|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Апокалипсис был вчера Рубила © 2005 Разговор с самим собой Безлюдный, еще не проснувшийся двор, окруженный безликими плоскими панельными девятиэтажками, встретил вышедшего из подъезда студента Игоря Селиверстова утренней июньской прохладой. Дворник дядя Миша шумел у дома напротив метлой по асфальту; воробьи, громко чирикая, теребили под лавочкой корку хлеба. Студент спешил на экзамен, в руке он держал синий пакет, в котором лежала зачетка и тетрадь с конспектами лекций по теории относительности. Настроение у Селиверстова после бессонной ночи было неважное. Проходя мимо детской площадки с ярко раскрашенными грибками-песочницами и качелями, Игорь ощутил щемящее желание вновь стать маленьким: беззаботно копошиться в песке под присмотром мамы и тайком от нее, когда она заговорится с соседками, убегать к проходной арке. Почему-то из того далекого безоблачного времени, когда он был еще совсем крохой, вспоминались всегда именно песочница и, особенно отчетливо, проходная арка, казавшаяся маленькому Игорьку большой таинственной пещерой, в которой живет злая волшебница. Когда мама брала его с собой в магазин, и нужно было идти через арку, Игорек, вступив в таинственный сумрак, крепко держался за мамину руку, и с замиранием сердца представлял себе, что это не проспект шумит за домом, а огромные мохнатые пауки и страшные летучие мыши шипят под высоким сводом и грозятся унести его в сказку. Игорек очень хотел в сказку, пусть даже в страшную — он бы все равно там всех победил. Часто он убегал с детской площадки к пещере, осторожно ставил одну ногу в ее тень и, сжавшись в комок и зажмурившись, ждал, что вот-вот его заберет волшебница, но уносила его каждый раз не волшебница в сказку, а мама в песочницу.
Остановившись перед аркой, Селиверстов с улыбкой посмотрел на линию на асфальте, за которую никогда не проникал солнечный луч. Теперь-то он знает, что эта линия имеет рычащее название — терминатор, но ничего страшного ни в самом слове, ни за этой линией вовсе нет, и нет за линией никаких волшебников, ни злых, ни добрых. А жаль, подумал Селиверстов, и шагнул под гулкий свод. Тут же его окутала желтоватая тягучая пелена, ноги потеряли опору, исчез родной двор, на миг возникло ощущение полета, раздался хлопок, как будто лопнул воздушный шарик, и Селиверстов оказался посреди большой квадратной комнаты. Через белые полупрозрачные пол, потолок и глухие — без окон, без дверей — стены лился мягкий голубоватый свет. Верхнюю половину одной из стен занимал темный экран, разделенный пополам яркой желтой извилистой вертикальной линией, похожей на плетеный шнурок от кроссовок с растрепавшимися концами. Под экраном, в метре от пола, висела как распорка между стенами широкая прозрачная панель, на которой лежала клавиатура. Какой большой компьютер, — подумал, Селиверстов, и в этот момент в комнате раздался чей-то резкий неприятный голос.
— Так, так, так! Посмотрим, кого ты мне подкинула! Ну, повернись, мой новый герой. Дай тебя рассмотреть!
Селиверстов, топчась на месте, растерянно и удивленно еще раз оглядел комнату, и никого не увидел.
— Что-то я не пойму, что из этой заурядности можно вылепить?! — продолжал невидимка с явным пренебрежением. — Рубашка на нем какая-то простецкая, белая, с коротким рукавом... брюки обыкновенные, наглаженные... ботинки дешевые... Ты кого мне выбросила на прекрасный чистый лист бумаги?!
При этих словах линия на экране сжалась в точку и растянулась горизонтально, слегка загнув концы вверх, словно изображая улыбку.
— Ученый! — пронеслось по комнате негромкое эхо.
— Ах ученый! Тогда другое дело! — усмехнулся невидимка. — Но все равно, что-то он ростом, как мне кажется, не вышел — мелковат! Без очков! Разве что голова большая! Ладно, давай знакомиться с ним ближе!
Перед панелью с клавиатурой сначала резко, так что Селиверстов вздрогнул от неожиданности, появилось черное кожаное кресло, и через секунду в нем возник парень, лет двадцати пяти-тридцати, с взъерошенной шевелюрой, с впалыми небритыми щеками, в клетчатой рубахе навыпуск поверх потертых синих джинсов и в шлепанцах на босу ногу. Вальяжно развалившись, чуть склонив голову набок, он теребил мочку уха и, причмокивая, бурчал:
— М-да, сложноватая задачка, м-да... хотя идея, конечно смелая, м-да... только с какого же боку к ней подступиться, м-да... ученый, м-да...
Селиверстову не понравилось, что его вот так бесцеремонно разглядывают и оценивают, и принимают за какого-то ученого, хотя он пока еще только студент.
— Ах ты — студент! — обрадовался парень.
Мысли мои читает, — подумал Селиверстов.
— Угадал, читаю! — воскликнул парень, — только не твои, а свои: ты и есть моя мысль!
Парень встал из кресла и обошел вокруг Селиверстова, все также нагло и бесцеремонно его разглядывая.
— Так, так, так! Студент, значит! — продолжил он. — Теперь, кажется понятно: я должен сделать из тебя великого ученого! Неплохая идея!
При этих словах линия на экране еще больше загнула свои концы кверху, очевидно изображая этим уже широкую и радостную улыбку.
