|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Время новых пороков Юлия Орлова © 2012 Пророк Сергей Игнатьев, инженер по ремонту бытовой техники, смотрел в приоткрытое окно. Жёлтый осенний лист прошуршал по оконной раме, видимо, рассчитывая на убежище, но в ту же секунду ревниво подхваченный ветром понёсся дальше — к своему концу. Игнатьев проследил за его неловким движеньем, вздохнул и открыл окно шире. Была суббота. В квартире стоял резкий запах ацетона: жена в кухне смывала педикюр — лето официально кончилось. Расходовать лак на красоту, обречённую на полугодовое заточение в закрытой обуви, в их семье целесообразным не считалось.
— Почему? Красиво ведь... — Когда-то давно, ещё в самом начале их совместной жизни, попытался изложить свои эстетические пристрастия Игнатьев.
— Ну и для кого я должна краситься? — раздался рассчитывающий на свою неоспоримую риторичность вопрос.
— Для меня... — Игнатьев стушевался. Вступать в подобного рода полемику было невыносимо.
— А ты что же так меня меньше любить будешь?
Аргумент тогда выдвинулся неоспоримый. Игнатьев его запомнил и больше никогда не протестовал против сочетания зимней безликости природы с сезонной бесцветностью жены. Он перегнулся через подоконник, с наслаждением вдыхая прокаленный первым морозом воздух.
Непрочные золотые одежды природа решила сменить на плотную белую тунику чуть раньше времени. Игнатьев признавал за ней право решать, когда и во что ей переодеваться. Он вообще привык подчиняться женскому началу, уступая во всём. Это началось давно, в тот момент, когда впервые почувствовал себя ущербным, случайно обнаружив, что сильно отличается от всех нормальных людей тем, что умеет летать.
Когда Игнатьеву было пять лет, с ним случилась жуткая ангина. В горло как будто воткнули сто ножей, перекрыв стальным кляпом не только возможность говорить, но даже дышать. Он лежал в кровати с замотанной шеей и слушал доносившийся из прихожей разговор матери с нянькой, которую вызывали, когда матери во что бы то ни стало нужно было отправляться на службу.
Няньку Игнатьев не любил. Она была толстая, недобрая и его проблемами не интересовалась. Уход матери в самую невыносимую минуту его жизни показался маленькому Серёжке концом света. Когда хлопнула входная дверь, обильно смоченный слезами хриплый крик прорезал воспалённое горло:
— Мама! Ма-ма-а-а!!!
Серёжка вскочил, бросился к окну. Босые пятки выбили дробь по ледяному полу. Затем он, встав на цыпочки, попытался справиться с оконной щеколдой, но резкий, грубый голос няньки заставил его замереть у подоконника.
— Почему ты встал с кровати? И где твои тапочки?
И тогда Сергей поднял мыски, подтянув их на уровень болтающихся в воздухе пяток. Именно так: не опустился на пятки, а поднял мыски, зависнув на несколько секунд на расстоянии десяти сантиметров от пола. Потом, испугавшись, он словно соскользнул с невидимого уступа и бросился обратно к кровати.
Что это было: горячечный, вызванный жестокой ангиной бред или чудом обретённая возможность парить в воздухе, как птица? Сколько раз потом, отточив своё неподдающееся разумному объяснению умение упорными годами тренировок, вспоминал Игнатьев тот первый случайный опыт. Что послужило толчком к раскрытию столь небывалого таланта? Или эта способность есть у каждого, просто скрыта где-то глубоко? Ответа не было, так как Игнатьев не смел поделиться открытием ни с одной живой душой. Только один раз, впервые сильно влюбившись, сделав предложение руки и сердца, за два дня до свадьбы рассказал он о своей сокровенной тайне той самой — единственной и любимой, которая была недурна собой и, как ему тогда казалось, умна.
Игнатьев до мельчайших подробностей запомнил две следующие после его ненужного откровения минуты. В память навсегда врезался взгляд, в котором медленно смешивались подозрение, недоумение и презрение. И долго ещё потом в его ушах стояли её обидные, несправедливые слова. И не было у Игнатьева свадьбы.
С той поры никогда и никому больше не рассказывал он о своём тайном умении. Прошло какое-то время после первого сердечного разочарования, и Игнатьев всё-таки женился. Жил, стараясь быть, как все, таясь, стесняясь своей ненормальности.
Только иногда, воспользовавшись зимней, рано спускающейся на землю вечерней темнотой, отпрашивался Игнатьев в магазин, чтобы, проходя через тускло освещённый парк, как когда-то в детстве приподняться на цыпочки, затем чуть-чуть оторваться от земли и лететь, чувствуя небывалую лёгкость и, может быть, даже счастье.
Коротким было это мгновенье. Ворованным. И нужно было постоянно оглядываться по сторонам — не дай Бог заметит кто-то его плавное движение, параллельное поверхности Земли.
— Эй! — донеслось из кухни.
— Да. — Игнатьев возник в проёме кухонной двери.
— Закрой окно в комнате, я замёрзла.
— Так ведь ацетоном пахнет...
— Ты что хочешь, чтобы я заболела?
— Да нет, не хочу, — честно признался Игнатьев, продолжая заполнять проём, неудобно облокотясь локтем на дверной косяк.
— Ты быстрее соображать можешь?
— Могу.
— Ну, так иди уже, а?
Лицо жены пластилиново переменило своё выражение: с нетерпеливого на презрительно-снисходительное. И опять Игнатьев не удивился ни её презрению, ни недовольству — давно свыкся и с тем, и с другим.
Он вошёл в комнату, медленно пересёк её по диагонали, взялся за оконную ручку, ещё раз глубоко вдохнул напоенный морозной свежестью воздух и закрыл окно. Рука сорвалась, и движение получилось резким. Игнатьев испуганно проверил: цело ли стекло. К его несказанной радости оно сдюжило. Но готовый сорваться с губ вздох облегчения был остановлен гневным окриком:
— Что ты делаешь?!
