|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Апокалипсис был вчера Кира Калинина © 2005 Утро с Оэри — Мне пора.
Оэри поднялась на ноги, вытянулась навстречу первому лучу, блеснувшему из-за горизонта, словно хотела взлететь. В последний миг оглянулась:
— Не плачь. На самом деле я не умру. Я стану... другой.
Поток света ударил в глаза, Оэри вспыхнула и осела на землю, вдруг лишившись сил. Коста подхватил пугающе лёгкое тело. Увидел улыбку на тающем лице, ощутил тёплое прикосновение к лицу — и ослеп от слёз и нестерпимого сияния. Мириады золотых крупинок, взвившись вихрем, рассеялись в вышине.
Коста остался один.
Он сидел неподвижно, закрыв глаза, чтобы не видеть, как, впитав жизнь Оэри, безмятежно разгорается утро, но струи тепла скользили по щекам, быстрые и горячие, как её пальцы, и не давая себе отчёта, он снова и снова мысленно переживал события минувших часов.
* * *
Близился рассвет. Невидимое пока солнце разбавило чернильную мглу над головой, превратив её в сочное индиго, в котором тонули частые звёзды, выбелило западный горизонт; полоса света, как капля влаги на акварельном рисунке, ширилась, ползла вверх, понуждая ночь подбирать подол, окаймлённый болезненной бирюзой.
Говорили, что небо Венеры похоже на земное, но гуще, тяжелее. Профессор Роальд как-то сравнил его с ворохом ватных одеял, которые давят на грудь больному, терзаемому жаром и приступами удушья. Коста тогда смолчал. Земли он не помнил, а спорить, доказывая, что жизнь на Венере вовсе не плоха, устал.
Отрезок времени перед самым восходом некогда предназначался для отправления религиозных обрядов с уличными шествиями и народными гуляньями. Постепенно обряды выродились в бытовые привычки, сакральная церемония встречи солнца — в буйный карнавал. За стенами Центра сравнительной антропологии, где Коста Яннелос жил после смерти бабушки, сейчас шумело, бурлило, пенилось людское море. Как большинство землян, в выходные Коста отсыпался, но тишина за тонкой перегородкой, отделявшей его каморку от лаборатории и лекционного зала, угнетала, в голову лезли горькие мысли, и Коста вышел пройтись, поглазеть на небо, на гуляющий народ, ощутить биение жизни.
Коренные жители Венеры, называющие себя кхора, шлёпали босиком по улицам, застланным искусственным волокном вместо традиционного тростника, пускали цветные дурманные дымы из медных курильниц, притопывали и горланили ритмичные песни. В воздухе качались летучие змеи из тонкого шёлка и огромные фонари в виде «солнечных шаров» — священных растений, чьи соцветья испускают в темноте тлеющий желтовато-серебряный свет. Когда-то солнечные шары росли на каждом болоте, но нынче в природе перевелись.
Подрагивали в такт музыке затянутые в яркую кожу тела кхора, похожие на перевёрнутые стручки перца, шуршали на груди праздничные венки из листьев шави, мягкие широкополые шляпы с прорезями для глаз закрывали пол-лица.
Некоторые косо поглядывали на Косту: в этой части города землянина встретишь нечасто, а из тех, кого встретишь, каждый второй — вор или попрошайка. Но кто-то похлопал его по плечу, кто-то напялил на голову оранжевую шляпу с зелёным плюмажиком, и он позволил людскому потоку увлечь себя, смог забыть, что на руках у него не три длинных гибких пальца с присосками на концах, а пять тупых обрубков, что вместо пары гребней на его черепной коробке торчат волосы, что он не продержится без сна и двух земных дней, что единственного родного ему человека больше нет и никогда не будет...
Кхора выкрикивали призывы к солнцу и Коста кричал вместе со всеми, пока не охрип и в его сердце не осталось иных чувств, кроме слепого восторга и упоения общим единством.
Шествие докатилось до окраины города, толпа рассеялась на группы, потекла к ларькам со снедью, устроенным среди низких раскидистых деревьев куоли, которыми поросли топкие земли предместий. Весёлые хмельные кхора были не прочь принять в компанию землянина, но Коста повернулся спиной к зачинающемуся рассвету и побрёл домой: он утомился, и потом, не хотелось ему сходиться с кем-то, говорить о себе, жаль было расставаться с блаженной иллюзией, будто он лодочка, и несёт его, качает океан счастья без края и конца, и нет ни кхора, ни землян, только дружная людская семья, и он — брат целому свету.
У входа в центр он обернулся, чтобы бросить ещё один взгляд на предрассветное небо. Земляне кляли кхора за безобразный облик, пронзительно-визгливые голоса, вечно босые ноги и рыбий запах изо рта, а больше всего за обидную снисходительность. Хозяевам планеты ставили в упрёк даже то, что светает у них на западе, а не на востоке, как полагается. Но для Косты и его ровесников именно запад был точкой горизонта, где встаёт солнце, а Венера — единственным домом, который они знали.
На Земле ещё оставались люди, которые не желали или не имели возможности покинуть обречённую планету, а где-то в полярных широтах, зарывшись в почву, издавало указы временное земное правительство. Оно присвоило себе юрисдикцию над всеми землянами, включая тех, кто перебрался на Венеру, но дела Земли были для Косты так же далеки и чужды, как её небеса, о которых горевал профессор общественного университета Хоакин Роальд.
Профессор Роальд не зря вспомнился Косте.
Когда солнце грозным властелином встанет в вышине, зной съест растительность, выпьет реки и болота, выжжет почву и затопит убийственным светом всё окрест, кхора спрячутся в глубоких норах и впадут в спячку. На улицах останутся лишь полицейские наряды. Накачанные стимуляторами стражи порядка, злые и отупевшие, будут посменно патрулировать вымерший город, оберегая покой спящих и их беспризорное имущество от землян и кхора из областей, куда ещё не пришёл день.
