|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Истории трактира «На Млечном пути» Павел Семененко © 2012 Истории трактира на Млечном Пути — Обнаружен сигнал парадного коридора станции «Истории трактира на Млечном Пути». Ожидаю подтверждения стыковки, — прохрипел электронный голос бортовой помощницы.
Гриха отключился от виртуального оркестра «Стальные жилы — 2250», старенький транс-рок, знатный, такого теперь не сыщешь и в дюжине парсеков вокруг. Гриха нехотя проплыл сквозь кучу пустых тюбиков, обвёрток, инструментов, гало-дисков к панели управления, отмахиваясь от докучливого мусора. Ткнул пальцем гало-кнопку «Стыковка».
— Подтверждение принято. Стыковка будет завершена через блп-блылып-блып... четыре минуты тринадцать секунд.
Башка трещит. От вонючего синтезированного кислорода самой дешёвой марки кровь вскипает в жилах, как плевок на разогретой докрасна батарее. Гриха открыл вещь-кабинку, дождался, пока рассеется облако хлама. Влез в парадный гермо-мундир, засаленный и грязный настолько, что отличить его от робы дворника можно было только по семнадцати золотистым ветеранским лычкам.
— Стыковка завершена. Срок вашей увольнительной закончится через блп-блылып-блып... девятнадцать часов тридцать две минуты. Приятного отдыха.
Звон и грохот мусора, приятная тяжесть на ноги — бортовая помощница подцепилась к грави-полю трактира. Гриха пошатнулся и схватился за край спальной полки — «Господи, за десять лет я начисто позабыл о настоящем грави-поле». Он запер оружие в сейфе, без этого сука-помощница не даст сойти с борта. Новый кварковый расщипитель выдали только позавчера, в старый сейф он не влез, пришлось взять с собой.
— Мой ветеран! — козырнул руководитель стыковочного отсека, выпятив грудь до треска в рёбрах. Весь персонал техобслуживания смотрел на Гриху, как на сверхсущество, по ошибке причалившее к их станции. Гриха терпеть не мог, когда на него так пялятся. Человек, привыкший к Бойне, любой взгляд воспринимает, как угрозу.
— Полная уборка, глубокая очистка, замена гигиен-комплекта. Если при техосмотре обнаружатся жёлтые зоны, не говорю уже о красных — заменить. Полный пищевой и хозяйственный комплексы, — на ходу продиктовал он семенящему за ним шефу технарей.
— Вне очереди, мой ветеран! С вас двадцать пять лет...
— Чего?! — взревел Гриха, впившись в шефа глазами с такой яростью, что, казалось, и кварковой пушки не надо, чтобы превратить его в облако. — Двадцать пять лет — охренеть! Трижды в гроб вогнать меня решил?!
— М-мой ветеран... Таков прайс, — промямлил шеф, выронив диктограф.
— Помнится, десять лет назад прайс был скромнее, разъедрид твою мать тысяча пихонских хоботов! — Гриха выхватил из его рук биокассер и считал с пульса двадцать пять лет.
— Охрана... О-о-отбой... — прошептал шеф, когда Гриха удалился на безопасное расстояние.
В холле настоящий живой оркестр играл какую-то новомодную какофонию. Гриха остановился возле кондиционера и с детской улыбкой на лице — дышал, не замечая ни восторженных взглядов, ни восхищённых приветствий. Какая это благодать — дышать чистым, эталонным кислородом. Трактирщик Кацман возвёл этот трактир задолго до того, как Гриха вступил в ряды Вселенского Отпора; за пятьсот с лишком лет старый еврей скоробчил достаточно жизни, чтобы позволить своим посетителям дышать полной грудью.
— Мой ветера-а-ан, мой ветера-а-ан! — чьи-то щупленькие ручки обвились вокруг Грихиного торса.
— Йося Кацман, — с улыбкой посмотрел Гриха на маленького лысоватого старичка в бархатном жилете, расшитым золотистой паутиной, видимо, где-то в галактике Майа.
