|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Истории трактира «На Млечном пути» Михаил Китовский © 2012 Другие I’m ready to go anywhere, I’m ready for to fade
Into my own parade, cast your dancing spell my way
I promise to go under it.
Bob Dylan «Mr. Tambourine Man»
На пороге трактира появился незнакомец.
Старик Яков оторвал взгляд от учётной книги, и его сердце замерло. «Боже! Вот и до нас добрались! Ирландцы проклятые — конец моей уютной забегаловке».
В «In Milky Way» всегда было спокойнее, чем где-либо ещё, будь это город или окрестности. В отличие от <...> — главного питейного заведения посёлка, где нередко стреляли, а богатые горожане (по дороге к своим роскошным виллам на Рокуэй Бич) сорили деньгами, здесь всячески поддерживали домашнюю атмосферу. По крайней мере, Яков пытался: повесил занавески на окна, постелил коврики, заказал у плотника лучшие дубовые столы... Между барной стойкой и витриной, где он продавал всякую полезную мелочь, красовалась чугунная менора, привезённая ещё из Европы. На стенах — собственные картины (надо признаться, рисовал старик ужасно) и излюбленные цитаты из Торы.
В общем — всё для души. И людям это нравилось. Посетителей редко бывало много — разве что по субботам — но зато все свои; никто не устраивал драк, не бил посуду и не палил из револьверов. Тут собирались, чтобы обсудить последние новости, поговорить о том «как же хорошо в Америке» (а заодно поругать политику родных стран) и просто весело провести время. Всем, кому хотелось выпить и подебоширить, шли в <...>. Так что, местные даже прозвали «In Milky Way» самым уютным заведением на Лонг-Айленде.
Но не всех такое устраивало. Несмотря на то, что трактир едва держался на плаву, вокруг постоянно околачивались местные банды. Пару раз его пытались спалить. Однажды прямо напротив входа произошла стычка двух группировок — к счастью, в тот день обошлось без стрельбы. Даже в таком нищем городишке, как этот, постоянно шёл делёж; преступники дрались за него, словно крысы за кусок заплесневелого пирога. В последнее время верх одерживали ирландцы.
— Папа? — восьмилетняя Карен прижалась к стеллажу, заметив испуг отца. — Папа?..
— Беги наверх, доченька. Шустро!
Яков, не отрывая глаз от незнакомца, судорожно искал под прилавком старый Кольт Нэви. Три или четыре года назад он купил его у подвыпившего дезертира, решившего затеряться в Нью-Йорке, и ненароком зашедшего в его скромный бар. Тридцать шестой калибр — неплохой выбор в критической ситуации, вот только тут крылась незадача. Старый трактирщик не любил оружие и никогда не притрагивался к купленному револьверу — то есть, ни чистил, ни стрелял. Даже жалел, что вообще приобрёл его. «Ради семьи» — убеждал он себя.
Только сейчас он не сработает. Либо даст осечку, либо разорвётся в руке.
Незнакомец молча стоял на пороге, словно забыв, зачем пришёл. Выглядел он устрашающе — недаром у старика чуть не остановилось сердце. Грязные кожаные сапоги со шпорами, сшитые, похоже, ещё в допотопные времена. Выцветшие пыльные джинсы. Грязный до безобразия хлопковый плащ — было видно, что в нём проскакали чуть ли не всю Америку, от океана до океана. На голове — фетровая шляпа фирмы Стетсон, тоже очень старая. Лицо скрывала повязка, оставляя лишь немного пространства, чтобы показать прищуренные глаза, загорелую обветренную кожу и щетину с проседью. Этот человек не походил на ирландца или вообще на кого-либо из местных. Больше всего он напоминал Якову фотографии, виденные в газетах — фотографии стрелков и бандитов с Запада, с неподконтрольных Вашингтону территорий, где властвовали беззаконие и грабёж. Яков вспомнил сына, когда тот говорил, что Запад — это шанс, их шанс заработать и жить безбедно. Где он теперь, его мальчик?
Незнакомец шагнул вперёд, всё так же, не произнося ни слова.
«Это конец, — снова пронеслось в голове трактирщика. — Ирландцы наняли техасского головореза, чтобы «проучить» нас».
* * *
«Мы — другие» — твердит Марк, шагая по пыльной улице заброшенного городка. Безоблачное небо, яростное солнце, сухой до омерзения воздух — жарко, как у дьявола в заднице. Пот ручьями стекает по спине, рубашка липнет к телу: парень так и не привык к жаре. Даже в Техасе он чувствовал себя лучше, хотя тогда и был апрель.
