|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Любовь вопреки Юлия Фурзикова © 2011 Когда апрель обильными дождями… Было совсем не поздно, но неожиданно темно. Мастин с удивлением посмотрел в небо. Прорвавшийся сквозь тучи солнечный луч зловеще высветил их клочкастые брюхи, верхние этажи домов, башни и башенки. Щели улиц темной водой заполнял сумрак.
Мастин ускорил шаг.
Первые капли ударили, подняв с булыжников запах мокрой пыли, когда он шел через рыночную площадь. Запах пыли быстро исчез, прибитый прозрачными струями, и остался только отвратительный запах дождя.
Мастин уже бежал.
Он сделал ошибку. Следовало укрыться в любом из злачных заведений, каких было много в прилегающих к рынку кварталах. Но он хотел домой — сейчас, а не к утру. Ночевать в трактире было неудобно и дорого, и еще его ждала Дженни-Нэд. И Мастин бежал домой, рискуя нарваться на патруль и получить штраф.
Патруль он не встретил, повезло.
И еще ему повезло в том, что он увидел не голову, а влажный зеленовато-серый бок с набухшей бугром шкурой в том месте, где скоро прорежется крыло. И успел шарахнуться вбок, затаиться в нише чужой двери и зажмуриться.
Дождь больше не лил, шел уверенно и неторопливо, и в шлепанье капель по лужам Мастину слышались шаги жабьих лап. В голове билась неуместная мысль, что астрономы не обещали никакого дождя ни сегодня, ни завтра — вот уж не хотел бы он оказаться на их месте...
Было обидно, что зеркальце, подарок Дженни-Нэд, валяется где-то дома. Мастин осторожно приподнимал веки, потом не выдержал и просто открыл глаза. Если тварь заинтересовалась им, все равно не убежать. Он выглянул из ненадежного убежища и увидел исчезающий в щели между домами, мерзко извивающийся хвост. С каменных углов сыпалась разноцветная штукатурка.
Мастин перевел дыхание, то есть прерывисто втянул в себя воздух, и побежал опять.
Мелькали знакомые улицы, мокрый воздух обжигал горло, за каждым поворотом могли поджидать твари со змеиным хвостом и птичьей головой, увенчанной похожим на корону гребнем, и Мастин не выдержал.
В последнем усилии он ринулся к навесу, где среди заливавшего город дождя и полумрака уютно светился красным светом фонарь, изготовленный в форме клубничины.
— Кто стучит? — спросил девичий голос.
— Люди.
— В плохую погоду гуляете, сударь, — заметила дежурившая у входа девушка, задвигая засовы.
Мастин стоял посреди пустого холла, вода текла с него, и ему было неловко, хотя поделать он с этим ничего не мог.
— Мне придется у вас ночевать, — сказал он.
— С комнатами плохо, — заметила девушка. — Общий зал или моя комната со мной, выбирайте. Со мной, понятно, дороже.
Мастин поужинал в общем зале. Он едва отыскал свободное местечко; зал был битком набит жителями предместий, уже неделю понемногу собиравшихся в город. Закон обязывал содержателей общественных заведений пускать под свою крышу во время сезона дождей всех, даже тех, кто не мог заплатить. Несколько человек, непохожих на честных крестьян, изучали Мастина с большим вниманием. Похоже, они были очень довольны тем обстоятельством, что у них теперь есть кров, а может быть, им просто нравился Мастин.
Ночевать в их компании Мастину очень не хотелось. Он заплатил за ночь и поднялся в указанную комнату, к знакомой девушке.
— Не беспокойтесь, сударь, — равнодушно заметила та. — Если не хотите со мной, ложитесь на полу, мне же лучше. Я дам вам целых два одеяла и подушку.
Мастин лег. Было жестко, из широченной щели под дверью несло сквозняком и гвалтом, доносившемся до второго этажа из общего зала, а снаружи в комнату проникал запах дождя. И не давала покоя мысль о том, что Дженни-Нэд тоже могла выйти из дома вечером.
Мастин вертелся. Вертеться тоже было жестко. Он не выдержал и сел в своей постели из двух одеял. Девушка дремала. Свет из широкого окна под потолком падал на нее, — луна там вылезла, что ли? Грудь девушки в вырезе сорочки была очень белой, Мастин никак не мог разглядеть, сорочка это или грудь.
— Иди сюда, не мучайся, — сказала она вдруг. — Ты же заплатил.
Он подошел и сел на край кровати. Ее волосы чернели на фоне подушки, а когда она, послушно стянула сорочку, оказалось, что кожа у нее тоже темная, белели только грудь и бедра. Мастин удивился, как странно она загорает — в белье, и тому, что загар стойкий. Положив руку ей на грудь, он подумал, что жену он ласкает точно так же. И больше уже не думал ни о чем до первых петухов.
Когда прокричали петухи, он ушел домой, и долго умывался во дворе у колодца прежде, чем подняться в их квартирку на втором этаже, а потом осторожно прикорнул рядом с Дженни-Нэд.
Рассвет был ясным. Над каланчой казармы района телепался белый шар — знак безопасной погоды, и еще один, полосатый, означавший всеобщую мобилизацию. Дженни-Нэд обрадовалась, что он нашелся, но долго радоваться было некогда — она собиралась в госпиталь. Для мужчин и бездетных женщин города мирная жизнь кончилась на три недели.
Пятерка Мастина работала сегодня за городской стеной. Они заливали кислоту в закрытые чаны, установленные у ловушек, и парились под защитными костюмами, потому что день был солнечный и жаркий. Потом Мастину пришлось рыскать по городу, обшаривая каждый двор, каждую щель между домами в поисках свежих провалов. Ночевать его все-таки отпустили домой.