— Почему же ты-таки не предупредил?! — старичок пихнул его кулачком в бок. — Мы бы пригласили Первый Вселенский оркестр... Хотя, нет, Первый Вселенский содрал бы тыщу лет... Но Первый Западно-Межгалактический пригласили бы... И Лаурианских девок, и харчи с Веронии... Ой-вей! Хотя, нет, дорого... — опомнился трактирщик, но тут же вспохватился. — Гришечка, мой ветера-а-ан...
— Йося-Йося, старая еврейская рожа, — рассмеялся Гриха впервые за десять лет. — Как я рад тебя видеть, старина.
— Что стоите, раздолбаи! — зашипел Кацман на свою разношёрстую свиту. — Готовьте зал в Имперской ложе!
— Йося, я не хочу в ложу... — поморщился Гриха, взяв старика на руки, как ребёнка. — С империалами этими, пронзи их насквозь мохнотрах! Давай в наш старый-добрый Северный угол.
— Как пожелаешь, мой ве-те-ран-чик! — ласково прошептал старичок, выпятив от старания нижнюю челюсть. — Вы-таки не слышали?! Чего встали, немощи пелахорские! — вскричал он, нахмурив седые брови. — Решения большой двадцатки ждёте?! Бегом-бегом!
На Йосю, несмотря на его порой очень обидную брань, никто никогда не сердился. Еврей хоть и прижимистый, но добросердечный, зазря не обделит, не обидит. Люди на станции почитали его, как спасителя. Он дал людям работу, дал им возможность нормально жить, а это в нынешнее время дорогого стоит.
Трактирщик махнул рукой извозчику. Через минуту они уже неслись по транспортной шахте к Северному Углу, с которого когда-то начал строиться знаменитый «Трактир на Млечном Пути» — огромная гражданская станция, способная вместить пятьсот тысяч человек. В Северном Углу Гриха впервые побывал со своими родителями почти двести тридцать два года назад.
— Отец твой, приголубь Господь его душеньку — снился позавчера, — всхлипнул Йося, достав из кармашка салфетку. — Хороший был человек, добрый друг, я ему многим обязан. Я сразу подумал — никак Гришечка в увольнительную отбыл.
— Я их уже почти не помню, только ощущаю иногда, — вздохнул Гриха. — Никакие средства, никакие эти самые биотехнологии не помогают. Память уходит, Йося и ничто не может её удержать.
— Как у тебя с Машей? Виделись? — сверкнул глазами Кацман, убрав салфетку обратно. — Твой отец не одобрил бы такого — женаты почитай уже сто лет, лялечку народили... Ей уж сколько? Сорок три? Ну, в наше-то время молодость можно и купить. Девонька-конфеточка-таки...
— Кацман! — резко оборвал его Гриха. — Маше нужен я, а мне нужна Бойня! Точка! Я солдат, Кацман, а не семьянин. Я не хочу её мучить! Не елозь на гангрене, дикобраз ты старый...
— Ой-вей, Гринечка ты мой дорогой, — огорчённо покачал головой трактирщик. — Таки-вылитый ты отец... — уловив Грихин взгляд, Кацман съёжился и вытянул ладошки вперёд. — Всё, молчу-молчу...
Прибыли к Северному Углу. У входа толпился простой люд, учителя низшей категории, технари, извозчики, разносчики, прочий персонал станции. Трактирщика здесь увидеть явно никто не ожидал.
— Хозяин! Мой ветеран! Хозяин! Мой ветеран! — неслось со всех сторон.
Люди плотно обступили Гриху, лезли целовать руки защитника, поглаживали его мундир, загадывая желания. Вторжения нематериалов никто не забыл, да и вряд-ли когда-нибудь забудет. Ветеран семнадцатого ранга из двадцати возможных, авангард Вселенского Отпора, человек, топтавший край Вселенной, повидавший то, чего не существует на Свете — он вызывал в душах гражданских священный трепет. За столиками сидели мелкие чиновники и офицеры, простолюдины оживлённо рокотали за общими лавками. Они все поприветствовали его стоя, козырнув кто как умеет, и вернулись к своим разговорам, изредка поглядывая на того, кому обязаны своим спокойствием.
