|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Герои поневоле Марина Бондаренко © 2011 Железяка Он открыл глаза. Вы скажете: «Банальная фраза для начала рассказа», но что поделать с тем, что «он открыл глаза», а до этого совсем ничего интересного не происходило. Белоснежный, чистый до слепоты, свет ланцетом рассек упругие роговицы. От неожиданной, похожей на кристалл, вспышки Антон снова зажмурился и еще несколько минут лежал, наблюдая, как в густой черноте тают и снова возрождаются огненно-желтые следы его неожиданного пробуждения. Какие-то колечки, превращающиеся в солнца, что потом медузами-циклопами разбивались на сотни толстых золотых улиток. Что за ерунда?
Антон помотал головой, прогоняя наглые видения.
Обленившаяся память возвращалась неохотно, проявлялась яркими, не связанными друг с другом, эпизодами прошлого, которые снова и снова разбивала и разбрасывала темнота. Частицами, молекулами, они кружились, метались, сталкивались в бесконечности. Было бы не плохо их как-нибудь усмирить.
Антон повернулся на бок, неторопливо, побаиваясь очередных конфликтов с освещением, разомкнул веки. На этот раз повезло — источник света остался над головой и больше Антона не потревожил.
Страха не было. Да и откуда ему было взяться? Чтобы бояться, надо знать, что именно тебя пугает, а Антон не привык по-заячьи дрожать от одной лишь неизвестности.
Когда глаза окончательно свыклись с ярким светом помещения, Антон огляделся и даже нашел силы приподняться. Его тело оказалось не так уж немощно и безнадежно. Так, стоп, а с чего он взял, что должен был обессиленным? Антон напрягся и, в сердцах, хлопнул ладонью по лбу. Нет, никак не удавалось вспомнить последние события перед пробуждением. Только что-то рыже-красное, вставшее стеной, жаркое, как пекло. Может, Антон вернулся из ада?
«Из какого еще ада?!» — подумал Антон, вдруг опомнившись. Он никогда не верил ни ад, ни в рай, ни в потусторонние миры, находя любую религию любопытной выдумкой, заслуживающей только научного интереса. И теперь с ним не происходило ничего сверхвозможного. Он лежал в самой обыкновенной больничной палате. Ну, может, не такой уж и обыкновенной, а, модернизированной, что ли. Стены цвета известняка едва не искрились от чистоты, желтые кругляши встроенных в навесные потолки плоских светильников напрасно пытались соперничать с яростным потоком белого света, чьим источником оказалась огромная медицинская лампа, похожая на многоглазого зверя, с любопытством разглядывающая Антона. Зачем — не понятно, палата не воспринималась как операционная, хотя бы потому, что в операционных не лежат подолгу. Скорее, одиночная реанимация. Справа и слева от койки попискивала, время от времени, массивная медицинская аппаратура. Клавиатура, рычаги, темный экран, на котором скакали сами по себе кривые зигзаги сердечного ритма Антона. От аппаратов к рукам, ногам и груди тянулись не то трубки, не то провода. Крепились они не по старинке-липучками на тело, а уходили под кожу, в синие, вздувшиеся канальца вен. При этом длина трубок регулировалась. Антон мог спокойно вытянуть руки вверх, без опаски, что их отдернут обратно на половине пути, или что иголки выскочат из вен.
Точно реанимация. Антон озадаченно почесал затылок. Очевидно, с ним случилось что-то, чего он не помнит, но определенно связанное с огненной стеной. В результате этого таинственного события Антон оказался в больнице, а если быть точнее — в реанимации. Значит, над его жизнью висела угроза.
Додумать Антон не успел. Его отвлекло легкое, едва уловимое шуршание опускающейся дверной ручки. Всего мгновение, и он, отбросив рассуждения, рухнул на спину, натянул до шеи одеяло, вытянул руки и прикрыл глаза, изображая, что и не пробуждался вовсе. Успел... Его притворство осталось незамеченным.
Антон услышал ровное, уверенное, но неспешное цоканье женских каблучков. Кто-то приблизился, коснулся его руки, проверяя трубки. Затем сползло чуть-чуть одеяло, и смелые пальцы незнакомки нескромно ощупали мужскую грудь.
— Ой, совсем забыла, — спохватившийся голосок, хоть и приглушенный до шепота, выдал молодую, похоже, не лишенную легкомыслия девушку.
Щелкнула клавиша. Даже с закрытыми веками Антон понял, что надоевший уже свет глазастой лампы, наконец-то выключили, и решился. Еле-еле приоткрыл глаза, ровно настолько, чтобы издалека по-прежнему казаться спящим.
