|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Герои поневоле Феликс Вечный © 2011 Эмоции — Твою мать, что это?!
Из головы вываливается мутный, молочно-белый сгусток, падает и, едва коснувшись земли, встает человеком.
— Эй, Стас, зырь че я принес, — развязно улыбаясь, протягивает руку он.
— Кто ты?.. — выпучив красные глаза, вместе с темно-синими мешками выделяющиеся на фоне бледного лица, выдавливает из себя Стас. Его лицо очень бледное.
— Да чего ты, давай! Не отмазывайся, что только на легком сидишь, — в нем словно не было костей. Он двигался, как марионетка. Большая марионетка-наркоман.
— Да только попробовать, я почти в рот взял, чтобы хватило на двоих, — он протягивает два шприца. В них белое. Колпачки красные. И иглы красные. Цвета запекшейся крови наркоманов.
Лицо Стаса бледное.
Бледнее сейчас только его душа, втиснувшаяся в костлявые пятки.
Кстати, Стас бос. Он стоит в заваленном мусором тупичке, по щиколотку в гниющих отходах, в затертых джинсах с дырками от выпавших из ослабшей руки косяков, в грязной майке.
Он стоит здесь и пялится на кого-то, кто только что выпал из его головы мутным сгустком.
Сгусток говорит:
— Да что Никита, что Никита!
Он раздражен. Его рука сжимает шприцы, тощая костлявая рука. С длинными пальцами. С обгрызенными на них ногтями. Под ногтями грязь. Много грязи.
— Ладно, уговорил, — говорит сгусток.
Его синюшно-бледное лицо кривится в раздражении. Запавшие в глазницы глаза смотрят в сторону. Тонкие синюшные губы приоткрывают сколотый клык. У него грязные волосы.
Он говорит:
— Давай по-старинке.
Из правого кармана грязных спортивных штанов он достает пакетик травы. В левый карман он кладет шприцы. И шагает на Стаса. Тот отшатывается, но сгусток входит в него, как привидение. Или проходит сквозь него.
Стас боится оглянуться.
Он стоит по щиколотку в мусоре, который выбрасывают сюда из окон ленивые жильцы. Он чувствует под ногой осколок, он давит на его ступню снизу, все сильнее и сильнее.
— Твою... мать...
У него бледное лицо. И рыжие волосы. Грязные рыжие волосы на голове, над тонкими бледно-розовыми губами, над блеклыми голубыми глазами. Его лицо сжимается в гримасе боли.
Осколок добился своего.
Наступая пробитой ногой только на пятку, он ковыляет до лестницы черного выхода одного из домов. Правого дома.
Он садится прямиком в пакет с мусором. Дрожащими пальцами вынимает из ноги кусок стекла. Зеленого стекла от разбитой пивной бутылки.
Из ноги почти не течет кровь. Нога бледная.
— Никита... Черт, кто такой Никита?
В кармане джинс жужжит. Нога почти не чувствует вибрации из-за боли. Стас достает мобильник.
Дрожит уже вся рука.
Старенькая «Нокия». Настолько старенькая, что кроме звонков и смс ей можно разве что в футбол играть.
«Ваш баланс менее 30 рублей. Во избежание...» — Стас вышел из входящих сообщений. И вошел обратно.
«СТАС, СРОЧНО!!!!!!! КО МНЕ!!!! ПОМОГИ!!!» — Ник.
«Стас, я не знаю что мне делать, они повсюду! ЗАЧЕМ ТЫ МНЕ ПРО НИХ РАССКАЗАЛ?!!!» — Ник.
«Ха Стас а этот серенький ничего так забавный прикинь растекся по мне как желе:)» — Ник.
«Стас я у тебя еще покантуюсь, я тут еще одного нашел, оказывается они разноцветными бывают!» — Ник.
— Что, черт возьми, все это значит...
Стас не помнит, кто такой Никита. И о ком он говорит. И почему Стас тут. И где он живет.
Стас выходит из входящих. Нога ноет.
Он заходит в меню.
Жмет на журнал.
Выбирает заметки.
Он не знает, зачем это делает. Он делает это инстинктивно.
