|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Герои поневоле Рожер Сицилийский © 2011 Дуэль поневоле Снег, грязный, подтаявший и снова схваченный морозом, беззвучно уминался ногами. Вороны, жандармским караулом застывшие на деревьях вокруг поляны, переминались с лапы на лапу, брезгливо косились на четверку людей внизу.
Пегасов тянул время. Он не хотел быть секундантом... Не хотел, чтобы эта дуэль вообще состоялась. Он надеялся на чудо — что жандармы успеют приехать, арестуют всех четверых, не позволят стрелять по людям. Утром Пегасов выслушал Единорогова, согласился присутствовать при убийстве — и написал анонимку в управление, сообщив время и место. Он знал, что поступил по-свински — если смягчать выражения. Знал, что за участие в дуэли его в лучшем случае разжалуют и сошлют. Знал, что когда узнают, кто отправил анонимку — его ждет бесчестье и позор. Но он не мог иначе — ведь «иначе» означало Единорогова с простреленной головой на грязном снегу...
— Достаточно, — остановил второй секундант, виконт, внешностью похожий на Пегасова: невысокий, толстый, с маленькими близорукими глазками. — Извольте отмерять двадцать шагов.
Пегасов, грузно переваливаясь, трижды отсчитывал расстояние, но дольше тянуть не мог. Барьеры были обозначены, отмечены по пять шагов для дуэлянтов, а жандармы все не появлялись.
— Ну что ж, приступим, — тяжело вздохнул Пегасов, и попытался открыть ящик с пистолетами.
Притворяться, чтобы еще немного повременить с убийством, не пришлось — руки в самом деле дрожали, короткие жирные пальцы не могли справиться с ключом. Единорогов, маленький, тощий, с застывшим от злости смуглым лицом, подошел к секунданту, придерживая наброшенную на плечи шубу. Молча отобрал ящик, и мгновение спустя замок поддался.
Жандармы все не появлялись.
— Прошу меня простить, сударь, — подошел Петрас, второй дуэлянт, высокий, стройный, затянутый в светлый парадный мундир. — Зарядите, пожалуйста, эту пулю.
Пегасов недоуменно повертел пальцами тяжелый беловатый шарик. Единорогов прищурился, рассматривая, и застывшее лицо дрогнуло — исказилось от ярости.
— Серебро?! Ко всему прочему, вы, мсье Петерас, считаете меня упырем?!
Пегасов поморщился: дуэлянт специально добавил лишний слог в фамилию француза, и произнес «т» как звонкий «д».
Утром Петрас получил от приемного отца серебряную пулю, повертел в длинных пальцах, которым позавидовал бы любой пианист. Прищурился — и положил на стол, между ярко начищенным канделябром и шкатулкой, украшенной блестящим золотым орнаментом.
— Прошу меня простить, сударь, вы представляете, как это будет выглядеть?
— Какая мне разница? — каркнул барон Шперрон, сухопарый, длинноносый, по привычке расхаживающий по кабинету, засунув руки в борта жилетки. — Свинцом вампира не убить, мой милый. А Единорогов — упырь. Он дрался на двадцати шести дуэлях, милый мой, ты правда веришь, что в него ни разу не попали за больше, чем две дюжины поединков? На самом деле, его застрелили уже давно, в Молдавии, но друзья смогли поднять мертвеца и заставить жить дальше.
— Прошу меня простить, сударь, но есть ли у вас доказательства? — Петрас попытался заглянуть в черные глаза отца.
— Конечно, милый мой. Он же не просто живет — он пьет кровь всех, кто рядом, предпочитает женщин, — Шперрон остановился, спокойно, чуть насмешливо, выдержал взгляд сына. — Предыдущий император, Алексей, постоянно держал его в ссылках, чтобы ограничить меню крепостными. Из настоящих людей Единорогов покусал Жаворонкову, Верн... да разве всех перечислишь? А теперь Виктор держит его при дворе. Ты должен убить его, мой милый.
— Но...
— Ты должен мне жизнь, — сухо сказал Шперрон, подходя ближе. — Или напомнить, как ты умирал в какой-то дрянной гостинице захудалого городишки, от какой-то там паршивой болезни?
Петрас молча смотрел на ковер, украшенный блестками.
— Что тебя беспокоит, милый мой? — мягко спросил Шперрон, склонив голову к левому плечу.
— Прошу меня простить, сударь, — тихо попросил Петрас, продолжая разглядывать узоры на ковре. — Он пишет гениальные стихи. За это многое можно простить...
— Вот как? — Шперрон подошел вплотную, с сарказмом поинтересовался. — И что же, многое? Хамство? Адъюлтер? Убийство? Сожжение Рима? Гениальность не дает индульгенций, милый мой! Человек всегда остается человеком, не больше. Перед законом и моралью все равны. И если гений совершает проступок, спрашивать с него должно, как с любого бездаря! А если упырь жрет других людей, его надо убить, кем бы он ни был.
Петрас побледнел, вытянувшись по стойке «смирно» еще стройнее, хотя это казалось невозможным.
— Если ты откажешься, милый мой, я сам убью Единорогова, — сухо сказал Шперрон. Подошел к столу, рывком выдвинул ящик, вынул пистолет, богато отделанный золотом, в рукоятке сверкнул бриллиант. — Но сначала застрелю тебя. Этой самой пулей, которую ты отказываешься брать.
Петрас потрясенно посмотрел на отца.
— За дуэль вышлют, — каркнул Шперрон, заталкивая серебро в ствол. — А вот за убийство тебя, милый мой, меня, скорее всего, повесят.