«Мы — другие» — его молитва; сродни мантре у буддистов. Помогает освободить разум и перейти в состояние, которое и отличает парня от большинства людей на Земле.
— Я невидимка, — говорит он. — Я — невидимка.
И для постороннего взгляда парень действительно исчезает. Словно растворяется в воздухе, становясь призраком, как и этот затерянный где-то в Неваде городишко. Исчезает из истории, из воспоминаний, хотя, при этом, по-прежнему неустанно идёт вперёд. Остроконечные сапоги всё также оставляют следы на немощёной улице, но теперь их никто не видит. Если бы здесь были люди, они не заметили бы Марка, даже пройди он у них прямо перед носом. «Ветерок» — сказали бы одни. «Померещилось» — перекрестились бы вторые. «Всё, бросаю пить» — пошутили бы третьи.
Многие просто не «увидели» бы Марка. Многие, но не все.
«Мы — другие» — повторяет он в который раз, ясно понимая, что местоимение «мы» означает множественное число, а за все свои восемнадцать лет никого с похожими способностями он не встречал.
Что ж, всё бывает впервые.
Марк слышит ржание лошадей и стук копыт — впереди перекрёсток, и из-за поворота выезжают шесть всадников. Во главе — Весельчак Джеймс, один из известнейших мародёров войны Севера и Юга. Говорили, что его давно вздёрнули на ветке или что кто-то из ранчеров пустил ему пулу в башку и сбросил в канаву, на растерзание псам. Старик Сэм был иного мнения — он знал Джеймса ещё с войны, и знал о его мыслях перебраться в Европу, потому что на Западе он уже тогда был вне закона.
— Думаю, его пристрелили в какой-нибудь из европейских войн, — сказал Сэм как-то за завтраком. — Или сгнили во французской тюрьме. Туда ему и дорога.
Но нет, Весельчак Джеймс выжил. Выжил и, что главное, вернулся в Штаты — вернулся за своей добычей.
— Эй где вы? — кричит предводитель бандитов. — Где вы, мать вашу! Выходите, я знаю, вы здесь и вас пятеро — я видел ваших кляч! Кстати, скоро они будут моими! И золото тоже!
Он палит в воздух — Марк невольно замирает на пару секунд — и продолжает сквернословить, кружа по перекрёстку. Лошади преступников подняли в воздух целый столп пыли — это облегчает задачу для невидимки. Что до её усложнения, то ясно одно — Джеймс тоже из «других». Марк чувствует это. Пока что силы равны, но любая ошибка, и его раскроют.
— Вы не можете прятаться вечно! — кричит Весельчак. — И не надейтесь уйти — до темноты обшарим все дома в городе, а лучше — спалим тут всё дотла. Ха! Мы лучше стрелки на всём западе, а вы кто? Ковбои! Да, ковбои — ха-ха — и каким же ветром вас сюда занесло!
Джеймс последний раз палит в воздух, а затем откидывает барабан, чтобы перезарядить кольт. Марк притрагивается к висящему в кобуре Ремингтону, стараясь ни о чём не думать. Подумает — и Джеймс заметит. Да, он тоже «другой», теперь всё сходится — именно благодаря этой способности ему удавалось так успешно мародёрствовать и бесследно исчезнуть на полтора десятилетия. Его команда натаскана на бандитских стычках, они — безупречные стрелки. И у Марка всего один шанс.
Шесть патронов — шесть жертв. Старый, видавший виды, Ремингтон не подведёт. Лишь бы рука не дрогнула: парень никогда не стрелял в людей. «Не убивай» — одна из заповедей, добытых Моисеем на горе Синай — и Марк всегда следовал ей, сколько себя помнил.
— Там, в Америке, совершенно другие люди, — говорил отец, когда Марк был маленьким. — Это огромный континент, и места там хватит всем. Нам не придётся нарушать законы божьи, ведь, в крайнем случае, мы всегда сможем переехать дальше на запад.
Однако старик навсегда осел в Бруклине — видимо, после столкновения с реальной Америкой его идеализм несколько притупился. Отец был хорошим человеком, но у него никогда бы не поднялась рука на другого. В подобной ситуации он, скорее бы погиб, чем совершил убийство.