— Я нечаянно. — Игнатьев отступил назад, изо всех сил стараясь не потерять земное притяжение.
— А знаешь, в чём твоя проблема, Серёжа? — Жена надвигалась на него, медленно переставляя крупные босые ноги.
— Да, — обречёно промолвил Игнатьев, — я неуклюжий.
— Если бы только это. — Сдаваться она явно не собиралась. — Ты думаешь только о себе, о своём недооценённом «я».
— Но я, — начал было оправдываться Игнатьев, но закончить он не успел: в дверь позвонили. Жена пошла открывать. Через несколько секунд в дверном проёме комнаты появилось её недовольное лицо.
— Это, разумеется, к тебе, — произнесла она свистящим шёпотом, призванным, видимо, выказать всё её недовольство, и растворилась в недрах квартиры.
Чувствуя себя виноватым (а виноватым он чувствовал себя всегда, когда она сердилась), Игнатьев вышел в коридор.
Это пришла соседка — Мария Ивановна — пожилая женщина, знавшая его с тех давних пор, когда он ещё не открыл в себе своего заповедного таланта. Гонявшие по двору мяч или игравшие в «трик-трак» мальчишки запросто могли позвонить в её квартиру, располагавшуюся на первом этаже их многоэтажного дома, и попросить попить водички. Отказа им никогда не было.
— Здравствуйте, Мариванна, что стряслось? — дружелюбно поинтересовался Игнатьев, стараясь сгладить резкий тон жены.
— Здравствуй, Серёженька. Что-то у меня телевизор барахлит. Может, глянешь, если у тебя время есть? А то я ни новости не могу посмотреть, ни погоду узнать.
— Конечно, Мариванна, сейчас зайду, инструменты возьму только.
— Спасибо тебе.
— Да пока не за что.
Игнатьев закрыл дверь и пошёл на кухню, где у него хранился небольшой кофр со всеми необходимыми инструментами, когда-то принадлежавшими ещё его деду.
— Что ей было надо? — Выражение лица жены не предвещало доброжелательного диалога.
— У Мариванны телевизор сломался.
— Да? И что? Ты-то здесь при чём? Пусть вызовет мастера.
— Вот она и вызвала.
— Тебя, значит?
— Ну да.
— И сколько же ты возьмёшь за труды свои скорбные?
— Почему скорбные? Нисколько не возьму. Это же Мариванна. Как я могу с неё деньги брать? Я её всю жизнь знаю.
— Не можешь, значит. А я не могу на автобусе на работу ездить. Сумки на себе из магазина не могу тащить, как ломовая лошадь. К матери в деревню на электричке не хочу ездить.
— Да ты ведь не ездишь, — попытался возразить Игнатьев и зря.
— Вот потому и не езжу! — Жена перешла на крик.
— Что ты хочешь, чтобы Мариванна тебе машину купила?
— Ты идиот? Я хочу, чтобы ты перестал работать бесплатно! Чтобы перестал быть бессмысленно добреньким! Когда же ты, наконец, поймёшь: в наше время доброта — это порок!!!
Спорить было бессмысленно. Игнатьев помолчал, потом взял кофр и двинулся к выходу. За его спиной всхлипнула и взорвалась запущенная в пол тарелка. Он обернулся.
— Что ты хочешь?
— Пусть завещает нам квартиру.
— За то, что я, может быть, починю ей телевизор?
Жена угрюмо молчала, глядя ему прямо в глаза. Игнатьев отвернулся и вышел.
«Когда она стала такой? Нет, когда мы стали такими? Ведь было когда-то всё иначе. И жена могла помочь донести Мариванне сумки из магазина. Или тогда она тоже думала о завещании на квартиру?»
Терзаемый тяжкими мыслями Игнатьев пешком спустился на первый этаж, вошёл в знакомую с детства квартиру.
— А что с ним? — Игнатьев привычным движением развернул стоящий на столике с паукообразной ножкой «Рубин».
— Да вот, не показывает что-то.
— Мариванна, да ему в обед сто лет, выбрасывать пора. — Игнатьев немного подумал, внимательно рассматривая положительный кончик крестообразной отвёртки. — А знаете, давайте я Вам новый куплю.
— Да что ты, Серёженька! — Всплеснула руками хозяйка телевизора. — Да разве могу я от тебя такие подарки принимать! Ты глянь, может, сделаешь чего?
Игнатьев с неохотой отвинтил заднюю крышку. В телевизоре было пыльно, мрачно и как-то безжизненно. Предположение, что когда-то рано или поздно здесь снова затеплится жизнь, казалось несуразным. Посмотрев несколько минут на тёмное нутро, Игнатьев прикрутил крышку обратно.
— Знаете, Мариванна, я его домой отнесу, там посмотрю, — сказал он. А про себя подумал: «Доломаю его, а потом подарю ей новый. Как-нибудь уговорю взять. Только бы жена не узнала».
Телевизор был тяжёлый и для транспортировки неудобный. Помощью лифта Игнатьев воспользоваться не сумел: боком они с телевизором не проходили, под другим же углом мешали руки. Он плюнул и потащил свою ношу вверх по лестнице, ногой нащупывая каждую следующую ступеньку, кляня на чём свет стоит перекрывший ему обзор телевизор.
Не доходя нескольких ступенек до площадки третьего этажа, он столкнулся с соседом, который, издав приветственный возглас: «Серёга!», не нашёл ничего умнее, как протянуть ему для пожатия руку.
— Привет, я сейчас.