— Ах да! — воскликнул парень и хлопнул ладонью себя по лбу. — Ты же не знаешь кто я! Я — писатель! И не просто писатель, а писатель-фантаст! Но ты можешь называть меня просто — Писатель. А вот это, — парень повернул голову к экрану, — моя главная большая извилина! — шнурок на экране вновь изобразил улыбку и по комнате пронесся легкий хрустальный звон. — Это она тебя мне подкинула! Нужны, понимаешь ли, свежие идеи, незатасканные образы и герои... штампы уже достали! Вот она, моя большая извилина, и сподобилась: тобою разродилась. Ну, давай, шевелись! Я твой автор — ты мой герой! Ты же должен жить свой жизнью, вести меня за собой, кричать мне: за мной, мой автор! А я уж потом скажу: за мной, мой читатель! Ну!..
Селиверстов смущенно кашлянул и сделал шаг назад: на том месте, где он стоял, остались ровные, без узора отпечатки его круглоносых ботинок.
— Ну, вот видишь, получается! След ты уже оставил! — радостно воскликнул Писатель. — Смелее! Не стесняйся! Тебя как зовут?
— Игорь, — ответил Селиверстов и не узнал своего голоса, ставшего грубым и глухим одновременно, как у курильщика с большим стажем.
— Нет, — покачал головой Писатель, — неказистое имечко, незвучное... впрочем, пусть будет так, по крайней мере — незатасканное. А фамилия?
— Селиверстов.
— Ну-у-у, — тоскливо протянул Писатель, — это уж вообще никуда не годится! Фамилия должна быть сама по себе интересная, запоминающаяся! Ладно, подберем тебе фамилию. Твоя задача — помочь мне преодолеть творческий кризис.
Писатель начал восклицать о мучениях, в которых последнее время ему приходится рожать буквально каждую строчку своих творений. При этом он размахивал руками, заламывал их, обращался то к Селиверстову, то к своей главной извилине на экране. Под стенания гения, доведенного до отчаяния творческой непрухой, растерянность Селиверстова прошла, он почувствовал себя хозяином положения, громко кашлянул и, проверяя голос, произнес ничего не значащее «да».
— Что ты сказал? — замер писатель, пристально гладя на Селиверстова. — Что означает твое «да»?
— Ничего! — разозлился неожиданно даже для себя Селиверстов. — Мне экзамен надо сдавать...
— Подумаешь, экзамен! — махнул рукой Писатель. — А мне ты помочь не хочешь? Ты любишь фантастику читать?
— Нет, — честно признался Селиверстов, — не люблю.
— Это почему?! — возмущенно воскликнул писатель. — Что тебе не нравится?!
— А неинтересно, и все! — огрызнулся Селиверстов. — Нацепляют обрывков из разных книг и фильмов, из боевиков и мыльных опер, наскоблят из чужих сюжетов песка, замесят его на своей воде, состряпают ерунду и выдают за личные откровения! А все это уже было! было! было!
Писатель, выпучив на Селиверстова глаза, сник, ссутулился, волоча ноги, доплелся до кресла и, упав в него, тяжело вздохнул.
— Нет, это не ты сказал, — произнес он обреченно, — это ты мои собственные мысли озвучил. Со мной именно так дела и обстоят. У других вот как-то получается что-то оригинальное, а я... понимаешь, я не знаю, о чем и про что писать! Но я ведь еще могу писать, и я хочу писать! И я хочу писать именно фантастику! А что такое фантастика? Ты знаешь, что такое фантастика?
— В словарь загляни, — хмыкнул Селиверстов.
— А ты не ехидничай! — насупился писатель. — Ишь ты — герой мой литературный! Не успел родиться, а уже батьку учишь! Впрочем, это нормально, именно этого я от тебя и хочу! Но вот что я в последнее время думаю: фантастика, дорогой мой, это ведь предвидение будущих событий и открытий, основанное на уже известных и доказанных фактах, а остальное — всего лишь душещипательные зрелища и заумные домыслы с налетом многозначительности и важности. Все эти сказки, нервощикотные боевики и ужастики, аллегории различных сторон человеческих отношений, безусловно, нужны, но все это интересно ушедшему в себя отдельному человеку-читателю или к человеку-зрителю. А фантастика?! Нет, конечно, даже детскую сказку можно назвать фантасткой, и это, наверное, будет правильно! Но в моем сегодняшнем понимании фантастика — это инструмент развития человеческой цивилизации, в котором объективно нуждается не только отдельный человек-читатель, а все человечество в целом; фантастика — это полет творческой мысли писателя, увидевшего то, что не видят ученые! Вот такую я хочу писать фантастику, и ты мне в этом поможешь!
Разглагольствования Писателя Селиверстов слушал вполуха. Вспомнив, что выходил из дома с пакетом, в котором лежали зачетка и конспекты лекций, он растерянно оглядывал комнату. Перспектива потерять зачетку в день экзамена не радовала: мало того, что плохая примета, так потом еще и забегаешься восстанавливать в новой зачетке все, что уже сдал раньше.
— Ты меня слушаешь, или ты уже начал жить своей жизнью! — окрикнул Селиверстов Писатель. — Что ты, как бессмыслица в голове, вертишься? Потерял что-то?
— У меня пакет был, а в нем зачетка! — в тон Писателю выкрикнул Селиверстов.
— О! О! Он уже освоился! Кричать на меня начал! — усмехнулся Писатель и развернулся к экрану. — Где пакет?
В центре экрана вздулся и лопнул серый пузырь и на прозрачную панель упал синий пакет Селиверстова.
— Ну, вот и твой пакет, — развернулся к Селиверстову Писатель, — но ты слышал, о чем я тебе говорил?