Сэм считал иначе. Марк провёл с ним немало времени и знал, как бы тот ответил:
— Да, убийство это плохо. Возможно, это самый тяжкий грех, из описанных в Библии. Но ведь Бог не зря дал нам свободу воли — и свободу выбора. Мы отвечаем за свои поступки, в этом мы — свободны. Но подумай, как ты поступишь, когда у тебя будет выбор между двумя грехами: убийством или потерей свободы — либо твоей собственной, либо твоей страны или народа. Право на самозащиту — одно величайших прав человека или государства. И наиболее актуально оно здесь, на Западе, где не действуют другие законы, кроме закона сильного. Не зря же ввели Вторую поправку — мы должны отстаивать свои свободы, иначе этим будут пользоваться такие люди, как Джеймс. Пойми, Марк, я был на войне и да — я убивал людей, я знаю, что это такое. Это мерзко, особенно для человека, чей духовный уровень выше, чем у степного койота. Но иногда жизнь диктует свои условия. Либо мы, либо они. Другого пути нет.
— В крайнем случае, всегда есть выбор, — сказал бы Сэм чуть позже, после того, как Марк переварил бы услышанное. — И этот выбор будет на твоей совести.
Но ведь парень не зря вышел из укрытия — и вышел он с одной единственной целью: покончить с Джеймсом и его бандой. Секундная заминка — именно за столько в его голове пронеслись все эти мысли — и разбойник, тоже обладающий необычными способностями, заметит парня.
Вернее, уже заметил.
Марк выхватывает Ремингтон и начинает стрелять.
* * *
Кочевая жизнь нравилась ему больше, чем унылая серость Браунсвилля и смутные воспоминая о старой родине. Только тут он чувствовал себя по-настоящему свободным.
Отправляясь на Запад, Марк ещё не знал, чем займётся. Однако ему «посчастливилось» стать ковбоем — перегонщиком скота. Работа изнуряющая, тяжёлая, непрестижная и вообще, считающаяся чуть ли не последним пристанищем всякого сброда.
— Весь Запад, да что там — вся Америка — сплошной сброд, которому не нашлось места в Европе, — сказал как-то Сэм.
Вот с Сэмом Марку действительно повезло. То есть, по-настоящему. Возможно, именно из-за него он и полюбил долгие перегоны, степной ветер и такой образ жизни. Здесь не было банд, как в Бруклине, которые бы указывали тебе, что делать — а те которые были, боялись подъехать ближе, чем на милю. Сэм слыл хорошим стрелком.
Вообще, про Сэма ходило много всяких противоречивых легенд, хотя сам старик никогда не распространялся о прошлом. Доподлинно известно, что он служил армии северян в корпусе Джорджа Стоунмана и был ранен в сражении при Чанселорсвилле. Какое-то время после этого работал в полевых госпиталях — он не хотел покидать поля сражений, хотя и не мог больше оставаться в кавалерии.
О довоенных годах Сэма никто толком ничего не знал. Некоторые считали его южанином, выросшем во время техасской революции, чуть ли ни в самом форте Аламо. Другие называли старика канадцем или же деревенщиной из штата Мэйн. Лёгкий шотландский акцент с упором на звук [R] как бы намекал на это. А уж сколько войн и сражений приписывали Сэму! Начиная с того же Аламо и Мексиканско-американской войны и заканчивая стычками с индейцами.
Начитанный Марк иногда про себя сравнивал Сэма с рыцарем. Смешно, да? Благородный воин и какой-то грязный перегонщик скота с Дикого Запада? Но, тем не менее, Сэм был таковым. Именно с него можно было начать романтизацию такой непопулярной профессии, как ковбой. Естественно, Марк никогда не говорил это вслух, а то бы началось: рыцарь в чаппарахас или крестовый поход коровьих мальчиков... Дон Кихот, да и только.
Тем не менее, у Сэма была своя свита. Та команда приближённых к нему людей, с которыми он никогда не расставался. На каждый перегон гурта он нанимал и новичков, но трое друзей были со стариком всегда.
С громилой Бобом он дружил ещё со времён войны. Парню — высокому и красивому человеку с фигурой атлета — сильно не повезло. Его лицо было изуродовано взрывом. И вместе с красотой он потерял возможность нормально говорить — только Сэм понимал друга. Боб всегда носил повязку, скрывающую страшные раны, ему было стыдно, что он стал таким. За умение сутками находиться в седле громилу иногда в шутку называли Чугунные Яйца или Стальной Зад — но опять же, только свои, потому что кулаки у Боба были по-прежнему целыми: большими и тяжёлыми.
Негр Джон, несмотря на юный возраст, тоже великолепно держался в седле. Он ненавидел Алабаму, откуда был родом, и вообще, всячески презирал южан. Поскольку Сэм не страдал расизмом (больше половины его временных наёмников оказывались чёрными), Джон держался за него, как за соломинку. Он постоянно носил с собой потрёпанную Библию и вечерами, на привалах, читал её: медленно, по слогам, зачастую не понимая смысла некоторых слов. Тем не менее, он считал себя религиозным человеком. И ещё — это всегда вызывало у окружающих улыбку — что Иисус был чёрным.