Игнатьев попытался перенести на левую руку вес телевизора, подпирая его коленом, но, видимо, не учёл усталость несчастного ящика от жизни и его стремление к окончанию оной. Телевизор ловко вывернулся из его ослабевших объятий и с ужасающим грохотом понёсся в сторону мусоропровода.
— Я сейчас, я сейчас... — Игнатьев рванул следом за ним, перескакивая через две ступеньки.
— Кирдык ящику. — Сосед, спустившись на одну ступеньку, констатировал свершившийся факт.
— Ну надо же, — Игнатьев задумчиво рассматривал вывалившийся из расколовшейся коробки совершенно целый кинескоп, — умели раньше делать.
— Да... — Сосед осторожно обошёл Игнатьева и встал рядом, рассматривая обломки ящика, когда-то отражавшего достаток в семье. — Что делать будешь?
— Новый куплю.
— Правильно. Главное — это оптимизм! Ну, пока. — И он опять протянул Игнатьеву руку.
— Бывай. — Игнатьев, которому больше ничего не мешало, наконец-то пожал протянутую ему руку, потом повернулся и пошёл домой.
— Починил? — ехидно поинтересовалась жена, едва только он переступил порог квартиры.
— Почти, — устало кивнул головой Игнатьев.
— Ну-ну, — неопределённо прокаркала вечно недовольная спутница жизни и скрылась в ванной.
В этом убежище, водоизмещением сто одиннадцать литров, в выходной день жена могла пропадать часами.
Услышав, что она включила воду, Игнатьев взялся за телефон. Мариванна подошла не сразу. Она была глуховата и не любила данное средство связи. Именно потому и зашла сама утром, доверяя больше личному контакту, чем искривлённому мембраной звуковому сигналу.
— Слушаю, — наконец донеслось из трубки.
— Мариванна, это Сергей.
— Слушаю, — напряжённо повторила пенсионерка.
— Я по поводу Вашего телевизора.
— Починил уже? — обрадовалась соседка.
Игнатьев вспомнил груду оставленного между двумя лестничными пролётами хлама и не очень уверенно произнёс:
— Не совсем ещё.
— Я тебя не тороплю, Серёженька. Когда сделаешь, тогда сделаешь.
Игнатьев нутром почувствовал, что сейчас раздадутся короткие гудки, и занервничал.
— Мариванна, Мариванна!
— Да? — удивились в трубке.
— Я это... Может, я Вам всё же новый куплю?
— Ни в коем случае, Серёженька. Даже, если не сможешь починить, я сохраню его как память. Ведь мы ещё с Пашенькой его покупали.
Последняя информация была ударом под дых. Игнатьев прикрыл глаза, его внутреннему взору предстала ужасающая картина погибшего по его вине телевизора. Он встряхнул головой, отгоняя мысли об опороченной памяти мужа доверчивой соседки.
— Ладно, Мариванна, я понял.
Игнатьев покрутил бесполезную трубку в руках, положил её на стол. В кухне отыскал большой чёрный непрозрачный пакет, вышел в коридор, прислушался. Жена плескалась в ванной, далёкая от его терзаний. Игнатьев осторожно, стараясь не шуметь, прикрыл входную дверь и спустился на два с половиной лестничных пролёта. Присев на корточки, посмотрел на плоды своих трудов, отмечая про себя, что с телевизором Мариванне всё-таки придётся попрощаться. Он сгрёб останки несчастного в пакет, подумал, завязал пакет узлом и отнёс на свалку в соседний двор.
Дома Игнатьев включил компьютер и набрал в поисковике: «Рубин Ц-202 купить». На экране запестрели названия статей, в большинстве своём к делу отношения не имеющие. И только одна из них смогла заинтересовать новоявленного археолога-любителя: «Продам телевизор Рубин Ц-202. Полностью рабочий».
Голос счастливого обладателя исторической реликвии был нетрезв. Запинаясь, хозяин оного с трудом выдавил из себя путаную фразу, что, дескать, телевизор у него действительно имеется, но вот продаст ли он его нахальному приставале или нет, это ещё надо посмотреть. Впрочем, терзания: «Продать иль не продать?» — не долго занимали хозяина телевизора. После недолгого сопротивления он согласился уступить телевизор за неожиданную сумму в триста пятьдесят рублей.
Игнатьев чувствовал себя виноватым перед Марьей Ивановной и готов был заплатить любые деньги, лишь бы сохранить добрую память о её безвременно ушедшем муже.
— Да я Вам тысячу заплачу, — воскликнул он, в радостном порыве, но тут же себя поправил, — если, конечно, телевизор в рабочем состоянии.
На другом конце провода воцарилась зловещая тишина. По некоторым нечленораздельным звукам было понятно, что небывалая щедрость оппонента привела владельца телевизора в замешательство.
— Не нравишься ты мне, — наконец изрёк он. — Ладно, запоминай адрес: деревня Кочки, спросить меня. И штоб сёдня приехал, а не то я перестану тебе телевизор продавать. Понял?
— Понял, сегодня и приеду, — поспешил согласиться Игнатьев.
— Жду, — произнёс владелец телевизора и повесил трубку.
«И как такой в интернете умудрился объявление разместить?» — подумал Игнатьев.
Ситуация осложнялась тем, что всё это могло оказаться абсолютной афёрой. Тысяча рублей — это, конечно, не деньги, но всё же...
Вариантов других не прослеживалось, Игнатьев решил ехать. Переть на электричке огромную махину было несподручно. Если он не смог без ущерба донести телевизор до третьего этажа, то шансов, что тот в целости и сохранности доедет до места назначения из деревни Кочки, практически не было. Игнатьев решил позвонить Гоше, старинному приятелю, обладателю ещё одного раритета — «Жигулей» седьмой модели вишнёвого цвета.
