|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Истории трактира «На Млечном пути» Юлия Фербер © 2012 Они все же рождаются... — Э... э... э... куда пошел? Ну куда пошел? Опять, небось, пьяный приперся? —
хозяйка трактира » На млечном пути» нахмурила брови и подперла бока. Ее значительная грузная фигура выглядела устрашающе: широкие бедра, большой пышный бюст, округлые полные руки и крепкие ноги. Настоящая бой-баба! Лицо крупное, широкоскулое, с маленькими бегающими глазками, слезящимися от кухонного чада и табачного дыма, и со вздернутым носом-картошкой. На вид ей можно было дать шестьдесят-шестьдесят пять, но выглядела она моложе своих лет: морщин на лице почти не было, как это бывает у полных людей: они словно теряются под толстым слоем подкожного сала. Да, эта женщина кого хочешь на место поставит!
На ее красном пылающем лице застыла гримаса отвращения: она таких посетителей с первого взгляда распознавала.
Хватит тут ошиваться! Вечно вы припретесь голодные и без гроша в кармане. А ну пошел!
Из-под капюшона на нее глядел молодой парнишка. Первый серый пушок только — только покрывал подбородок его худого бледного лица с тонкими правильными чертами. Два огромных глаза светились на изможденном лице. Он был одет в поношенный плащ цвета земли; с мокрого капюшона стекала вода.
Ого... как ты промок, — промолвила Нина Тимофеевна, оглядывая молодого человека снизу доверху. — Холодно... а? Бедненький, всю ночь, небось, на дороге торчал... — голос, обычно резкий и грубый, теперь звучал сочувственно и как-то по-матерински.
Она в очередной раз рассердилась на себя:
» Вот так всегда! Сначала они приходят, ни здрасьте ни до свидания, натопчт тут своими сапожищами, подтирай за ними! Потом плачутся, какие же они несчастненькие, переночевать просятся.
Тут им еще и покушать надо: водочки, чтоб согреться, огурчиков закусить, да чтоб солененьких! Водички, обмыться! Эх, народ!
А на утро денежек у них и нетути. «Украли по дороге.» Они занесут... Обязательно занесут!
А ты им, дура старая, веришь! Сброд всякий пускаешь!А потом грызешь себя! Сердобольная!
Нина Тимофеевна собралась уже в кои-то веки проявить характер и выставить бродягу за дверь, как вдруг взгляд ее упал на руки посетителя.
Мягкие и чистые, как не похожи они на руки бродяги!
Она еще раз вгляделась в молодое осунувшееся лицо.
Ты из каких мест будешь? — осторожно спросила она.
Из дальних. — Просто ответил молодой человек и пожал худыми плечами. — Я к вам, баб Нин, по делу...
Нина Тимофеевна опешила.
Какая я тебе баба Нина! — вне себя закричала женщина. Это обращение ее больно кольнуло: за всю жизнь у нее не было детей, и тем более внуков. Поэтому, где-то в подсознании у нее было: каждый раз, когда она пускает переночевать бродяг и даже пьяниц, которые не платят ей ни гроша, она играет сама с собой в одну и ту же игру: будто все они — ее дети.
И по какому такому делу? — прошипела она. Глаза ее сузились в одну маленькую полосочку.
По важному... — так же спокойно ответил парнишка и опять пожал плечами. Глаза его сверкнули голубым огоньком.
«Разбираюсь я в людях, сколько лет себя помню: этот пьяница, этот бродяга, этот вполне себе приличный человек.. — пронеслось в голове Нины Тимофеевны, — Но ни разу не видела доходягу с холеными руками. Да еще к тому же по имени меня зовет. По-панибратски... Странно все это... не в себе он, что ли?»
В тот же миг рука молодого человека оказалась на широком плече женщины.
Пойдемте. Поговорить надо. — Он склонился к самому уху хозяйки. Его глаза вновь сверкнули ледяным огоньком.