Выходцы с Земли забьются в подземные убежища, станут маяться, безобразничать от скученности и безделья и ворчать, отбывая общественные дежурства по содержанию убежищ, что это обязанность техников, которым платят кхора, а если техников не хватает, пусть наймут ещё. Университетские профессора вместе с частными репетиторами и учёными добровольцами соберут в школу детей Земли и начнут уроки с рассказа о том, что когда-то Земля была лучшим из миров, но люди задумали укротить время, построили машину для путешествий в прошлое и отправились на три с половиной миллиарда лет назад к моменту предполагаемого зарождения жизни...
Роальд был дружен с бабушкой, часто гостил в их завешенной одеялом келейке, а после того, как бабушка слегла, просил Косту помогать вместо неё в школе. Пусть от дурманных дымов в голове стоял туман и шумело в ушах, Коста и сейчас мог повторить рассказ профессора без запинки.
«Добрались до цели посланцы человечества или нет, никто так и не узнал, — мямлил Коста. — Пока капсула с экспедицией двигалась в прошлое, вся планета бешеным галопом неслась в будущее. В одночасье Земля состарилась на три с половиной миллиарда лет. Девять из каждых десяти её обитателей на глазах немногих выживших одряхлели, умерли, разложились, истлели и рассыпались в прах вместе со зданиями, дорогами, электростанциями, телескопами, кораблями, самолётами, книгами, оружием, автомобилями, компьютерами, — всеми достижениями цивилизации, и машиной времени в том числе».
Эта тирада особенно нравилась Косте, он выучился произносить её быстро, на одном дыхании.
«Что дальше? Земляне оказались лицом к лицу с грядущим, похожим и не похожим на то, что сулили им учёные. Постаревшее Солнце сжигало остатки водорода и пухло, становясь красным гигантом. Его жар грозил опустошить Землю, но гравитационные возмущения, вызванные встречей нашей галактики с другим звёздным скоплением два миллиарда лет назад, привели к смещению планетных орбит. Земля вместе с Меркурием, Венерой, Марсом, Юпитером и Сатурном отодвинулась от Солнца. Плутон и Нептун, как приблудных щенят, выбросило вон из Солнечной системы. Небо заполнилось сонмом чужих звёзд».
Тут, подняв взгляд к тяжёлому своду, залитому неживым светом, профессор Роальд замолкал, вздыхая о ночах, где звёзд было в точности столько, сколько нужно человеку, и ни единой больше. Он показывал детям самодельные картинки, на которых Земля представала не ржаво-песочной, как на снимках, сделанных кхора из космоса, а голубой в белом узорочье облаков, и, опять вздохнув, продолжал: «В результате этих катаклизмов на Земле не осталось необходимых для поддержания жизни ресурсов, вода почти исчезла, атмосфера стала разреженной. Тысячи людей, переживших временной сдвиг, погибли в первые дни и недели нового мира. Остальных ждала та же участь, если бы с небес не спустились корабли любопытных венериан и не забрали с собой желавших спастись».
Кхора на улицах улыбками провожали очумелого землянина в шляпе и с венком на шее, который брёл, гундя себе под нос: «Для землян три с половиной миллиарда лет промелькнули как один миг, но во вселенной время шло своим чередом. Отброшенная от светила Венера тоже изменилась, обзавелась потихоньку кислородно-азотной атмосферой и разумным населением».
«Как ты думаешь, почему Земля превратилась в выжженную пустыню, а Венера, которая лежит ближе к солнцу, осталась пригодной для жизни? — спрашивал профессор Роальд какого-нибудь малыша и сам отвечал: — Во-первых, атмосфера Венеры по-прежнему гораздо плотнее земной, она рассеивает тепло, и до поверхности доходит лишь малая его часть. Во-вторых, и это очень важно, направление вращения Венеры вокруг своей оси противоположно направлению её обращения вокруг солнца, оттого ночь и день сменяют друг друга только дважды за год. Ночью поверхность успевает остыть и напитаться влагой, днём же разогревается так, что всё живое прячется под землю. Вот почему мы сейчас здесь. Венера не такая, как Земля, но теперь это наш дом, и мы должны учиться жить по-новому», — добавлял профессор Роальд назидательно, забыв, что для его малолетних слушателей Земля — только слово, и не они, а он на Венере чужой.
Скоро, скоро встанет солнце, и профессор, достав книжки, вновь примется наставлять детей в земных науках, с упоением читая наизусть стихи поэтов Земли. Но когда спросят «Почему?» — будет разводить руками и прятать глаза, смутно чувствуя, что без ответа на этот главный вопрос вся его наука бессмысленна.
В убежище Коста встретится со старыми друзьями. Они, как в детстве, заберутся в глубины катакомб, проползут в запретные места по лазам, выстланным жилами проводов и кишками труб, в поисках развлечений, которых так мало в каменно-глухом мире, где никогда ничего не меняется, и само время кажется вымыслом.
«Ах, если бы так!» — всхлипнул Коста. Будь время только часами на стене, бабушка сейчас бы жила, и ему не пришлось терпеть участие и сочувственные причитания, от которых хотелось кататься по земле, выть, сбежать на край света, умереть, убить... Косту мутило. Мысли кружились в голове, как воздушные змеи в сумрачных небесах.
«В скольких же мирах я живу? — размышлял Коста. — И в скольких временах?»
Кхора различали три главных поры: ночь, предназначенную для дел и потех, общественных свершений, создания семьи и рождения детей, день-явь, когда темп жизни замедляется, тело и ум становятся вялыми и ищут покоя, и день-сон, проводимый в обособленных, тщательно закупоренных укрытиях в глубоком непробудном сне, который длится два с лишним земных месяца. Во сне кхора уязвимы, инстинкт заставляет их искать одиночества и защиты даже от близких, хотя во период бодрствования они не нуждаются в уединении и личном пространстве так, как земляне, и не понимают недовольства переселенцев созданными для них условиями жизни.