Но, пожалуй, лучшим всадником их отряда считался Мигель. Вот кто уж точно мог не то что сутками — месяцами — не вылезать из седла. Часто он замещал Сэма на позиции начальника, ведя вожака стада, а за ним и весь гурт, через степь. Старик доверял Мигелю, у него вообще было чутьё на хороших людей — такой же дар, как у Марка с его «невидимостью». И это несмотря на то, что Мигель просто невыносимо плохо говорил по-английски.
Вот такая троица. Втайне, Марк надеялся стать четвёртым — и остаться в команде Сэма не просто как чужак на один раз, а как друг, как брат и как напарник. Ему нравились эти люди, хотя он и понимал, что остаться с ними — такая же фантастика, как инженерный проект Джона Роблинга, над которым часто потешался его отец («мост, соединяющий Бруклин и Нью-Йорк — ну что за бред!»). Конечно, у Сэма были и недостатки. Например, он ненавидел поезда, как ковбои ненавидят ранчеров. «Скоро вся Америка покроется сетью железных дорог, и тут яблоку будет негде упасть от европейских иммигрантов, бегущих от их местечковых войн».
Тем не менее, некоторые поступки и речи Сэма внушали уважение. Один молодой южанин, вступивший в его команду вместе с Марком, как-то проронил, что ненавидит китайцев. Как-то раз он побывал в Нью-Йорке («та ещё помойка!») и случайно забрёл на Пять углов — так его там чуть не ограбили и не убили, мол, едва живым выбрался. Джон, ярый противник расизма (хотя, надо полагать, тоже недолюбливал китайцев), вступил с ним в спор:
— Нельзя так говорить о других народах! Плевать, что они грязные и необутые, они просто Библию не читали! Может не они, а их дети — уж они-то полюбят Иисуса. А даже если нет — то они другая культура, и пусть даже миллион китайцев будут безграмотными и дикими, найдётся хотя бы один нормальный. А вообще, у них совершенно другая культура — и это ещё не значит, что их надо за это осуждать. Я всегда говорил, что нельзя осуждать людей за цвет кожи, а меня за это высмеивали — и белые, и чёрные. Даже в церкви! Поэтому я и уехал из Алабамы.
Марк скромно умолчал, что читал когда-то о Конфуции, и что не все китайцы «безграмотные и дикие». И вообще, Китай — одна из самых удивительных и необычных стран Востока. А вот Сэм молчать не мог. Больше всего его задели слова «другая культура».
— Поймите, друзья мои, — начал он с лёгким раздражением в голосе. — Нет такого понятия, как «другая культура» или «непохожие на нас». В детстве я дружил с одним индейским пареньком — я не буду говорить о нём, потому что воспоминания причиняют мне боль. Но скажу, что сдружился я не только с ним, но и со всей его семьёй, со всем племенем. И знаете, не такие они и другие. Они тоже влюбляются, дружат, борются за лучшую жизнь и боятся смерти. Не в тех пропорциях, может, — и религия у них другая, но поймите: они тоже люди. Пусть и другие, с другим цветом кожи и другим (незначительно) взглядом на мир.
— То есть, ты признаёшь, что это всё-таки другая культура? — спросил Джон.
— И что в Америке им делать нечего? — вставил южанин.
— Да нет такого понятия, как «другая культура»! Есть понятие Человек — не важно, какой он расы и какого народа. И есть так же Лень — обычная человеческая Лень, которая, на пару с невежеством, мешает нам разобраться в ценностях народов, говорящих на других языках. Самое лучшее — выучить эти языки, как я выучил испанский и язык того племени, с которым я дружил. Но можно и в общих чертах ознакомиться, даже не зная языка. Лень, мать её! А ещё мы боимся, что если начнём изучать другие культуры, что если вникнем в них поглубже, то обнаружим, что это те же самые люди, с теми же самыми достоинствами и недостатками, и что не сильно-то они от нас отличаются. Куда проще ненавидеть узкоглазых или чернокожих — он посмотрел на Джона, — мотивируя это «другой культурой» чем признать, что все мы — люди. Ведь если мы признаем, что они такие же, как и мы, то наша ненависть окажется безосновательной, а сами мы — теми ещё злодеями и расистами. Отсюда-то и берётся ксенофобия. А она — причина многих, очень многих войн.