Не прошло и мгновения, как Нина Тимофеевна ощутила, что сидит за дальним столом, и странный молодой человек уже придвинул табурет поближе к ней. Тут и там сновали посетители, как две капли воды похожие друг на друга: с мясистыми пропитыми лицами и жилами, вздувавшимися на бычьих шеях. Нина Тимофеевна огляделась: никто не обращал на них внимания.
Я вот по какому вопросу, — не оставляя свой спокойный доверительный тон, начал говорить гость. — Сегодня я шел... шел... дай, думаю, зайду к тебе!
» Загадками стал говорить». — по спине Нины Тимофеевны пробежал холодок.
Ближе к делу, — сухо сказала она, но сама почувствовала, как мурашки пробежали по коже.
Не торопи, баб Нин!
Лицо Нины Тимофеевны вспыхнуло.
Я вот что...
Слушай внимательно, баба Нина, — Казалось, ему доставляет удовольствие называть хозяйку так. — Не пугайся от того, что сейчас услышишь.
Не тяни резину! — оборвала хозяйка и посмотрела прямо в глаза молодому человеку.
Я сын того, кого ты должна была родить двадцать первого июля тысяча девятьсот тринадцатого года в городе Коломна. — сказал путник, не спуская с нее глаз, —
Помнишь того пекаря, что на соседней улице? Он тебе глазки строил, а ты все улыбалась...
Ты деду с ним, баба Нина, изменила, причем нахально так. Он тебя тогда к стенке прижал, золотые горы пообещал.
Ну, какие золотые горы в его деле?! Думала, ничего тебе не будет, так, поразвлечешься только, удовольствие получишь.
Не-е-т, баба Нин! Так дела не делаются... От этого дети рождаются. Поняла? Что ты на меня так смотришь? Деду ничего не сказала, только пошла через два месяца к знахарке и от ребенка и избавилась! Так? Так...
Что, думала, избавилась от ребенка, и хлопот меньше стало? Вот детей, потому, когда захотелось, и не получилось... А Павел всю жизнь себя винит, больным считает!Не веришь?!
На мгновение женщина просто окаменела. Хлопала глазами, словно кукла. Лицо вмиг постарело, осунулось, кожа натянулась на широкие скулы. Дыхание перехватило.
Что... Что вы от меня хотите? — прошептала она. Язык отказывался подчиняться, губы еле шевелились. — Что я вам сделала???
Эээ, старушка, полегче, — молодой человек, казалось, не на шутку испугался. — Все, все, я ухожу, будьте покойны! — Он провел ладонью перед застывшими безумными глазами женщины. — Это все сон, самый обыкновенный сон. Я ухожу, но скоро обязательно вернусь!
Нина Тимофеевна так и осталась сидеть с раскрытым ртом и остекленевшими глазами.
Незаметно подошедший муж вывел ее из этого оцепенения. Он осторожно обхватил ее за плечи:
Чего тебе? — огрызнулась женщина, вздрогнувшая при его прикосновении как от удара тока.
Ничего....
Вот и иди, куда шел...
Павел Андреевич был хрупкий старичок, выглядящий гораздо старше своих лет. Но людей всегда подкупали его добрые глаза, искренние и чистые, как у ребенка. Они глядели насмешливо и одновременно понимающе.
Как дела, Павел Андреевич? — неизменно спрашивали посетители, как только переступали порог «Млечного пути».
Да помаленьку.... — отвечал он им и дружелюбно улыбался.
На Павле Андреевиче всегда была его любимая шерстяная жилетка, которую он не снимал вот же много лет подряд и берег как зеницу ока. Эта красная жилетка, ставшая со временем грязно-розовой , досталась по наследству от его умершего брата. Старший брат умер от чахотки в двадцать восьмом году, оставив молодую жену и маленькую дочку...