Непостижимо для них, и как можно спать ночью. Кхора кажется, иммигрантам неважно, когда ложиться и сколько времени проводить во сне, а значит, они всегда могут наверстать упущенное. «Если вы работаете на местных, будьте готовы к тому, что вас поднимут с постели в любой момент», — заявил Коста столбу, увитому праздничными гирляндами.
Кхора селились при службе, и когда Ифута-кахти, учёный из центра сравнительной антропологии, предложил Косте место лаборанта, это подразумевало предоставление жилья. С той поры Коста постоянно недосыпал, но был рад, что съехал из Терраниума.
Так звался специально построенный для землян район. Бабушка именовала его террариум. Земляне постоянно грызлись между собой, кашляли, изнывали от жары и влажности, страдали от болезней, вызванных трудностями адаптации, и кляли «эту адову планету». Бабушка говорила, что люди злы от тесноты, бедности и нехватки солнечного света, и достойные условия облагородили бы их нрав, но Коста думал, что мир, состоящий из одних землян, должен быть ужасен.
Счастливчики, обладавшие навыками и знаниями, востребованными не Венере, могли позволить себя обосноваться за пределами гетто. Математики, физики, химики, астрономы, специалисты по информационным технологиям, связи и космическим исследованиями, геологи, пара биологов и даже один композитор, чья музыка неожиданно полюбилась кхора, жили с немыслимой, по местным понятиям, роскошью и давали жить другим — тем, кто их одевал, обувал, кормил, причёсывал, развлекал, строил и обустраивал их жилища, учил их детей.
Несмотря на то, что единственный университет, созданный землянами на Венере, звался общественным, учёба в нём влетала в копеечку. Лишь очень способных ребят принимали задаром, и бабушка надеялась, что Коста попадёт в их число. На Земле она преподавала древние языки, а на Венере давала частные уроки. «Язык — не профессия, — говорила бабушка, — однако лингвист всегда найдёт способ прокормиться». К несчастью, на большее бабушкиных заработков не хватало. Дорогу к знаниям Коста должен был торить сам. Профессор Роальд разглядел в нём математическую жилку и побуждал усиленно заниматься.
Но Коста не чувствовал тяги к наукам. Вместе с другими подростками он ходил на курсы, где землян обучали профессиям, нужным на Венере, и, как все, подрабатывал с малых лет. К своим шестнадцати он успел побыть уборщиком, мойщиком, посыльным, носильщиком, озеленителем, расклейщиком афиш, каменотёсом, чернорабочим и чистильщиком рыбы. А через пару-тройку лет его ждёт отправка к лунам Сатурна или Юпитера.
В освоении космоса кхора обошли землян: они основали колонии на спутниках планет-гигантов, откопали подземные города Марса. Кхора спешили. Солнце пылало всё жарче, оболочка его продолжала раздуваться, температура на Венере постепенно росла. Скоро хозяевам станет неуютно в собственном доме.
Создание поселений на Каллисто, Европе, Гиперионе, Титане требовало огромных вложений и людских ресурсов. Рабочие трудились много и тяжело, а космос не скупился на сюрпризы — не все возвращались домой из дальних пределов. Так зачем посылать кхора, если на Венере полно молодых отчаянных землян, готовых бороться за достаток, общественное признание и лучшее место под умирающим солнцем?
Общественное признание кхора ценили больше, чем достаток. Ифута-кахти гордился правом читать бесплатные публичные лекции, коллеги глядели на него с почтением, а от желающих поступить к нему в ученики не было отбоя.
Профессиональную подготовку на Венере земляне сравнивали с ученичеством в средневековых ремесленных цехах. Юные кхора поступали в обучение к конкретному специалисту и набирались знаний, трудясь у него в подручных. Кандидаты в ученики сдавали вступительный экзамен, демонстрируя свои таланты, общую эрудицию и базовые знания профилирующего предмета. Почерпнуть эти знания можно было из книг, компьютерных сетей или публичных лекций, вроде тех, что читал Ифута-кахти. Землян поражало, что у расы, которая летает в космос, нет системы регулярного образования, бабушка говорила, это тормозит развитие венерианской науки, но Ифута-кахти не казался Косте глупее профессора Роальда.
Случай свёл Косту с кахти года два назад.
Вызвался он на пару с Мишкой вымыть машину важного кхора в мерцающей перламутром лиловой коже. Кхора спросил, не хотят ли мальцы подзаработать, и сунул карточку с адресом Центра сравнительной антропологии. Ему требовался натурщик землянин, живой манекен для лекций, чтобы на нём объяснять, как устроен человек.
Узнав, чего от них хотят, мальчики убежали.
На другой день Коста вернулся. Бабушка не вставала с постели — пришло его время зарабатывать на жизнь.
Обидно и унизительно торчать нагишом на глазах у сотни зевак. Спасибо, хоть землян среди них не было, не то он умер бы со стыда.
Со временем чувство неловкости притупилось, Коста перестал вздрагивать, когда указка кахти касалась его тела, и просто скучал, глазея по сторонам. Он не давал себе труда запоминать лекции, слова сами откладывались в голове. Повторять за Ифутой-кахти было так же легко, как за профессором Роальдом.
Он не думал, что это кому-то интересно, пока однажды случайно не выдал себя во время экзамена.
Попытать счастья явились полтора десятка юнцов. Кахти попросил землянина присутствовать. Поначалу соискатели отвечали бойко, но многие встали в тупик, стоило заданиям усложниться. Один споткнулся на вопросе о различиях в строении эпителия землян и кхора. Бедняга так мучался, что Коста не удержался и шепнул несколько слов по-кхорски.