Марк не мог не согласиться.
* * *
Падая в пыль заброшенного невадского городка, он вспоминал свою жизнь. Вспоминал, как впервые использовал дар «невидимости». Это было ещё там, на старой родине. Он шёл по улице, никого не трогая, как навстречу вышли пятеро — местная шпана. Немногим старше него (ему было около шести), но уже озлобленные, двинутые на национальном признаке — дети с окраин рабочего города, возможно — будущие революционеры, дай им такой шанс. И они не упустили бы возможность поиздеваться над маленьким Марком.
«Хочу исчезнуть» — сказал он себе тогда. И — о чудо! — он исчез. Не на самом деле, но для пацанов в драных штанах он стал невидим. С тех пор Марк ничего не боялся. Вплоть до того момента, как его подстелил Весельчак Джеймс.
«Дьявол! — падая, как срубленное дерево, думал Марк. — Ведь это случилось! Он увидел меня! Он попал в меня! Но что же будет с папой и мамой? А с Карен? Без моей помощи им не жить...».
Не жить.
— Можно глупый вопрос, Марк?
— Да?
— Ты откуда?
Они — человек десять ковбоев — прятались под навесом от дождя. Грозы не редкость в северном Техасе. Как правило, короткие, но бывало, некоторые ливни затягивались и на ночь. А спать хочется, потому что стадо должно быть на месте к сроку. У Марка болели руки, когда он и ещё несколько ребят рыли канавки для стока воды. Дождь шёл косой и то и дело попадал под навес. Не спасало и то, что Сэм разбил лагерь на холме — пришлось выбрать не самый высокий, потому что над головой то и дело громыхало, и, как сказал старик, «лучше промокнуть до нитки, чем превратиться в тлеющие головёшки». Марк на самом деле промок, а ещё содрал кожу на ладонях и извалялся в грязи. И теперь, сидя у костра, высыхая и греясь, он пытался понять, куда клонит Сэм.
— Из Браунсвилля. Это под Бруклином.
— Нет, я не о том. Ты ведь откуда-то из Европы, да? Из восточной Европы, если не ошибаюсь.
— Акцент?
— Небольшой. Не как у Мигеля.
Сэм высунул пустую консервную банку из-под фасоли «Бернем и Моррил» под дождь. Ливень заполнил её за полминуты.
— Вообще-то из N. Это в России. Но мне тогда было шесть или семь, и я плохо помню те времена. Потом мы долго — для ребёнка это целая вечность — ехали через всю Европу. Какое-то время жили в Ливерпуле, но тот период я помню ещё хуже. Я сильно болел, и родители думали, что мне не выжить. На тот момент я был единственным их ребёнком, Карен родилась уже в Америке.
— А можно ещё один глупый вопрос, Марк?
— Как всегда, Сэм.
— Что подтолкнуло образованного юношу вроде тебя на такую грязную работу, как эта? Ты ведь мог, например, стать инженером. Мосты строить — я слышал, в Бруклине как раз сейчас возводят невероятных размеров мост через Ист-Ривер. Я совершенно не понимаю, что такому человеку как ты, делать среди таких парней, как мы. Нет, я не виню тебя, мне просто интересно.
И тогда Марк всё рассказал. И про банды Бруклина, и про то, что Америка оказалась совсем не такой, как рисовал отец в своих грёзах. И что если он не поторопится, то их маленькой забегаловке придёт конец, а малышка Карен окажется на улице. А дашь отпор бандам, так найдут потом твой труп, выброшенный в нижнем Манхеттене, весь разбухший и обезображенный. И ни полиция, ни суды не помогут — всё восточное побережье потонуло в коррупции и взяточничестве. Законники заодно с бандитами. Единственный выход — принимать чью-либо сторону, либо окажешься выброшенным за бортом парохода, имя которому — жизнь.
— То есть, ты пошёл в ковбои ради денег? — спросил Сэм. И не дожидаясь ответа, громко расхохотался. — Никогда не слыхивал подобной глупости! Это образ жизни, а не средство заработать. Всё, что ты получишь, ты потратишь в первом же салуне, а хватит ума — так на новые кольты, амуницию и лошадь.
Чуть позже, он добавил:
— Но, кажется, я знаю один способ. Способ заработать. Хотя может ничего и не выйдет.
* * *
— Держись, Марк, не умирай, — голос с сильным мексиканским акцентом, это наверняка Мигель. Хотя в глазах туман и холодно... Боже, как холодно! — Держись, дружище, мы с тобой!..