Девушка, наверное, была моделью. Если не в настоящем, то в прошлом, уж точно. У простых врачей просто не неоткуда было взяться таким длинным, стройным как у антилопы, соблазнительно-подтянутым ногам и упругому бюсту, размеру и форме которого позавидовала бы любая женщина в здравом уме. Эту неземную красоту туго обхватывал белый халатик, длиной чуть выше колена — девушка к робким скромницам, очевидно, не относилась. Она, встав на цыпочки, вытянулась и, вскинув белокурую, почти кукольную головку, разглядывала сложную, ломаную, информацию на темном экране. Красавица. Прямо Мальвина, только волосы не лазурные.
Антон открыл глаза, а девушка, увлеченная кардиограммой, даже не заметила этого. «Точно не врач», — сделал он вывод, и еще раз, любуясь, проскользил взглядом по точеному силуэту незнакомки.
— Добрый день, — глубоким, чувственным голосом позвал Антон, и не смог не усмехнуться.
Мальвина вздрогнула от неожиданности, чуть не упала, когда каблуки-шпильки, заскользили по кафельному полу, разъехались и едва не переломились. Девушке ничего не оставалось, как только отчаянно и крепко вцепиться фарфоровыми ручками в бортик койки.
— Так вы очнулись! — воскликнула она, растеряно взглянув на Антона. — А я вот думаю, почему показатели изменились, а вы лежите...
— Могу встать, — как не в чем ни бывало, пожал плечами Антон и попытался подняться.
— Нет, нет! — девушка замахала руками, будто услышала что-то невозможное, немыслимое. — Вам ни в коем случае нельзя вставать. Доктор запретил.
— А вы кто?
— А я, — девушка потупилась, и румянец смущения легким налетом подкрасил ее скулы, — я — Оля.
— Оля, — смакуя каждую букву, повторил Антон, — просто и красиво. Может, расскажете мне, Оленька, где я нахожусь, а главное, почему я здесь нахожусь. Я сгораю от нетерпения.
Входя в образ внимательного слушателя, он выпрямил спину, сложил сцепленные в замок руки на солнечном сплетении, смешно поджал губы, от чего стал похож на маленького бульдожку. Оля подавила смешок, прикрыв губы ладонью, отошла на шажок от койки и, собравшись, ответила так серьезно, как смогла:
— Простите меня, пожалуйста, я не могу вам рассказать.
— Почему же? Это военная тайна? — одна бровь Антона хмуро опустилась на веко, когда другая заинтересованно изогнулась в коромысло.
— Нет, не военная, — Оля замялась, спрятала сведенный совестью и нерешительностью взгляд, — просто... понимаете... Мне нельзя...
— Нельзя? — Антон неподдельно изумился. — Кто же вам запретил, Оленька?
Оля молчала, только нервно теребила пальчиками светлый, словно сплетенный из солнечных лучиков, локон. Она волновалась, видимо, зная таинственную правду, о которой не хотелось молчать. Только чье-то веление было сильнее нетерпения.
— Папа, — ответила она, наконец, неловко. — Знаете, я так долго ждала, что вы очнетесь. Мне вам столько надо сказать. Вы... вы замечательный человек, вы мой герой!
Оля подняла голову, и Антон, не без удовольствия отметил, с каким восхищением и искренностью смотрит на него это взрослое дитя. Оле, похоже, было чуть за двадцать, однако мировоззрение у нее топталось на уровне подростка. Но, что уж скрывать, Антон был тронут.
— Оля, — ласково позвал он, — ну, если уж так, может, вы раскроете свои тайны, а папе, мы ничего не скажем. Честное слово.
Антон прикусил язык, ругая себя за спешку. Может, он зря разговаривал с Олей, как с маленькой девочкой? Так и до обиды не далеко? Но восторг девушки был выше иных чувств. Кроме одного. Дочернего послушания.
— Не могу. Простите еще раз. Потерпите, — взмолилась она, даже ладошки сложила лодочкой, — осталось немного. Раз вам намного лучше, скоро придет папа и все расскажет.
Антон решил на время сдаться.
— Ну, хорошо. Тогда, что вы скажете, если мы сходим куда-нибудь после того, как я избавлюсь от этой волосни? — Антон кивнул на паутину трубок. — Скажем, выпьем кофе?
И осекся.
— Простите, Оленька. Я совсем забыл, мне нельзя кофе. Но, все равно, предложение в силе. Что вы скажете по поводу ресторана?
Оля чуть ли не расцвела. Она озарилась внутренним светом, который иногда называют счастьем. Улыбка Мисс Вселенной, в тот момент, когда ей надевают на голову заветную корону, развернулась на миниатюрном лице девушки. Оля разве что не расплакалась, только сказала она что-то совсем не подходящее.
— А, почему вам нельзя кофе?
Антон едва не онемел от неожиданности. Он-то думал, что Оленька в тот же миг ответит согласием, а теперь даже не знал, как продолжать разговор.
— Ну, — он все же нашелся с ответом, — сердце у меня не к черту. Врачи запрещают. Вроде, во всем здоровый, а вот...
Антон разочарованно развел руками.
