсь собственной слюной.
Новый приступ кашля, и меня будто обдает гнилью.
Яд?
Курить. Едва уняв рвоту, броситься на воздух и вдыхать утренний холод с такой силой, чтобы в легких противно защипало. А потом — одну за другой, задыхаясь от едкого дыма, как будто от безысходности, распутывая клубок мыслей, шорохов, звона, хлопанья дверей... А я успею? Дождаться, добежать до дому, успеть передать? Где они, черт возьми, где они? Пальцы путаются в волосах, ветер свистит. Мне долго ли еще осталось...
Выйдя в вестибюль, я наконец-то их увидел. Высокие стройные фигуры, абсолютно одинаковые, будто запрограммированные. Спускаюсь к ним, они меня заметили. Кивнули. Я не в силах ничего сказать, только иду следом, стараясь не отставать. Дикая слабость. Лекарство? Откуда у них лекарство... Даже не мечтай, дружок, не в этот раз.
___
— Марко, мы рассчитываем на тебя, — произнес Индеец с несвойственной для него серьезностью, — Как только все закончится, сразу беги домой и не задерживайся нигде. Мы постараемся быстро, если повезет, даже немного тебя опередим.
— Я понял, — Марко тряхнул кудрявой головой и легко улыбнулся, — Сделаю в лучшем свете.
— Давай, — Индеец похлопал его по плечу, — Удачи.
— И вам!
Развернувшись, Марко чуть ли не бегом устремился туда, где должна была произойти встреча. Сонные улицы, залитые бледным светом только что разбуженного солнца, еще были почти пусты. Легкий ветер играл с волосами. Все прекрасно, все прекрасно. Все будет хорошо.
***
Трое мужчин завернули за угол, зашли в тень, отбрасываемую высоким старым тисом, и остановились.
— В это время они наиболее слабы. Большинство уже спрятались, пережидают день, но кое-то еще бодрствует. Этот кое-то сейчас уязвим как никогда. Мы не должны упускать этот шанс.
— Мелкая рыбешка, — Арке слабо улыбнулся, — Как раз нам по силам.
— Твоя правда, — Неохотно согласился Индеец, — Проверьте, все ли на месте и все ли в порядке. Я жду вас на этом месте часа через полтора-два, кому как повезет. Удачи, парни.
Арке шел, вглядываясь в тени. Кирпичи в стенах кое-где были пробиты, словно совсем недавно на этом месте так же встретились два заклятых врага. Того, кто не успевал спрятаться, солнце сжигало, обращая в пепел, и иногда его лучи загоняли этих тварей в ловушки из света и тени. Глупые, мелкие, дрожащие, но самое настоящее зло, которое все равно надо уничтожать. Пока ему не везло. То ли они почему-то не почувствовали приближения рассвета, то ли кто-то уже побывал здесь до него. Возвращаться с «пустыми руками» в любом случае не хотелось, и он продолжал идти, высматривая и прислушиваясь даже к самым неясным и далеким звукам. Но пока по-прежнему было тихо. Слишком спокойно, как будто что-то пытается усыпить бдительность, а потом, незаметно подкравшись сзади, резко напасть, не оставив ни малейшего шанса на победу и жизнь.
— Ищете кого-то? — Поинтересовался надменный низкий голос, возникший словно из неоткуда. Арке обернулся и увидел три высокие фигуры, приближающиеся к нему. Лица-маски, косые ухмылки. Глаза скрыты полями шляп, но нет сомнения в том, что они черные от яда.
— Уже нашел, — хмыкнул он, доставая из-за пазухи Вальтер.
Шикоба стоял, тяжело дыша. Они сильнее, гораздо сильнее, и не боятся солнца. Никакого преимущества. Лезвие небольшого топора с длинной ручкой, испещренной символами, было залито чем-то черным. Тугая коса бешеной змеей моталась из стороны в сторону от частого дыхания.
— Тебе не спастись, — на равнодушных лицах было вырезана ухмылка.
— На все воля Божья, — прошептал Индеец, и лезвие топора взмыло вверх.
— Обычно ангелы не только сбрасывают крылья, но еще и изменяют свое лицо. Избавляются от неземного света в глаза, от гордости и великолепия в чертах. Но ты решил этого не делать, — Он склонился над Элиадом, чтобы поближе рассмотреть то кровавое месиво, в которое превратилось нижняя часть его лица, — Испортили мы твою красоту, ангелок.
Элиад яростно задышал. Резкий порыв ветра поднял пыль, и через несколько мгновений огромное облако, заслоняющее тот клочок неба, который и был виден отсюда, сдвинулось и вскоре совсем пропало из виду. Лазурная синь отразилась в его огромных глазах и завладела ими. Более чем достаточно для того, чтобы полностью пробудить ту неукротимую волну, все это время жившую внутри.
«Выбирайся»
И оно пробудилось. И вырвалось наружу, разворотив все, что встало на его пути. Вражеская рука, вся в черном, пожеванная, уже лежала отдельно от тела, еще один короткий рык, и стены снова раскрасились зловонной темной жижей, отравляющей все вокруг. Стук сердца Элиада, превратившегося в дрожащий разорванный мешок с кровью, еще отдавался эхом в ушах, направляя его ярость, и когда звенящая тишина наконец завладела полем боя, от фигур с каменно-серыми лицами не осталось ничего, кроме черных луж. Светлый воин забрал с собой всех.
***
— Вы долго... — прислоняюсь к стене, пытаюсь восстановить дыхание. Здесь никого, только выбеленные стены, сломанный лифт, четыре фигуры в светло-серых плащах и я.
— Были дела, — из-за поднятого воротника донесся приторно-жесткий голос.
Приглядываюсь. Тонкие рты кривятся в зверином оскале, будто еще немного, и они разразятся визгливым лаем. От стен эхом отражается мысленное «Ты не вернешься, ты не вернешься, не вернешься, не вернешься, не вернешься...». Белки их глаз наливаются чернью.
— Ты не жилец, — вкрадчиво объясняет мне чей-то глухой голос, — Сдавайся.
Четверо на одного... И все? Неужели все так глупо кончится, здесь и сейчас, обманом, бессмыслицей. Хочется презрительно рассмеяться, но сил на это уже нет. Какая ирония. Какой несчастливый конец.
— А смысл? — Рука сама тянется за кольтом. Все как в тумане, но это не беда, — Мне терять нечего.
И четыре глухих выстрела разрезали тишину.
Валерия Храмова © 2013
Обсудить на форуме |
|