— Укушенный змеёй, а тут ещё и это, — голос явно принадлежит Сэму. Сильный и уверенный, скала, а не голос. — Марк, ты меня слышишь? Пуля прошла навылет. Задела лёгкое, но ты выкарабкаешься, ты же сильный, ты же ковбой. А я служил в госпитале, я немного смыслю в медицине. Только держись.
Марк напрягает все силы:
— Джеймс?..
— Ты уложил его, мужик! — на грани истерики кричит Мигель. — И не только его. Пятерых! Один был ранен, но выжил, а второго Сэм со своими «миротворцами» угрохал — он шёл прямо за тобой, но не по центру улицы, а по задним дворам. Вовремя он подоспел, ох и не надо было тебе идти...
— Он сам вызвался.
— Он ещё мальчишка.
— У него дар!
Марк отключается, погружаясь в хаотичные воспоминания.
Они только-только перегнали стадо, и остановились в ближайшей забегаловке. Заказали дешёвое виски и делятся планами на будущее. Только они пятеро — как и мечтал Марк, он всё-таки попал в команду Сэма.
Воспоминания смутные и обрывочные. Старик и громила Боб о чём-то спорят, но Боба, из-за уродства, кроме Сэма никто не понимает — всё-таки, они друзья ещё с войны. Потом Сэм говорит:
— Когда я служил в военном госпитале, где, кстати, и познакомился с Бобом, мне в руки попала карта. Нам поступил пациент в очень тяжёлом состоянии — думали, не выкарабкается. Врачом я не был, образования нет, поэтому меня оставили на фронте только в качестве санитара. Так вот, снимая шинель с этого парня, я заметил, как из кармана выпал листок бумаги. На нём оказалась карта и несколько примечаний. Я утаил это и от врачей, и от того парня, хотя мне следовало придушить его прямо там, в госпитале. Как позже выяснялось, это был Весельчак Джеймс, подстреленный шальной пулей во время одного из своих мародёрств. А на карте — место, где зарыто награбленное. Это заброшенное со времён золотой лихорадки шахтёрское поселение.
— Только не говори, что ты ни разу не пытался туда съездить и откопать этот «клад», — фыркнул Джон, потягивая шотландский скотч.
— Были такие порывы. Но сначала останавливала война, потом работа. Иногда мне начинало казаться, что всё это чушь — что не было никакого Весельчака Джеймса и его команды мародёров. Он исчез из госпиталя также внезапно, как и появился — просто исчез и всё, никто даже не заметил.
— И что тебя толкнуло сделать это сейчас — N лет спустя?
— Сказать честно? Марк.
— Что?
— Именно Марк. Этому парню деньги нужны больше любого из нас. У нас есть всё, чего мы хотим от жизни — свобода, небо над головой, виски и женщины. Золото лишь добавит удовольствия, но не более. А Марк же сражается за семью, за родителей и сестрёнку. Мне кажется, это благородно.
— А что если никакого золота нет? — вмешался Мигель. — Что если его давно откопали? Ведь столько лет прошло!
— Вряд ли. Никому, кроме как Бобу, я про карту не говорил. А Весельчак, вскоре после побега из госпиталя, был объявлен вне закона — я слышал, что в последний раз его выдели в доках Нью-Йорка, отбывающим в Европу. В тот городок уже лет десять никто не заходил.
— Я думаю, стоит попытаться, — согласился Марк. — Даже если ничего не найдём, это станет отличной «прогулкой», так ведь?
— Неваду заодно посмотришь, — пошутил Джон.
— Идёт, — согласился Сэм. — Выдвигаемся завтра. Очередное стадо может и подождать. Курс — на Запад.
* * *
Та же самая хижина — когда-то, бывшие шахтёрские бараки. Теперь на полу лежат двое: поправляющийся от змеиного яда Джон и умирающий от людской пули Марк. Громила Боб готовит еду, Мигель ухаживает за лошадьми (тела бандитов скидали в неглубокую могилу, забрав животных и оружие). Теперь у них одиннадцать скакунов, но никого это не радует. Как не радует мешок с золотом, стоящий посреди комнаты.
Даже всё золото мира неспособно исцелить умирающего.
Марк пишет на обрывке бумаги адрес и короткое послание родителям. Потом зовёт к себе хоть кого-нибудь. Первым подходит Боб.
Марк хочет сказать что-то, но не может. Он словно поменялся с громилой местами — и точно так же онемел, как тот, во время взрыва много лет назад. Парень дрожащей рукой отдаёт клочок Бобу — и тот без слов понимает, что от него требуется. Он что-то шепчет на своём непонятном наречии, и, как ни странно, Марк понимает:
— Надеюсь, до этого не дойдёт, — вот что говорит Боб.
