|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Апокалипсис был вчера Гульнара Бурдакова © 2005 Звук пустоты ... — Ты не смеешь! Ты не смеешь!.. Трус! У тебя просто не хватает смелости и воли! — её смуглое лицо со слегка впалыми от усталости щеками буквально озаряла ненависть к нему, вернее, к его решению. Чёрные, красиво изогнутые брови над серьёзными глазами, в угольно-тревожных зрачках которых прятались отблески чадившего костра, гневно сдвинулись к переносице. Губы, потрескавшиеся, почти белые от недостатка влаги, нервно кривились. Нервно и презрительно... Да-да...тысячу, миллион, миллиард раз да! Пририсуйте сколько угодно нулей, незримые судьи, изъевшие душу: совесть и долг! Да, он не прав. Да, он поступает как последний таракан, во все лопатки удирающий от неумолимо занесённого тапка!.. Но... Но...
Он стоял перед ней на коленях, жалкий и ничтожный, перепачканный гарью и кровью, своей и чужой. Он, за которым шли те, кто ещё мог идти. Он, который ни разу не поднял белый флаг. Он, о чьей смелости и о даре стратега ходили легенды. Он, который мог собственноручно отправить на тот свет лжеца, предателя и труса... Категоричный. Храбрый. Сильный. Максималист. Ловец Удачи.... Нет, это не он... не он с полными слёз глазами, сломанный и раздавленный, просит у неё Книгу. Не он!..
Стирая изрезанной шрамами ладонью копоть, он поднял на неё тяжёлый, тёмный взгляд, взгляд безумца, взгляд больного:
— ...Я больше не могу. Дай мне уйти туда... прошу тебя... Умоляю, помоги...
— Нет. — В голосе её, охрипшем и суровом, звучала злоба. — Вставай и иди. Что, если тебя увидят в таком состоянии?..
— Кто?! — закричал он в исступлении. — Кто увидит?! — Нимакламиг поднялся с колен, выпрямился, но плечи остались безвольно ссутулены, а взор лишён гордости.
Он был на грани срыва... И эту грань, едва набросанную мягким карандашом стремления к жизни, уже упорно стирал ластик безысходности, безнадёжности. Он чувствовал за спиной мерные, упрямые шаги чёрной тени. Тень хотела забрать его душу. Он не мог больше бороться — ведь Тень поработила почти всё. Всё!.. летит в тартарары, безвозвратно. Движение Сопротивления — это лишь последняя конвульсия агонизирующего мира. Всё гибнет. Давно погребены под густой магмой и пылью одни континенты, другие — захлестнули шквальные воды разомлевшей под ударом лучей, отражённых куполом парникового эффекта, Антарктиды... Остальная часть планеты — полигон... бывший. Где сначала испытывали сенсорную бомбу, а потом, через сто пятьдесят лет, пытались выстроить «катапульту», которая могла «закинуть» межзвёздник, в народе прозваний «Титаником», в «открытое мирозданье» чёрного, неприветливого космоса... Зря пытались: внезапно разразившаяся Гражданская так и не дала кое-кому «сделать ноги». (Хотя куда они могли их «сделать», если орбитальные станции постепенно разваливались за неимением энергоресурсов... Не о земных, конечно, ресурсах речь, их же давно нет — за последние капли опреснённой воды люди отчаянно, обречённо грызутся... А Марс и Венера, куда господа учёные уговорили-таки некогда власти отправлять челноки, теперь остались только грёзами — не было топлива для звездолётов. Никакого. А новый вид его разрабатывать было уже просто не из чего).
— Кто?! — опять повторил он. — И не смей говорить «войско»! Где оно? Покажи! Эти остатки, да?! Мы все еле волочим ноги. Мы все умрём... Не смотри так... Да, умрём, бесславно и позорно, как рабы. Нам никто не поставит памятника, о нас никто и никогда не вспомнит... Потому что никого не будет. Ни-ко-го! Ни нас, ни их, ни этой поганой планеты... — он отвёл в сторону воспалённые глаза. — Я не хочу так. Нет! Поняла?! — Он схватил её за плечи, почти приподнял. Сверля взглядом, произнёс глухо:
— От меня больше нет пользы.