Гоша был лёгок на подъём и уже два месяца как не обременён семейными обязательствами. Будучи вольной птицей, Геннадий Ефимович с удовольствием откликался на любые просьбы друзей, лишь бы не сидеть одному в четырёх стенах. Единственной проблемой в это субботнее утро было — не успеть застать его трезвым. А за руль даже после стакана пива тот не садился принципиально.
Игнатьев набрал номер друга.
— Привет, как дела? Что поделываешь?
— Да вот собираюсь нажраться в дым.
— Уже начал? — В голосе Игнатьева зазвучала печаль.
— Я ж говорю: «собираюсь». А если бы уже, то сказал бы «нажираюсь» — чуешь разницу?
— Чую, — повеселел Игнатьев. — А ты можешь отложить?
— А альтернатива? — поинтересовался Гоша.
— Съездить в деревню Кочки, забрать телевизор.
На другом конце провода воцарилось молчание. Альтернатива была сомнительной — это понимали и Гоша, и сам Игнатьев.
— Ну, так как? — с робкой надеждой поинтересовался последний.
— С тебя пузырь, — наконец миролюбиво изрёк Гоша.
— Само собой!
— Лады.
— Вот спасибо, выручил! Тогда давай через двадцать минут у гаражей.
— Лады, — повторил Гоша и повесил трубку.
Игнатьев радостно потёр руки, встал и вышел в коридор. Там он столкнулся с женой, которая в этот момент выходила из ванной в намотанном на голову подобно чалме персидского шаха полотенце.
— Ты куда это собрался? — недоверчиво поинтересовалась она.
— Я... С Гошей, — неуверенно заблеял Игнатьев. — Мы... Помочь...
— Опять помочь? — Брови жены подскочили под полотенце.
— Опять, — кивнул Игнатьев.
Жена покрутила у виска указательным пальцем и молча удалилась на кухню, с грохотом закрыв за собой дверь.
Игнатьев постоял с минуту в коридоре, размышляя, стоит ли ему пускаться в более пространные объяснения по поводу цели его поездки, но, благоразумно решив не тратить на это весь выходной, оделся и на цыпочках вышел из квартиры.
На дворе мело. Снежные хлопья, подхваченные ветром, налипали на лицо, лезли в рот, залепляли глаза. Продираясь сквозь снежную пелену, Игнатьев добрался до гаражей на десять минут позже назначенного срока. Гоша успел выгнать машину из гаража и грел мотор, предвкушая отвлекающую от тяжёлых размышлений поездку. Игнатьев разместился на соседнем сиденье.
— Погодка — ух! — констатировал Гоша.
Игнатьев кивнул.
— А твой телевизор до весны подождать не может?
— Не может. — Грустно откликнулся Игнатьев.
— Ну поехали.
Жигули крутануло на скользкой дороге, но опытный водитель мгновенно взял верх над непокорным железным мустангом и погнал его прочь из города, навстречу заснеженным прериям.
Музыки в машине у Гоши не водилось, ехали под всхлипывание дворников, с трудом расчищающих себе дорогу. За два часа пути было переговорено обо всех знакомых, никчёмных современных фильмах и сортах пива. Дальше ехали молча. Примерно в середине третьего часа Гоша попросил Игнатьева взглянуть на карту, дабы удостовериться, не пропустили ли они поворот. После скрупулезного изучения полустёртых временем линий выяснилось, что пропустили километров десять назад.
Гоша высказался, развернул машину, и они двинулись в обратном направлении.
— Тебе, Серёжа, видно, очень нужен этот телевизор, — пробасил Гоша, искоса поглядывая на раскисшего в бесконечной тряске приятеля.
— Да уж, если поехали, — неуверенно начал Игнатьев.
— Ладно, не раскисай. Найдём сейчас твои Кочки.
И они действительно нашли.
После съезда с большака дороги не было — лишь направление, изрядно заметённое снегом.
— Я, знаешь ли, гусеницы от своего трактора дома забыл, — разумно изрёк Гоша. — Может, хватит уже выпендриваться? Поехали домой?
Игнатьев, в котором проснулся дремавший доселе инстинкт охотника, без добычи уходить наотрез отказался. И то, что до неё оставалось ещё как минимум пять километров по пересечённой местности, его только подзадоривало.
— Ты меня обожди здесь, я схожу.
— Ну да, разумеется, — произнёс добрый Гоша, после чего заглушил двигатель, закрыл машину на ключ и устало посмотрел на Игнатьева. — Идём, золотоискатель.
— Спасибо, друг!
— Не за чем, — кряхтя, откликнулся Гоша, прокладывая путь в слякотной гуще убитой десятилетие назад дороги.
Местность была живописной. Ветки деревьев под тяжестью мокрого снега склонились почти до самой земли. Вдоль опушки леса шёл глубокий ров, на дне которого явно выделялись весьма внушительные бугры и кочки. Ноги увязали в размокшем дёрне, идти было трудно. Через пятнадцать минут пешеходной прогулки Игнатьев предложил послать всё куда подальше, но оказалось, что Гоша только вошёл во вкус.
— Да ладно тебе, старичок, чего раскис? Смотри, как дышится легко. Разве в городе так погуляешь?
— Да, но обратно-то придётся гулять с телевизором, — разумно заметил Игнатьев.
— Ну и что?
— Да ничего, — ответил Игнатьев, чувствуя непреодолимое желание взлететь над этим полем, над грязью и в считанные минуты оказаться у цели.
Ему приходилось прикладывать нечеловеческие усилия, чтобы ноги не потеряли вязкое ощущение соприкосновения с землёй. Он боролся за каждый шаг и так устал, что даже не заметил, как вдалеке показались крытые шифером крыши деревенских домов. Цель была близка.