— Можете не волноваться по этому поводу, — успокаивающе промолвила Оля, — теперь вам и кофе, и водку, и...Ой!
Осознав, что чуть не проболталась, она зажала ладонью сама себе рот и, не дожидаясь очередного вопроса Антона, выпалила:
— Я согласна.
Развернулась и торопливо зацокала каблучками к выходу. Антон хотел окликнуть ее, но передумал. Он ничуть не боялся за то странное, загадочное состояние, в котором оказался. Почему-то Антон верил Оле безоговорочно, не чувствовал угрозы или опасности. Может, причиной была детская непосредственность девушки, а может, что-то другое.
Удивительно, но Антон ощущал себя несколько иначе, чем до таинственных событий, приведших его на больничную койку. Раньше он бы извелся предположениями, задохнулся бы в волнении, искал бы выход. А сейчас... Ему было почти безразлично все происходящее, Антон не переживал ни капли и чувствовал, как ровно и безмятежно бьется в его груди слабое, болезненное сердце.
Вместо долгожданной Оленьки через несколько часов пришли два медбрата с повадками санитаров. Их движения были резкими, грубыми, будто они и не медицинские работники вовсе, а дровосеки, и не с человеческим телом имели дело, а с только что срубленным бревном. Но работу они свою знали хорошо, быстро, не затягивая и не причиняя боли, без единого слова, отсоединили Антона от приборов, но только протянули руки, чтобы переложить пациента на каталку, как он протестующе замотал головой.
— Спасибо, — промолвил Антон немного брезгливо, сторонясь прикосновений, — я сам в состоянии дойти. Только скажите, куда.
Ближайший к нему медбрат всем своим суровым, угрожающим, непреступным видом, выразил одно твердое, не терпящее споров: «Не положено», и Антон неохотно понял, что должен подчиниться.
— Ладно, — согласно кивнул он, — только вот укладывать меня не надо. Я не хилый старикашка и не беременная женщина, чтобы меня на руках таскать.
Этому желанию медбратья противиться не стали, лишь поближе к койке, почти в упор, подтолкнули каталку.
Антон не пожалел о перевозке. Во-первых, далеко бы он ушел в одних трусах да штанах от больничной пижамы? Ведь нормальной, человеческой одежды ему никто не выдавал и даже не сказал, где она лежит. А во-вторых, несмотря на первое, не самое приятное, впечатление о медбратьях, Антон признал, что довезли они его с комфортом и удобствами. Каталка не дребезжала, грозя развалиться прямо на ходу, не прыгала на колдобинах, порождая нервную вибрацию. Не, как в рядовых больницах, средство транспортировки больных, на котором не то, что живых, мертвых возить страшно — того и гляди развалится на ходу. Нет, это, похоже, была какая-то абсолютно новая модель, разработанная для специализированных клиник, где о пациентах не просто заботились, а даже дыхнуть на них не могли без одобрения. Антону мерещилось, что он даже не ехал, а быстро плыл в мягком, пушистом облаке. А все благодаря матрасу, настоящей пуховой перине, которая обволокла и почти поглотила все его тело. Медбратья только направляли каталку, двигалась она сама по себе, плавно заходила в повороты, легко перескакивала порожки, не позволяя телу двигаться. Просто сказка...
Антона привезли в кабинет, который, на самом деле, больше походил на всю ту же палату, только поменьше и лишенную аппаратуры. Медбратья остановили каталку, зафиксировали колеса, чтобы те, не дай Бог, не пришли в движение, и удалились, оставив пациента одного. Или почти одного...
Антон приподнялся на локтях, с любопытством оглядел новое помещение. Действительно, от палаты оно отличалось только шторами вместо плотно закрытых жалюзи и обстановкой. Прямо перед Антоном стоял массивный письменный стол, заваленный бумагами, папками и канцелярскими товарами. Среди этого творческого беспорядка неловко, словно бизнесмен среди неформалов, ютился зеленый мраморный органайзер, из которого рогами молодого чертенка торчали две золотые ручки. Возле, стола, ожидая возможных посетителей, расположились два изящных стула под классицизм с мягкими кожаными седушками, спинками и подлокотниками. У одной стены, словно сонный бегемот, вытянулся угольно-черный диван, в который только сядь — не встанешь, утонешь. Возле другой примостились два шкафа, спрятавшие содержимое под крепкими дверцами, запертыми на ключ. Обыкновенный кабинет начальника, у которого есть деньги, но нет вкуса. Или, если учесть то, что Антон находился в клинике, главного врача.
Когда Антона привезли, хозяин кабинета сидел за столом в офисном кресле и что-то внимательно изучал. Стоило только медбратьям удалиться, а Антону бегло осмотреться, врач отложил бумагу, поднялся, радушно распахнул объятия и воскликнул:
— А вот и вы! Мой любимый пациент!