— Слышал, слышал, — покивал головой Селиверстов.
— Так вот, — продолжил Писатель, — что бы писать такую фантастику, нужно опираться на достижения современной науки! Видеть их перспективу! Предвидеть, во что эти достижения могут вылиться, к чему могут привести! Разумеется, лучше, если к чему-нибудь прогрессивному, но не обязательно. Вот моя главная извилина тебя — будущего ученого, мне и подбросила. Слушай, а что ты стоишь с такой кислой физиономией? Ты со мной не согласен? Не веришь в силу фантастики?
— Да как сказать!? — усмехнулся Селиверстов. — Чтиво, оно и есть — чтиво! Так, разве что развлечься.
— Ах, чтиво!!! — Писатель медленно, уперши руки в боки, поднялся из кресла. — Пустяшное занятие! Развлекуха!
— А что в ней серьезного? — Селиверстов попятился от наступающего на него брызгающего слюной Писателя, от которого, как показалось, пахнуло перегаром. — Я же не говорю, что она никому не нужна... я ведь ее даже иногда читаю...
— Скажите пожалуйста, он одолжение нам, писателям-фантастам, делает: читает! А что тогда, по-твоему, можно назвать серьезным?! Может ты свою науку назовешь серьезным делом! Ты, кстати, какой наукой занимаешься? Ах, да! Ты же еще только студент! Ну, тогда: какую науку ты больше любишь, в какой лучше разбираешься, больше понимаешь?
— Физику, — выпалил Селиверстов, упершись спиной в стену, оказавшуюся мягкой, как поролоновый матрац.
— Ах, физику! — Писатель, хлопая руками по коленям, рассмеялся так, что на глазах его выступили слезы. — Эй, главная моя извилина, ты зачем мне физика подкинула! Не могла, что ли, хотя бы генетика завалявшегося откопать!
— Да что ты понимаешь в физике? — зло спросил Селиверстов.
Писатель смолк, словно подавился дерзостью своего героя, и выпученными соловыми глазами следил, как тот расхаживает по комнате и пинает стены.
— Сидишь здесь, в своей конуре! — злобно бубнил Селиверстов, но при этом его не оставляло ощущение, что говорит он против своей воли, под чью-то неслышную диктовку. — Строчишь, соревнуясь с другими себе подобными, идиотские небылицы. Высасываешь из пальца какие-то миры, населяешь их магами, чародеями, чудовищами, суперменами, дураками. Апокалипсис в страшилках пророчишь! Нет, ты своих героев даже не придумываешь! Ты их делаешь по образу и подобию сказочно-былинного иконостаса, созданного другими и задолго до тебя! Все, на что тебя хватает — придумать новые названия и имена! Ты — плагиатор! Ты не пишешь, а размалевываешь в книжке-раскраске рисунки, сделанные другими! И вся твоя фантастика сводится к выбору цветов: чем аляповатее, тем фантастичней! И таких, как ты, сотни!
— Заткнись! — прорычал Писатель.
— А что, не нравится?! — с ехидцей спросил Селиверстов и остановился посреди комнаты, скрестив руки на груди и глядя в глаза Писателя. — Неправда, что ли?! И ты еще берешься судить о науке!
— Вот подкинула извилинка героя! — радостно воскликнул Писатель. — Такого у меня еще не было! Что бы мой герой меня же плагиатором называл?! Ладно, добро! Пусть будет так! Убить тебя я еще успею... Допустим, ты — прав! А что остается делать?! Писать фантастику, опираясь на науку? Вот на эту самую твою любимую физику? А что она сейчас может дать нам — писателям-фантастам?! Как можно на ней строить предположения о будущем, если сама наука построена на никем не доказанных постулатах, если вся она сама представляет собой лишь предположения?! Ты думаешь, что если — писатель, то в науке ни бум-бум! Ошибаешься! Кое-что и мы разумеем! Все результаты в физике достигнуты благодаря удачным стеченьям обстоятельств и интуиции отдельных гениальных ученых! Но фактов, реальных и доказанных, необходимых фантастике — нет! Раньше, когда твоя физика только развивалась, — были, а сейчас — нет! А если я напишу о том, что противоречит общепризнанным сейчас канонам науки, то тысячи глоток обвинят меня в антинаучности и объявят идиотом! Давай, если ты такой умный, предложи что-нибудь новенькое!..
В комнате повисла тишина. Селиверстов хотел, было, сходу выпалить кучу научных фактов, незатронутых пока в фантастике, но в голову лезли почему-то примеры, уже множество раз обыгранные и замусоленные писателями.
— Ну вот, — развел руками Писатель, — кричать и охаивать все мы мастера, а как до дела доходит, так идейные импотенты. Ошиблась моя главная извилина, подкинув мне физика, да еще такого наглого и самоуверенного. Иди-ка ты отсюда...
Горько вздохнув, Писатель стащил с панели пакет с зачеткой и лекциями и уже собрался бросить его Селиверстову, но в последний момент передумал.
— А что это у нас тут лежит? — спросил он и достал из пакета зачетку. — Посмотрим, как ты учишься... одни пятерки... молодец, но толку для меня от этого никакого. А это что? — писатель бросил зачетку в пакет и вынул из него тетрадь с конспектами. — Лекции... ну и чему вас сейчас учат?
— Тому же, чему и всегда учили, — сказали Селиверстов, — верни пакет и я пойду.
— Да куда ж ты пойдешь, — усмехнулся Писатель, — ты не пойдешь отсюда, а полетишь, но только тогда, когда я этого захочу. А давай-ка, мы вместе почитаем твою физику...