Деревня состояла из нескольких покосившихся строений, расположенных вдоль спускающегося к реке обрыва. Два приятеля шли по тропинке, протоптанной почти у самого края обрыва. Навстречу им по той же тропинке шла девушка с корзиной белья. Длинная русая коса её была перекинута через плечо. Конец косы, перевязанный красной лентой, покоился поверх содержимого корзины. Игнатьев смущённо улыбнулся: что-то взволновало его в этой девушке настолько, что он, потянув Гошу за рукав, предложил изменить направление. Они сошли с тропы и, по щиколотку увязая в грязи, зашагали в сторону стоящих на взгорке домов. Сделав десять шагов, Игнатьев оглянулся — девушка исчезла.
Насколько Игнатьев успел рассмотреть, спуск был такой крутой, что предположить наличие народной тропы к угадывающейся внизу речке было практически невозможно. И, тем не менее, ни справа, ни слева никого не было видно. Единственным напрашивающимся выводом было то, что девушка оступилась и сорвалась со скользкого, глиняного, словно политого маслом края обрыва.
Игнатьев побледнел. От ужаса у него вспотели ладони. Сначала неуверенными шагами, затравленно озираясь на недоумевающего Гошу, а потом всё быстрее и быстрее, только для видимости мысками ботинок касаясь земли, он побежал, полетел к тому месту, где только что видел девушку. Через несколько секунд, рискуя не суметь объяснить другу свою небывалую расторопность, он замер на краю обрыва и стал напряжённо всматриваться в усыпанный снегом и жухлой листвой далёкий берег.
Девушка была внизу. Пристроив корзину на поваленном дереве, она полоскала бельё, часто и нетерпеливо откидывая назад непослушную косу.
— Но как? — прошептал Игнатьев, оглядывая отвесный берег.
Минуты через две его догнал запыхавшийся Гоша.
— Что случилось?
— Да вон там девушка...
— Вижу, и что?
— Бельё стирает.
— И что в этом необычного?
Игнатьев помолчал, потом похлопал товарища по плечу, улыбнулся и, как бы задавая ему направление, тихонько подтолкнул в сторону видневшихся невдалеке домов.
— Гош, ты иди. Туда. Разведаешь обстановку. Может, мужика этого найдёшь. А я тебя догоню.
— Серый, ты в своём уме? Ты куда собрался?
— Иди, Гоша, иди. — Игнатьев проявлял дремавшую доселе настойчивость.
— Отойти, что ли, надо? Так ты не стесняйся, я чо, барышня что ли?
— Ну не могу я при тебе, иди. — Гоша стоял, как вкопанный. Игнатьев почувствовал, что теряет терпение. — Да иди ты уже!
— Ладно. — Гоша пожал плечами и двинулся к домам, но вдруг обернулся резко, словно ему в голову пришла какая-то важная мысль. — Ты к обрыву только близко не подходи — свалишься.
— Я понял. Спасибо.
Больше Гоша не оборачивался. Было похоже, что он обиделся, но Игнатьева сейчас занимало другое — девушка. Что-то в ней было манящее и невероятное одновременно. Он потом, разумеется, найдёт Гошу и попросит у него прощения, но девушка... Этот вопрос невозможно отложить даже на несколько минут.
Дождавшись, пока Гоша отойдёт на достаточное расстояние, Игнатьев перекинул ногу через край обрыва и легко стал спускаться, держась для вида за выступающие из земли корни деревьев на тот случай, если таинственная незнакомка вдруг обернётся и увидит его плавный полёт.
Одной минуты было достаточно, чтобы бесшумно спуститься с отвесного берега и подлететь к девушке. Игнатьев соприкоснулся с землёй, только оказавшись у неё за спиной.
Скорее почувствовав, чем услышав его лёгкое движение, девушка обернулась. Игнатьева поразили её огромные, показавшиеся бездонными синие глаза. Он стоял перед ней и не мог вымолвить ни слова. Она первая нарушила молчание.
— Как Вы здесь оказались?
Грудной глубокий голос удивительной чистоты и силы эхом оттолкнулся от ему одному ведомых препятствий, закружился в воздухе. Странно, но Игнатьев явственно услышал рассыпающиеся звуки: «молись, молись, молись...»
Внутреннее напряжение росло: он почти оглох и ослеп, какая-то неведомая доселе сила давила на плечи, не позволяя не то что взлететь, но просто двинуться с места.
— Я, — Игнатьев с трудом разлепил пересохшие губы, — шёл за Вами.
— Зачем? — Незнакомка удивлённо вскинула брови.
— Я волновался, здесь нет нормального спуска к реке.
— Да? Тогда, как же Вы спустились?
Игнатьеву сразу захотелось признаться в тайной своей возможности, но вместо этого он, почему-то, сказал:
— Вы умеете летать. — И почувствовал, что краснеет.
— Ну и что? — Девушка расправила и встряхнула мокрую тряпицу, после чего та со звонким шлепком приземлилась в корзинку. — Вы тоже умеете летать.
Игнатьев поражённо смотрел на неё.
— Но как Вы догадались?
— А что тут гадать? Здесь иначе не спустишься.
Девушка говорила спокойно и сдержано, будто бы сверхъестественные способности, единившие её со случайным прохожим, были для неё и её окружения самым обычным делом, не достойным долгого и нудного обсуждения.
Игнатьев не чувствовал интереса ни в её взгляде, ни в репликах — и это, к его собственному изумлению, пробудило в нем незнакомое ощущение задора.
— И что, у вас тут все умеют летать?
— Нет, только я.
Девушка смотрела прямо, не смущаясь. Было очевидно, что ей совсем не страшно оказаться один на один с незнакомым мужчиной на пустом берегу. Или это дело было в нём — в Игнатьеве?
— И давно вы это умеете?
— Летать?
— Да.
— Всегда умела.
Игнатьев смотрел на случайно обнаруженное чудо. Мысли его путались. Он безумно хотел спросить удивительную незнакомку, как её зовут, но язык одеревенел и не желал двигаться с места.