Кахти вытянул его указкой. До конца экзамена Коста переживал свою оплошность, уверенный, что лишится лёгкого заработка.
Отпустив претендентов, кахти заговорил с Костой доброжелательно, задал дюжину вопросов, выводов делать не стал, но позволил землянину остаться и помочь навести порядок в аудитории. Так Коста стал в центре своим человеком, а, узнав о смерти бабушки, Ифута-кахти предложил ему постоянную работу.
Коста не помышлял о научной карьере. Про себя он знал, что всё равно полетит строить новый дом для кхора и землян. Это было настоящее дело, которое давало смысл, цель, уважение. Кроме того, он просто хотел этого. Их использовали? Пусть. Они были чужаками, которых приютили из милости. Надо терпеть, мириться — и надо отрабатывать свой хлеб. Земляне, если смотреть на них глазами кхора, тоже не подарок: собой страшны, потливы, вечно скандалят и жалуются; мало того, что по улицам ходят в ботинках, так норовят и в помещение обутыми влезть, нарушая всякое приличие.
Бабушка мечтала, чтобы Коста получил достойную профессию, женился, завёл детей, — этого хотели все матери и бабушки его приятелей, — и только после её смерти Коста задумался: ведь это ради будущих поколений Яннелосов она претерпела все трудности, вывезла внука на Венеру, поставила на ноги. Если он погибнет где-нибудь на Ганимеде, то сделает её старания напрасными.
В каморке пять на пять шагов, которую занимал Коста, не было ничего, кроме низкого топчана и сундука с личными вещами. Кхора, работавшие в центре, жили так же скромно. Даже Ифута-кахти мог похвастаться лишь закутком, где хранилась одежда и было как раз довольно места для переодевания.
Сейчас центр пустовал. Кахти ушёл праздновать рассвет с родными. Никто, кроме землян, не сидел по домам.
Коста завалился на топчан и уснул. В голове у него вились цветные дымы, плясали светящиеся головки солнечных шаров и лица кхора в надвинутых на глаза шляпах, раздавались обрывки песен. С ними сливался высокий заунывный вой. Он причинял неудобство, тащил Косту прочь из забытья и наконец вытащил. Землянин узнал далёкий, но рвущий уши звук, хотя слышал его всего пару раз в жизни: так визжит венерианский сигнал тревоги.
Звук шёл из-под земли. Глубоко внизу прятались лаборатории с громоздким и дорогим оборудованием, которое необходимо защищать от чрезмерного нагревания во время дня-сна. Что там стряслось? Пожар? Какая-то поломка? Коста натянул штаны с рубашкой и выглянул в коридор.
Тускло горели огни под потолком, ничто не двигалось.
Надо разыскать кого-нибудь, решил Коста.
Из-за поворота послышались голоса, шлепки шагов, и прямо на него вывернулись двое рослых кхора в чёрной лоснящейся коже с медными бляхами на карманах. В живот упёрлись тупые стволы лазерных ружей. Коста разинул рот.
— Ты что здесь потерял, землянин?
Коста назвал себя, показал кольцо на запястье, которое на Венере служит вместо паспорта. В его расширенных зрачках прыгали блики от блях на мундирах кхора и оружия в их руках. Что такое стряслось в центре? Даже в Терраниуме у полицейских только электрошоковые стрекала, притом что кварталы землян считаются самыми опасными в городе!
Окликнул Косту высокий кхора со шрамом на правой скуле. Теперь подал голос второй, пониже:
— Ты здесь никого не видел?
Первый сердито глянул на напарника.
— Нет, — пробормотал Коста. — А кого вы ищите?
— Никого, — отрезал первый кхора. — Ступай к себе, землянин. И не высовывай носа. Попадёшься мне ещё раз... — он выразительно покачал ружьём перед лицом Косты.
Человека постарше, из тех, кто помнит прежнюю Землю, угроза расправы, оскорбительный тон, само обращение «землянин» возмутили бы до глубины души, но Коста знал своё место.
— Хорошо, — он пугливо опустил глаза и побрёл назад.
Когда шлёпанье босых ног кхора стихло в отдалении, любопытство, а может предчувствие, заставило Косту вернуться и заглянуть за угол. У него глаза на лоб полезли: гладко отполированная стена заколыхалась, озарилась сиянием, вспучилась, и наружу вышла золотая девушка в лёгкой тунике цвета рассветного неба. Волосы солнечным каскадом падали на спину, сама кожа источала свечение.
Коста попятился, а чудесное видение расправило плечи, вздохнуло всей грудью:
— Я больше не могла терпеть, — и заглянуло прямо в душу Косте. — Меня зовут Оэри.
Ноги приросли к полу.
— Как ты...ты... я... Это тебя ищут? — сообразил Коста.
— Да, — ответила золотая девушка, не сводя с Косты огромных ярких глаз. — Ты меня выдашь?
— Нет. Ни за что, — он был ошарашен, сбит с толку, но в своём ответе не сомневался. — А что ты сделала? И... кто ты?
Золотая девушка взяла Косту за руку. Скользнула встревоженным взглядом мимо его плеча.
— Они возвращаются.
— Бежим.
Её лёгкие ступни едва касались пола. Косте чудилось, что и сам он летит, а ноги нужны лишь для того, чтобы толчками придать скорость невесомому телу.
За беглецами захлопнулась дверь лекционного зала, и наваждение пропало. В висках бухала кровь, лоб покрылся испариной. Наверное, никогда в жизни Коста не бегал так быстро.
Он смотрел на удивительную незнакомку, незнакомка смотрела на него. Смутившись, Коста первым отвёл глаза.
— Ты не похож на других.
Золотая девушка дотронулась до его подбородка. Коста удивился: какие горячие у неё пальцы.
— Я землянин.
Она приподняла золотисто-рыжие бровки.