— Как ты устроился прошлой ночью? — спросила усталая Дженни-Нэд за ужином. — Нормально?
Тут только Мастин вспомнил, как он ночевал и о том, что между ним и его женой легла скверная тень. Если бы Дженни-Нэд спросила: «Где же ты ночевал?», то он рассказал бы. Но она сказала только:
— Каждую весну я схожу с ума от беспокойства за тебя, а ведь уже могла бы и привыкнуть.
— Не волнуйся, — ответил Мастин, думая о другом.
Потом они молча доели приготовленной Дженни-Нэд суп и легли спать, и, обнимая жену, Мастин уже и думать забыл про ту девушку-проститутку. Проснулся он, однако, рано, и вертелся, пока не разбудил Дженни-Нэд.
— Чего ты? — спросило она сонно.
— Он не ответил, а только разбудил ее окончательно, выбравшись из кровати. Случившееся ночью кончилось слишком быстро, заставив Мастина вспомнить далекую юность. На рассвете, в полудреме, он связал события ночи и вечер, когда он попал в заведение мамам Зизо, и уже не мог спать. Дженни-Нэд догадалась, что с ее мужем, она помнила, как ей подумалось ночью: не страшно, когда часть тела приходится засовывать в себя, как тампон. Хуже, что тампону не помешал бы аппликатор.
— Какие глупости ты говоришь, — сказала она небрежно. — Мы вчера устали, только и всего. Старшая сестра заставила нас перевернуть весь госпиталь, будто раньше нельзя было подготовиться.
Сержант Бак, умница и красавец, тасовал колоду.
— Мне сегодня повезет, вот увидите, — иронически сказал сосед Мастина справа, который, вдоволь налюбовавшись на свои усы, положил зеркальце на стол. — Может, первому загонщику положено первому получить повышение?
Сержант стал медленно раздавать карты. Круглый стол был слишком просторным для пятерых. Мастин, зазевавшись, смахнул зеркальце локтем на пол.
— Эх, — сказал сосед справа. — Плохая примета ведь.
— Прости, — смутился Мастин. — Возьми мое.
— Тебе карта, — сказал сосед с досадой.
Карта будто прилипла к столу. Все смотрели на Мастина. Некстати вспомнилась сегодняшняя ночь. Лучше бы не сегодня ему досталась особая карта...
— Давай, — весело сказал сосед слева. — Не корову проигрываешь.
Мастин открыл пиковую десятку. Бак продолжал сдавать. Нужная карта все никак не появлялась. Очередь Мастина приближалась снова.
— На выход, ребята, — сказал капрал, врываясь в караулку. — Здоровенный провал на Сумеречной улице, и без вашей помощи не обойтись, так что одевайтесь, веселей, веселей!
Теперь все смотрели на капрала. И только Мастин, не отрывавший взгляда от рук Бака, увидел, как тот неосторожно повернул верхнюю карту, на секунду приоткрыв ее лицевую сторону. Это был туз бубен.
— Сейчас, — невозмутимо ответил сержант Бак. — Пару минут, капрал. Мастин, черт возьми, я тебе дал карту?
Перед каждым из пятерки, включая Бака, лежала уже кучка карт. Мастин кивнул. После он удивлялся, почему кивнул.
Бак кинул соседу Мастина туза бубен.
— Все на сегодня, — объявил он. — Первый загонщик выбран. Пошли.
Мастин еще сидел за столом, оцепенев.
— Пойдем, дружище, — сказал Бак, решив, что уставшему Мастину не хочется делать чужую тяжелую работу. — Идем, надо.
Он так устал, что уже не переживал, придя домой.
— Ваши мужчины терпеливы, а женщины честны, — доносилось из комнаты. — И никто не скажет друг другу «дура баба» или «мужик ты, или не мужик».
— Так никто не говорит, — отозвался голос Дженни-Нед. — Но есть люди, которые могут сказать кое-что похуже.
Мастин задумался об их судьбе, если он перестанет быть мужчиной. А потом — о том, что может ждать Дженни-Нэд, даже если она будет оставаться самой настоящей женщиной. Особенно если будет оставаться. Молодые женщины, вопреки легендам, в определенном отношении лучше девушек. Он пропустил несколько фраз.
— Им даже есть дело до того, что происходит по ночам за закрытыми шторами, — говорила Дженни-Нэд с горечью.
— Хочешь быть мужчиной ночью, будь им днем. Но разве обратное не верно? От того, кто вы ночью, не зависит то, кто вы днем?
— Правда, — удивленно сказала Дженни-Нэд, помолчав. — Правда! А я и не подумала!
Мастин спохватился, что подслушивать — не слишком достойное мужчины занятие.
Дженни-Нэд сияла, будто получившая подарок девчонка, с рыжеволосой головы до начищенных башмаков. Гость был пожилым, с клочкастой бородой, со шрамами на руках и левой щеке, такие шрамы остаются после ожогов ядом. Мастин при виде его не удивился. Приюты не вмещали всех решивших укрыться за городскими стенами, и каждый год кто-нибудь ночевал у них в каморке. С приближением весны Дженни-Нэд всегда приглашала полировшика, чтобы обновить двери и ставни, а также освобождала от хлама и мыла прилегавшую к кухне комнатку.
Старик уже удалился в свои аппартаменты, Дженни-Нэд еще возилась на кухне, а Мастин остановился перед зеркалом в их единственной спальне и решительно, с мужеством отчаяния стянул с себя всю лишнюю одежду. Он выдохнул с колотившимся сердцем. В том, что он увидел, не было страшного — пока. Но он знал, как это бывает. Сначала твои органы уменьшаются до размера детских, потом начинаются изменения отвратительные и необратимые. Во всяком случае, он не знал случаев, когда такие люди возвращались бы к нормальной жизни. Ими начинает с особой настойчивостью интересоваться медицинская полиция, помещая их в лечебницу на Змеином острове. С этого острова никто еще не выходил назад. В городе поговаривали, что совсем уже безнадежных пациентов скармливают большим василискам, хотя всем известно, что те не едят только молодое женское мясо, и притом живое...