Марк снова теряет сознание — по крайней мере, он сделал всё, что было в его силах.
Возвращается в прошлое. Хижина, несколько дней назад. На полу только один спальный мешок, в нём лежит бледный («ни за что бы не поверил, что негр может быть бледным» — говорит Марк) Джон. Рядом — мешок с золотом. Они всё-таки нашли его, тот самый клад, карту с расположением которого Сэм хранил все эти годы.
Столько золота!
Подумать только! Ведь даже пятой части хватит, чтобы жить остаток дней безбедно, ни в чём не нуждаясь. Купить виллу, нанять слуг... Чёрт, как же классно! И если бы не эта проклятая змея, они бы уже давно скакали на восток, а Марк бы, наверно, был бы на полпути к Бруклину.
Уж теперь-то ирландцы не посмеют лезть в их бизнес!
Темнота...
Воспоминания сменяют одно другое.
Слышен топот копыт: в городок въезжают ещё несколько всадников. Но зачем? Город заброшен уже много лет, а шахта истощилась ещё до того, как Линкольн стал президентом. Сэм идёт на разведку и возвращается с печальными новостями:
— Их шестеро. И, похоже, я знаю одного из них. У меня великолепная память на лица, а такую уродливую морду ввек не забудешь. Весельчак Джеймс вернулся за награбленным — пока что они просто стоят возле ямы и чешут репы, не в силах понять, куда же делся их клад, но скоро — очень скоро — до них дойдёт, что раскопки свежие. Тем более, там полно наших следов.
— Будем обороняться, — картавит Мигель, хлопая по кобуре с Армейским Кольтом.
— Нас четверо на ногах, — ворчит Сэм. — А их шесть, и не думаю, что Джеймс понабрал салаг из воскресной школы. Они головорезы, Майк, очень опасные головорезы. Единственное, что мы можем, это устроить им засаду, да и тогда наши шансы не равны. Похоже, не все доживут до вечера. Эх, судьба, ну почему же сегодня!
Тут вмешивается Марк:
— Я пойду. Один. И вот почему.
Он начинает объяснять друзьям (эти ребята стали для него роднее самых близких друзей из Бруклина и вообще — впервые в жизни он понял, что такое настоящая дружба), почему. Вместе с тем, раненый Марк, валяющийся в беспамятстве, погружается в ещё более далёкое прошлое.
Российская Империя, родной N. Рабочий город, с дымящими в небо заводами, с двухэтажной застройкой и золотыми куполами церквей. Главная площадь: Кафедральный собор, администрация, Сибирско-торговый банк, памятник Александру Второму — и праздно шатающиеся прохожие.
Их трое: два парня и девчонка, все — друзья по синагоге, семилетние дети. Марк уже не помнит, как зовут их, хотя в девчонку был даже влюблён. Она говорит:
— Эх, классный вид, должно быть, открывается оттуда, — и показывает на колокольню Кафедрального собора. — Вот бы туда попасть...
— А я могу, — говорит вдруг Марк, вспоминая недавний случай со шпаной и с «исчезновением»
— Врёшь ты.
— А вот и нет, — и, после недолгих споров, совершает это: становится «незримым», проходит в открытые двери собора и через десять минут появляется на колокольне. Опять делается «видимым», машет друзьям рукой. Даже пытается бить в колокол, но язык слишком тяжёл для семилетнего ребёнка — он бросает эту затею, и лёгкой тенью спускается вниз. — Ну что, съели? — надсмехается он над друзьями. — Так-то.
Темнота. Следующее воспоминание.
Они на пароходе, плывут в Америку. Марк просыпается от жуткой качки, и вдруг обнаруживает, что на груди у него сидит крыса. Большая крыса со слипшейся, словно промасленной, шерстью и злобными, горящими изнутри, глазками. Он кричит, и крыса исчезает в темноте...
Чехарда воспоминаний. Он ворует еду на камбузе, потому что кормят их крайне паршиво. Кок прямо здесь, рядом, но он не замечает мальчишку, продолжая резать рыбу огромным грязным ножом. Еда... Марка выворачивает от этого слова. Он не ел уже много дней, но эта проклятая качка... Всю еду он отдаёт либо родителям, либо детям из соседних семей — он ещё плохо говорит по-английски, но прекрасно понимает чувства иммигрантов, и их мечты. Мальчик сам такой — один из многих, забивших тесный вонючий трюм до отказа. Кажется, их здесь сотни, и у всех смутная надежда на светлое завтра, которого может и не наступить, случись шторм посильнее или допусти штурман ошибку...