Антон с нескрываемым любопытством взглянул на этого человека. Высокий, худощавый, лет шестьдесят с хвостиком, наверное. Густые, но коротко стриженые волосы цвета серого мрамора, острый нос и скулы скелета, бледные четкие губы, растянутые в улыбке, походившие на длинный, полулунный шрам, впалые щеки. Врач воспринимался как живой, общительный, незлобный человек, но Антон только криво, иронично усмехнулся, но ничего не ответил. Он уже понял, что находится лицом к лицу с «папой».
Врач вышел из-за стола и довольно потер руки.
— Позвольте представиться, — продолжал он тем же тоном, — Владимир Сергеевич. Кардиохирург и ваш лечащий врач. Я очень рад, что мы, наконец-то, можем пообщаться.
При слове «кардиохирург» Антон сморщился, как высушенный гриб, рука инстинктивно поднялась к груди и погладила от чего-то зазудевшую кожу. Вспомнились бесконечные ЭКГ, исследования, походы к врачам, их бестолково-задумчивые физиономии, диагнозы, на которых хорошо тренировать дикцию. Сколько всего повидал Антон из-за своего нежного сердечка? И, похоже, увидит еще.
— Ваш любимый пациент, говорите? — уточнил он недоверчиво. — Оно и видно, сами не пришли, а попросили каких-то амбалов прикатить меня в гости.
— Ну, зачем же вы так? — улыбка Владимира Сергеевича стянулась, но не исчезла вовсе. — Юра и Гриша профессионалы, хотя, конечно, соглашусь, выглядят они отнюдь не по врачебному. Но, не это ведь главное. Неужели вы думаете, что я бы приказал транспортировать тяжелобольного с риском для его жизни? Нет, конечно... Антон, все дело в том, что вы просто потрясающий пациент, у вас такие показатели, что... Но, наверное, лучше обо всем по порядку. Одну минуточку.
Владимир Сергеевич подошел к каталке, потянул какой-то рычаг, благодаря чему изголовье приподнялось, и Антон оказался в сидячем положении.
— Удобно? — заботливо спросил доктор.
— Да, вполне, — ответил недовольно Антон. — Может, наконец, объясните мне, где я нахожусь и что произошло? Я так понимаю, это больница...
— Больница?! — Владимир Сергеевич удивленно всплеснул руками. — Ну что вы, какая же это больница. Это закрытая клиника нового типа для важных, очень важных пациентов.
— Что, президентов лечите? — надменно фыркнул Антон.
— И не только их, — Владимир Сергеевич многозначительно поднял указательный палец и ткнул им в потолок.
— Ну, и чем я заслужил подобную щедрость? Я, вроде бы, рядовой менеджер, а не член правящих структур.
— Антон Егорович, — доктор снова загадочно улыбнулся, — чтобы быть героем, не обязательно управлять целой страной.
— Это я-то герой?!
— Самый настоящий. Можно так выразиться, классический. Вы что же, совсем ничего не помните?
— Как сказать, — Антон задумчиво почесал затылок, — ну уж точно ничего такого, чтобы зваться героем.
— Понятно, — Владимир Сергеевич вернулся за свой стол, выудил из кучи бумаг толстую, едва не рвавшуюся от натуги, допотопную папку «Дело» и раскрыл ее на первом листе. — Это временная амнезия, скоро пройдет, не волнуйтесь. Вы целый месяц пребывали без сознания, так что это — едва ли не самое легкое из ожидаемых последствий.
— Сколько?! — Антон чуть не поперхнулся. — Месяц?! Черт побери, у меня ведь работа!
— Успокойтесь, Антон Егорович. После всего того, что я вам расскажу сейчас, беспокоиться о работе не придется. Любой работодатель будет счастлив, если вы захотите устроиться у него.
— И что же вы мне расскажете?
Это уже становилось интересно. Антон напрягся, приготовился слушать. Владимир Сергеевич прочитал про себя какую-то бумагу, неосознанно потер подбородок и снова поднял ласковый, немного заискивающий взгляд на Антона.
— Начнем с того малого, что вы должны знать. Поймите меня правильно, даже мне все подробности не известны, я ведь врач, мое дело лечить. Но кое-что я вам расскажу. Видите ли, Антон, в настоящее время государством ведется активная работа с общественным мнением и миропониманием. Разработана целая программа, всех деталей которой, я, даже если бы знал, не имел права вам передать. Одним пунктом этой программы является создание «героев», идеалов для подражания. Ну, вот посмотрите, на кого сейчас ровняется современная молодежь? Сначала, насмотревшись сериалов по, как они выражаются «телеку», все возомнили, что обязаны стать не летчиками там, или врачами, а непременно бандитами. Затем в моду вошли штаны, болтающиеся ниже поясницы и кепки набекрень, девушки, все как одна, листают глупые, гламурные журналы и мечтают о богатом женихе. И ведь это не только особенности моды. Люди начинают мыслить по-другому, иначе относится к жизни. Им, как бы по понятнее выразиться, промывают мозги всевозможными способами, делают из них того, кого надо. Но речь немного не об этом. Людям нужно на кого-то ровняться, и программа, о которой я говорил, призвана дать им, показать, разрекламировать, совсем другой тип для подражания. И это не тупоголовые и полуголые имбициллы, это должны быть настоящие герои. Ну, как пример, Гагарин, Космодемьянская, Маресьев. Понимаете, какого формата должны быть эти герои?