«Улица Матросова 12, подъезд угловой, квартира 54, ключи в кармане».
Рукой он ощупывает карман. Точно, ключи там.
Значит надо идти на Матросова. Там дом. И Ник. Он хоть как-то прояснит ситуацию.
Но где улица Матросова?
Стас ковыляет из тупика. Наступать на ногу больно, но это неважно. Важно, что от него несет помоями.
Что он бледный.
Худой.
Грязный.
Ему никто не скажет, где Матросова. Он похож на бомжа. Его обходят на другой стороне улицы.
Взгляд на угол дома — тонкие бледно-розовые губы тянутся в дрожащую улыбку.
«Матросова д. 40». Здесь недалеко.
Люди смотрят на него с отвращением.
Он идет домой.
Люди стараются не коснуться его.
Ему плевать.
Люди вокруг — не то, на что стоит обращать внимание. Особенно, если ты их не знаешь.
Матросова 36. Он идет. Матросова 30. Нога разболелась. 28. Машины визжат тормозами, когда он переходит перекресток на красный. 26, 22, 20. Ночью они не останавливались бы. 16. Они бы его сбили.
Его дом. Дырка в угловом стыке между домами. Он идет туда. Сгорбившись, идет по камням, мусору, осколкам.
Нога болит все сильнее с каждым шагом.
Стас выходит прямо к своему подъезду. Садится на ступеньки.
Кладет ногу на ногу.
Нагибается над ступней.
На нее падает еще один сгусток.
Все становится мутно-молочным. Стас в испуге падает на спину.
Над ним, ногами в его ногах, стоит он же. Стас. Он не бледный. Он нормального цвета человеческой кожи.
Он испуган. Его красные глаза распахнуты от ужаса. Он стоит, перегнувшись через поручень.
— Твою... мать... — говорит он. Точнее, его сгустковая копия.
— Ник... — шепчет копия. Делает шаг назад. Потом, развернувшись, бежит.
Распадается на мутно-молочные ленты.
Они разворачиваются и летят прямо на Стаса. Прямо к его голове.
Он зажмуривается.
Ничего не происходит.
Нога болит.
Он открывает глаза и смотрит на нее. Она вся в крови. Кровь капает на джинсы.
— Черт!
Он резко встает. Он весь дрожит. Двери в подъезд выломаны. Он поднимается на первый этаж. На второй. Третий. Пятьдесят четвертая.
Ключ находит щель замка с трудом. Руки сильно дрожат. Он крутит против часовой. Не идет. Наваливается плечом на дверь, от чего та распахивается.
Стас падает на пол прихожей. Теперь болит еще и плечо.
— Да чтоб тебя!
Он быстро проходит в свою комнату. Он почему-то уверен, что это его комната. За ним тянется кровавый след.
Его лицо все бледнее.
В комнате бардак. Шкаф открыт, вещи на полу, все вверх дном. Все ящики стола на полу, стул опрокинут, на кровати валяются раскрытые и порванные книги.
Он знает, что под его кроватью есть аптечка. В ней есть бинт. Он достает его, дрожащими пальцами пытается отделить край, спутавшийся с отделившимися ниточками.
Бинт пропитывается красным, но с каждым слоем все меньше. Никакой дезинфекции. Это больно. Очень.
Поэтому, намотав весь бинт на ногу, он аккуратно завязывает его. Чтобы не перетянуть сильно.
Его трясет. От боли, от крови, от всего, происходит. Почему он ничего не помнит? Почему он так хочет есть?
Есть. Он идет на кухню, хромая на раненую ногу.
Холодильник, стол, два стула. Рукомойник и шкафчик над ним. На полу не подметали очень давно. Гора посуды тоже не говорит о чистоплотности хозяина. Есть.
В холодильнике яйца и молоко. Есть.
Он дрожащими руками открывает молоко. Еда. Жадными глотками осушает весь пакет, не заботясь о легкой кислинке в молоке.
Осторожно разбивает яйцо. Есть. Одним глотком осушает яйцеклетку курицы. И следующую. И еще. Пока от всех яиц не осталась лишь горстка скорлупы.