— Меня зовут Зоуи. — Она словно угадала его мысли.
— Сергей, — с трудом выдавил Игнатьев.
— Я знаю. — Зоуи улыбнулась.
Её улыбка лишила его последних сил.
— Зоуи, Вам не холодно? Вода, наверное, совсем ледяная?
-Нет, мне не бывает холодно. Идите, Вас там ждут.
— А Вы?
— Идите. — Повторила она.
Странно, он почти испугался. Нет, не почти, испугался до судороги, до сведённых коленей: не за себя — за неё. Игнатьев чувствовал, что не в силах ослушаться её мягкого приказа, но оставить её тут одну...
— Давайте, я Вам помогу.
— Не сейчас. Идите, Серёжа.
На ватных ногах он двинулся к отвесному берегу, спотыкаясь и оглядываясь. А она смотрела ему вслед и улыбалась. Через минуту он понял, что его пешеходные усилия не имеют никакого смысла, и взлетел. Поднявшись на крутой берег, он ещё раз посмотрел на девушку. Зоуи помахала ему рукой и продолжила прерванное появлением Игнатьева занятие.
Игнатьев шёл, не разбирая дороги. Эта встреча была поистине чудом, о котором он не смел даже мечтать. Необыкновенная девушка с необычным именем заняла все его мысли, и Игнатьев уже не помнил, как здесь оказался, зачем, что делает.
Поражаясь разрастающемуся в душе пожару, живя в эту минуту не мыслями, только чувствами, он и не заметил, как добрался до робкой вереницы покосившихся строений, на крыльце одного из которых сидел Гоша. Рядом с ним стоял телевизор Мариванны.
— А твой знакомый большой оригинал. — Гоша, кряхтя, встал и протянул Игнатьеву написанную корявым почерком записку.
«Сунь деньги под половик», — говорилось в записке.
— Что ж, — Игнатьев улыбнулся, — коротко и ясно.
— Да уж, — Гоша покачал головой, — пример небывалой доверчивости. Я пришёл, а телевизор уже тут стоит, а на нём под камушком лежит вот эта записка.
— Небывалая доверчивость должна быть вознаграждена. — Игнатьев пошарил в карманах, выудил четыре купюры: две тысячных и две пятисотки, аккуратно сложил их и засунул под лежащий у запертой двери половик.
— А не много ли будет? — Гоша удивлённо смотрел за его манипуляциями.
— Дал бы больше, но это всё, что есть с собой.
Гоша посмотрел на Игнатьева исподлобья и полез в карман.
— Нет, — Игнатьев покачал головой, жестом остановив приятеля, — только то, что есть у меня.
— Как хочешь. Ну что, — Гоша посмотрел на телевизор и тяжело вздохнул, — двинули? А то темнеет уже. Как выбираться-то будем?
— Двинули, — нерешительно проговорил Игнатьев. Он оглянулся и посмотрел в сторону обрыва в надежде ещё раз хоть издали увидеть Зоуи. Но нигде не было ни единой души.
Стемнело быстро. Подморозило. Дневная грязь, перемешанная с подтаявшим снегом, схватилась ледяной коркой, превратив всё поле в труднопроходимые колдобины. Они шли, держа телевизор с двух сторон, поскальзываясь через шаг и нелицеприятно отзываясь о неблагоприятных погодных условиях. То, что днём могло сойти за приятную прогулку на свежем воздухе, теперь больше напоминало поход бурлаков — так и хотелось затянуть во весь голос что-то заунывно протяжное.
— Гош, ты прости меня, — через каждые десять шагов повторял Игнатьев.
— Ты достал уже со своими извинениями, — не выдержал, наконец, Гоша, и остаток пути они шли молча.
Когда добрались до машины, было уже около десяти часов вечера. Гоша расчистил в багажнике место, и они загрузили в него многострадальный телевизор. Игнатьев уже потирал руки с чувством выполненного долга, когда Гоша задумчиво произнёс:
— Интересно, а этот агрегат вообще-то работает?
Игнатьев с ужасом посмотрел на друга. Мысль о том, что хозяин не просто по стечению обстоятельств отсутствовал дома, а сделал это намеренно, чтобы они не могли удостовериться в исправности телевизора, почему-то раньше ему в голову не приходила. Он посмотрел на закрытый багажник.
— Да ладно, чего уж тут... — Говорить было больше не о чем.
Они разместились в салоне замёрзшего автомобиля, Гоша вставил ключ в замок зажигания и со словами: «Ничего, сейчас согреемся», — повернул. Раздался глухой щелчок, что-то тихо захлебнулось под крышкой капота, и наступила тишина.
Игнатьев посмотрел на ключ, потом перевёл глаза на Гошу, который, заметно изменившись в лице, ещё раз повторил свою попытку завести машину.
«Тыц-тыц-тыц», — сказал двигатель, подумав при этом про себя: «Ну да, конечно, оставили меня одного на морозе, а теперь хотят, чтобы я с пол оборота завёлся».
«Надо толкать», — подумал Игнатьев.
— Толкнуть бы, — озвучил его мысли Гоша.
Игнатьев кивнул, вздохнул и медленно вылез из машины. Гоша тоже вылез, осмотрел машину и изрёк со страдальческими нотками в голосе:
— Эх, под углом стоит, зараза!
Эта реплика означала всего-навсего, что либо придётся толкать машину в горку, либо нужно её разворачивать. Оба заметно приуныли.
— Знаешь, — не очень решительно проговорил Гоша, — вон там вроде возвышение заканчивается, так что смысла нет машину разворачивать: тот спуск всё равно длиннее. Давай сейчас мы её вместе наверх затолкаем, а потом сядем и поедем вниз. Авось, заведётся.