— Понимаю, а я-то тут при чем? — Игры политиков Антона мало интересовали. Какой толк о них заботиться, если все равно ничего не изменишь.
Владимир Сергеевич снова одарил его загадочной улыбкой, принялся перелистывать бумаги в папке, выискивая что-то.
— По всей стране, а то и миру, разработчики и участники этой программы ищут подходящие кандидатуры. И находят. Только идеалов, на самом деле, не так и много, у каждого есть хоть какой-то изъян, может, даже и в прошлом, за который можно зацепиться и отобрать знамя героя. И вдруг, неслыханная удача! В столице, в самом центре, во время страшного, разрушительного пожара в детском саду, когда специалисты руками разводили, в огонь бросается случайный прохожий и спасает четверых детей и воспитателя. Согласитесь, это ли не герой? Как я уже говорил, классический пример! Не узнаете в нем себя?
Антон не нашелся с ответом. Удивление или даже легкий шок сдавили гортань, позволив ему только всхрипнуть. Слова Владимира Сергеевича действительно немного воскресили память. Было. И огонь, и орущие в истерике дети, и какой-то душевный толчок, побудивший забыть о рассудке, об опасности, а только сломя голову броситься в самое пекло. И ведь, правда, вытащил. Только тогда и не думал ни о каком величии, титуле героя. Просто хотел спасти, бескорыстно помочь... Но вот что было потом? Только мрак и неясность.
А Владимир Сергеевич продолжал зачитывать:
— Отважный, честный, скромный, отзывчивый, заботливый, у него огромное сердце, которое разрывается от любви к людям... Антон Егорович, у меня так язык отвалится перечислять все ваши достоинства. И, прошу заметить, это все не выдумка или лесть, а факты, свидетельства ваших друзей, родственников и просто случайных очевидцев вашего поступка. Ваша самоотверженность покорила многих. Вы — действительно, настоящий герой. Но случилось страшное. Ваше сердце. Ваше несчастное, слабое сердце... Оно не выдержало такого напряжения. Еще бы... Здоровому человеку, и то тяжело. Антон, вы, в прямом смысле слова, пожертвовали своей жизнью ради других. Когда вы попали в мои руки, только чудо могло вернуть вас к жизни.
— И оно произошло? — Антону вдруг стало грустно и чрезвычайно жаль себя.
— Ну, мне было бы очень приятно называть операцию по пересадке сердца — чудом, — ухмыльнулся Владимир Сергеевич, — ведь тогда я могу именоваться волшебником. Вас привезли, чтобы я, во что бы то ни стало, воскресил героя. Я это сделал. Но, видите ли, в пересадке сердца уже давно нет ничего удивительного, да и успех гарантирован не на сто процентов. Нужно было что-то другое, новое, необычное. Я пошел на риск, и он оправдал себя. Вы — первый человек, которому пересадили железное сердце! И оно работает!
Антон снова чуть не охнул, мысль, что он теперь полу-киборг не умещалась в голове и граничила с фантастикой. Он погладил грудь и живот, но кожа была ровной, гладкой.
— А где тогда шрамы? — спросил он задумчиво.
— Антон Егорович, человечество пришло к тому, чтобы заменять механизмами больные органы, а вы беспокоитесь о каких-то шрамах! К тому же в первоклассной клинике! Если вас действительно заботит это, я объясню. Уже давно изобретен состав, который способствует быстрому и безболезненному затягиванию любых ран без единого рубца. В пластической хирургии прекрасно используется.
— Да, вообще-то, меня больше беспокоит, что внутри вместо сердца бьется железка.
— Уверяю, вам незачем переживать. Сейчас это кажется странным, может, даже неудобным, но вскоре вы привыкнете, и даже не будете замечать разницы. Вы ее и так бы не заметили, не расскажи я всего. Вы боитесь, что механизм даст сбой? Такого не произойдет, это совершенная технология, которая перед тем, как сломаться, предупредит за несколько суток. При этом срок годности и гарантия дольше любой человеческой жизни в несколько раз. Теперь можете навсегда забыть про такие слова, как стенокардия, инфаркт миокарда, ишемическая болезнь сердца, аритмия и так далее. Всю вашу оставшуюся жизнь сердце будет биться сильно, ровно. На него не повлияют сильные чувства, ничего не собьет его с установленного ритма. И умрете вы от чего угодно, но только не от сердечной недостаточности. А как быстро ваш организм принял новый орган? Месяц без сознания, чтобы потом очнуться, подняться и пойти? Это ли не чудесно?