Мастин вздрогнул и кое-как натянул белье обратно, заслышав шаги Дженни-Нэд, а та вошла с шаловливой улыбкой и стаканом в руках.
— Ложись спать и не трогай меня, — рявкнул Мастин. — Со мной плохо, разве ты не видишь? Я боюсь теперь, все время боюсь, а страх до добра еще никого не доводил!
— Хорошо, — сказала Дженни-Нэд. — Только сначала выпей. Как хорошо, что я вспомнила этот рецепт.
— Сельдереем воняет, — ворчливо удивился Мастин. — Что за гадость, Джен?
— Пей, — повторила его жена. — За мое здоровье.
Мастин фыркнул, но отхлебнул, чтобы не препираться.
Было удивительно, где Дженни-Нэд достала такой напиток весной. Стакан пах мирной огородной грядкой, и июльским праздником, когда все пьют холодный яблочный сидр и не вспоминают, что в календаре бывает апрель, потому что до него еще целая вечность. Время отступило. Пахли летом и руки Дженни-Нэд, и ее волосы, и похожая на яблоки грудь, и твердые соски. Она была надежной и свежей, как земля, и Мастин очень бы удивился, если бы вспомнил, что чего-то боялся всего полчаса назад.
Он вздохнул, тесно притянув к себе Дженни-Нэд, и тут раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Мастин замер. В тишине они услышали, как стучит по соседской крыше дождь.
— Мне плевать, — прорычал Мастин и потянулся губами к соску Дженни-Нэд.
— Мастин, выходи, — закричали с улицы. — Мастин, трехминутная готовность!
Вот идиоты, подумал он. Как можно за три минуты что-то успеть?
В боку лошади зияла рана, какую оставляет клюв — черная в свете фонаря дыра, не прикрытая клочьями разодранной попоны. Лошадь билась на земле с ужасным криком. Бывший ее всадником молчал, сидя на мостовой у основания фонаря, с его рукой возился еще один человек, затягивая жгут. Бак спрыгнул со своего коня, чтобы прикончить лошадь.
— Это ты, Бак? — окликнули его. — Помогите мне.
Мастин видел, как взлетел и опустился тесак. Раненый закричал почти так же, как его лошадь. Сырая ночь в свете тусклого фонаря была дикой.
— Мастин!
Злой окрик привел в себя. Мастин бросился вперед, помогая взгромоздить поперек седла потерявшего сознание человека с забинтованной культей. Со стороны площади Суда появилось еще несколько верховых, скакавших так, что тяжелые полы плащей эффектно развевались.
— Василек за северной стеной, — крикнул один из них, подъезжая. — Еще двух прикончили саперы. От пятерки Бленда осталось двое, Бак.
— И еще один василек на Мокрой аллее. Черт бы с тем, который за стеной... — Бак дернул на нос носовой фильтр, который проглотил последние слова.
— Черт бы с тобой, Бак!
— Ладно. С Блендом, — Бак назвал два имени, в том числе человека, которому сегодня достался туз бубен. — Мы — на Мокрую аллею. Опустить щитки!
С опущенным на лицо щитком человек смотрел через систему зеркал и сквозь фильтр. Мастин остановил лошадь раньше, чем увидел тварь, — инстинктивно, и дернул шорный ремешок, полностью закрывая глаза лошади. Вымуштрованный конь застыл.
Молодая, но уже ядовитая тварь была раздражена недавним нападением. Гадина, умевшая взглядом вызывать неврогенный шок, сопровождающийся одеревенением мышц. Мастин увидел, как два всадника проскочили мимо, как василек бросился на лошадь одного из них, и та поднялась на дыбы, заваливаясь назад. Время растянулось, и Мастин, вытаскивая из-под плаща карабин, успел вспомнить ночь чуть меньше года назад — дождливую и не страшную, когда он караулил под окошком будущей жены.
Два выстрела слились в один. Василек завертелся на месте, брызгаясь ядом. Раздался невыносимый для ушей вопль, не имеющий ничего общего с петушиным криком или змеиным шипением.
Конь Мастина шарахнулся вбок. Бак скакал назад, крича упавшему: «Цел?» Мастин знал, что Бак сейчас отвлечет тварь на себя, как он делал всегда в спорных случаях, и заученным жестом вскинул руку: «Я загонщик». Просто потому, что стоял в начале нужной улицы. Бак махнул: «Давай».
На новый выстрел тварь кинулась, куда он хотел.
Время больше не тянулось, а неслось, гремело сердце в такт галопу, а сзади молча двигалась тварь. Мастин не видел ее, но он прекрасно знал, как быстро васильки скользят на хвосте-брюхе, перебирая оттопыренными вбок лапами. «Бульвар!» — расслышал Мастин — значит, с перепугу едва не пропустил поворот. Слава богу, конь слушался. Не скользил, не падал, держался. Слава богу, не подвели караульные на воротах. На последнем повороте Мастин обернулся и убедился, что зверюга не отстает. Каково это — быть загонщиком. Ну, давай же, давай, дава-ай!
Из-за туч проникал рассвет, Мастин уверенно погнал лошадь к одной из ям. Осадил лошадь, вылетел из седла. Шлепнул коня, пальнул напоследок в василька и вбежал на прикрывавший яму хлипкий помост.