— Может, ты мне хотя бы стул предложишь.
— Перебьешься! — махнул рукой писатель. — Ты наказан за свою глупость и дерзость! Вот, смотри, на что я наткнулся! Эксперимент! И что у нас тут за эксперимент?! Ага! Называется: распад пиона! А ну-ка, скажи мне, что означают так тщательно законспектированные тобой результаты этого самого распада?
— Это подтверждение факта замедления времени, — уверенно ответил Селиверстов.
— Да ну! — Писатель, ухмыляясь, покачал головой. — Да здесь целая куча математики, но я не буду в нее вдаваться. Знаешь почему?
— Нет, не знаю, — мотнул головой Селиверстов.
— А потому что физики используют математику, как девку гулящую: когда хотят и как хотят! Тасуют формулы, как колоду карт, пока не получат желаемого результата, а насколько этот результат реален для них не имеет значения. Они перестали видеть в своих формулах физическую, материальную составляющую, наполняющую цифры. Вот скажи мне, сколько будет, если к двадцати двум прибавить восемь.
— Тридцать, — усмехнулся Селиверстов.
— Ты зря смеешься, ты даже не спросил, о чем идет речь! Вот так вы все, физики, со своими формулами. А если я тебя спрашиваю про время на циферблате часов?! Будет не тридцать, а шесть часов утра! Но, давай вернемся к распаду пиона. Красивое название для элементарной частицы, мне нравится! Итак, — Писатель начал водить пальцем по тексту лекции, — установили время полураспада... так, так; скорость пиона... выпускают пучки пионов и ловят их ловушкой, угу. Формулы пропускаем: нормальный человек не поймет, какого лешего время полураспада пиона надо делить на скорость света. Переходим к результатам, читаю дословно: «...пионы, движущиеся со скоростью, близкой к скорости света, до своего распада прошли бы, если бы не существовало релятивистского замедления времени, в среднем расстояние, равное семи с половиной метрам. На самом деле из-за эффекта замедления времени проходимое ими расстояние составляет семьсот пятьдесят метров, то есть оно в сто раз больше, чем если бы замедления времени не было...» И ты считаешь этот бред доказательством того, что время может замедляться? — удивленно спросил Писатель и уставился на Селиверстова.
— Конечно! А что же еще это доказывает? — раздраженно ответил вопросом на вопрос Селиверстов.
— А когда определяли время полураспада пиона, он двигался со скоростью меньшей, чем скорость света? — прищурив левый глаз, спросил Писатель.
— Разумеется, — скривил губы Селиверстов, а при чем здесь...
— А притом! — оборвал его Писатель. — Если с увеличением скорости пион пролетает до момента своего распада большее расстояние, то это доказывает только одно: чем больше его скорость, тем он устойчивей! — Писатель вскочил на ноги и замахал тетрадью над своей головой! — А ваши умозаключения подтверждают лишь то, что любые факты вы, господа ученые, подгоняете под свою теорию! И либо вы игнорируете элементарную логику, либо у вас ее, логики, вовсе нет! Ты говоришь, что мы — фантасты — пророчим Апокалипсис?! А зачем его пророчить, если он еще вчера случился в головах таких вот ученых, и весь мир вслед за такой вот наукой давно катится в тартарары!
Выпалив тираду, Писатель упал в кресло и, прижав руку груди, словно у него прихватило сердце, застонал:
— А что делать нам, писателям-фантастам? Как можно говорить об идеях, способствующих прогрессу человеческой цивилизации, если наука опирается на такие вот доказательства? Нет, нам остается только штамповать сказки, ужастики, боевики...
Селиверстов откровенно растерялся и не знал, что возразить против такого, в общем-то, действительно логичного, простого и очевидного объяснения увеличения расстояния пробега пионов при увеличении их скорости?
— Ну что? — спросил Писатель, глядя на Селиверстова исподлобья, — ты понял что-нибудь? А я — понял! Моя главная извилина подкинула мне тебя для того, чтобы я вселил в тебя червь сомнения! И что теперь от тебя требуется? Во всем сомневаться! Тогда из тебя получится хороший литературный герой, и ты сделаешь гениальное открытие там, где его никто не ожидает! И не на математику опирайся! Математика — это даже не наука, а всего лишь инструмент! Используй его на все сто, но не забывай про логику и здравый смысл! Итак...
Писатель смолк, не договорив, и замер, прислушиваясь к нарастающему в комнате гулу, похожему на звук, издаваемый летящим высоко в небе невидимым самолетом. Гул быстро усиливался, превращаясь в рев, как будто самолет пикировал, экран дрогнул и начал вздуваться. Писатель, пригнувшись и прикрывая тетрадью голову, отбежал к Селиверстову и встал у него за спиной. Рев, к которому примешались скрежет металла и чьи-то дики вопли, усилился настолько, что заложило уши. Экран раздулся огромным пузырем, в котором что-то барахталось. Селиверстов закрыл уши руками, ожидая, что пузырь вот-вот лопнет с оглушительным хлопком. Но гул вдруг разом стих, серый полупрозрачный шар, звонко чмокнув, выплюнул из себя содержимое на пол и сдулся, вновь став плоским и целым экраном, только извилина Писателя налилась на нем ярко-оранжевым цветом, да комната наполнилась запахом пота и болотной гнили.