— Откуда эти нематериалы вообще берутся? — услышал Гриха разговор двух офицеров станционной полиции, распивающих за столиком у стены дешёвый анекдот. — За краем Вселенной ведь нет ничего — где они родятся вообще? — спрашивал рыжий ирландец в легендарном клетчатом берете.
— Я вчера смотрел «Время» по первому человеческому, — с видом знающего отвечал ему второй, смуглый усатый индус. — Учёный совет полагает, что наша Вселенная окружена кольцом хаотического энерго-материального пространства... — тут он, видимо, забыл дальнейшее научное толкование. — В общем, они там как бы все в одном флаконе. Родятся из воздуха.
— Ой-вей, ви посмотрите, кто к нам прилетел! — на Гриху с разбегу набросилась маленькая женщина, похожая на пингвина. — Маленький мой сладенький! Мне сообщили — таки я вспышкою сюда!
— Здравствуйте, тётя Сара... — смущённо улыбался Гриха, нехотя позволяя сердобольной старушке трепать себя за щёки и чмокать на глазах у изумлённой толпы. — Присаживайся-присаживайся, мой ветеран. Сейчас-таки и кушать будешь и... А ты чего заглох на месте, развалина?! — уставилась она на мужа. — Чем гостя почивать собрался?! Бреднями своими?!
— Женщина! — вскинул руку Йося и седые волосы его всколыхнулись. — Ты-таки знаешь своё место — не вынуждай меня гнать тебя туда пинками!
— Ой-вей, пинками он меня гнать будет, ви гляньте! — подбочилась тётя Сара. — Я-таки не мячик чтоб пинками двигаться — так самортизирую, у тебя глаза на заушинах выпрыгнут, навязался-таки футболист на мою голову!
Гриха присел на стульчик за столиком в углу, поглядывая, как пожилая чета бранится и поколачивает друг друга под незлобивые смешки толпы. Любовь. Чёрт бы её побрал... Маша. Развод не приняла, значит, ждёт. Чего ждёт? Бойня поглотила Гриху целиком — рад бы вырваться, не отпускает. И никогда не отпустит. Бойня течёт в крови, она руководит мыслями, действиями, чувствами и инстинктами. С другой стороны Маша — ничем её не отцепить. Ни руганью, ни побоями, ни угрозами. Глупая женщина, ах, какая же она глупая! Двести с лишним лет ждать солдата с бесконечной войны. Грихина рука нырнула во внутренний карман мундира и вынула галографию. С рябью и искажением цвета на ней в обнимку стояла молодая пара; белокурая статная девушка в костюме гражданского инспектора держала на руках малютку. Их обоих обнимал чернобровый мускулистый парнишка в мундире новобранца Вселенского Отпора, в глазах беспечность, в голове не пойми что. Дурак!
Целая армия официантов принесла еду. Гриха с наслаждением неспеша съел мидл-стейк, печёную картошку, поковырял карпатку, рыбу он не любил с детства и нисколько по ней не соскучился. Попробовал по ложке каждую из многочисленных закусок.
— Ну как? Я твоё меню на зубок вызубрил, — трактирщик вернулся, благополучно примирившись с супругой. Следом за ним два официанта везли передвижной винный шкаф.
— Начнём, пожалуй, с аперитива, — Кацман ловко выхватил из шкафчика бутылку, встряхнул, посмотрел на просвет, глянул на этикетку. — Сам не пил, рекомендовать не буду. Сейчас и поглядим... — он лихо вогнал штопор в пробку, с чпоком вынул её из горлышка и наполнил бокал.
Гриха, поиграв жидкостью в бокале, выпил залпом:
Как на счёт хорошей истории? Ведь хорошая история, как кружка прохладного кваса в знойной степи, где кроме палящего солнца и дохленьких растений больше ничего нет. Если квас утоляет жажду и дарит бодрость духа, то хорошая история радует душу и дарует житейскую мудрость. А если что-то дают даром — то это даже вдвойне приятней.