Воздух с шумом проходил сквозь повязку фильтра. Надо было выждать, чтобы василек не промахнулся и не передумал, и тут Мастин едва не сплоховал, так сильно ему хотелось убраться подальше. Он раздраженно сунул руку под щиток, пытаясь поправить сдвинувшиеся стекляшки — и едва успел отпрыгнуть назад.
Треск и новый вопль дали понять, что работа сделана. Нужно было просто дернуть канат, открывавший клапан чана, и в яму полилась бы кислота, довершая дело.
— Чан, — заорал подоспевший Бак. — Скорее!
Мастин стоял на краю двухметровой ямы, глядя вниз. Ему была видна как раз голова и пробившиеся перышки. Василек походил сейчас не на гада, а на на птенца-переростка. Мастин терпеть не мог птиц, даже кур не любил, а когда его отправляли летом в пригород к тетке, с наслаждением палил из рогатки во все, что порхает. Палил, пока однажды не увидел вблизи птенца с перебитым им крылом. Тот сидел так же неподвижно, и обреченно смотрел на него...
— Сдурел? — Бак обежал яму, отпихнув Мастина, и сам дернул канат.
Приподнявшийся на хвосте василек сполз обратно. От ужасного визга хотелось зажать уши, а Мастин запоздало зажмурился. Открыв глаза, он уже не смотрел на дно ямы. Там, внизу, все было кончено.
— Знаешь, — Бак тоже не смотрел в яму, а смотрел на Мастина, и едва сдерживался. — На твоем месте я бы поговорил с врачом, когда кончится сезон.
Резко отвернувшись, он дернул канат еще раз, чтобы заставить клапан закрыться, но механизм заело.
— Какой деревенщина это делал, — раздраженно рявкнул он, дергая канат со всей силы. Мокрая перчатка подвела. Рука скользнула по тщательно вытканным, гладким волокнам, и Бак не удержал равновесия. Секунда — и он плавал бы в озере кислоты вместе с останками василька. Вытащив оттуда человека, уже поздно было бы его спасать, а через час от Бака остался бы только плащ, пропитанный нагретым с серой каучуком. Но Мастин уже держал его за запястья.
— Пусти, — сдавленно выдавил Бак, потому что ему показалось, что Мастин сползает вниз с ним вместе. Мастин пыхтел; упав животом на землю. Перчатки из грубой кожи пытались соскочить с рук. Наконец Бак смог подтянуться и выбраться.
— Спасибо, — сдавленно выдохнул он. Кажется, все было в порядке: только ботфорты Бака искупались в кислоте.
Уже рассвело. Лошадь Мастина послушно пришла на свист. Бак привел ее, пока Мастин вытирал пот с лица, стянув перчатки и подняв щиток с лица.
— Чего ты? — спросил Бак. — Все кончено, едем. И погода налаживается.
В городе победно орали петухи, обещая перемену погоды. Было еще облачно, но солнце мягко играло в зеркалах, украшавших городскую стену.
— Ты прав, — хмуро сказал Мастин, влезая в седло. — Когда мной займутся ребята из медицинской полиции, мне несдобровать.
— Что? — спросил Бак. — Брось. Я это сгоряча сказал. Хотя таращиться васильку в глаза без зеркал — как тебя угораздило? Ты как первый раз замужем.
— Да, — сказал задумчиво Мастин. — Мужем... В этом и дело.
Поколебавшись, он рассказал про ночлег в публичном доме.
— Знаешь, — сказал Бак. — Вот рассказать бы ребятам, что ты не считаешь себя мужиком потому только, что ночевал с девочкой мадам Зизо в одной комнате и... кхм. Если бы все, кто там ночевал... Слишком много думать вредно, вот что. Сегодня ты был молодцом. Просто держись так и дальше.
— Сегодня я должен был быть загонщиком по жребию, — признался Мастин. — Туз бубен был мой. Я видел, что у тебя в руках, и соврал. Сам не знаю, что на меня нашло.
Зубная боль гонит человека в кресло зубодера, а Мастина подгоняло воспоминание о медицинской полиции. Страх, вечно страх. Мастин разозлился, потом он вспомнил о Дженни-Нэд, и все стало проще.
— Ребятам я сам расскажу, — добавил он.
— Ну что же, — сказал, помолчав, Бак. Он ехал, откинув капюшон, поднятый щиток походил на старинное забрало, на попоне коня блестела роса.
— Я рад, что теперь у тебя все в порядке.
Все было в порядке. Сезон шел к концу, васильки теперь появлялись реже, перестав выползать наружу от каждого дождя подобно дождевым червям. Даже однообразная солдатская каша стала терпимой. Однокашники Мастина жили ожиданием весны и радовались послаблениям внутреннего режима. Мастину казалось, что посуда звенит и голоса перекликаются, как на дружеской пирушке, — пока подошедший сзади Бак положил на его плечо руку.
— Ты можешь поступить со мной, как должно поступать с такими вестниками, — сказал ему Бак, уведя от других. — Но если я скажу тебе сейчас, у тебя хотя бы будет время с ней повидаться.
— Что? — спросил Мастин, похолодев.
— Да, — сказал Бак. — Дженни-Нэд — выбор последнего жребия. Я видел списки, иди прямо в палаты особого отдела.
— Ты думаешь, меня к ней пустят? — спросил Мастин, с трудом разжав губы.
— Конечно, — удивился Бак. — Она же не заключенная. Иди, ты свободен до третьих петухов. Только... ты ведь не будешь делать глупостей? Вспомни Мерка. Какой ценой он спас сестру.
— Я помню, — губы Мастина плохо слушались. — Твоя семья... отдавала кого-нибудь?
— Нет, — сказал Бак, глядя Мастину в глаза. — Иди. Время.