Она молчала. Она всё понимала. И каждое его движение души, измотанной, издёрганной болью, ответно отзывалось в её сердце. Но обросшие алмазами нервы сжимали страдание, жалость, осознание настигающей человечество Гибели в плотный комок, в кулак, в капкан, который не разомкнуть. Она промолчала, прищурилась.
Нимакламиг перестал трясти её за плечи и как-то странно обнял: без чувства, без эмоций, непонятно зачем, прошептал в ухо севшим голосом:
— Пойдёшь со мной? — он был уверен, что она отдаст ему Книгу.
Она убрала его руки, холодно усмехнулась:
— Я патриотка.
— Патриотка чего?.. Какого мира? Какой планеты? Какой идеи?.. Всё теперь истлело. Всё — прах.
— Это ты истлел, — сухо ответила она.
— Выгорел...
— Нет, — она качнула головой, — истлел.
И ушла.
А он остался стоять у костра, молча рассматривая огоньки атмосферных бункеров, в которых догнивали своё враги... Враги. Друзья. Война. Не-война. Свет? Тьма? Теперь только Тьма и всепожирающий хаос. Свет иссяк. Свет больше не включат: питание село, а электромонтёр, которого кто-то когда-то звал... Но не будем о чужих убеждениях... Не придёт, проще говоря, электромонтёр. И лампу на небе не включит. И не выйдет бросающее на бренную землю лучи Солнце, не покажется на голубом горизонте... Отец говорил, что он должен играть лазурью, идеальный горизонт. Интересно, каким был этот цвет?.. Впрочем, теперь уже всё равно. Теперь только чернота, темень и хмарь; в дымке воздуха висят привычные глазу бури и миражи Фата-морган. Крах. Полнейший крах. Страх, ужас... — нет, и их теперь нет. Только усталость, нежелание так умирать, нежелание видеть катастрофу человечества, раскалывающуюся на куски планету... Кстати, про куски. Что же с лагерем врага в кратере от одного из грохнувшихся на Землю осколков Луны?..
А, хотя теперь-то что?..
Нимакламиг смотрел в пламя. Пламя уговаривало его. Глупое пламя. Он не знает, что внутри такие же жестокие языки огня... Пламя... Как будет радоваться этот ненасытный ало-рыжий зверь, танцуя свой последний ритуальный танец, пожирая остатки земли обетованной...
Он услышал её шаги и оглянулся.
Хива была талантлива и способна, но древние языки не трогала, как и древние реликвии. Вот как эта Книга. Да, именно книга, тяжёлая, толстая, с жёлтыми страницами и переплётом... Таких осталось-то... и понять их уже никто не может. В лучшие времена прадеды читали по панораме символов и галокартин, вырабатываемой Кольцами Раскрытия, которые они для удобства надевали на пальцы. Говорят, до недавнего времени и враги ми ещё пользовались. Впрочем, наверное, ерунда...
Хива знала, где хранилась Книга. Она помнила код. Но никогда её дух не позволял ей коснуться этой презренной вещи: ведь в ней говорилось о том, как уйти в Глубинный Мир, «ответвление» мира настоящего, чулан Безвременья, вывернутое и чуждое пониманию пространство. Там и хотел найти спасение Нимакламиг. Глупец. Он собственноручно накидывал себе аркан на шею. Ничтожество. Он «сверкает пятками» с поля боя. Низкий примат, не понятно, из каких убеждений называющий себя человеком. Вслух она сказала лишь одно, обидное, резкое, грубое:
— Подавись. — Книга упала возле него. С хрустом прошелестели страницы, словно стая птиц, рвавшихся улететь, рассеялось в воздухе облачко грязно-пепельной древней пыли. Со скрипом открылась и закрылась корка.
Нимакламин с горечью повернулся: Хивы уже не было рядом. Он бережно и одновременно брезгливо, словно бездомную грязную собаку, завернул реликвию в изодранный ветрами столетний плащ и пошёл прочь со стоянки.