У Павла Андреевича уже много лет наблюдался хронический кашель. Врач говорил, что это, возможно, воспаление легких, и надо срочно принимать меры. Но дед отчаянно не желал лечиться и ежедневно выкуривал минимум по две — три трубки. Табак, — говорил он, — лучшее лекарство!
После обеда и ужина он аккуратно доставал из засаленного пакетика табак, которого у него набралась уже целая коллекция, неторопливо набивал им трубку, и, кряхтя, усаживался с газетой на свое излюбленное потрепанное кресло. Так проходили его дни, львиную долю в которых отнимала данная церемония, и лишь изредка Павел Андреевич подсаживался к тому или иному посетителю, весело щурился, и начинал рассказывать порядком надоевшие истории из своей молодости.
Да, нелегкая у него была жизнь: сначала на поле работал, помогал отцу. В пять часов утра вставал... Потом в ремесленное поступил, на завод пошел работать. Там ему отрубило палец...
Все родню похоронил: мать, отца, сестру, а не так давно и старшего брата...Все от чахотки умерли...
Но любимой его историей была, конечно, про медведя. Может, он чего и привирал, но история забавная получилась:
«Однажды, знаете ли, медведь чуть, меня не съел, — рассказывает он, — утром я отцу помогал, а к восьми бежал в местную школу. А чтоб к школе пройти, надо версту по лесу прошагать, а потом еще версты две по полю... Ничего такого раньше не было, сколько себя помню, медведи в нашем лесу не водились. А тут...Выхожу я на опушку, и он стоит. Громадный такой, и все в мою сторону лапой тычет... Такое, думал, только в сказках бывает. А медведь рот разинул, да так заревет!
Я хоть тогда и маленьким был, но сразу сообразил: сейчас меня раздерет. Защищать своих деток будет.
Несусь я, ног под собой не чую. Бегу, бегу, через ветки перепрыгиваю, как олень, речка впереди, в брод ее...
Выскочил на берег, тут ноги мои и подкосились, и в яму ... кааак рухнул...
Притаился:медведь в стороне где — то бродит, ищет. А потом звуки и вовсе стихли... Пронесло, значит...
Доплелся до дома, сам не знаю как.
Мать не поверила, говорит, мол, школу прогулять решил. Но видит, что я ни жив ни мертв, с тех пор меня велела старшему брату до школы меня провожать. Мы тогда минуя лес ходить стали...
Да, трудные были годы: еле сводили концы с концами. А потом пошел я в техникум, там Ниночку и встретил. Через три года свадьбу сыграли, до сих пор душа в душу живем, ни на что не жалуемся. Только вот характер у Ниночки тяжеловатый: обозвать может...
Трактирчиком, знаете ли, своим обзавелись. Теперь у нас и хлеб с маслом, и икорка... — при этих словах он хитро так поглядывал на дородную жену и весело причмокивал. — Всего у нас хватает, все у нас есть.
Только, знаете ли, Господь деток не дал... — при этих словах руки Павла Андреевича безвольно опускались и по лицу проходила судорога...
— Не дал...не дал.. — грустно повторял он, откидываясь на спинку стула.
И замолкал...
Нина Тимофеевна не столько любила мужа, сколько была ему благодарна. Благодарна за все: за уступчивость, терпеливость, заботу, доброе слово. Она далеко не ангел: и нагрубить может, и замахнуться, а то и треснуть. А в молодости, так это было вообще караул — вечные претензии, беспочвенные подозрения...Как муж только вытерпел! Правда, с возрастом этого меньше стало, но заскоки, все же, бывают...
До него у нее, конечно, ухажеры были , но все они быстро убегали, не выдерживали ее крутого нрава. Скандалистка она — Нина Тимофеевна сама это прекрасно понимала.
«Полюбил он меня,» — размышляла Нина Тимофеевна, и сердце ее наполнялось теплотой.
Иногда посетители спрашивали хозяйку, кем работают ее дети и собираются ли они продолжать дело родителей.