Мастину пришлось просидеть в приемной часа два, прежде чем его действительно впустили к Дженни-Нэд, но в этом он был виноват сам. Первым делом он зашел в канцелярию и заявил, что произошла ошибка, потому что Дженни-Нэд беременна и не должна была попасть в списки. Он был готов скандалить и настаивать, но его просто попросили подождать, и слабая надежда, что он вдруг не соврал и ребенок действительно есть, растаяла за эти два часа.
— Вот спасибо тебе, — сказала Дженни-Нэд, когда ее наконец привели. — Удружил напоследок. Ты же знаешь, как я люблю эти осмотры!
Она стойко пыталась улыбаться.
— Я думал, вместо тебя на завтра выберут кого-нибудь другого, — признался он, усаживаясь рядом с женой на неудобную скамейку. — Василиски ведь вот-вот уйдут... со дня на день. Вдруг завтра последнее жертвоприношение?
— И как бы мы с тобой жили после этого? — строго спросила Дженни-Нэд. — Я сказала, что это я тебе врала про ребенка. Понял? Ты бы угодил прямо на Змеиный остров.
— Мне все равно, — сказал Мастин.
После он не помнил, о чем говорил с Дженни-Нэд. Он смотрел в ее похудевшее лицо и старался говорить спокойно.
И ушел после того, как человек в темном костюме попросил его удалиться, поскольку Дженни-Нэд пора идти на подготовительные процедуры. Улыбнувшись жене в последний раз, Мастин послушно послушно зашел в канцелярию и расписался за выданную ему компенсацию — несколько мелких необработанных алмазов. Выйдя на улицу, он хотел швырнуть их в водосток, но ему смотрели вслед, поэтому Мастин сунул алмазы в карман и ушел с раной в душе, будто разъедаемой ядом василиска. Мастин вспомнил, как кричала раненая лошадь. Ему хотелось стать той лошадью, кричать и биться, подставить горло под спасительный нож.
Мастину казалось, что прошло несколько минут с тех пор, как его впустили в тесную комнатку, но уже стемнело. Он шел через весеннюю ночь, черную и светящуюся звездами, как глаза Дженни-Нэд. Было еще не поздно. Везде сновали женщины, пожилые, юные, гибкие, неуклюжие, озабоченные, и каждая увиденная на повороте улицы фигурка была как пропущенный удар сердца. Джен, Джен, почему ты? Ведь сезон кончается, жизнь торжествует, Дженни, Дженни...
Его сердце сжалось, когда он поднимался в их пустую квартиру. Ему даже захотелось вернуться в казарму, но уже скрипнула утешающе дверь, впуская его домой, на кухню, где привычным теплым светом горела лампа. Мастин уселся за стол и только тогда увидел их постояльца, — Мастин совсем про него забыл.
— С вашего позволения, я тут хозяйничаю, — улыбаясь, старик придвинул к Мастину хлеб и молоко. — Если хотите, я что-нибудь состряпаю. А Дженни-Нэд не придет сегодня ночевать?
Он смотрел на Мастина.
Пусть смотрит, решил Мастин. Как говорил когда-то отец — плачь, но не хнычь... Но неужели они думают, что он отдаст Дженни-Нэд просто так?
— Не придет, — ответил он. — Дженни-Нэд завтра утром отдадут на съедение василиску. Большому василиску, а не этим дождевым червякам, которые не умеют проламывать стен...
— И вы, конечно, попытаетесь ее спасти.
— Откуда вы знаете? — равнодушно спросил Мастин. Он снова мог говорить и дышать, после того, как решил, что не оставит Дженни-Нэд завтра одну.
— Если вы хотите ее спасти, возникнут проблемы. Во-первых, женщинам дают яд, как вы знаете.
— Черт возьми, — сказал Мастин в отчаянии. Конечно же, ей дадут яд. Это проверенный способ отравить монстра, смысл ритуала в том и состоит. Старые, крупные гады, выползающие из пещер во второй половине апреля, предпочитают мясо молодых женщин. Значит, Дженни-Нэд не спасти.
— Кроме того, тварь, не получив мяса, способна разнести город. Вы готовы ему это позволить?
— Если город требует таких жертв, он не стоит того, чтобы его защищали, — глухо сказал Мастин.
— И вы позволите ему убить ваших друзей?
— Я не знаю, — Мастин ударил по столу кулаком. — Не травите мне душу, вы! Если бы я мог умереть сам, но она...
Некоторое время они молчали.
— Мне нравятся ваши обычаи, — неторопливо произнес старик. — Вы легко делите с чужаками кров.
— Как же иначе? — ответил Мастин автоматически.
— Конечно, — кивнул старик. — Когда над людьми такая опасность, все лучшее и худшее их выступает наружу. А вот в городе, где я долго жил, гость и хозяин становятся почти родными. Я ваш должник, ваш и Дженни-Нэд. Вы правда хотите умереть вместо нее?
Мастин смотрел на него молча и остолбенело.
— Я долго изучал химию и медицину. Я могу приготовить снадобье, приняв которое, вы будете какое-то время пахнуть, как женщина. Кроме того, я приготовлю противоядие для Дженни-Нэд и яд для вас, то есть для василиска. Решайтесь. Если готовы, надо достать кое-что в госпитале высшего управления. И еще. Вы получили алмазный выкуп? Добейтесь в центральной ювелирной, чтобы вам обменяли алмазы на алмазный порошок, его вам дадут больше, чем весят алмазики. Запоминайте.
Старик перечислил ингредиенты, пока Мастин собирался.
— И лучше не ходите в дверь, ваше окошко так удачно выходит на соседнюю крышу. Добровольно свою женщину мало кто отдаст. Вас могут постараться избавить от сомнений.
— Откуда вы так хорошо все знаете?