Перед опешившим Селиверстовым, прямо под прозрачной панелью, подмяв под себя кресло Писателя, распластав крылья и уткнувшись носом в одну стену, а облезлым копьевидным хвостом в другую, лежал дракон. С его крупной матовой чешуи, стекала на пол и расползалась лужицами грязно-зеленая слизь. На спине дракона с торжественным видом победителя сидел мужик в кольчуге поверх меховой поддевки и в остроконечном помятом шлеме; судя по ширине плеч — это был богатырь. Отерев рукавом пот со лба, мужик пристукнул плашмя огромным мечом дракона по голове и, кряхтя, поднялся на ноги. Дракон жалобно замычал, по его желтым клыкам, торчащим из связанной грубой веревкой пасти, стекла пенистая кровавая слюна.
— Ты кто такой? — угрюмо спросил богатырь Селиверстова, поигрывая тяжелым мечом, словно легкой бамбуковой палкой. — Где хозяин?
Писатель вышел из-за спины Селиверстова и, ни слова не говоря, осторожно приблизился к дракону.
— А, вот ты где, хозяин! — обрадовался богатырь и пнул дракона в живот. — Смотри, как я с твоим заданием справился!
— С каким заданием?! — удивился Писатель.
— Как, с каким?! Ты же меня отправил за этим... ну, как его? — мужик бросил растерянный взгляд на Селиверстова, но в сердцах махнул рукой и еще раз наградил дракона пинком.
Дракон, взвыв, вяло махнул крылом, но богатырь увернулся и, что есть силы, огрел дракона мечом плашмя по спине.
— Зачем я тебя отправлял? — спросил недоуменно Писатель, — я не помню...
— Ну, ты же хотел быть вечно молодым, помнишь?!
— А-а! — протянул Писатель, — точно, точно, помню...
— И отправил меня за этим, — продолжал мужик, — не помню только я, как ты его назвал, но по-нашему, за молодильными яблочками.
— А дракона, зачем притащил?! — удивленно спросил Писатель.
— Так ведь в этом вся и закавыка, — ухмыльнулся богатырь, пригладив пятерней усы и бороду, — он и есть эти самые яблочки. Я, вишь ли, в страну одну забрел — народ там чудной живет, племя не нашенское, но мозговитые — спасу нет! А правители у них, цари по-нашему, чтобы не стареть, драконов кастрируют и прямо тут же, всырую все, что у твари отрезали, съедают. Вот я тебе и доставил молодильные яблочки в самом, что ни на есть, свежем виде. Ежели пожелаешь, то сразу же сейчас и оздоровишься.
Дракон, извиваясь и воя, забился под панель.
— Куда, стрекозел блохастый! — богатырь, отбросив меч, схватил дракона за крыло и, кряхтя, потащил его на середину комнаты. — Вот ведь гадость, какая, вонючая, еще и трон хозяина сломать умудрился.
— Перестаньте мучить животное, — сказал, отступив подальше, Селиверстов.
— А ты это, знаешь что, — Писатель бросил через дракона тетрадь с лекциями на панель и развернулся к Селиверстову, — ты отдохни чуток; у меня тут вещица занятная наклюнулась, я пока с ней поработаю, а ты подумай над своим будущим.
Писатель махнул рукой, и Селиверстов оказался в узкой длиной пещере с высоким сводом, по которому метались отсветы торчащих в стенах горящих факелов. Холодок пробежал по всему телу, покрыв кожу мелкими пупырышками. Пещера была пуста, но создавалось ощущение, что в ней кто-то есть. Селиверстов посмотрел на свои ноги, увидел на ботинке толстую мохнатую фиолетовую гусеницу и брезгливо дернул ногой. Гусеница отлетела к покрытой ржавыми пятнами стене и, ударившись в нее, превратилась в осклабившегося саблезубого тигра с горящими глазами, который тут же съежился и распрямился тощим яйцеголовым существом с длинными трехпалыми руками, болтающимися вдоль гибкого тела, опоясанного мохнатой фиолетовой повязкой.
— Добро пожаловать в отстойник! — прошепелявило, извиваясь на тонких прутиках-ногах, безносое существо, и уставилось на Селиверстова большими темными пустыми глазницами. Уши у существа были такими, что каждое из них, могло закрыть пол-лица, когда существо говорило, то казалось, что у него двигается не нижняя, а верхняя челюсть широкого беззубого рта.
— Какой отстойник? — машинально спросил Селиверстов.
— Отстойник замыслов нашего Писателя, — ехидно усмехнулся ушастик. — Здесь все, что он задумал, но пока еще не выбросил на лист бумаги. Видишь на стене пятна — это не просто ржавчина, это невоплощенные пока сюжеты!
Селиверстов присмотрелся: покрывающие стену пятна действительно, соединяясь между собой извилистыми линиями, образовывали замысловатый рисунок.
— Здесь много сюжетов, — продолжало, хихикая, существо, — а я — оборотень. Ведь, правда, здорово он придумал, что я могу обращаться не только в дикого зверя, но и в красивую гусеницу? Такого еще ни у кого не было!
— Было, — сказал, кашлянув, Селиверстов, — даже в комара превращались.
— Да!? — горестно вздохнул оборотень и свернул уши в трубочки. — Наверное, поэтому он меня здесь и держит... и никогда, никогда, про меня не напишет. Забыл он про меня, даже не придумал, на какой планете я живу, и имени мне пока не дал. А как же без оборотня! Без оборотня никак нельзя: какая же фантастика без оборотня! Но ты можешь называть меня — Обо. Хочешь, я покажу тебе отстойник? — предложил оборотень, хлопнув себя ушами по щекам.