— У нас нет детей, — сухо отвечала Нина Тимофеевна. — Рок, — горечью выдавала она, стараясь скрыть свое волнение.
Но, когда кончался очередной рабочий день и все расходились по домам, изрядно выпив, надымив и наигравшись в карты в ее трактире, она поднималась к себе на верх, закрывала шторы и ложилась на кровать. Прижившись лицом к подушке, она давала волю слезам. Она плакала беззвучно, хотя и знала, что муж поднимется к ней не раньше чем через час. Лишь однажды муж зашел к ней раньше обычного и уставился на ее заплаканное лицо:
Чего ревешь, Тимофеевна? — мягко и обеспокоенно спросил он, медленно приближаясь к кровати.
Ничего, — оборвала она его, — уйди, скотина.
После этого случая Павел Андреевич старался не заходить в спальню раньше обычного, и теперь всегда проверял, заснула ли Нина.
***
Несколько следующих дней у Нины Тимофеевны прошли, словно в забытьи. Она ходила сама не своя, тяжело ступая по деревянному полу. Cтала невнимательная, несколько раз подала посетителям не те закуски, раз забыла разбавить водку и наспех протирала тряпкой столы так, что после нее оставались кучи крошек и рыбных костей. А иной раз сядет утром в кресло и поднимется только когда спать надо идти.
Муж подходил к ней и озабоченно спрашивал, не случилось чего, не подводит ли здоровье. Она качала головой и продолжала сидеть, уставившись в стенку.
Что ты там увидела, черт побери!? — однажды не выдержал Павел Андреевич.
Жена даже не удостоила его взглядом...
Наконец Павел Андреевич заявил, что непременно завтра вызовет врача, но не успел он оглянутся, как в него полетела половая тряпка:
— Попробуй только! — страшно побледнев, в не себя завизжала Нина Тимофеевна. — Родную мать не узнаешь!
После этой вспышки гнева Павел Андреевич решил больше не подходить к жене.
Как-то ранним утром, еще лежа в постели, Нина Тимофеевна услышала стук в дверь. «Отродясь так рано не приходили» — подумала она. Но стук раздавался все настойчивее и настойчивее, и хозяйка толкнула в бок рядом спящего мужа.
Чего тебе? — сонно произнес Павел Андреевич, неохотно поворачиваясь к жене. — Ты на часы хоть смотрела? В такую рань будишь!
Стук... слышишь?
Какой стук, помилуй, Нина! Спи лучше...
Он вновь повернулся к окну, уже мирно похрапывая.
Эй, ты чего, оглох? — не унималась жена. — Послушай!
Но он спал.
Тогда Нина Тимофеевна встала с кровати, наскоро запахнулась в халат, и стала осторожно спускаться по ступенькам.
Кто там? — произнесла она и чуть приоткрыла дверь.
Это я , баб Нин!
Сердце женщины учащенно забилось.
На пороге стоял молодой человек в элегантном сером костюме, облегающим стройную худую фигуру. Он улыбался, ритмично постукивая черной длинной тростью.
Снял шляпу. Темные волосы гладко прилизаны, напомажены, равномерно блестят. Нина Тимофеевна не сразу узнала молодого человека.
Ничего, что я в такую рань? Я никого больше не разбудил?-
Он усмехнулся. — Я в прошлый раз не докончил, еще кой-чего сказать надо! Только ты так не пугайся, баба Нин! А то в прошлый раз я думал, что удар тебя хватит... Может, пустишь?
Нина Тимофеевна открыла дверь и впустила гостя. Запахло дорогим одеколоном.
Ничуть не смущаясь, молодой человек прошел вглубь помещения, деликатно отодвинул грубо сколоченный стул и предложил женщине сесть.
Нина Тимофеевна стояла, ни жива не мертва.
— Садись, бабуль! Чего стоять?!
Женщина села. Сейчас она думала о том, что скажет мужу, когда тот увидит странного гостья.