Офисный крепыш, о котором пойдёт речь, это не прочный офисный принтер или ксерокс, не храбрый охранник с квадратным лицом. И даже не сейф, в котором по моим подсчётам хранится два дома, три автомобиля и мексиканская шляпа напрокат. Эта история о странном мальчике, которого странности однажды зашвырнули на небо и до смерти перепугали, а затем несказанно осчастливили. А если по порядку, случилось всё в Рождественскую ночь, когда горят свечи, пахнет ёлкой и апельсинами. Когда дети, ложась в кроватку, мечтают только об одном — увидеть чудо! Такая Рождественская ночь, с чудесами и вкусными запахами, чародейною вуалью опустилась на таёжный детский дом №1 под мохнато-колючим названием «Сосновый бор».
Утром детишки, едва проснувшись, весёлою шумною гурьбой с криками «Подарки-и-и-и!» кубарем скатились в гостиный зал и остолбенели от удивления. Под ёлкой среди прочих коробочек визжал и подпрыгивал плачущий подарок! Коробка в блестящей упаковке с сиреневым бантиком на боку кувыркалась так, словно в ней завёлся маленький поросёнок. Когда дети, с хрустом сорвали обвертку и открыли подарок — то нашли на дне маленького-премаленького малыша, с котёнка величиной. Он брыкался и истошно пищал — Уа-а-а!! Уа-а-а!!
Ребята решили, что об этом удивительном подарке непременно должна узнать Изольда Карловна — их общая, с позволения сказать, мама. Одна девочка уверяла ребят, что это её подарок (на коробке было написано её имя), но её уже и слушать все забыли. Встревоженные находкой детишки, шлёпая босыми ногами по лестнице, перекрикивая друг-друга, уже поднимались в кабинет управляющей.
— Ох! Ну и подарочек... — наконец, выдохнула Изольда Карловна, едва разобрав смысл разноголосой болтовни, которую на неё выплеснули двенадцать маленьких ротиков.
С тех пор тринадцатый малыш Славентио (именно это имя было вышито тонкой голубой нитью на его ползунках) стал жить в детском доме. Всё бы хорошо, но мальчик стал очень загадочно расти и весьма странно себя вести, странно расти и очень загадочно себя вести. Когда его сверстники ползали без штанов и сидели на горшке, засунув палец в рот — Славик (так прозвали его дети) уже гонял мячик с мальчишками во дворе. Он совсем не рос, хотя, конечно, он рос — но был маленьким и крепким — с крепкими ручками, мясистыми ножками и взбитым тельцем. Седобородые доктора, профессора великих медицинских и прочих наук лишь поправляли очки и изумлённо разводили руками.
— Йося, сукин ты сын!.. Кху-кху, — прохрипел Гриха, сморщившись. — Какая приторная зараза — меня сейчас вывернет!
— Приторная? — удивился Кацман, повторно взглянув на этикетку. — Пожалуй, да. Но тут говорится, что и горчинка есть... Аперитив есть аперитив. Продолжать не будем.
— Дай мне скорее запить эту гадость, будь она трижды проклята! — воскликнул Гриха, не зная, куда можно сплюнуть.
— Вот это покрепче будет, попробуй, — трактирщик пододвинул к нему бокал с алой жидкостью:
— Что за бред! — следователь спецотдела ФСБ Георгий Прохоров небрежно отшвырнул папку с рапортами. Хлопнувшись на стол начальника криминальной милиции, подполковника Граблина, она подняла в воздух множество хлопьев сигаретного пепла. — Вы представляете, сколько я до вашего... Мухосранска добирался?! — следователь бросил зажигалку рядом с папкой. — И всё ради этого?!
— Слушай...те, — подполковник поправил несколько бумаг, отчего бардак на его столе не стал менее выразительным. — Вы думаете, я сам это выдумал?! Всё это рапорты моих заслуженных сотрудников! Некоторые из них до сих пор в реанимации к кроватям привязанные лежат! Всё башку норовят себе разбить! А некоторые..., — подполковник Граблин осёкся, заметив, что перешел на крик. — Некоторые в дурнушках уже!