Селиверстов нехотя, поборов брезгливость к оборотню с лоснящейся светло-зеленой кожей, согласился.
Обо махнул рукой, призывая следовать за собой, но не успели они сделать и пяти шагов, как от стены отделился человек. Селиверстов мог поклясться, что до этого момента стена была совершенно голая, и никого возле нее было. Человек в черном строгом костюме, в ослепительно белой рубашке и широком черном галстуке замер перед Селиверстовым, уставившись на него сквозь большие черные очки, наполовину скрывающие скуластое лицо. Оборотень остановился, Селиверстов тоже. Тут же от стены отделились еже двое — точные копии первого.
— Это кто? — спросил Селиверстов.
— Агенты, — зевнув, ответил Обо.
— Чьи агенты?
— Да какая разница, — оборотень повернул к Селиверстову пустые глазницы и оттопырил уши-локаторы, — агенты! Он их про запас держит: вдруг пригодятся. Без агентов сейчас нельзя, какая же фантастика без агентов. Но тебя они уже знают. Пошли дальше.
Агенты растворились в воздухе. Наверное, затаились где-нибудь, — подумал, оглядываясь, Селиверстов, — крутые ребята! Неожиданно, прямо перед носом Селиверстова вырос прозрачный сталагмит, внутри которого, словно таракан в янтаре, замер черный гигантский паук. На большой квадратной голове паука сидели четыре выпученных человеческих глаза. Селиверстова передернуло.
— Брр! Какая мерзость, — сказал он.
— Ничего мерзкого, — пропищал оборотень, — этого паучка вывели генетики, подсадив каракурту геном человека. Правда, здорово придумано?!
— Да уж, занятная бредятина, — буркнул Селиверстов.
— Никакая не бредятина, — замахал одновременно и руками и ушами Обо, — он потом нападет на какую-нибудь женщину, но не убьет, а обездвижит и оплодотворит; она родит паучков, и они будут ею, еще живой питаться, а она не сможет двигаться и потому все, что она почувствует, когда ее начнут поедать, будет отражаться в ее глазах! А Писатель ее глаза и все, что они выражают, будет описывать! Это — классно!
Селиверстова вновь передернуло, но он промолчал. За сталагмитом начинался короткий спуск. Селиверстов остановился. Внизу пещера расширилась амфитеатром, освещаемым множеством факелов. Слышался неясный шум.
— Что это такое, что за звуки? — спросил Селиверстов.
— Отстойник шумит, — ответил оборотень.
— Там же никого нет.
— А ты приглядись.
Селиверстов пригляделся. Сначала ему показалось, что стены и купол пещеры едва заметно пульсируют, будто часто дышат, затем пустое пространство стало заполняться суетящимися, копошащимися и галдящими полупрозрачными существами и причудливыми ревущими и гудящими машинами.
— Я люблю за ними сверху наблюдать, — громко сказал Обо, перекрикивая усилившийся шум призрачного сборища, — интересные они все.
— Что ж тут интересного?! — поморщился Селиверстов.
— Да все интересно! Это же мысли, идеи нашего Писателя!
— Ты же говорил, что это отстойник! Значит это — отстой, в смысле — отбросы!
— Нет, — мотнул головой оборотень, — если какая-нибудь мысль, или идея Писателю в голову пришла, то она должна сначала отлежаться, созреть: вот они здесь и созревают, отлеживаются. Но ведь нельзя сказать — отлежник! Вот я и говорю — отстойник. Они забавные, правда?
Селиверстов ничего забавного в представшей перед ним картине, больше похожей на оживший набросок художника, не находил. Вверху, словно мухи в закрытое окно, с ревом бились в свод пещеры летающие тарелки и космические корабли причудливых форм. Внизу копошились карлики, рыцари, богатыри, чудища, пираты, солдаты в обмундировании всех времен и народов. Разглядел Селиверстов и роботов, и пучеглазых черных мумий, и вампиров с окровавленными клыками. Черной тучей пронесся поверх сборища табун взмыленных лошадей.
— А это что такое?! — удивился Селиверстов.
— Всадники! — прокричал оборотень.
— Какие всадники?! — еще больше удивился Селиверстов, — на лошадях же никого не было!
— Были бы лошади, а всадники найдутся! Не придумал, наверное, еще, кого на лошадей посадить. А без всадников никак нельзя! Какая же фантастика, без всадников! Без них не интересно!
— Кому не интересно?
— Читателю!
— А что, его еще и читают, Писателя вашего?!
— А как же! — всплеснул трехпалыми плетями и растопырил уши Обо. — Сотни тысяч читателей!
— А это кто такие? — спросил Селиверстов и указал на стоящих у стены трех человек, увешанных оружием и пристально осматривающих пещеру.
— Это темпоральный патруль! — с гордость сказал Обо и свернул одно ухо в трубочку.
— Какой, какой патруль? — переспросил Селиверстов.
— У-у! Ха-ха! — рассмеялся оборотень, прикрыв на мгновенье лицо ушами. — Темнота! Эти ребята гуляют во времени! Могут — завтра придти, могут — вчера! Ходят себе, и патрулируют! Отдохнуть, наверное, решили, вот и к нам заглянули.
— И что же они патрулируют?
— Да какая разница! Но без них никак нельзя. Какая же без них фантастика! А вон там, у водопада, видишь двоих?
То, что оборотень назвал водопадом, оказалось тонкой струйкой воды, стекающей по стене в небольшую зеленоватую лужицу. Возле лужицы на валунах сидели двое: один молодой, в джинсовых шортах и в ярко-желтой футболке, второй — седовласый старец, не то в длинном белом халате, не то в накинутой на плечи простыне. Старец, тыча указательным пальцем вверх, что-то говорил, а молодой внимательно слушал.