— Ты не знаешь про землян?
Коста принялся сбивчиво объяснять — про сдвиг времени, гибель человеческой цивилизации, вынужденную эмиграцию...
— Эстафета жизни, — прошептала золотая девушка с непонятным Косте благоговением.
Тень набежала на светлое лицо, как тучка на солнце.
— Теперь я понимаю... Ты и тот, другой, вы родня.
— Что? Какой другой?
— Пробираясь наверх, — объяснила она, — я спряталась в какой-то комнате и услышала обрывок разговора. Там были кхора и человек, похожий на тебя. Я чувствую ваше родство.
Настойчивость в её голосе требовала ответа.
— Ну да, — растерялся Коста, — мы люди.
— Нет, не так. Вы братья. Друг другу. И мне.
— Я не понимаю.
Золотая девушка — Оэри — встрепенулась, как птичка, с тревогой уставилась в стену.
— Идут сюда.
Не понимая, как она угадывает приближение охранников, Коста заверил:
— Здесь искать не станут.
— У них есть приборы, чтобы отличать живое от неживого, тёплое от холодного. А я теплее других.
— А, тепловизоры.
Он лихорадочно оглядел лекционный зал — столики, компьютеры, стеллажи...
— Сюда!
За дверью, в лаборатории, стоял большой холодильный шкаф, где хранились образцы живых тканей. Коста распахнул дверцы и стал вытаскивать панели со склянками.
— Не надо.
Оэри шумно выдохнула, подобралась и ушла в стену. Коста юркнул к себе в каморку.
На этот раз охранников было трое. Они обшарили все углы, заглянули в шкафы и тумбочки, пошерудили в стеллажах, снова велели Косте не высовываться и удалились, важно шлёпая длинными ступнями.
Он кинулся к холодильнику.
— Оэри, — позвал шёпотом. — Оэри, покажись! Они ушли.
— Я здесь.
Золотая девушка появилась из стены, поправляя волосы.
— Мне надо выбраться отсюда. Ты поможешь?
Дисгармоничный язык кхора в её устах звучал как музыка, и Коста тупо кивнул.
Он шагал по коридору, насвистывая мотивчик, подслушанный на карнавале. Лазерные ружья больше не пугали его. Сердце билось скоро и бодро.
У выхода дежурила стража, в воздухе парили какие-то приборы. Окружили здание, догадался Коста. Почему Оэри не может пройти под землёй и вынырнуть где-нибудь за городом?
С приборами он ничего поделать не мог, но бросился к охранникам, тыча руками назад и крича во всё горло:
— Там! Там!
Приборы звенели и мигали — в фойе горели подожжённые Костой груды бумаг.
Старший из охранников, кхора с серебряными бляхами, схватил землянина за плечи.
— Что ты видел?
— Спасите меня! — трясся Коста. — Там ангел смерти с сияющим мечом! Он пришёл за мной!
Притворяться оказалось весело и совсем нетрудно.
Старший оттолкнул глупого мальчишку, пролаял приказ. Охранники гурьбой посыпались в широкие двери, только один остался караулить снаружи, а Коста шмыгнул на улицу.
Земляне строили на четыре угла, а кхора на сколько получится. Здание центра получилось на шестнадцать углов, но было таким обширным, что Коста долго бежал до ближайшего поворота, боясь, что, пока он тут мешкает, Оэри схватят. Когда добежал, вынул из-за пазухи указку, которой профессор разъяснял анатомию человека, и стал подпрыгивать, стуча по следящим приборам, отчего они вздрагивали и надрывно пищали. Мелькнули окна лекционного зала, Коста в последний раз ударил по следящему прибору, бросился прочь от центра и затаился в переулке, в отчаянии выглядывая наружу.
Вот показался бегущий охранник. Коста присел на корточки и вжался в стену. Кхора видели в темноте лучше землян. Но таиться, не зная, что с Оэри, не было сил. Коста рискнул выглянуть и как раз заметил, как светящаяся фигурка порхнула за спиной охранника.
От страха Коста зажмурился. Он ничего не слышал, но через секунду на щёку легла жаркая ладонь, и Коста в изумлении распахнул глаза.
— Думаешь, тебя не заметили?
— Не знаю. Может быть, приборы что-то засекли, но пройдёт время, прежде чем они разберутся.
В глазах Оэри плавилось золото.
— Ты рисковал из-за меня. Спасибо.
— Надо уносить ноги.
Он не знал, что ещё ответить.
Город устал от праздника, кхора почти исчезли с улиц, редкие прохожие плохо держались на ногах, но и они поворачивали головы, когда Коста и его спутница проходили мимо.
Он попытался накинуть на плечи Оэри свою куртку, чтобы хоть немного скрыть исходящее от неё сияние. Она заупрямилась:
— Слишком тяжёлая.
— Тебя же за версту видно, — взмолился Коста.
Оэри опять посмотрела на него своим неземным, проникающим насквозь взглядом и ответила загадочно:
— Скоро это будет неважно. Мне бы только выбраться из города, только бы встретить солнце...
От тоскливой нотки в её голосе у Косты застыло сердце. Лезть с расспросами он не осмелился. Только гадал: что-то будет дальше?
Коста надеялся спрятать беглянку в Терраниуме, но теперь повёл прочь из города, убеждая себя, что шалые от дурмана кхора вряд ли ясно сознавали, что видели. Может быть, они считали Оэри ряженой землянкой или ожившей дочерью бога солнца, которому поклонялись их предки.
В древности кхора чтили богиню ночной тьмы и бога солнечного света, милостивого в довольстве и жестокого ярости. Потом верили в старших братьев, которые построили небесный свод, зажгли солнце, развесили звезды и проложили пути планет. Долгое время полагали, что старшие братья живут на Земле, поскольку её нельзя было внятно разглядеть в телескопы и высадиться на ней не удавалось. Землю называли миром, который есть и нет. Но чары рассеялись, кхора спустились на загадочную планету и увидели, что всемогущие старшие братья это миф, а на Земле влачит дни жалкая вымирающая раса, которая нуждается в спасении.