«Наверное», — подумал Антон. Он, пока что сам не мог разобраться, радоваться ему или лить слезы. Все казалось каким-то нереальным, но сейчас, когда эмоции так или иначе должны были повлиять на сердцебиение, глухие удары под грудиной не ускорились, не замедлились. Да и ощущал себя Антон несколько иначе. Видимо, Владимир Сергеевич не лгал. Ладно, об этом он еще подумает.
— И теперь, вы хотите, чтобы я стал героем? — спросил Антон угрюмо.
— Именно. Правда, этого не столько я хочу, сколько те, кто задействован в программе. Вы нужны им.
— А если я не хочу? — Антон вдруг разозлился и даже зубы стиснул. — Что тогда? Заставите?
— Ну, зачем же заставлять, — Владимир Сергеевич снова поднялся и, скрестив руки на груди, немного ехидно продолжил. — Сейчас не те времена, чтобы заставлять. Но тонкость одна есть. Весь этот эксперимент с механическим сердцем оплачен из кармана разработчиков программы влияния. Они хотят, чтобы вы выжили и были образцом, можно сказать, звездой. Они заинтересованы в этом. Но какой им толк, если вы откажетесь и не удовлетворите доверия? Никакого. А с чего бы им тогда дарить вам сердце, которое, кстати, очень дорого стоит, как и операция по его пересадке. Они просто заберут его, а вам вернут ваше. То самое, что остановилось. Устраивает вас такой вариант?
— Как меня может устраивать собственная смерть, особенно, если я еще молод, и горы сворачивать могу? — пробубнил в сторону Антон. — Вроде выбор, а на самом деле, какой еще к черту выбор? За меня решили все. Значит, герой поневоле?
— Вы опять все переиначили, Антон Егорович. Посмотрите на все это с другой стороны. Вы не страдалец, вы счастливец и удачник. Вам не только вернули жизнь, но и предлагают прожить ее как знаменитость, ни в чем себе не отказывая. У вас будет все: деньги, слава, всеобщее обожание. Оно уже у вас есть! Посмотрите на мою дочь, Олю, она к вам приходила...
— Знаю.
— Оля, конечно, глупышка, но она явный представитель общества. Так вот, она без дрожи восхищения на вас даже взглянуть не может. Не любит, а просто обожает, боготворит. А таких будут сотни. Тысячи! Вы из менеджера вдруг становитесь звездой. Только продюсер у вас самый лучший и постоянный. Государство. И при всем при этом, все, что от вас требуется, это оставаться собой. Придумать героя может всякий, а вот быть им... Вы доказали, что вы есть. Таким и оставайтесь!
Антон встряхнул головой, распутывая узелки мыслей. Он искал подвох, толстый, наглый, который есть всегда, в каждом предложении, когда ничего не делая, получаешь все. Но такого просто не находилось. В любом случае, при всяком расчете Антон оказывался в выигрыше. Он уже выиграл несколько лишних дней жизни, если доктор не врет. А он, вне всякого сомнения, не врет. Антону это стало очевидней очевидного. Так почему бы и не согласиться?
— Мы можем дать вам время на «подумать»? — предложил Владимир Сергеевич, но Антон отмахнулся.
— Чего тут думать! — подавленно промолвил он, отворачиваясь от своего благодетеля. — Я согласен. Посмотрим, что из этого получится.
Из «этого» все получилось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но Антон жил и прекрасно понимал: все, что с ним происходит реально и с красивыми фантазиями не имеет ничего общего. Хотя, конечно, набившее оскомину понятие «проснуться знаменитым» многим кажется фантастикой. Но именно так и случилось, едва Антон покинул клинику. Слава обрушилась на него разъяренной, кипящей лавиной и проглотила так быстро, что он даже не успел хотя бы разок высунуть голову и вдохнуть поглубже. Но, как говорится, слава Богу.
Уже давно вошли в привычку визги безумных поклонниц, признания в любви, нескончаемый поток писем, связанных похожими друг на друга идеями: «Спасибо Вам... Вы меня вдохновили... Я понял, что жил неправильно и, теперь обязательно, исправлюсь», подарки просто так, без поводов. И, главное, деньги, которых было столько, что хоть мешки набивай. Государство, действительно, не жалело средств на поддержку своей программы. Антон отрабатывал честно: давал интервью, ездил по школам, институтам, детским домам, выступал на телевидении, даже книгу написал, если так можно выразиться. Все, лишь бы стать иконой поколения людей, которым нужны совсем иные герои.
Но, ведь прав оказался Владимир Сергеевич — Антон никого не обманывал, не играл, не изображал невозможного. Он был собой. Когда-то совершил подвиг и теперь пожинал плоды благодарности. Все честно и правильно, никто не осмелится уличить его в неискренности.