— Создатель научает жизни неразумного отрока, — пояснил Обо, не дожидаясь вопроса от Селиверстова, — это, по-твоему, тоже бред?
Селиверстов, поджав губы, покачал головой и спросил:
— Без Создателя тоже нельзя?
— Конечно! — воскликнул оборотень, — Какая же фантастика без Создателя!
— Да разве же это фантастика! — возмутился Селиверстов. — Получается, что в голову взбредет, то и фантастика?!
— Придумано, значит — фантастика!
— Зачем она нужна, такая фантастика? — пожал плечами Селиверстов. — Что от нее толку? Ни уму, ни сердцу.
— Не скажи! Сотни тысяч читателей! И читает в основном молодежь: она с этой фантастикой вырастает, взрослеет, живет. И если такую фантастику читают, значит, кто-то должен ее писать! Так что ты зря с таким пренебрежением относишься к тому, что творит наш Писатель. Он — умница! Он — нужный людям человек!
Селиверстов промолчал, подумав, что тут, пожалуй, ничего не возразишь, только вот кто первичней: читатель или писатель? Читатель ли, любитель фантастики, требует от писателя придумывать весь этот идиотизм, копошащийся и шумящий внизу, или писатель, впав в маразм и воспользовавшись тем, что фантастики нет, впихивает вместо нее читателю свой абсурд. А может это и не абсурд, засомневался тут же Селиверстов, может так оно и должно быть, ведь должен же, наверное, кто-то и такое сочинять, если это читают...
— А ты-то, собственно, кем будешь? — спросил Обо, прерывая размышления Селиверстова, — ты тоже придуманный, значит такой же...
— Ни в коем разе, я ничего общего ни с кем и ни с чем из этой ерундистики не имею! Я... — у Селиверстова чуть не сорвалось с языка: ученый; но, замявшись, он сказал: — я студент.
— Студент!? — удивился оборотень, заложив уши за голову, — и что же ты изучаешь?
— Все изучаю. Физику изучаю...
— Физику?! — всплеснул ручонками Обо. — Неужели наш Писатель решил себе изменить и взяться за научную фантастику?! И он теперь про всех про них забудет, — оборотень простер трехпалые прутья к отстойнику, — и они так же, как и я, будут слоняться здесь без дела, брошенные, недоделанные...
— Лучше бы уж он продолжал сочинять сказки да ужастики, и не лез бы в то, в чем ничего не смыслит! — со злостью сказал Селиверстов.
— Это почему? — возмутился Обо. — Ты что же, считаешь, что наш писатель настолько глуп, что не сможет с тобой справиться?
— Если судить по тому, что я от него уже слышал, — сказал Селиверстов, не спуская глаз с оборотня, — то его знаний и интеллекта хватит только на сказки для детей старшего и среднего возраста.
— Ах ты, мысль недозрелая, — зашипел Обо, бешено вращая ушами, — да пусть наш Писатель, за то, что ты так о нем говоришь, превратит тебя в червя навозного, чтобы вся твоя жизнь свелась к беготне от куриц...
Внезапно оборотень исчез, Селиверстов зажмурился от яркого света, а когда осторожно чуть приоткрыл глаза, то увидел, что он вновь стоит посреди белой комнаты перед экраном, разделенным надвое желтой главной извилиной Писателя. Несчастного дракона и богатыря в комнате не было, сломанное кресло валялось в углу, под прозрачной панелью, а Писатель расхаживал взад вперед перед экраном и, нервно теребя мочку уха, исподлобья смотрел на Селиверстова.
— Ну как, ты подумал над тем, что я тебе сказал? — спросил Писатель.
— Над чем я должен был подумать, — с сарказмом спросил Селиверстов, представив на месте Писателя тощего безносого оборотня с длинными прутьевидными трехпалыми руками, пустыми глазницами и большими ушами.
— Как над чем?! — воскликнул, остановившись, Писатель. — Ты должен во всем сомневаться и сделать гениальное открытие там, где его никто не ожидает!
— В чем сомневаться?
— В законах физики, которые законами, как я тебе показал, не являются...
— И не подумаю, — решительно сказал Селиверстов, не дав Писателю договорить.
— Это почему? — опешил Писатель.
— Да потому! Какая она ни на есть — теория, а она существует, и, худо ли бедно, но работает. Не нравится — создай свою.
— Вот ты и создашь! — обрадовался Писатель.
— И не подумаю! Кому она нужна? Меня устраивает существующая теория, и в отличие от тебя я не вижу в ней ничего несуразного!
— Да! Это моя мысль: я вот тоже думаю, кому это надо? Ты же только повторяешь мои мысли. Мало того, что не примут, так еще и заплюют. Хотя, я надеялся, что ты, как мой новый литературный герой, мне поможешь... но толку от тебя, как я вижу, — никакого. Отправить тебя назад, что ли?
— В отстойник?
— В какой такой отстойник?
— В котором я только что был, — съехидничал Селиверстов.
— Что ты назвал отстойником? — прорычал Писатель, — бездонные закрома моих гениальных идей и замыслов ты назвал отстойником?!
— Да нет, — стушевался Селиверстов, — я хотел сказать не отстойник, а отлежник! Тьфу ты...