«Какая горькая ирония», — говорила бабушка.
Коста повторил её слова золотой девушке.
— Ирония? — переспросила она вкрадчиво.
Коста подобрал брошенный летучий змей, оборвал с него лёгкое полотно цвета пламени и укутал Оэри. Она не стала спорить.
— Ты похожа на птицу феникс, которая возрождается из пепла. Это старая земная легенда.
Вокруг тянулись ряды длинных приземистых домов — мастерские, лавки, конторы. Вдоль тротуаров замерли компактные автомобили. Коста указал на двухэтажный дом, где соседствовали ателье, кондитерская, аптека и сувенирная лавка, открытая несмотря на праздник, потому что именно здесь предлагались «солнечные шары», шляпы и гирлянды из листьев шави.
— Говорят, на Земле были кварталы, предназначенные только для жилья, а большой дом, вроде этого, мог занимать один человек. Представляешь?
Оэри попросила его рассказать о себе.
— Что рассказывать? Самое странное — это история моего появления на свет. Как раз в день катастрофы. Хотя не знаю, можно ли так говорить, ведь этот день вместил в себя миллиарды лет. Страшно подумать, да? Мою маму везли из палаты в родовую, когда всё случилось. Мама превратилась в прах, а я остался живой. Родился не выходя из утробы. Во всём роддоме больше никто не выжил. Из моей родни уцелела только бабушка. Она забрала меня через пару часов. А когда прилетели кхора и началась эмиграция, бабушка добилась визы для нас обоих. Это далось ей непросто, кхора ведь не хотят брать к себе стариков. Но бабушка убедила чиновников, что я — будущее Земли и Венеры в одном лице, а раз она заботится обо мне, значит, её тоже должны пустить.
— Ты очень её любил, — сказала Оэри.
— Конечно, — удивился Коста. — У меня же больше никого.
И вдруг сообразил, что Оэри вовсе не спрашивала.
— Я не говорил, что она умерла.
Золотая девушка крепче сжала его руку.
— Тебе и не нужно.
Несколько минут шли молча.
— Ну вот, ты многое обо мне знаешь, а я о тебе ни чуточки, — проговорил Коста. Он всем рискнул ради неё, но смущался, словно не имел права требовать объяснений.
Оэри печально улыбнулся.
— Ты даже не знаешь, как мы с тобой схожи. Моя родина тоже превратилась в прах, а я восстала из праха... Не знаю, известно ли тебе, что кхора обнаружили на Марсе города.
Коста кивнул.
— А слышал ты, что там нашли генетический материал, содержащий живые клетки, пригодные для клонирования?
— Нет.
— Я так и думала.
Оэри склонила голову.
— Я двенадцать лет жила под землёй, не видя солнца и звёзд. Меня изучали, как древний артефакт. Но не думаю, чтобы они многое поняли.
— Так ты... — Коста запнулся, — марсианка?
— И да и нет. Что там впереди?
Дома расступились, открыв вдалеке дрожание бледных огней.
— У кхора праздник. Встреча рассвета.
Золотая девушка тряхнула головой и ускорила шаг. Коста обнаружил, что едва поспевает за ней.
— Оэри... куда ты спешишь? Мы почти вышли из города. Можно затеряться в толпе, кхора спьяну решат, что ты землянка. Или пойдём на Рыжий холм, там наверняка никого нет. Наверху ветрено, а кхора не любят ветер.
— Пойдём... — эхом отозвалась Оэри.
Она почти бежала — и Косту тащила за собой.
Откуда в ней, лёгкой, тонкой, как лоза, столько сил?
— Оэри, скажи... если ты можешь проходить сквозь стены, почему ты не убежала раньше? Зачем ждала столько лет?
Кто знает, сколько живут марсиане? И когда взрослеют? Оэри не выглядела ребёнком. Коста счёл бы её своей ровесницей, если бы не глубокий, как омут, взгляд много повидавшего человека.
— Мне некуда было бежать.
— А сейчас? — допытывался Коста, чувствуя себя ужасным невежей.
— А сейчас я умираю, и мне надо увидеть солнце.
Коста встал как вкопанный, и Оэри тоже пришлось остановиться. Она потянула Косту за руку.
— Прошу тебя, у меня мало времени.
— Разве они не могут тебя вылечить? — закричал Коста. — Земляне тоже болеют на Венере — из-за примесей в воздухе, из-за бактерий, из-за жары, здешнего магнитного поля... из-за всего! Но те, у кого есть возможность лечиться, доживают до старости. Даже моя бабушка продержалась 72 года!
— Всё же она умерла, — мягко возразила Оэри. — Старость не вылечишь.
— Но ты не старая!
— Откуда ты знаешь? Коста, послушай, я состарилась и умерла миллиарды лет назад. Моё возрождение противоестественно, жизненный потенциал моих клеток исчерпан, они стремятся к завершению своей биологической программы, к смерти. Пожалуйста, идём!
Они бежали по влажной, чавкающей земле, ноги вязли в болотных травах. Растущий впереди косогор заслонял собой зарево рассвета; во мраке, не озаряемом больше огнями города, Коста споткнулся и упал.
Оэри сбросила оранжевый покров и засияла, как факел в ночи. У Косты сжалось горло: слишком ярко она светит, вот-вот сгорит!..
Они взбежали вверх по склону и сели на сухой земле лицом к восходу.
— Жаль, отсюда не видно Марса, — неловко произнёс Коста.