Только после этого он замечает, что у него на руках кровь. И на джинсах. Руки все еще трясутся, но он сумеет отстирать кровавые пятнышки, хотя бы чтобы было не так заметно.
Он хромает к ванной. Открывает дверь. Его начинающее розоветь лицо становится еще белее прежнего. Он захлопывает дверь, прижимается к ней спиной и медленно съезжает по ней вниз.
Его трясет.
За дверью — Ник. Мертвый. Неприятное зрелище. Весьма.
Перед глазами промелькнуло мутно-молочным. Снова копия Стаса. Выбежала из ванной, трясущимися руками открыла дверь, по привычке за собой захлопнув, убежала в подъезд. Видимо, ей тоже не понравилось то, что она там увидела.
Губы онемели. Мысли прижались к стенкам мозга, не желая появляться на виду.
Дверь открывается. Из подъезда входит Ник. Со Стасом. Живой.
— Я все равно не верю, фигня это, — пренебрежительно отмахивается он.
— Да я отвечаю, Ник! — выпучив глаза, разводит руками копия Стаса.
— Да какие нафиг эмоции? Я знаю, что это было! Это были глюки! — Ник заливается мелким противным смехом.
— Щас сам увидишь, — отвечает копия Стаса, уходит на кухню. Ник проходит в зал. Стас, стараясь не думать о том, что за его спиной, встает. Его трясет. Он идет за Ником.
В зале на удивление чисто. Телевизор советских времен, ковер на стене. Шкаф.
Стас цепляется за что-то ногой, падает на пол. В зале такой же бардак, как и в его комнате.
— Что за черт? — Стас поднимает взгляд на Ника. Он слегка белесый. Стены за ним слегка белесые. Если не присматриваться, кажется, что они нормального цвета. Но они белесые. Как и пол. Чистый пол. Чистый белесый бол.
А нормальный — в хламе из шкафа.
В нормальной комнате нет телевизора. Шкаф лежит на полу. Ковер на диване.
Входит копия Стаса. Сам Стас, потирая ногу, садится.
— На, так легче поверить, — он протягивает Нику косяк. Тот берет, прикуривает от зажженной копией Стаса спички. Если присмотреться, то и огонь будет белесым.
Ник затягивается. Смотрит на копию Стаса. Еще раз затягивается. И его глаза все шире с каждой затяжкой.
— Да ну нафиг...
Стас смотрит туда же, куда смотрит Ник. На свою копию. Вокруг нее роятся темно-синие искорки. Они вспыхивают и тут же гаснут. И вновь вспыхивают.
— Что это? — Ник не может оторвать от них взгляд.
— Это я волнуюсь немного, — нервно усмехается копия Стаса.
— Класс... А ты же говорил про сгустки?
— Посмотри на свою грудь.
Ник смотрит. На его груди полупрозрачный сгусток. Такой же, как и те, что выпадали из головы Стаса. Только полупрозрачный. С оттенком серого.
— А это что?
— Это, типа, кайф. Апатия.
Перед глазами, на миг закрывая обзор, проплывает светло-серый сгусток. С бледно-желтыми искорками.
— Удивление, — прошептал Стас. Бледные копии пропали. Сгусток опускается на его грудь. И начинает расти. Чем больше удивляется Стас — тем больше становится сгусток.
Став настолько большим, что покрыл всю грудь и живот, он разделяется. От него отрывается нижняя часть. И начинает кружить вокруг Стаса. От присосавшегося сгустка исходят бледно-желтые волны. И это питает отрывок.
Из дивана поднимается бледно-серый сгусток. С оттенком молочного. И пол вновь становится чистым. Только на этот раз он не бледно-белый, а отдает серым.
На диване сидит Ник. На его груди — желтый сгусток. Ник смеется.
Вокруг него плывет кольцо из желтых сгустков. Они мерцают желтым.
Одной рукой он держит телефон, другой водит внутри сгустка.
— Смех? — хмурится Стас.
Опускает взгляд себе на грудь. Сгусток удивления исчез.
Поднимает взгляд. На груди Ника уже другой сгусток — серый. Сплошь серый. Сквозь него ничего не видно. И он растекается по груди Ника. С каждой секундой все дальше.