— Давай попробуем. — Игнатьев пожал плечами, другого выхода всё равно не было.
Гоша передвинул переключатель скоростей на нейтралку. Они раскачали замёрзший автомобиль и с черепашьей скоростью стали продвигаться к верхней точке возвышения. Минут через пятнадцать цель была достигнута. Оставалось лишь занять свои места, повернуть ключ в замке зажигания, начать разгон и надеяться на лучшее.
Гоша уже занял водительское кресло, в то время как Игнатьев, совершив одно неловкое движение, поскользнулся на непрочном льду только для виду подмёрзшей глубокой лужи, расколол её в самой середине и со всего размаха рухнул в образовавшееся отверстие с медленно выступающей сквозь проломанную корочку льда грязной жижей.
— Я надолго запомню этот телевизор, — произнёс он, занимая переднее кресло.
— Не ты один, — согласился Гоша. — Ну что, пробуем?
— Давай. Теперь: или машина заводится или воспаление лёгких мне обеспечено.
Гошины манипуляции со сцеплением, коробкой передач и педалью газа, помноженные на свободное скольжение с пригорка, принесли свои плоды — двигатель надрывно всхлипнул и завёлся.
«Спасены», — подумал про себя Игнатьев. Он страшно замёрз, вымок в луже — и всё это ради того, чтобы раздобыть мифическое сокровище сомнительного качества. Глаза слипались от усталости, Игнатьев решил воспользоваться долгой дорогой и вздремнуть. Но стоило ему принять расслабленную позу и закрыть глаза, как он услышал:
— Слушай, что-то меня в сон клонит. Ты давай, разговаривай со мной, а то въедем ещё куда-нибудь.
Игнатьев открыл глаза. Говорить было не о чем. Трасса, то ярко освещённая, то погружённая в кромешную тьму, не собиралась заканчиваться и оптимизма не внушала. Достойная тема для диалога в голову не приходила. Игнатьев задумался.
— Гош, а почему ты с женой развёлся?
Тот помолчал.
— Ты бы лучше спросил, зачем я вообще женился.
— И зачем?
После этого вопроса Гоша замолчал уже надолго. О чём он думал — Игнатьев мог только догадываться. Наверно, о том, что просто так сложилась жизнь. И у него, Игнатьева, сложилась. Вернее — не сложилась. Это стало ясно давно, задолго до сегодняшней встречи с Зоуи на пустынном берегу.
В жизни так: сначала ты терпишь, потом привыкаешь. Ну, если, конечно, можешь привыкнуть. Игнатьев смог. Вернее, до сегодняшнего дня думал, что смог. Теперь же все его мысли были о Зоуи. Она не выходила у него из головы. Таинственная и прекрасная, удивительная, наделённая тем же сверхъестественным даром, что и он, Игнатьев.
Когда они добрались до города, было уже далеко заполночь. Гоша вызвался помочь донести телевизор до квартиры, но Игнатьев отказался.
— Ты и так мне помог, езжай, отдыхай.
— Ладно, давай хоть дверь в подъезд открою.
Они дошли до подъезда, Гоша придержал дверь.
— Ну, будь, — устало попрощался он.
Время было позднее, но данному обстоятельству Игнатьев был даже рад: Мариванна спит и не увидит его хитрые манипуляции с телевизором.
Он, кряхтя, пешком преодолел три этажа и на площадке третьего этажа опять столкнулся с соседом. Тот стоял, пошатываясь, и явно намеревался отправиться на прогулку по ночному городу.
— Де жа вю, — невнятно произнёс сосед.
— Что? — не понял Игнатьев.
Сосед стоял посередине площадки, и обойти его, держа перед собой телевизор, не представлялось возможным.
— Вот мне сейчас кажется, что я тебя уже видел сегодня с этим телевизором, — продолжал нетрезвым голосом сосед. — Но это не так, это только моё ощущение. Вот сейчас я захочу с тобой поздороваться, ты выронишь телевизор, и он — вдребезги.
Произнеся всё это, сосед вытянул вперёд руку, видимо, рассчитывая на рукопожатие. Предсказанные соседом грядущие события в планы Игнатьева не вписывались, поэтому, продолжая прижимать к себе телевизор обеими руками, он угрюмо, но вежливо попросил:
— Отойди, пожалуйста.
Сосед сделал шаг в сторону, освобождая проход, и демонстративно раскланялся. Игнатьев прошёл, но, услышав сзади грустное: «Невежливый ты», обернулся и извиняющимся тоном проговорил:
— Ты не обижайся — руки заняты. А куда ты в такой час собрался?
— Не хватило, — серьёзно отозвался сосед.
Игнатьев улыбнулся.
— Удачной тебе прогулки.
Сосед отвесил ещё один поклон, но так и остался стоять на месте.
Грязный и уставший, Игнатьев ввалился в квартиру, изо всех сил стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену и избежать лишних расспросов. Он втащил телевизор в кухню, где, наконец, избавился от своей ноши, установив её в центре кухонного стола.
«Вот будет весело, если он ещё и не работает», — подумал Игнатьев.
Он отсоединил телевизионную антенну от своего телевизора и, с трудом найдя отверстие, подключил её в добытый с титаническим трудом аппарат, вздохнул, вставил вилку в розетку и нажал кнопку.
К его глубокому изумлению телевизор работал. Более того, все его кнопки были в полной исправности.
«Вот и не верь после этого людям», — подумал Игнатьев.
— Второй час ночи! — Голос жены прозвучал, как раскат грома.
Игнатьев непроизвольно втянул плечи и обернулся.
— Где ты был всё это время? И почему ты весь в грязи? — Выражение лица жены не предвещало ничего хорошего.
— Это... — замялся Игнатьев, — понимаешь... Это мы с Гошей телевизор Мариванны чинили.