После выписки из клиники за ним неотступно следовала Оля. Без излишних просьб, она сама послушно семенила следом, как верная чихуахуа или йоркширский терьер. Сопровождала Антона на все встречи и вечера, во время его выступлений сидела в залах в первом ряду или стояла возле, недовольно и ревниво раздувала губки, когда на шею ее мужчине, как влюбленная гидра, бросалась очередная поклонница. Но никогда не скандалила, потому что думала, что Антон лишь флиртует, как говорится, без последствий. О том, как на самом деле, складывались его отношения с девушками, она и не догадывалась, а Антон привык каждую минуту своей новой жизни, даже по ночам, разлепляя сонные веки, чувствовать на себе влюбленный, боготворящий Олин взгляд.
Однако замечалась одна странность, которой не было раньше, до подвига, операции и славы. Тогда, во времена живого, мышечного сердца, Антон заботился, переживал, боялся, дорожил, любил. Он чувствовал. А теперь...
Антон ощущал приятное спокойствие, почти равнодушие. Его совсем ничего не могло тронуть или возмутить, он не радовался, не злился, не волновался. Мир стал скучным и однообразным, но все разглаживало то, что весь этот мир беспредельно обожал его персону. Антон словно застыл в блаженстве, и почти ничего не могло его вывести из этого состояния. Он бы не задумывался о такой мелочи, если бы ни один, всего лишь один случай, который по сей день, когда вальяжно выплывал из глубин памяти, заставлял Антона перетирать от обиды и негодования зубами.
... Произошло это в тот день, когда Антон увольнялся. Он положил на стол начальника заявление и потребовал трудовую книжку. Причина увольнения не объяснялась, обошлось обыденным: «По семейным обстоятельствам», а на самом деле, и это знал весь персонал немногочисленного отдела, Антон уходил, потому что считал: «Эта фирма больше не достойна моей персоны». Обязанности казались ничтожными, люди, с которыми его всегда связывали теплые дружеские отношения, виделись бесполезными, тупыми созданиями. Антона больше ничего здесь не держало.
Аня, подруга детства, была исключением. Мать-одиночка двоих погодок, добрая и отзывчивая, знающая об Антоне все, что можно знать. Сколько раз они помогали друг другу, поддерживали, наставляли? Антон только с ней хотел попрощаться, но Аня, едва заметив его приближение, отвернулась, спрятала взгляд. Не стесняясь! Антон сразу понял, что Аня просто не хотела на него смотреть.
— В чем дело? — спросил он озадаченно, на повышенных тонах.
— Лучше бы ты умер, — Аня ответила тихо, но твердо, уверенно.
Антон вздрогнул тогда. Аня не знала всего замысла программы, в которой он участвовал, но что, Антон уже умер однажды, а потом воскрес, благодаря механическому сердцу, ей было известно. Как, собственно, и всей стране.
— Ты что, шутишь?! — он воскликнул, не заметив в своем голосе гневных ноток.
— Нет, — отрезала Аня, — лучше бы ты умер тогда. Человеком бы остался. А так... Эта железка в твоей груди... Ты душу из-за этого потерял. Не из-за славы, я же тебя знаю, на тебя бы популярность не повлияла. Эта операция тебя спасла, но и одновременно убила.
Больше с Аней он не общался. Антон сумел убедить себя, что она ему просто, как и многие, завидует, но стоило ли об этом заботиться.
...Лимузин подкатился плавно и бесшумно, словно призрак. Из открытого крыла двери вылез Антон, выпрямился, одернул пиджак и приветственно помахал орущей от восторга толпе за живым оцеплением, подал вежливо руку Оле, которая, что уж таиться, была очаровательна в бледно-розовом платье и с высоко забранными волосами.
Мероприятие ничем новым и неожиданным не отличалось: вспышки фотокамер, крики поклонников, недолгая, скромная и сдержанная речь по поводу открытия одного из самых больших столичных пляжей, а потом, долгожданное избавление от жаркого костюма, переодевание в цветастую рубашку и летние шорты до колен и нормальный, человеческий, пляжный отдых. Плавание, игра в волейбол, утопая в рассыпчатом песке, солнечные ванны. В общем, пропаганда здорового образа жизни.
И все так и выходило, идеально, словно скользило по гладкому, не побитому, льду, если бы не один дурак, который тайком пронес на пляж, в самое пекло, бутылку крепкого алкоголя, осушил ее и полез купаться. Ничем хорошим этот заплыв не закончился — любитель острых ощущений начал тонуть на глазах у всего, набитого счастливыми отдыхающими, пляжа.
Пьяный пловец кричал, размахивал рукам, плескался, медленно, все больше и больше уходя под воду. Люди, забыв про отдых, толпились у пограничной линии, прикрывали лица от ужаса, но сквозь пальцы, подглядывая за страшным действием. В воду уже бросались спасатели, когда Оля сильно толкнула Антона в бок:
— Антон, ну что же ты медлишь?! — возмущенно, но немного напугано закричала она. — Человек же погибает!