— Сорок лет назад я пытался спасти от василиска сестру. Идите же, ночь вовсе не такая уж длинная.
Маленький санитар дежурил один. Тяжелых больных в его палатах не было, но работалось сегодня особенно безрадостно. На крыльце он с наслаждением вдохнул запах свежей ночи после запахов пота, крови и мочи. Из трактира на Торговой улице неслись звуки веселья. В это время рядом остановился человек в темном плаще и с бочонком, в какие наливают пиво, человек этот тоже был весел, и санитар ему позавидовал.
— Была у девчонки и рожа, и кожа, — пропел горожанин на мотив известной опереточной арии, вытаскивая из внутреннего кармана бутылку. — Как ты думаешь, дождя сегодня не будет? Но чуточку странной была она все же... В первый раз за две недели в увольнительной, не поверишь. Весна начинается, да. Что, тоже хочешь? Это «Сухарь Надежды», между прочим. Любишь сухое? А стаканчики есть?
Санитар мрачно смерил взглядом Мастина, покосился на бочонок в его руках, исчез и вернулся с двумя стеклянными емкостями. Госпиталь был тот же самый, в котором Мастин несколько часов назад он в последний раз говорил с Дженни-Нэд.
Через полчаса санитар знал множество разных вещей. В восточных казармах теперь играют только в «ослика и тележку», девочки мадам Зизо носят белье цветов города, а у самой мадам Зизо, говорят, наметился конкурент, так ей и надо, бессовестно задирает цены.
— Приятель у меня был там, — рассказывал Мастин санитару. — А приятель шутник, знаешь, такие фокусы показывает... вот взять стеклянную трубку, к примеру... У тебя трубки есть?
— Тебе еще и трубки? Все на замке.
— Я ведь плачу, — Мастин внутренне заскрипел зубами. Этот маленький дежурный плохо пил и хорошо торговался, хорошо хоть попался корыстолюбивый. Хорошо, хоть вообще кто-то попался. Хорошо, что у них с Дженни-Нэд был нерастраченный денежный резерв, да и кто тратит деньги перед сезоном. Но каждый ингредиент приходилось выцарапывать, а время утекало. Проглоченный глоток вина поддерживал недолго, и стало только хуже, когда вернулась ясность осознания момента. Как могло такое случиться с ними?
Санитар опять скрылся в больничных недрах. Подумав и прислушиваясь, Мастин пошел за ним, выбрав тяжелую дверь наугад. Ему повезло — отделение оказалось женским, но тяжелый запах крови и боли заставил его на миг остановиться. Здесь лежали раненые, пострадавшие от яда — Мастин узнал характерные пятна, неестественные позы нескольких тел справа выдавали слабую форму паралича. Пройдя между тоскливыми рядами коек, Мастин толкнул еще одну дверь и попал в другую палату.
Здесь в запахах, тоже тяжелых, не было смертельной тоски. Казенные одеяла не скрывали больших животов. Беременные, собранные в госпиталь особым указом для облегчения работы докторов и безопасности младенцев, спали. Дети родятся даже в апреле. Мастин занялся делом, тихо, чтоб никого не разбудить. Его интересовали стоявшие под кроватями ночные посудины.
Санитар даже подскочил, когда Мастин появился из коридора у него за спиной.
— Держи, — Мастин сунул ему приготовленные деньги. — Принес трубки?
— Чего? — санитар переводил взгляд с лица Мастина на пивной бочонок, который тот любовно прижимал к животу. — Ты что... Все шутки шутишь, значит?
— Спасибо, — Мастин осторожно забрал у него из рук сверток и с бережно пристроил в карман, не занятый другими свертками. Пятясь, он чуть не оступился, спускаясь с крыльца, немного драгоценной мочи плеснуло из-под крышки бочонка.
— Принесли? — спросил старик, открывая дверь Мастину. Карабкаться по крышам у того не было сил.
Мастин выложил добычу, и его гость деловито стал разворачивать свертки, не обращая больше не Мастина внимания.
— Помочь?
Старик отмахнулся. Вдруг ослабев, Мастин смотрел, как осторожно он переливает эссенцию из пузырька в чашку. Бегая по городу, он загонял отчаяние поглубже. Теперь все представилось диким и невероятным. Неужели Дженни-Нэд не вернется больше домой с дежурства? Неужели эта ночь — Для него, Мастина, последняя? От озноба он закутался в плащ. Плащ вонял, Мастин скинул его. Но зловоние не исчезало, не позволяло забыть о том, что эта ночь — не самая обычная ночь апреля. Раскочегарив плиту, гость выпаривал мочу, в которую к тому же намешал чего-то совсем уж сильно пахнущего. Не выдержав, Мастин ушел в спальню, где так и осталось открытым окно. Знать, что умрешь наверняка — совсем не то же самое, что готовиться к бою. Бесполезно драться с гадиной, заросшей снаружи непробиваемой броней, которую ничем не пробить. Но какой же гадкий, подлый способ — позволить жрать себя! Мастин почувствовал, что готов все бросить, предать Дженни-Нэд, что он ни на что не годится. Так он чувствовал себя, когда в последний раз собирался ночевать дома со своей женой. Их последняя, так и не состоявшаяся ночь.
— Не надо больше лазить в окна, — попросил кто-то из темноты. Мастин резко обернулся:
— Кто здесь?
— Я зажгу свет, не нервничайте.
Незнакомец защелкал чем-то. В свете лампы остро блеснула эмблема медицинской полиции — скрещенные ланцеты.
— Только не сопротивляйтесь, — сказал полицейский. — Примите неизбежное. Вы уже достаточно навредили себе, солгав о беременности жены. Очень немужской способ добиваться цели. А теперь занимаетесь дурно пахнущими делами. У вас не растут холмики вокруг сосков? Я бы гроша не дал сейчас за ваше здоровье.