В его руке все еще телефон. Но он больше не смеется. На его лице нет эмоций. Белесые брови приподняты в легком, но ленивом удивлении.
Палец руки с телефоном едва двигается.
Стадии кайфа. Сначала весело. Потом безразлично.
— Апатия, — уверенно говорит Стас.
Он наблюдает, как апатия разливается по груди Ника. Она поглощает его. Лицо Ника хмурится.
Потом в его глазах появляется страх. В апатии появляются красные искорки. И они растут с каждой секундой.
Вот Ник бросает взгляд на телефон, снова на апатию. Теперь его палец двигается с бешеной скоростью. А искорки превратились в полоски мерцающего красного цвета.
Ника поглощает страх. Мерцающий со всех сторон красным страх. Паника. Но он не может встать. Его удерживает апатия.
Вокруг него в замысловатом танце кружатся полоски страха. Он весь покрыт тонкой пленкой апатии. Она засыхает. Становится черной.
Страх блекнет. Корка апатии все чернее. Из руки Ника выпадает телефон. Он уставился в потолок.
— Что с ним? — спрашивает вслух Стас. Вокруг него тонкими нитями веется бледно-красная тревога. Они исходят из его груди. Из его солнечного сплетения, если быть точнее.
И с каждой секундой их все больше. Они оплетают его коконом. И понемногу наливаются цветом.
Ник тем временем полностью покрылся черной коркой. И теперь его лицо выражает отвращение пополам с унынием. Он медленно встает. И выходит из зала.
В ванную.
Кокон тревоги пульсирует красным. В широких красных глазах Стаса читается паническое понимание того, что сейчас произойдет в ванной.
Точнее, что произошло в ванной. Под коркой депрессии, подпитанной тихой паникой, Ник покончил с собой. Он не выдержал присутствия видимых эмоций.
Не выдержал того, что не может управлять ими.
Что они его поглощают.
Теперь воспоминаниям не надо выпадать из головы Стаса мутными комками, чтобы он вспомнил, как окруженный таким же коконом паники вбежал в квартиру.
Как оббежал все комнаты, прежде чем зайти в ванную.
И как ярко-красный пульсирующий кокон паники разом побагровел и испустил темный, красно-коричневый дымок ужаса.
Стас встает.
Он вспомнил, как выбежал в ужасе из квартиры. Как бежал как можно дальше. Как дрожащими пальцами забивал косяк.
Он перешагивает через шкаф, не обращая внимания на боль в кровоточащей ноге.
Он вспомнил, как кричал самому себе: «Этого не должен знать никто!», кричал он.
«Это убьет их всех, это сделает их безумными!».
Стас выходит из зала.
Он вспомнил, как окруженный серо-красной паутиной страха вернулся в квартиру. Как искал что-то что можно продать. Чего хватит на такую дозу наркоты, чтобы он забыл обо всем этом.
Стас идет к ванной.
Он продал телевизор. Перевернул весь дом вверх дном в поисках денег. Он искал и бегал в комиссионку полдня. Но ему не хватало.
Он открывает дверь. Запах крови ударяет в мозг.
Он вспомнил, что в частной клинике на соседней улице за кровь платят. И он уломал медсестру не только принять его кровь, но и принять у него почти 3 литра крови. И ему хватило.
Он старается идти к Нику по чистому. Но трудно идти по чистому по залитому кровью полу.
Он купил пять грамм героина. Он надеялся на передоз. Или хотя бы на амнезию. Он не помнит, как выжил. Он помнит, что амнезия его не спасла. А наркота не убила. И это значит лишь одно.
О том, что есть существа, питающиеся эмоциями, не должен знать никто. О том, что мы поглощены яростью, что она управляет нами, а не мы ей, не должен знать никто. О том, что наши эмоции передаются другим людям именно паразитами-поедателями эмоций, не должен знать никто.
Туземцы не видели кораблей, на которых приплыл Колумб. Они о них не знали.
Мы не видим того, о чем не ведаем. Во что не верим.
И это значит лишь одно.
Будет больно. Очень. И пол не будет чистым. Феликс Вечный © 2011
Обсудить на форуме |
|