О деде можешь не беспокоиться, — словно прочитав ее мысли, сказал молодой человек. — Все равно ничего не услышит. И не увидит...-подмигнул он.
Нина Тимофеевна тяжело вздохнула. Она пыталась не глядеть на молодого человека.
Ну-с, начнем, баба Нин! — хлопнул в он ладоши. — Значит так... В прошлый раз я поведал тебе, что я сын твоего не родившегося сына, так? Твой внук. Любимый внучек, — поправил он. — У нас, знаешь ли, в мире абортированных детей нас целая семейка. Вот смотри. Теперь по-подробнее...
Когда твой сын подрос, Володя, кстати сказать, именно так ты бы его и назвала, занялся ремеслом. По дереву вырезал, фигурки всякие делал, скульптуры, цветы, ну, знаешь? Постепенно его увлечение переросло в настоящую страсть. Бывало, целые дни сидит, от станка не отходит. Скоро мастером настоящим сделался. Его на конкурсы приглашать стали, выставки персональные делали. Он две международные премии выиграл, медаль получил. Потом за границу позвали, в Германию, выставку свою делать... Он там и остался...
А через два года повстречал девушку, Мартину Липпе, и влюбился. Она из весьма обеспеченной семьи была. У нее родня такая: графы, короли всякие. Тоже от Мартины избавились, мамка до свадьбы зачала. Ну, у родни понятия такие: пока замуж не выйдешь, неприкосновенная должна быть. Религиозные слишком. Католические. У них и церковь своя. А Мартина, красивая девушка в нашем мире выросла, умная такая! А столько языков знает! Штук пять или шесть! Вот она то и полюбила моего отца. Какая любовь была! Он ей подарки дарил: то розу резную, то целый замок из дерева вырежет. Влюбились в друг друга по уши, свадьбу сыграли. Вот и я родился. Не веришь, баб Нин!?
Да я... да я... — запиналась женщина.
Что ты, ну что ты? Там, между прочим, сынок твой тебя все вспоминает, о тебе тоскует. Скоро за пятьдесят ему, а он как сядет, так и начнет : «Нина моя, Нина». Да, у нас, в том мире, многие этим страдают.... — молодой человек потупился. — Простил он тебя. — И что — то горькое появилось на молодом лице.
Острая боль пронзила Нину Тимофеевну.
А тебя как звать? — еле слышно хриплым голосом спросила она. И испугалась собственного голоса, настолько издалека, как ей казалось, доносился он.
Георгом, — поднял голову молодой человек. Его лицо неожиданно осветилось какой — то искренней детской улыбкой. — Георгом Липпе, Георг — в переводе — крестьянин.
Георг... — словно стараясь запомнить прошептала женщина.
Я, кстати сказать, уже невесту себе нашел, — продолжил после тяжелого молчания молодой человек.-Анели зовут. Она все равно не родилась бы... Мать у нее неблагополучная была. Да и отец тоже... Пьяницы она оба. Отец напился, и как шарахнет мать по животу! Вот у нее выкидыш и случился... Анели тогда пять недель всего было...
Но Анели не такая... Она готовить умеет, убирает, стирает. А еще у нее руки золотые. Вышивает картины целые... бисером. Английским, французским владеет. Она знаешь, какая способная?! Все на лету схватывает! — глаза Георга разгорелись, лицо порозовело, — У нас ребенок скоро будет, Павлушей назовем. А если девочка родится, Ниночкой...
Нина Тимофеевна не могла больше сдерживать слез.
Лицо ее исказилось от боли и страдания.
Ну зачем?! Ну зачем вы меня так мучаете ?! — захлебываясь в слезах, кричала она.
На этот крик прибежал Павел Андреевич, весь взъерошенный. Сбежались кухарка и горничная.
Нина Тимофеевна все рыдала и рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за голову.
Истерика, — прошептала кухарка, проворно подбежала к хозяйке и принялась бить ее по щекам.