— Да вы сами-то читали, что пишут ваши заслуженные сотрудники, а?! — с издёвкой говорил следователь Прохоров. — Старик в пиджаке и шляпе сидел напротив телевизора в кафе «Французская булка» и что-то записывал на салфетке. Под прикрытием старшего лейтенанта Крякова, я подкрался к нему сзади. И едва я попытался защелкнуть наручники у него на запястье, как в мою голову ворвались тысячи голосов из телевизора. Мне стало больно, и я потерял сознание... Тысячи голосов из телевизора! А?! Хорошо, да?!
— Да читал я, едрит вашу мать! — не сдержался подполковник. — Это не один и не двое написали! Двадцать пять сотрудников получили тяжелые психические и физические увечья! Двадцать пять! И все, как один, несут такую вот хренотень!
— Ну-ну-ну, подполковник, не горячитесь... — Прохоров резким движением воткнул окурок в пепельницу так, что добрая половина бычков оказалась на столе.
Похоже, что Граблин не врёт. Продолжать давить на него, в надежде, что вскроется некий заговор — бесполезно... Скорее всего тут и впрямь какая-то хитрая история, а какая — еще предстоит разобраться.
Небольшой сибирский город Ишимск обнесён тремя рядами колючей проволоки, и постоянно патрулируется вооруженными пограничниками. В городе, где обогащают уран и получают оружейный плутоний — по-другому никак. Именно по причине особой важности объекта ФСБ направило в Северск своего лучшего следователя. Задание, которое либо нужно выполнить, либо лучше вообще не возвращаться.
— У вас хоть фото его есть? — спокойным ровным тоном спросил Прохоров.
— Да-да-да... — оживился Граблин, дёрнул ящик стола и вытащил оттуда папку. — Раньше все фото с ним получались расплывчатыми, а вчера, как по заказу, довольно сносная карточка вышла.
Прохоров изъял у подполковника все материалы по делу и, к великой радости последнего, отправился в отель.
«Занятная штучка эта горничная», — с улыбкой подумал он, проходя мимо миленькой девушки. — «Моргает так игриво. Не боится ведь ни шрамов, ни седины в висках...»
Задернув шторы, следователь щелкнул включателем настольной лампы, разложил перед собой фотографии и заключения криминалистов. Мысли о хорошенькой горничной вмиг улетели на задворки сознания. Его крепкое, жилистое тело камнем застыло над столом. Пепельно-серые глаза сосредоточенно скользили по строчкам и заголовкам. «Погиб при исполнении», «...тяжелая травма психики», «...виной всему пожилой человек, появляющийся в общественных местах...»
— Ммм... — следователь потер коленку. Ноющей болью в ноге отзывалась Чечня — жди плохой погоды. Мозолистые руки с лёгкой дрожью перебирали густо исписанные листы со свидетельскими показаниями.
Прохоров, в отличие от своих московских коллег, жил в деревне. Несмотря на постоянную нехватку времени, держал хозяйство: дюжину кур, корову, огород семь соток. «Мужик должен оставаться мужиком» — свято следовал он отцовскому завету. Уж если Прохоров взялся за дело — надорвётся, но доведёт до конца.
— Что за фикус ты, дедушка?.. — задумчиво проговорил следователь, прикуривая сигарету. Он держал перед собой слегка смазанное фото старика в потрепанной шляпе. Испещрённое морщинами лицо, нахмуренный взгляд, перемотанные изолентой очки, длинные седые волосы, свисающие сальными лентами с плеч. И какой-то странный оскал... Не похоже на злость, тогда что это?
— Ух... Вроде отпустило, — с облегчением вздохнул Гриха, откинувшись на кресле.
— Продолжим? — Кацман замер с бутылкой в руках над его бокалом.
— Давай. Что там за фикус этот дедушка...
Трактирщик незамедлительно наполнил бокал:
Меня зовут Карл Бзежински, я последний во всём мире алхимик слова: я знаю все известные миру языки, живые и мёртвые. Языки — моя стихия, мой чёрт и Бог. Слово, мой друг, это тонкая вибрация, способная управлять, видоизменять, созидать и разрушать материю. Мой путь — это путь исследований и экспериментов с этим священным существом. Бог описал суть творения мира на нескольких скрижалях и передал их Моисею. Мои предшественники из поколения в поколение передавали эти слова, отражающие истинную связь Вселенной, Бога и Человека.