— Ничего, — Оэри улыбнулась. — Я не марсианка. Моя родина — пятая от солнца планета. Вернее, была пятой... У неё нет названия на языке кхора, и самой планеты давно нет, остался только пояс каменных осколков. Мы создали на Марсе поселение. Возможно, однажды там родилась бы собственная разумная жизнь, но времени для этого не хватило. Когда наша планета взорвалась, Марс тоже пострадал. Уцелевшие перебрались под землю. Увы, силы моего народа были подорваны. Нас не стало. Но это не страшно. Вы — земляне, кхора — наше продолжение... Наши миры засеяны из одного сита. Я нетвёрдо помню свои прежние жизни, мои знания неполны, и всё же я могу рассказать...
Голос Оэри звучал мягко, но глубоко, певуче, так что каждое слово казалось значительным. Коста впитывал её речь, любовался тонким лицом, пушистыми ресницами, тонул в бездонных глазах, не понимая, как всё это может умереть.
Нет, влюблён он не был. Разве можно любить богиню или ангела?
Разве ангелы смертны?
Она взяла в ладони лицо Косты, и он увидел странный, удивительный мир, населённый людьми, похожими на Оэри, но не столь прекрасными и утончёнными. Она была особенной — совершенное воплощение черт своей расы, вечно юная царица, мать рода, решающее звено в процессе воспроизводства. Её недолгая жизнь обрывалась на самом пике, полыхнув ярким фейерверком, который освещал всю планету. Как деревья куоли выбрасывают в воздух споры, разносимые ветром на сотни километров, так и она взрывалась животворящей пыльцой, возбуждающей взаимную тягу в мужчинах и женщинах своего народа. Каждому находилась верная пара, от благословенных союзов появлялись на свет дети, наделённые свойствами и талантами, необходимыми для процветания вида — прирождённые художники, целители, земледельцы, учёные, воины, строители, поэты... И где-то, одна на многие миллионы, приходила в мир новая королева, неся в себе память предшественниц. На Марсе наследственный материал Оэри берегли, как величайшую ценность — она была последней из матерей рода, в котором не достало разнообразия, чтобы породить новую королеву.
Оэри выпустила лицо Косты, и он заплакал. Здесь, на Венере, ей некому передать свой свет.
— Ты должен узнать ещё одно, прежде чем я уйду.
Косту поразил её озабоченный, деловитый тон.
— Помнишь, я упомянула о другом землянине — там, в центре? После того, что я узнала о Земле, мне стал понятен разговор, который я слышала. Этот человек — учёный, из тех, кто построил машину времени на Земле. Кхора хотят использовать его знания, чтобы повернуть время вспять. Они омолодили бы солнце, но не отважатся на такой риск, поэтому намерены вернуть в прошлое Землю.
— Но это же хорошо. Если у них получится, — произнёс Коста неуверенно.
— Они выбрали эпоху, которую вы зовёте меловым периодом. Тёплый климат, похожий на венерианский, обилие полезных ископаемых. Люди, с которыми пришлось бы делить планету, ещё не возникли.
— У них получится?
Оэри оторвала взгляд от светлеющих небес.
— Наперёд не скажешь. Но то, что сделано однажды, может быть сделано вновь. Сначала кхора надо решить, чего они хотят добиться. Можно вместе с Землёй перенестись ко дням молодого солнца. Но что случится с Венерой? Вдруг они невольно поставят под удар собственное прошлое? Куда удобнее и безопасней, оставаясь в нынешнем времени, омолодить Землю. Всё равно планета обречена.
— Но тогда...
Коста попытался вообразить себе юную Землю на орбите вокруг умирающего солнца — Землю во власти кхора.
— Тогда человечество может не возникнуть, — сообразил он. — Мы исчезнем!
— Скорее всего.
Оэри прикрыла глаза.
— Что же делать? — спросил Коста, инстинктивно убеждённый, что ей ведомы все истины мироздания.
Она сказала:
— Не знаю.
Помолчала, подняв голову к небу.
— Есть другие места, похожие на это, отмеченные той же печатью жизни. Может быть, вы найдёте ответ там. А, может, в прошлом Земли. Вдруг, вернув всё на свои места, вы сможете прожить отпущенный вам срок? Кто знает. Время опасная игрушка.
— Думаю, — добавила Оэри, — они снова попытаются воссоздать меня. Возможно, другая я сможет тебе помочь.
Коста вскинулся, готовый возразить. Но замер, увидев с ужасом, как от её лица и волос отделяются и взлетают в воздух крапинки света.
Утро разгоралось. Небо успело посветлеть, над горизонтом разлилось ослепительное сияние. Прежде восход вселял в душу Косты безотчётную радость. Так откликались его гены, несущие в себе врождённую любовь к солнечному свету. Но сейчас он был готов погасить солнце навсегда.
Коста держал Оэри на коленях, обнимая вялые плечи, но кому под силу удержать свет?
— Брат мой...
Миг — и она рассыпалась солнечной пылью. Золотые искры, возносясь к облакам, кружились в прихотливом танце. Был ли в нём смысл? Была ли надежда?
* * *
Косту нашли сидящим на земле с руками, обсыпанными золотой пылью, и взглядом, поднятым к солнцу. Он не противился, когда его под локти свели с холма, отвезли в Центр сравнительной антропологии, посадили в комнате глубоко под землёй, где он ни разу не был, и стали задавать вопросы. Собрались учёные в лиловом и военные в чёрном с золотыми бляхами. Вошёл Ифута-кахти, и Коста понял, что он знал об Оэри и был в числе тех, кто обращался с ней, как с лабораторной мышью. Ненавидеть его за это Коста не мог, но не мог и простить.
Он рассказал всё. Умолчал только о видении, которое показала ему Оэри, и о плане по повороту времени.