— Он еще и плюется! — Писатель развернулся к экрану и закричал: — ты кого мне подбросила?! — мозговая извилина на экране свернулась в едва заметную точку, а Писатель, повернувшись к Селиверстову, и яростно жестикулируя, продолжал кричать: — и я, чьим талантом восторгаются тысячи любителей фантастики, должен это выслушивать и терпеть! Да сдалась мне эта научная фантастика с такими вот учеными, как ты, вместе взятая! Да я лучше съем тысячу вонючих драконов с их молодильными яблочками! Я такое напишу! Я такое придумаю!..
— Что ты напишешь! Что ты можешь! — презрительно усмехнулся Селиверстов. — Твой отстойник напичкан чужими идеями, персонажами, сюжетами, вырванными из книг, которые пишут такие же, как и ты!
— Неправда! — взмахнул рукой Писатель. — Это только оболочки, я наполню их новым содержанием, придам им иной смысл, залью свежими красками...
— Тебе же самому противно то, что ты делаешь, — продолжал Селиверстов, — ты уже не можешь на трезвую голову обыгрывать даже затасканные идеи! Ты пишешь только потому, что твою писанину покупают! А для себя, для души?! Когда ты последний раз писал так, что б самому нравилось? Ты рвался в писатели, думая, что ты все понимаешь в жизни и был уверен, что тебе есть что сказать людям! Ты полагал, что твои откровения изменят мир, сделают его добрей и лучше? И к чему ты пришел? Сказочки, небылицы, ужастики, бойни!
— А ты считаешь, что это никому не нужно? — спросил Писатель, неожиданно сникнув и погрустнев. — Но ведь читателям это нравится. И, в конце концов, не такая уж у меня и бессмыслица получается. По крайней мере, я стараюсь вложить в каждый свой текст хоть какую-нибудь мораль...
— Не вложить, а притянуть за уши, — сказал, успокаиваясь, Селиверстов.
— И что же мне теперь делать? Я же хочу творить, я хочу написать что-нибудь такое, что действительно окажется важным и нужным, пусть не для всего человечества, но хотя бы для очень многих. Ты вот влез в мою голову, физик бредовый! А что толку? Вся ваша наука, как и мораль в моих текстах, притянута к реальной жизни за уши. Что делать?
— Ну, что делать? Извечный вопрос, — Селиверстов со вздохом скрестил руки на груди, — сначала, мне кажется, нужно вычистить твой отстойник, и получше разобраться с наукой...
— Знаешь что, — Писатель, склонив голову к плечу, искоса смотрел на Селиверстова, — шел бы ты отсюда! Отстойник, говоришь вычистить?! Это вся твоя наука — отстойник! Наука должна вести человечество к его совершенству, а куда она его ведет? К Белому Престолу! Вот где давно уже начался Апокалипсис! А мой мир прекрасен, и в нем всегда побеждает добро и правда. И я дарю этот мир другим, и он им нужен, и они его ждут! А от тебя, физикашка-таракашка, никакого толку ни для кого нет. Что ты и твоя наука можешь дать мне, как писателю?! Да ничего, кроме головной боли! Так что пошел вон...
Селиверстов хотел возразить, хотел сказать, что прежде чем так судить о науке, нужно постараться ее хотя бы понять, но не успел открыть рта, как вновь его окутала вязкая желтая пелена. Однако через мгновение он вновь увидел перед собой Писателя. Только в этот раз Писатель стоял на месте Селиверстова, а сам Селиверстов торчал по грудь из экрана, будто трофей на стене охотника, и тщетно пытался высвободить прижатые к бокам руки.
— Не дергайся, — усмехнулся Писатель, — торчи, как торчишь! Я тебя ненадолго задержу.
Писатель вразвалочку подошел к Селиверстову, взял с панели его синий пакет с зачеткой и лекциями, и продолжил:
— Я понял, для чего моя главная мозговая извилина тебя мне подкинула! Ты здесь был не затем, чтобы стать моим новым литературным героем, а затем, чтобы мне стало ясно, что на такой науке, какая она есть, научную фантастику писать не стоит: это будет то же самое, что я делал до встречи с тобой. Вы, ученые, хорошо устроились: вы собачитесь только между собой, а со стороны в ваши споры никто свой нос не сует, считая вас самыми умными! А вот нас — писателей — шпыняют все, кому не лень: читатели, критики, другие писатели и даже ученые! Нет, научную фантастику я писать не буду! Но зато я буду писать фантастику антинаучную! А для этого ты мне не нужен!!! Мне достаточно следов, которые ты оставил на моем чистом, белом листе бумаги.
С этими словами Писатель, размахнувшись, больно щелкнул Селиверстова по лбу. Зажмурившись, Селиверстов рванулся от посыпавшихся на него градом звонких щелбанов назад и... едва не упал на асфальт. Мотнув головой, Игорь удивленно огляделся: он стоял в своем дворе, перед проходной аркой. Справа, возле крайнего от арки подъезда дворник дядя Миша, присев на корточки, прибивал дюбелем к стене лист ржавой жести, закрывающий подвальное окно. Вбив последним ударом дюбель по самую шляпку, дядя Миша, потягиваясь, поднялся, бросил себе под ноги молоток, посмотрел на Игоря и спросил:
— Куда в такую рань собрался?
— Экзамен сдавать, — ответил Игорь.
— Понятно, — улыбнулся дядя Миша, — дело ученое! То-то я смотрю, ты стоишь и сам с собой разговариваешь! Ну, ни пуха тебе!
— К черту! — сказал, повеселев, Селиверстов, и смело шагнул через терминатор под арку.
Рубила © 2005
Обсудить на форуме |
|