Всю свою жизнь я упорно трудился над созданием слов-унивёрсумов, слов, наделённых душой и разумом. Способных бороться с ложью, грубостью, насилием, враждебностью и непониманием. Я жаждал создать Слово Мира, слово полного взаимопонимания. И как-то раз, в результате синтеза различных слов, на свет появилось нечто. Некая словесная субстанция в моих опытах развивалась от простого к сложному. Из предложенного ей слова «Тет», она создала «Тетрограматон». Поначалу я не увидел в этом ничего плохого. Даже наоборот — счёл уникальным случаем в алхимии слова. Субстанция, стремящаяся к познанию Абсолюта, к его совершенству — явление доселе невиданное.
Истинная её страсть открылась мне, к сожалению, слишком поздно. Её целью было не движение к совершенной форме. Она жаждала извратить всё простое, подменить бессмысленными нагромождениями информации. Исказить прописные истины запутанным, далёким от понимания смыслом. Я дал ей имя — Анти-информация. Именно с моей помощью она проникла в Интернет, а через всемирную сеть захватила весь мир. В моих экспериментальных блокнотах Анти-информация была небольшим червячком, коверкающим слова. Теперь это огромный змий, подчинивший себе целые правительства, Президентов всех стран. Все они словно марионетки в её безумных руках, плодят целые пласты анти-информации. Бюрократия ныне плодится с невиданной скоростью. Бессмысленные потоки анти-информации разливаются бурными реками. Политика, государственное управление, средства массовых информаций — лакомые куски для анти-информации. Их она подчинила в первую очередь. Она запустила свои щупальца в систему образования — детям навязывается абсолютно ненужная, сложная и чуждая разуму анти-информация. На один полезный урок приходится пять бесполезных. Хорошие учебники переписаны на пять, а то и десять анти-информативных учебников.
Анти-информации подвластно телевидение, радио, газеты, операторы сотовой связи. Компьютер, мобильник, и даже безобидная детская рация — агенты анти-информации. Ты, конечно, сочтешь это вздором — как может какая-то там дрянь контролировать высокопоставленных людей на всём шаре земном? Анти-информация входит в резонанс с человеческим мозгом с помощью акустических систем того же самого телевизора или сотового телефона. Люди неосознанно выполняют её приказы, будучи уверены, что это их собственные решения. Так что, мой друг, с сегодняшнего дня избегай перечисленных мной благ цивилизации.
Представь, какова её мощь, если ей удалось развалить СССР?! Единая идеология не устраивала это чудовище, и она разорвала страну на куски — чтобы анти-информация бесконечно плодилась в каждом отдельно взятом кусочке. Я не знаю её конечной цели, но я могу предугадать последствия. Анти-информация будет раздирать общество и плодиться до тех пор, пока страна, а затем и весь мир не затрещит по швам от непонимания. Обезумевший народ пойдёт войной на своих братьев, даже не догадываясь, что борется не за независимость, а за навязанную ему анти-информацией пустышку.
— Ну что за бред маразматичного пелохола... — огорчился Гриха. — У меня такое ощущение, что я никогда не попробую своей истории...
— Ну-ну, мой дорогой! Не спеши с выводами, — трактирщик долго перебирал бутылки, хватая то одну, то другую.
— Вот! Выдержка — что надо! Попробуй...
— Доброе утро, сладкая моя, — Макс вышел из ванной, прихватив с собой запахи бальзама после бритья и зубной пасты. Он обнял Машу и поцеловал влажными губами в шею. — Всё нормально? Как самочувствие? — спросил он, заглянув ей в глаза.
— Паршивое.... — ответила она, но, почувствовав, как он огорчился, ущипнула его за попку — Не настолько, чтобы унывать! Развернувшись в объятиях, она осыпала его лицо множеством мелких поцелуев.
— Не хочешь помыть меня? — сказала она, направляясь в душ.
— Я бы с удовольствием... но не хочу опоздать на работу, — ответил Макс, радуясь её оживлению.