Люди спали (в кои-то веки!). Люди не видели бросающего своё дело предводителя. Хива — видела. И знала: они прокляли бы его. И она прокляла бы... но не смогла: она никогда не была романтиком, но факт, что когда-то, совсем не так давно, их сердца рядом, сбиваясь с ритма, тревожно, сильно пульсировали в такт, бешено захлёбываясь в токах крови, нёсшей молодой адреналин по жилам... Нет, факт оставался фактом: нить между ними разорвалась, но след в душе остался.
...Он шёл торопливо, не оглядываясь, боясь себя, боясь изменить чётко сформулированное решение. Голос внутри кричал, раздирая сознание чудовищно-когтистыми лапами, кричал надрывно и осуждающе: «Неправ! Вернись! Неправ! Вернись!..» Но, по его мнению, здравые мысли выстраивались в стройные ряды. Логически выверенные легионы их по команде сгруппировались в «черепаху», ударили копьями и, гикнув что-то воинственное, начали теснить Голос. Но Голос не сдавался: он приводил доводы, от которых трудно было отмахнуться, рассказывал о какой-то доблести, о гражданском долге, о... Ха! О Родине! О любви и цветущих садах, которые когда-нибудь разобьют выжившие... Он явно был сумасшедшим, этот Голос. Как и он сам раньше. Хватит же, молчи!.. Легионы резали его короткими клинками: уймись! Исчезни! Пошёл вон! А Голос, израненный, избитый, пел о свободе, о счастье... иллюзорном, конечно, ведь он ужасный выдумщик и шарлатан, этот завывающий полухрип... Невольно в голову стукнуло имя: Бруно...
Мысли подняли копья вверх, задумались. Голос улыбнулся было торжествующе, но не тут-то было — легионы смяли его, растоптали... Но осколки посверкивали в подкорке мозга и всю дорогу причитали, жалобно, горько...
Она догнала его. Тяжело дыша, зашагала рядом.
— Передумала?
— Провожаю. — Ледяная скорбь в словах. Как об уже ушедшем.
И оба замолчали. И лишь тишина ночи, в которую кое-где неожиданно вкраплялись кривые стволы мутировавших сосен, неизвестно как умудрившихся тут вырасти, сопровождала их до моря. В этом море давно нет Н2О. Из его волн не извлечь питьевой, живительной влаги — это «модификация» воды. Пренеприятное, кстати, слово.
Выстроенный древними, которые когда-то понимали толк в искусстве, Мост раньше соединял землю с Верхним Ярусом поднебесья (там жили... когда перенаселение считали проблемой «номер раз») и светился энергоперекачивающими нитями обжигающе-зелёного цвета изнутри. Но это когда-то. Теперь от него осталась лишь часть, уходящая в небо, где её никто не ждёт, никакой человечек.
Полотно Моста всё же сияло фиолетово-розовым сочащимся из ниоткуда светом, прорезанным алыми артериями отблесков...
Он задержал её ладонь, взглянул в осиротевшие глаза: нет, ни слезинки, только сухая, гнетущая тоска.
— ...Прости. — Он положил Книгу около её ног; Хива молча столкнула её носком сапога в море. Нимакламиг вздрогнул: булькнувший всплеск почему-то прозвучал приговором.
— ...Может?..
Она демонстративно отвернулась.
— Ты сильная, а я слаб, — мрачно констатировал он. — Прощай. — И медленно побрёл по Мосту, линия которого плавно уходила вверх.
Она опустила голову. Темнота, вечная, густая, холодная, стыла вокруг. Куда ни кинь взгляд — темнота. Но она верила, что Свет в конце тоннеля всё же будет, то есть они его добьются... когда-нибудь... если успеют... А он уходит в Вечность. Зачем? Пустота сожмёт ему кисти и заглянет в глаза, как жестокий инквизитор. И тогда он осознает: там ничего нет. А здесь есть — Борьба за Жизнь. Не за выживание — возможно ли оно теперь? — за Жизнь.