Он только повернул к девушке утомленное лицо, и, скривив губы, спросил:
— И что?
— Как это: «И что»? — Оля заикалась от неожиданности, недоуменно хлопала длинными, кукольными ресницами. — Антон, ты ведь герой! Ты должен помогать!
— Я никому ничего не должен, — он снова отвернулся и блаженно подставил лицо под солнечные лучи. — Там и без меня помощников хватает. И, потом, нечего лезть в воду, если плаваешь немногим лучше топора. А, сейчас, будь любезна, не мешай мне наслаждаться покоем.
Оля не мешала. Не говоря больше не слова, она оделась и, оставив шикарный лимузин возлюбленному, своим ходом отправилась домой.
Антон вернулся только вечером, безмятежный, после ничем не омраченного отдыха. Неудачливого утопленника спасли, вытащили, откачали, а, значит, для беспокойства и нервов повода не было. Антон чувствовал себя более чем превосходно и рассчитывал на полный удовольствий вечер, как достойное завершение суток, но вид ожидавшей его Оли несколько убавил такой настрой.
Девушка сидела на полу, среди разбросанных, изрезанных журналов и газет, поджав под себя длинные ноги, в том же коротком розовом платье, в котором она блистала утром. Пригорюнившись, она низко склонила голову, выбившаяся из растрепавшейся прически спиралька локона прикрывала лицо. Оля дрожала, зажатые в тонких ручках огромные ножницы для кожи едва ли не клацали лезвиями. Вокруг, в мягком ворсе зеленого ковра путались причудливые обрезки и огрызки глянцевых журнальных страниц.
— Это что за кружок детского творчества? — с безобидной насмешкой спросил Антон.
Оля подняла лицо, красное, опухшее, измазанное подтеками черной туши, скривила губы и ничего не ответила.
— И чего ревем? — не придав этому значения, продолжал Антон. — Кого-то хороним?
— Тебя, — хрип заплаканного существа совсем не походил на тонкий голосок милой, очаровательной Оленьки.
Вот тогда неприятно кольнуло. Но не в металлическом сердце, которому не было дела до страданий девушки, а где-то в голове. Припомнилась Аня и ее страшное, горькое признание.
— Да я, вроде, живой пока, — Антон попытался оставить эмоции в стороне, — что ты такого вбила себе в голову?
— Вбила?! — Оля взвилась, вскочила с места, сжав в одной руке ножницы, а в другой свернутый в рулон еще не искромсанный журнал. — Я тебе объясню, что я вбила. Ты лжец, обманщик! Ты никто!
Она развернула журнал на титульной странице и ткнула пальцем в фотографию Антона в полный рост.
— Тебе все поют дифирамбы, а ты безжалостно обманываешь весь мир. Ты не можешь быть таким, Антон! Ты не должен! Ты ведь герой! Ты должен помогать людям, себя не жалея, а что делаешь? Спокойно загораешь, когда человек тонет?! Тебе просто все равно? Разве так можно? Это...Это неправильно!
— Ах, какие громкие слова, — Антон чуть было не зевнул от скуки, граничащие с истерикой, переживания Оли его совсем не трогали. — Что я, как ты выразилась, должен, я выполняю, не придерешься. А по поводу лжи... Милая моя, я такой, какой я есть, и я не играю, не притворяюсь. Вот если бы я бросился спасать этого алкаша — вот тогда бы я пошел против себя. А так... Д а, мне все равно, и что? Почему я должен нести ответственность за то, что люди сами себе придумывают? Навоображали себе Бог знает кого, а мне из кожи лезь, чтобы удовлетворять их желания. Нет уж!
— Но ты ведь был... другим, — немного спокойнее, тише, продолжила Оля, — почему ты так сильно изменился? Ты ведь не герой теперь... Ты, ты, ты жестянка! Да кто угодно, но не тот, кого я любила.
— Кого ты себе нафантазировала! Не нравится, уходи! Я тебя держать не собираюсь. На твое место найдется целая орава, выбирай кого хочешь.
— Но как же!? — Оля все же не удержалась и разрыдалась.
Антона и забавляло и утомляло это зрелище. Он стоял, важно скрестив на груди руки и не чувствовал к несчастной, чьи иллюзии разбились вдребезги, ни жалости, ни отвращения.
Антон сделал к девушке шаг, согнулся над ее подрагивающим затылком и промолвил:
— Либо терпи, либо скатертью дорога. А я — такой, какой я есть. Меняться не собираюсь. А по поводу истерик твоих, можешь не стараться меня разжалобить. Мне все равно!
Антон говорил, и в каждой фразе, каждом произнесенном слове, слышался сквозь голос гулкий металлический отзвук от ударов бездушного железного сердца.
Марина Бондаренко © 2011
Обсудить на форуме |
|