Он включил телевизор, подошёл к кофеварке и уже хотел плеснуть себе в чашку немного чёрного допинга, когда пригляделся....
— Чёртовы твари! Мерзость! Тьфу! — на гладкой чёрной поверхности свежезаваренного кофе в сосуде кофеварки плавали несколько тараканов. Макс открыл шкаф, достал банку быстрорастворимого «Гранда».
— Проклятье, — пробурчал он, поставив чайник.
Машка пела в душе «Как прекрасен этот мир, посмотри...». Он улыбнулся, взял кофеварку и хотел вылить её содержимое в раковину. На тёмной поверхности всплыло ещё два таракана... Потом червяк... Потом два червяка... И все они двигались! Извивались в кипятке! Кишели и дохли внутри! Телевизор зашипел. На экране появилось что-то круглое, усыпанное узорами и символами...
Как прекраааасен этот миииииир...
Макс услышал стон, вой, рёв... Неистовые вопли, сплетающиеся с музыкой... За окном потемнело. Солнце заслонило нечто. Он увидел лицо умирающего младенца... Затем ещё одного... Кровь... Чёрный слуга шагал по мостовой, вышибая сапогами искры из камней... Его кривое оружие на конце длинной трости...
Как прекраа.... ааааа.....аасен этот миииииир.....Посмотрииии...
В кофейнице со дна всплыла крыса, ударилась о крышку; она пищала от боли, меся кипяток обваренными лапами... Следом всплыла вторая...
Макс уронил кофейницу на пол, когда мерзость, бурлящая в ней, уже не умещалась внутри и лезла наружу. Что-то промелькнуло позади его. Он обернулся, топчась по осколкам, и увидел мутное отражение старушечьего лица, мелькнувшее в зеркале...
— Макс! Что с тобой?! Чего ты орёшь?! — пробудил его крик Маши. Она стояла перед ним, мокроволосая, перепуганная, голая. По-прежнему светило солнце, на полу кривлялись тени древесных веток. Осколки кофейницы впились в ступни, кровь смешалась с кофе жуткой багровой размазнёй на паркете. Ни единого червяка. Ни таракана. Никаких крыс. По телевизору идёт музыкальное «Доброе утро».
— Я... — начал Макс неуверенно. — Всё в порядке милая. Я обжёгся и разбил кофеварку...
— Распроклятый пердох маладанца! — разразился бранью Гриха, вскочив на ноги. — Что ты мне подсовываешь?! Ты в своём уме, Кацман?!
— Мой ветеран! Мой ветеран! — трактирщик, оробев, попятился. — Это самый лучший товар. Тысячи гражданских полжизни отдали бы за глоток!
— Да будь они прокляты все, кто закупоривает эти бутылки! — Гриха содрогнулся. — Я не для того летел сюда от края Вселенной, чтобы разглядывать обваренных крыс, червей и обезглавленных младенцев!
— Хорошо-хорошо, — умиротворяюще прошептал старик. — Я припас тут кое-что...
— Нет, Йося, с меня довольно, — Гриха утёр пот со лба. — Товар у тебя хороший, забористый. Выпьешь и сам себя забываешь. Но мне он уже поперёк горла...
— Мой ветеран, я...