История мальчишки-землянина походила на правду, а вещи, которые он утаил, были слишком невероятны, чтобы о них заподозрить. Ифута-кахти долго шептался с учёными и военными. В какой-то момент он возвысил голос, и до Косты донеслось: «...ручаюсь за него. Из парнишки выйдет толк». Коста удивился, потому что далеко не каждый кхора поручится за землянина.
«Теперь я за тебя в ответе, — сказал кахти, когда они остались наедине. — Хочешь стать моим учеником?» Ещё вчера Коста не знал бы, как быть — прыгать от радости или поджав хвост бежать, сознавая, что недостоин оказанной чести.
Сегодня всё изменилось.
«Спасибо, кахти, — ответил он. — Я не разочарую вас». Косте было немного стыдно, что он обманывал Ифуту-кахти, от которого видел только добро. Но отныне у него были и другие обязательства — перед Оэри, перед человечеством, перед самой Венерой. Он должен найти способ примирить эти обязательства между собой. Его преданность не может принадлежать одной из сторон.
Кахти ушёл. Коста вытянулся на своём топчане и закрыл глаза, чувствуя себя бесконечно старым. Он пережил крушение трёх цивилизаций. А если кхора отважатся на авантюру с поворотом времени, возможно, увидит и закат четвёртой. «Не страшно», — сказала Оэри. Всякий конец означает начало чего-то нового. Так надо ли вмешиваться в ход событий? Пусть всё идёт как идёт...
Но разве сопротивляться небытию не в природе человека? Разве, сдавшись, он не нарушает естественный закон жизни, о котором только что размышлял?
Коста сознавал, что прежде такие мысли не могли возникнуть в его голове. Эта мудрость и эти сомнения — прощальный дар Оэри.
«Брат мой...»
Возможно ли, что она всё-таки знала ответ на вопрос, который он задал ей? Тогда почему промолчала?
Всё просто. Это должен быть его выбор.
Или он должен верить, что волен выбирать. Если он прав, то ничего случайного в мире не существует, и в бесконечно далёком прошлом он вместе с другой, возрождённой, Оэри уже спас Землю, сделав всё, чтобы она спаслась и в будущем.
Почему часть землян уцелела под напором силы, которая истёрла в порошок даже камни? Что, если?..
Нет, он не хотел гадать. Знал только, что где-то прошлое и будущее должны сойтись, а ему предстоит оказаться в центре этого столкновения.
Как странно: он прожил с Оэри целую жизнь, но так и не выяснил, отчего погиб её мир. Чувствовал: если копнуть поглубже, в том знании, которое она ему оставила, найдётся отгадка. Коста покачал головой. Он видел в Оэри высшее существо, светлое и непорочное, и пусть не она создала солнце и планеты, ей удалось другое: придать жизни смысл, показать, что на свете есть что-то, кроме бездумного копошения в пыли...
До нынешнего утра он, как дикий зверёк, просто боролся за выживание. Теперь ему предстояло бороться за жизнь.
Кира Калинина © 2005
Комментарии жюри Специальная премия от Дмитрия Казакова.
Начало неплохое, остальное смазано. Жаль.
Петр Верещагин (писатель-фантаст)
Всё — как прочитал про «коренных жителей Венеры» — всё, даже не стал читать дальше! НУ что стоило взять какую-то никому не известную планету в окрестностях какой-нибудь ЕН-61, например. Или — у банального Сириуса? На Венере — 400 градусов по Цельсию, это — установленный факт. Чего тогда уж действие не на Луне происходит? Ну и что, что там вообще атмосферы нет? Автору же по фиг такие научные факты. Ах, ну да — фантастика же! Тут — всё можно. Ну так и пишите про эльфов и Средиземье, и т.п. А не про реальные планеты Солнечной системы! Кстати: автора знает про мощный облачный покров Венеры, но пишет о том, что при восходе солнце «выжжет почву и затопит убийственным светом»... Как с элементарной логикой? Плохо!....
Борис Долинго (писатель-фантаст)
Немного о грустном.
Мне симпатичен рассказ «Утро с Оэри». Симпатичен примерно так же, как дуэт «Smash» — слушать не могу и не буду, но удачный пиар отметить обязан. К рассказам, «Оэри» подобным, мой препод по стилистике обычно применяет эпитет «бабам нравится, и пусть себе». Так что желаем, так сказать, новых. Некоторым, знаете ли, свинной хрящик.
Печально другое. Фантастика, если говорить о хорошей фантастике, литература жанровая, и все-таки не имеет права жить по принципу «возможно все, потому что», как не имеет права умереть герой в детской книжке, а убийца в детективе остаться невыявленным. Поэтому каждый маг имеет свой максимум силы, космолеты не заправляются молоком и навозом, а принцип устройства машины времени не возьмется описать ни один грамотный фантаст, чтобы уж совсем смешным не казаться. Есть она, машина эта, и баста. У жанра свои законы.
Поэтому желаем автору в дальнейшем не пускаться в объяснения, почему вдруг Венера сменила орбиту и ось вращения, чтобы физиков не нервировать. Был такой бородатый анекдот — «а тут, а тут я, типа, ожил».
Дмитрий Дабб (редактор газеты «Шанhi»)
Возможно, преддверие более крупной вещи. Перебор в описаниях (особенно в начале), немало штампов. Но в принципе даже и штампы проглатываются приятно. Любопытны некоторые высказанные в рассказе идеи. С другой стороны, есть замечания по части психологии персонажей (в первую очередь, ясное дело, землян). И ещё: проза излишне «женская».
Евгений Пермяков
Сюжет:
Хороших рассказов нет, но лучший из худших — «Утро с Оэри»
Дмитрий Байкалов (критик, редактор журнала «Если»)
Очень хорошее начало. Я уж было обрадовалась, да рано. Все смазано и нелогично. Стоило бы написать короче, но четче. Попробуй, может и получится. Идея то не плохая.
Дарья Возовая (редактор газеты «Шанhi»)
Обсудить на форуме |
|