Нина Тимофеевна яростно отбивалась.
***
Ты никого тогда не видел? — каждый раз допытывалась Нина Тимофеевна у мужа, как только они оставались одни.
Никого, честное слово, — терпеливо отвечал Павел Андреевич и с жалостью косился на жену. Его рука уже делала защитное движение, прикрывая глаза. — Да и кого я должен был видеть?
Георга, внучка моего. Он сидел напротив меня, в смокинге модном, с тростью такой. В шляпе.
Нуу.....
Что?! Не веришь?!!! — заводилась Нина Тимофеевна. — Да я тебя сейчас как!
И она бросалась на бедного старика с кулаками. На этот случай горничная была всегда на чеку: она хватала первых попавшихся мужиков из трактира и тащила на крик. Те, сразу поняв, в чем дело, набрасывались на Нину Тимофеевну и принимались оттаскивать ее от до смерти напуганного мужа. Нина Тимофеевна брызгала слюной, извергала проклятия, ее глаза неистово горели.
Я вам покажу! Я вам такое устрою! — орала она.
Но быстро успокаивалась, ее руки тяжело опускались , голова падала на грудь.
» Больная. — говорили все вокруг, — сумасшедшая.»
Трактир » Млечный путь» в том году испытывал некоторые трудности. Многие завсегдатаи, узнав, что хозяйка помешалась, отказывались туда идти и предпочитали ему харчевню, что стояла недалеко от трактира. Но через некоторое время они поняли, что ничего не может сравниться с этим трактиром, и вновь собирались и шли туда...
Шумные компании усаживались на свои излюбленные места, искоса посматривая на хозяйку, сидевшую целый день в одной и той же позе: подперев голову рукой, и устало закрыв глаза.
Кто-то сочувственно качал головой, кто-то брезгливо отворачивался.
Ее лицо опухло и обрюзгло. Волосы еще больше поседели и поредели, они неаккуратными прядями падали на морщинистый лоб. Нос тоже словно распух. Время от времени Нина Тимофеевна протяжно всхрапывала, ее рот широко открывался, обнажая кривые желтые зубы. Потом раздавался что-то похожее на свист, и, если прислушаться, можно было уловить слово «Георг» или «Георгий»
Рядом с ней,сгорбившись, сидел Павел Андреевич. Этот старичок еще больше похудел, высох, старая жилетка висела на нем мешком. До посетителей время от времени доносился его сухой приглушенный кашель.
Здесь все было по-прежнему: ели, пили, дымили, как паровозы, а к вечеру садились играть в карты. Весело у них было! Жизнь кипела как в муравейнике. Входили, выходили, хлопали дверями. Только вот хозяйкой стала другая женщина — бывшая кухарка, проработавшая в трактире больше двадцати лет. Она прекрасно вела хозяйство: всего у нее было вдоволь, от посетителей не было отбоя. Всегда чисто и прибрано.
Она наняла на работу девушек, которые целый день трудились, не покладая рук: стирали, убирали, мыли посуду. И при этом получали вполне себе приличное жалование.
Она выписала из города садовника, и уже через месяц во дворе «Млечного пути» появились великолепные кусты в виде звезд и комет.
Еще через год лет наняла повара, который славился по всей округе. «Шеф-повар» — как любила она его называть.
Трактир процветал, и к девятьсот тридцать девятому году обрел статус ресторана. Тогда новая хозяйка решила поменять название. Теперь вывеска гласила:
«Тайные Галактики»
Вскоре кто-то рассказал, что совсем недалеко, в городе Коломна, старик пекарь помешался. Причем он страдает такими же симптомами, что и бывшая хозяйка «Млечного пути» Нина Тимофеевна. Сидит целый день неподвижный, и причитает: «Георг мой, Гео!»
«ЭПИДЕМИЯ«-говорят некоторые, усмехаются, и с недоумением пожимают плечами...
Юлия Фербер © 2012
Обсудить на форуме |
|