Хива уселась на тёплый камень Моста, взглянула на уже еле-еле видимую фигурку, которая, словно огонёк маленькой свечки в мглистом тумане, белела далеко-далеко... Интересно, а почему белела? Или это уже не он?.. Не он: просто канул в пропасть скромный ёж метеорита. Ногти больно врезались в плечо — обидно, одиноко. Хива поднялась и пошла обратно.
...Нимакламиг уже не видел этой надоевшей черноты — звёздные небеса раскинули над ним свой безбрежный шатёр. Ветер, наполненный свежим кислородом, насыщал лёгкие настолько объёмно, что он задыхался. Пахло солью. И висела над головой гигантская окружённая тёмно-синими и серебристно-дымчатыми кругами роскошного ореола Луна... Луна?! Полная Луна, вполне целая и невредимая. И ещё: где-то в уголке сознания застряло видение солнца, которое озарит природу утром... Что за?.. Бред? Сон? Или... уже Переход?.. Внезапно наступил рассвет. Мост исчез, и Нимакламиг полетел в сияющую нестерпимым золотом бездну. Потом он мчался в прыжке солнечного протуберанца, потом горел заживо в великолепной по красоте «короне», потом...
...Тёмные, в которых преобладали только три основных цвета: непроглядно-чёрный, глубоко-фиолетовый и зловеще-багровый, своды болезненно давили на него своей величественной тяжеловесностью. Колонны вились переплетением змеиных тел, поддерживая капителями суровые готически-глубокие арки и ниши потолка, что трещал чужеродными, нечеловеческими разрядами, словно уменьшенными молниями.
Он не мг найти направления. Он стоял, как вкопанный, ничего не видя и ничего не понимая. Обернулся на звук: это шипел провалившийся куда-то камень, образовав брешь... в чём? В стене? В полу? В потолке?.. Не ясно. Что же это такое?..
Нимакламиг на секунду замер: в этом проломе он увидел то, что повергло его в пыль. Земля горела, трескалась и плавилась воском. Кора поглощала остатки убегающих и успевающих стрелять друг в друга людей...
И вот этот ужас достиг высшей точки: он прочувствовал ВЗРЫВ!.. Последнее, что проскользнуло пред ним, было её гордое лицо, её ладонь, цепляющаяся за уступ...
И только сейчас он понял, какую глобальную ошибку совершил. Сердце разорвалось, разлетелось. Нимкламиг тянул руки к уже исчезнувшему видению — и натыкался лишь на камень. Он звал её — ему отвечало лишь собственное поражённое кошмаром эхо. Он рыдал и бил о стены кулаками — стены непреклонно молчали.
— Это Пустота. Безвременье.
Он с трудом сфокусировал утомлённое зрение. Играющие тысячами оттенков крылья цвета воронова крыла казались сотворёнными из горной породы. Но она не была ангелом. Красивый загар рисовал причудливые тени на тонком лице, подчёркивал невыразимо глубокие глаза и необыкновенные, переливающиеся алыми нитями волосы. Она смотрела на него без интереса, без укора, только зрачки то растягивались в щёлки, то по-человечески расширялись.
— ... А мир... другой?..
Она промолчала. Крылья шевельнулись и слегка увеличились.
— Я ушёл вчера, и... она погибла, — глухо прошептал он.
— А ты исчез, — заметила крылатая, наклонив голову.
— ...Ты явилась за мной? За моей душой? — спросил он. — Забирай. Только побыстрее, пожалуйста.
Зрачки заполнили белки глаз и вновь стали вертикальными струнками.
— Для чего? Оставайся, где мечтал...
Он не расслышал. И произнёс, отчётливо, громко:
— Я обязан был быть там. А сегодня на Земле произошёл Апокалипсис!..
Она усмехнулась, тяжело взмахнула агатовыми крыльями, испарилась.
И только Голос, тихий и печальный, прошептал ему в ухо:
— Апокалипсис был вчера...
Гульнара Бурдакова © 2005
Обсудить на форуме |
|