— Хорошо, — севшим голосом согласился Петрас. — Давайте сюда.
— Прошу меня простить, сударь... — склонил голову Петрас.
— Никогда! — бешено выкрикнул Единорогов. — Заряжайте серебром оба! Или у вас, мсье Петерас, только одна?!
Петрас молча протянул Пегасову вторую пулю.
— Извольте дать мне, — попросил виконт, заметив, как сильно дрожат руки Пегасова.
Единорогов мрачно кивнул. Прошло две минуты — и дуэлянты заняли свои места. Маленький Единорогов сбросил шубу прямо на грязный снег, остался в тонкой белой рубашке. Стройный Петрас аккуратно положил треуголку на пенек, одернул светлый мундир. Жандармов все не было. Пегасов жадно всматривался в лицо Единорогова, стараясь запомнить его живым.
— Холодно, — сказал второй секундант. — Извольте подать сигнал.
— Надо предложить им примириться! — быстро сказал Пегасов.
— Бесполезно, — хрюкнул виконт. — Но извольте.
— Хотите ли вы...
— Сигнал! — потребовал Единорогов, начиная дрожать — то ли от холода, то ли от злости.
— Прошу меня простить, сударь, но я отказываюсь от примирения.
— Сходитесь! — отчаянно выкрикнул Пегасов, и вороны с карканьем сорвались с деревьев, замельтешили черными пятнами на сером небе.
Когда Пегасов снова посмотрел на дуэлянтов, Единорогов уже стоял у барьера, целясь в противника. Петрас, успевший сделать всего три шага, вскинул пистолет.
Пегасов зажмурился, дернул головой от грохота выстрела, осторожно взглянул на поляну. Единорогов лежал на грязном снегу, раскинув руки, пистолет далеко отлетел в сторону. Пегасов подбежал к другу, упал на колени, склонился к груди — проверить, бьется ли сердце, но Единорогов уже пришел в себя. Оттолкнул секунданта, приподнялся на локте, пошарил по снегу, отыскивая оружие. Не думая, Пегасов протянул свой, запасной пистолет, с ужасом глядя на кровавое пятно на боку Единорогова.
— Это ничего, — просипел раненый. — Заживет. Мсье Петрас! Мой выстрел!
Противник замер у барьера, повернувшись боком — обычная тактика на дуэли. Пегасов с ужасом вслушивался в свистящее дыхание друга, вздрогнул, когда вслед за громом выстрела Единорогов закричал «Браво!»
Петрас рухнул в снег.
Жандармы так и не приехали.
Чудо не произошло.
Пегасов ждал карету возле заставы. Его приговорили к повешению, Пегасов не подал прошения о помиловании — но вымолил это последнее «свидание». Жандармы хмуро стояли вокруг, делая невозможной попытку бегства. Они переминались с ноги на ногу, хрустели грязным, тающим снегом, брезгливо косились на приговоренного.
— Может быть, государь Виктор помилует вас, — попытался подбодрить офицер.
— Я сам себя никогда не помилую, — отрезал Пегасов, и дальше ждали молча.
Петрас ехал вместе с Шперроном. Их не собирались вешать — просто выслали из страны. Пегасов, грузно переваливаясь, подбежал к карете, не замечая, как замельтешили черными пятнами на сером снегу жандармы. Вскочил на подножку, накренив своим весом экипаж.
— Единорогов не был упырем! — задыхаясь, выкрикнул Пегасов, пытаясь подслеповатыми глазками разглядеть лицо Петраса. — Его Жаворонков заказал! Серебро в живот смертельно и для обычного человека! Это ты — упырь! Будь ты проклят!
— Прошу меня простить, сударь, — неожиданно опустил голову Петрас.
— Хватит! — гаркнул офицер. — Уберите!
Жандармы налетели стаей, стащили грузного Пегасова с подножки, не удержали — уронили в слякоть дороги.
— Убирайтесь, господа, — попросил офицер. — И не возвращайтесь. Вас тут не любят.
— Благодарю, — сухо сказал Шперрон. — Прощайте!
Карета поехала дальше, по дороге, на которой снег уже превратился в грязь. Грязь жадно чавкала, пытаясь затянуть колеса, экипаж целиком, лошадей, Пегасова, жандармов, весь мир...
— Прошу меня простить, сударь, он прав?
— Единорогов был упырем, милый мой, ты — герой, очистивший землю от нечисти. Или мне надо снова...
— Прошу меня простить, сударь, — перебил Петрас, глядя на приемного отца безжизненными глазами. — Я не смею сомневаться в вас. Я спрашивал о другом.
— Милый мой, ты должен знать лучше.
Петрас опустил голову.
— Не было никакого чудесного исцеления в захудалом городишке...
— Чудеса вообще случаются крайне редко, — сухо ответил Шперрон. — Мы сами должны творить их, а не мечтать.
— Меня тоже застрелят, как упыря?
Шперрон не ответил, глядя в окно.
— Когда?
— Когда ты откажешься выполнять свой долг, милый мой, не раньше.
Карета катилась по грязной дороге.
— Прошу меня простить, сударь, — с трудом выговорил Петрас. — Почему я не пил кровь?
— Конечно, пил, милый мой, каждый день пьешь, с бокалом вина за обедом. Недаром оно тебе так нравится.
— Человеческую?
— Конечно, нет. Упыри вполне могут пить кровь животных, лучше всего подходит свиная. Забавно, верно, милый мой? Из всех тварей свиньи нам ближе других... Рожер Сицилийский © 2011
Обсудить на форуме |
|