— Если бы мужчины из медицинской полиции истребляли васильков, вместо того чтоб лазить в чужие дома, васильки не вырастали бы в монстров и им не пришлось бы скармливать женщин, — сказал Мастин. — Вам, должно быть, нелегко никогда не сомневаться в своей мужественности? А ведь нельзя.
— Идемте, пора, — равнодушно бросил полицейский.
— Я не пойду.
— Пойдете.
Пистолет уставился в лицо черной дырой.
— Ну? Попробуйте меня убить. Вам ведь хочется. Нет? Как запущено, — с сожалением добавил полицейский. Если я вас пристрелю, для вас это будет...
В дверном проеме за его спиной что-то мелькнуло.
— Мой случай еще более запущен, — сказал старик. Он все еще держал в руках кастрюльку с песком, которая только что опустилась на голову полицейского, а недавно грелась на плите, и в ней стояла бутылка из-под «Сухаря Надежды» с торчащей стеклянной трубкой.
— Свяжите его, — велел старик. — И закройте ставни как следует. Надеюсь, дом, укрепленный против василисков, устоит несколько часов против полиции? Мне нужно закончить работу.
Петушок во дворе за домом прокричал во второй раз, ему ответили еще несколько бодрых голосов. Мастин злился, что убегает время. Привязанный к супружеской кровати полицейский ерзал. Старик невозмутимо разливал субстанции по пузырькам.
— Это для девушки... Не ошибитесь. Это дать первым, тут простое рвотное, здесь нейтрализатор. Вы сумеете дать себя склевать? Я не смог.
— Надо просто сделать так, чтоб отступать было некуда. Где тут микстура... для меня?
Он схватил чашку и выпил — сразу, чтобы не передумать. Ни ужас, ни смертный холод не охватили его. Было невыносимо противно.
— Что это? — выдавил Мастин.
— Я очищал три раза.
— Я оценил, — ответил Мастин, борясь с рвотными позывами.
— Ваш запах теперь изменится.
— Так это еще не яд?
— Вместо яда примете алмазный порошок, — сказал старик сочувственно. — Ядом девушку набивают основательно, сперва промыв желудок... не бойтесь, его дают в желатиновых оболочках, чтобы подействовал не сразу. Но вам столько не проглотить, а порошка должно хватить. И... если вы не уверены, что сможете пойти до конца, лучше останьтесь дома. Не стоит жить с таким.
Мастин тщательно расталкивал пузырьки по карманам.
— Я не забуду вашу помощь, — сказал он. — Пусть даже помнить осталось недолго.
— Идите, — сказал старик. — И не останавливайтесь.
— Эгль Мастин, — услышал он, протискиваясь через окошко проторенным путем, и вздрогнул, но обращались не к нему. — Во имя общественного здоровья...
— Я не Мастин, — послышался еще один, ворчливый, голос. Что он делает, этот дед? Зачем вышел? Мастин остановился, не зная, идти дальше или бежать на помощь.
— Мое имя Сарлин Мерк.
— Сарлин Мерк, — голос запнулся на секунду, — вы арестованы по подозрению...
— Погоди, — удивление в голосе разбило казенные интонации. — Мерк? Он сказал Мерк? Тот самый?
«Мерк?»
«Не останавливайтесь», — вспомнил Мастин и кинулся прочь. Прыгнул с трехметровой высоты, как на осенних сборах, запетлял между домами. Он чуть не налетел на все тех же жандармов, но успел затормозить, услышав голос:
— Врал старый хрен, никакой он не Мерк! Этот мужчина, а Мерк был...
Жертвенник находился на пологом берегу реки. На другом берегу стоял город; город стал отчетливо различим, пока Мастин добирался до места. Зиявшие в обрыве входы в катакомбы зловеще чернели, — множество дыр по всему обрыву. Мастин поспешно пошел дальше, задыхаясь от быстрой ходьбы, ноги вязли в песке. Ночь таяла, а лес все не кончался. Перепутал? Опоздал? Может быть, вовсе не сюда привозят жертвы?
Жертва не была привязана. Сам алтарь оказался простой ровной площадкой, и в самом центре плошадки в естественной позе сидела рыжеволосая нагая женщина. Будто собираясь позагорать.
— Джен, — Мастин даже растерялся, что все просто — не надо рвать цепи от скалы, тут и не было никакой скалы, а про оковы он подумал только сейчас.
— Джен, вставай. Я за тобой.
— Не могу, — прошептала она, а он уже решил было, глядя в ее равнодушные глаза, что ее опоили до потери соображения.
— Ничего, — он поднял ее. Она не могла стоять, и он отнес ее метров на тридцать, туда, где начинались деревья, посадил на траву, укутал в свой защитный плащ. Шлем оставил себе. Лучше сразу впасть в спасительную кому и не чувствовать, как огромный клюв добирается до твоих внутренностей. Звякнули склянки. Что говорил Мерк? Эти для девушки.
— Ничего, — повторил он. — Пей.
Она покорно глотнула несколько раз, начались спазмы. Дженни-Нэд застонала. По плащу потекла жидкость цвета желчи.
— Эгль, что ты делаешь? — казалось, вышедший наружу яд и возмущение придали ей сил.
— Еще, — он снова поднес склянку к ее губам.
— Ты с ума сошел! — она оттолкнула его руку. — Не смей! Он все равно сожрет меня, но это будет зря!
— Не сожрет, — твердо сказал Мастин.
— Как не эстетично, — сказал кто-то. Мастин вздрогнул. — А клизму тоже делать будете? Вы вообще-то что-нибудь соображаете? У вашей жены тоже начались бы гормональные изменения, проживи она с вами еще месяц. Давно она принимает за вас решения?