— Знаешь, старина, — перебил его Гриха, устремив взгляд на опостылевший звёздный пейзаж за окном. — Когда ты несколько суток без передышки в бою, когда на тебя прёт враждебная волна не то существ, не то каких-то бездумных агрессивных сгустков — хочешь только одного — пожить нормально ещё хоть минуточку — любой ценой. Тебя зашвыривают за пределы Вселенной, вокруг тебя великое ничто, но ты жив, ты ощущаешь биение собственного сердца. Ты без устали мочишь нематериалов, слышишь своё дыхание, свои крики... В такие моменты вспоминается детство, вспоминается жизнь. Бойня заканчивается, тебя выдёргивают, ты сидишь на своём борту, что-то ешь, что-то пьёшь... Вокруг тебя миллионы подобных тебе бортов, там такие же, как ты бедолаги пьют и едят... И ты думаешь — а жив ли я? Где я? Что я такое? Ты мочишь врага, получаешь за это пару сотен лет и увольнительную. За десять-то лет Бойни... И ты понимаешь, что тебе негде жить нормально — не потому что не с кем, а потому что тебя как бы нет. Ты мёртв изнутри. И ты летишь в «Истории трактира на Млечном Пути», пьёшь разлитые по бутылкам чужие жизни, чтобы заткнуть ими зияющую внутри пустоту. Пытаешься реанимировать свою мёртвую душу. Ты расплачиваешься жизнью за топливо — «С вас три года за полные батареи, мой ветеран» — ты защищаешь свою жизнь и жизнь Вселенной, получаешь за это жизнь в качестве зарплаты. Ты постоянно с жизнью, в жизни, но на самом деле ты чувствуешь, что, — Гриха нагнулся к уху трактирщика и шепнул с выражением, — ты мёртв!
— Гриша... — выдохнул Кацман, закрыв рот рукой.
— А ты мне крыс варёных подсовываешь... — Гриха молча встал и отправился в отведённую ему для ночлега комнату. Извозчик вёз его по транспортному тоннелю сквозь огромные залы станции. Оказавшись в своей комнате, он принял душ, закутался в халат, лёг на кровать и включил гало-визор. В дверь постучали.
— Иосиф Давидович желает вам спокойной ночи, мой ветеран, — официант, поклонившись, протянул ему бутылку. Судя по всему, этикетка не раз была подмочена, сморщилась, разобрать написанного было уже невозможно. Пробка запаяна сургучом. Гриха, покопавшись в кухонном шкафчике, извлёк штопор, вскрыл бутылку и отхлебнул из горлышка:
Али шёл к семейному парку, что на углу Московской и Красных Звёзд. Под плотно застёгнутой курткой бесшумно тикал таймер. Али почесал небритую щеку, посмотрел на хмурое небо, на серебристые контуры Валикорских лун. Пути назад уже нет — Джамбул сказал: три часа дня, парк семейного отдыха.
Суббота. В парке много отдыхающих; детишки смеются, визжат, резвятся на травке. Али с болью подумал о Фаине. Если он откажется — они убьют её. Джамбул так и сказал: выбирай, или ты сделаешь так, как я говорю, или все, кого ты любишь — умрут. Джамбул никогда не врёт. К ногам прикатился красно-синий мячик, Али поднял глаза и увидел румянощёкую темноволосую девочку, спрятавшуюся за маму — белокурую статную девушку в костюме гражданского инспектора...
— Нет! Нет! — Гриха очнулся в холодном поту, запутавшись в халате, упал с кровати.
***
— Но я не передавал тебе никакой бутылки, мой ветеран, — оправдывался трактирщик. — И на записи трёх камер видно, как ты один входишь в свой номер, и всё — никаких официантов с бутылками.
— Ничего не понимаю, — Гриха теребил край своего мундира, глядя в точку. — Что это? Болезнь? Галлюцинация?
— А что ты сделал, когда очнулся? — спросил Кацман, сомкнув руки на груди.
— Я искал бутылку, чтобы выпить всю историю целиком, но не нашёл... — тихо проговорил Гриха. — Схватил гало-фон, набрал Машкин номер... Они живы-здоровы, живут на Валикоре... Ждут. Чёрт, это было так... так реально!
— Я слышал, когда Земля ещё не была разрушена, люди могли видеть истории без помощи алкоголя, — Кацман откашлялся и продолжил. — Это называлось «видеть сны». Человек ложился спать, и во сне переживал какую-нибудь историю.
— Сны? — переспросил Гриха, задумчиво потирая подбородок.
— Да, именно так, — кивнул Кацман. — Это добрый знак, мой ветеран... Люди считали, что некоторые сны это послания, данные нам Господом, чтобы предупредить нас о чём-то.
— Кажется, я понял, Кацман, — сказал Гриха, сорвав с груди отметку действующего бойца «Вселенского Отпора». — Кажется, я понял...
Павел Семененко © 2012
Обсудить на форуме |
|