Опять хижина. Марк уже почти не чувствует связи с реальностью, словно живя во всех временах одновременно. Да, вот он, окровавленный спальник и потолок, весь в паутине — ускользающий между пальцами мир. И в то же время, перед глазами, повторяется одна и та же сцена.
— Невидимость? — удивляется Сэм. — Похоже, мне нет оснований тебе не верить. Ты нравишься мне, Марк, очень нравишься. Жаль, что у меня нет сына. Но если бы он был, я очень хотел, чтобы он был похож на тебя.
— Ты отпустишь его, Сэм? — Мигель в недоумении. — Ведь мы даже не знаем, вдруг он на солнце перегрелся или в штаны наложил от страха.
Марк на секунду исчезает из виду. Потом появляется — сомнения отпадают сами собой.
Подойдя к двери и «исчезнув», он слышит, как Сэм тихо говорит Мигелю и Бобу:
— Вот он, настоящий герой любой войны, любой трагедии. Невидимый и благородный, всегда находящийся в тени других, более ярких личностей. Проходят года, о таких людях забывают, но, тем не менее, они никогда не переводятся. Не спорю — способность становиться невидимым — редкий дар, очень редкий. Но благородство — то есть, способность пожертвовать собой ради близких — ещё более редкий и почётный. Тем более, в наше время. И знаете, парни, я горжусь им.
Марк недослушал — просто толкнул дверь и вышел. Ни Сэм, ни другие — никто так и не понял, что парень слышал этот монолог.
«Он гордится мной, — в беспамятстве улыбнулся Марк. — Сэм мной гордится!» — и с такими мыслями, он покинул этот мир.
* * *
Яков притронулся к Кольту Нэви, и даже взял его, но тот вывалился из потных рук. Раздался глухой звук удара. Малышка Карен взвизгнула от испуга.
Вошедший — похожий на разбойника с бескрайнего Запада — отступил назад. Потом сложил руки на груди и, словно японец, поклонился. На несколько секунд убрал повязку с лица. Карен опять закричала: вместо рта у этого человека была страшная рана, грубо заштопанная и зажившая лохмотьями много лет назад. Незнакомец опять прикрыл лицо. Всем своим видом стараясь показать, что не желает причинить зла, он вынул из-под плаща измусоленный клочок бумаги. Подошёл к барной стойке, положил.
Старик Яков увидел на обрывке адрес — тот совпадал с адресом его трактирчика. Также, он узнал почерк. Марк...
— ?.. — незнакомец постучал пальцем по адресу.
Трактирщик вздрогнул:
— Да, это мы. «На Млечном Пути».
Вошедший снова кивнул. Потом засунул руку за пазуху («Оружие? Да он прибьёт меня одной левой, если понадобится, кулачища-то, кулачища!») и вынул оттуда холщовый мешок. Звяк! — раздалось внутри мешка, когда тот очутился на прилавке. Громила потянул за верёвочку, на деревянную столешницу просыпались золотые монеты. Потом ещё раз постучал по клочку бумаги и, не дав трактирщику опомниться, вышел прочь.
— Папа?
Яков не помнил, когда он пришёл в себя. По щекам текли слёзы, а он смотреть не мог на мешок с монетами. К чёрту эту забегаловку, они плыли через полсвета за лучшей жизнью, а не за этим...
Вот только Марк... Бедняга Марк!
«Мама, папа и малютка Карен!
Я сделал всё, что мог. Надеюсь, этого хватит. Я люблю вас.
Я знаю, что вы разочарованы в Америке, что это не та страна, в которую вы ехали, наслушавшись восторженных мечтаний прихожан из нашей родной синагоги. Да, тут надо бороться за себя. И люди, как в любой другой части света. Есть мерзавцы. Если бы их не было, я бы вас ещё обнял. Но, похоже, мне несладко пришлось, раз вы читаете эти сроки. Да, есть мерзавцы. Но есть и Другие. И ради таких хочется жить, хочется верить в человечество.
Да, вы правильно поняли, я верю в людей. Теперь верю.
И парень, что принёс вам деньги — подтверждение моим словам»...
— Это от Марка? Папа?
— Да, Карен. Теперь всё будет иначе. Он отвоевал нам счастье.
Август 2012
_______________________________________
Все персонажи вымышлены, любые совпадение случайны.
Все исторические ошибки на совести автора. :)
Михаил Китовский © 2012
Обсудить на форуме |
|