Говоря это, полицейский — тот самый жандарм, который корчился ночью у Мастина на кровати, приставил дуло к его ребрам.
— Надо было пристрелить вас сразу. Теперь из-за вас умрет одной девушкой больше... — он вдруг застыл, и, обернувшись вслед за его взглядом, Мастин тоже оцепенел. Из крупной дыры на том берегу выбиралось длинное тело. Совсем не толстое, — видно, васильки в ширину мало росли в ширину, — но будто бесконечное. Мужчины застыли, будто сам вид гада вызывал паралич. Полицейский опомнился первым.
— Раненько сегодня, — сказал он. — Что же, сделанного не изменить, но вы получите то, чего хотели. Есть он вас не будет, но... А если не он, вот тогда я. Прощайте.
Мастин отвернулся. Полицейский, не желая того, уже второй раз подстегнул его решимость.
— Предупреждал я тебя не глупить, — заявил новый голос. Мастин обернулся. Просто не жертвенник, а проходной двор.
— Бак, а тебя за каким чертом сюда принесло?
— Я не знаю, что ты задумал, друг Мастин, — сказал Бак. — Но если ты собирался что-то сделать, по-моему, сейчас самое время!
Мастин оглянулся. Чудовище перебиралось через реку. Над водой поднимались крылья и петушиная голова, лапки семенили по воде.
— Возьми, — Бак поднял что-то большое и овальное. Мастин узнал идеально отполированный щит, какие наряду с броней до сих пор использовали саперы. Он покачал головой и отвернулся. Перед зеркалами васильки впадали в задумчивость и поворачивали назад, но это не значит, что кусочком металла можно остановить такую громадину. Мастин почувствовал, как он устал, напряжение вчерашнего дня и бессонная ночь навалились на него. Иди, велел он себе, еще немного. Зачем только пришел Бак. Ведь и он теперь погибнет, как уже погиб из-за него Мерк.
Идти было тяжело, так ослабели ноги, Мастин заставлял себя торопиться. И за то бесконечное время, пока шел, он понял: начни он заново, сделал бы все по-своему и опять наделал ошибок, своих. И будь как будет.
Гад вытягивал тело из воды, сворачиваясь кольцами.
Мастин достал из внутреннего кармана пузырек с алмазной пылью.
Вспомнив, что надо долить в порошок воды, он шагнул к реке. Как василиск оказался между ним и водой, он не понял. Мастин отшатнулся. Приподняв голову, он увидел прямо перед носом приоткрытый гигантский клюв с загнутым концом и рядом острых зубов, и...
Он стоял, не в силах распрямиться. Тело ныло, перед глазами плавали пятна, как от вспышки. Взгляд василиска, пройдя через зеркальную защиту шлема, не потерял убийственной силы, и Мастина спасла только выучка загонщика, заставив зажмуриться при намеке на опасность. Он со стоном выдохнул и увидел матовую поверхность реки. Тварь исчезла. С трудом развернувшись, Мастин увидел скользившее прочь длинное тело. Он не успел проглотить отраву. А чудовище не подумало его жрать. Оно двигалось к Дженни-Нэд!
Осознание этого заставило его забыть немочь. Мастин бежал по безжалостно вязкому песку, срывая горло криком, видел ползущее рядом серое тело, монолитно-целое, без чешуи. Он видел, как один из скорчившихся под вязом людей встает, поднимая щит.
Такого крика Мастин еще не слышал. Он полетел кувырком, встал — казалось, толкающий со всех сторон звук держит его на ногах. Крыло чуть снова не смахнуло его на землю. Он добежал... Бак перед ним размахнулся, забрасывая что-то в зубастый клюв, и Мастин, машинально подражая ему, кинул свою склянку с алмазным порошком.
Клюв закрылся, и в тишине послышался хруст стекла. Дернулся зоб. Потом василиск дернулся и забился, а Мастин отлетел в сторону, стукнувшись головой.
Под лопатками что-то кололось, но Мастину было на это плевать. Так хорошо было лежать неподвижно.
— Мастин? — кто-то повернул его. На голову накатили спазмы боли. Его замутило, но он кое-как приподнялся. Вроде бы кости были целы. Кроме, разве что, черепа.
— Говорят, выжив после такого, невозможно остаться женщиной, — сказал голос Дженни-Нэд, и Мастин с облегчением повалился обратно. А еще считается, что женщины мудрее. Лично ему сейчас было все равно, все ли в порядке с его гормонами. Хотя, ведь василиск его не съел. Значит, женщиной от него не пахло, несмотря на усилия Мерка. Напутал старый Мерк с алмазами... Но все-таки он был мужиком. А при нормальном мужике и женщина будет человеком...
Мысли путались.
— Мастин, можешь встать?
— А надо? — простонал он. — Дай Дженни-Нэд выпить из синей бутыли.
— Ты знал, что тварюги любят алмазы? И рассказать некому, кроме нас, — судя по голосу, Бак отошел. — Впрочем, надо бы глянуть, может, там кто и жив. Я и не надеялся, что он проглотит взрывчатку. А ты думал, он сожрет тебя?
— Не дать себя сожрать — самый мужской поступок в моей жизни, — просипел Мастин и все-таки сел. Через силу.
Солнце вставало. Горели зеркала городской стены. Горели флюгера на башнях. Горели ставни и двери домов на Змеином острове. Проклятый город, в который им придется вернуться, чтобы вылечить Дженни-Нэд. Так что все-таки важно, остались ли они мужчиной и женщиной.
— Кто мы теперь? — сказал он вслух.
— По-моему, вы — люди, — спокойно ответил Бак. Юлия Фурзикова © 2011
Обсудить на форуме |
|