— Ты ненормальный? Ты хочешь сказать, что весь выходной занимался рухлядью этой выжившей из ума старушки?
— А нельзя ли повежливей? — Игнатьев, сам от себя того не ожидая, повысил голос. Впервые в жизни.
Для жены это тоже, по-видимому, явилось новостью, потому что она замолчала, уставившись на Игнатьева широко раскрытыми глазами. Они молча смотрели друг на друга. Это напоминало дуэль, и на этот раз победа осталась за Игнатьевым.
— Ладно, — сдала свои позиции жена, — иди мойся, а затем спать.
— Сейчас. — Игнатьев произнёс это привычное для него слово, но даже оно прозвучало как-то иначе. Что-то необратимо изменилось за этот день. И он ещё сам не понял что, но точно знал — дальше изменится вся его жизнь...
Утром болела спина, ныли руки, всё тело ломило. Игнатьев лежал в кровати с закрытыми глазами и слушал звуки просыпающегося дома. Забытая с вечера на кухне телефонная трубка издала печальную трель. Игнатьев открыл глаза. Жена спала, укрывшись с головой. Её крупные формы угадывались под одеялом. На третьем звонке надежда, что она проснётся и возьмёт трубку, угасла.
Игнатьев встал, нащупал тапочки и поплёлся в кухню.
— Алло.
— Серёженька, добрый день, это Мария Ивановна. Я постеснялась заходить, подумала, а вдруг твоя жена ещё спит — не хотела беспокоить.
Блуждать вместе с ней в логических дебрях Игнатьев не стал. Поинтересовался:
— Вы насчёт телевизора?
— Да. Ты знаешь, ко мне сегодня Пашенька во сне приходил. Сказал, чтобы я не хранила старую рухлядь, а согласилась на новый телевизор, раз человек от всей души предлагает. А то, говорит, не скоро за тобой приду, так ты хоть с телевизором скучать не будешь. Ведь в новом-то и каналов больше, и показывает он лучше.
Игнатьев слушал соседку и смотрел на стоящий посередине кухонного стола телевизор — «Рубин Ц-202». Конечно, ему не жалко купить Мариванне новый хороший телевизор. Но какую всё-таки забавную штуку сыграл с ним вот этот огромный ящик. Ведь если бы не он, то никогда не попал бы Игнатьев в деревню Кочки и не встретил бы ту самую: единственную и неповторимую, предназначенную только ему, Игнатьеву. А то что встреча с Зоуей — и есть его судьба, он не сомневался ни секунды.
— Хорошо, Мариванна, я понял. Будет у Вас новый телевизор.
— Спасибо, Серёженька.
Игнатьев положил трубку и только тогда заметил стоящую в дверном проёме жену.
— С кем ты говорил?
— С Мариванной.
— А при чём здесь новый телевизор?
— Я сказал, что куплю ей новый телевизор.
— Только попробуй! Благодетель выискался. Лучше бы позвонил Игорю и спросил, когда он нам собирается долг возвращать.
Игорь был институтским приятелем Игнатьева. В студенческую бытность он имел два прозвища: Гора и Горыныч и был душой их студенческой компании. Когда-то они часто общались, были очень дружны, но с тех пор, как Игнатьев женился, виделись всего три или четыре раза: жене Игорь не понравился, и присутствие его в доме не приветствовалось. Но, когда возникала сложная ситуация, они, конечно, помогали друг другу, в том числе и деньгами. На этот раз Игнатьев начисто забыл про долг, но слова жены натолкнули его на одну мысль. Он улыбнулся, посмотрел на жену и, сказав: «А сейчас прям и позвоню», — набрал телефон Игоря.
— Привет, Гора, как делишки?
— Здорово! Вот это да! Телепатия, старик, я как раз тебе звонить собирался. Я тебе денег должен, давай сегодня завезу?
— Слушай, Горыныч, не в службу, а в дружбу — выручи? Давай, не деньгами, а телевизором.
— Легко! Тебе на всю сумму?
— Ага. Только не мне, а в третью квартиру, Мариванне. Помнишь такую?
— Да как скажешь, старик.
— Ну, лады. Ты извини, что сегодня встретиться не получится: я уезжаю. Но в ближайшее время точно пересечёмся.
Игнатьев повесил трубку и посмотрел на жену, которая стояла неподвижно, с открытым ртом и, не мигая, смотрела на Игнатьева.
Он ещё раз улыбнулся.
— Ну, где-то, примерно, так.
Потом он встал, умылся, оделся и, оставив жену стоящей в виде безмолвного соляного столба, отправился на вокзал. Игнатьев не сомневался, что без неудобной ноши легко доберётся до деревни Кочки, где, и в этом он был абсолютно уверен, его ждёт Зоуи...
В это время в покинутой Игнатьевым квартире опять зазвонил телефон. Звонила тёща Игнатьева, маленькая сухонькая старушка, редко вспоминаемая дочерью.
— Как дела, доченька?
— Хреново, мать. Похоже, надо разводиться.
— Что случилось?
— С ним невозможно жить! Он думает только о других, словно блаженный. Меня измучил вконец. Это не человек, а сплошной порок!
Связь была плохой, старушка изо всех сил напрягала слух.
— Кто пророк? — не поняла она.
Связь оборвалась. И где-то далеко от большого города, стоя с опустевшей телефонной трубкой, пожилая женщина огорчённо покачала головой и поделилась с безучастно смотревшей на неё сотрудницей связи крошечного переговорного пункта:
— Вот, дочь разводиться надумала. Говорит, что он — пророк. Так жалко её.
И она пошла домой. А вечером они с соседкой пили чай и говорили о том, как сложно и, наверно, невозможно жить с пророком. Конечно, если ты сам таковым не являешься...
Юлия Орлова © 2012
Обсудить на форуме |
|
