|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Путешествие во времени Феликс Вечный © 2010 Вещий Ключ провернулся один раз, другой, щелчки замка раздались один за другим, дверь открылась и перед Стасом предстал коридор, ведущий в единственную в его квартирке комнату. Слева жались друг к другу двери туалета и ванной, справа зиял проём выломанной двери, ведущий в узкую кухню.
Обои в коридоре местами отклеились, местами оборваны, краска давно выцвела и узор разобрать можно было с трудом. Потолок бледно-серый, побелку давно еще стоило обновить, но Стас настолько не любил ремонт, что даже лампочку перегоревшую не менял несколько дней.
Перешагнул порог, дверь, щёлкнув, закрылась. Стащил мокрые от снега варежки, рука потянулась к выключателю, зажёгся свет. По полу разбросаны вещи, ковёр давно из красного стал тёмно-бурым, с одного краешка, где вчера разлил суп, обгрызен.
Тяжело вздохнув, стащил верхнюю одежду, она повисла на одиноко торчавшем из стены гвозде, ноги нащупали тапочки. С писком из правого тапочка выскочил мышонок, сонно побегал вокруг. Стас почувствовал мягкий толчок о ногу. Мышонок, увидев огромное страшное существо, тут же унёсся, потеряв остатки сна.
— Не тараканы, — отрешённо вздохнул Стас. Ступни, замёрзшие и мокрые, втиснулись в тапочки, подошва приятной мягкостью приняла уставшие ноги. — Ну хоть не крысы.
Потушил свет, со стороны куртки послышалось жужжание, достал старенькую Нокию. Шеф.
— Я вас.
— Щенок, какого чёрта ты творишь? — ворвался в уши гневный крик. — Только сегодня на тебя четыре жалобы, четыре, понимаешь? Ты забыл, кем ты работаешь? Чёртовым официантом! Да ты...
Стас отнял трубку от уха, лицо устало скривилось. С телефоном в опущенной руке прошёл на кухню, свободной рукой открыл холодильник. Шеф всё орал, поносил его, но Стасу было наплевать. Работа угнетающая: ресторанчик, хоть и выглядит прилично, самого низшего пошиба, в начальстве изверги и сволочи, да и между персоналом отношения явно не дружеские. По собственной воле его не отпустят, может, хоть уволят...
В старенькой «Бирюзе» одиноко лежала банка пива, Стас взял, дверца захлопнулась. В трубке прерывисто гудело, шеф наорался, через пять минут позвонит, успокоившись, тогда и поговорить можно.
Пшикнуло, поднялся дымок. Прохладный горький напиток чуть першил, но после двух больших глотков Стас почувствовал себя намного лучше, голова прояснилась, жажда ушла. Устало сел на табуретку, банка опустилась на стол, телефон зажат в руке.
— Что ж за жизнь! — кулак обрушился на стол, другая рука подхватила тут же подпрыгнувшую банку. Устало, — Дерьмо, а не жизнь.
Встал, пара шагов, локти опустились на подоконник. Падал противный мокрый снег, небо заволокло серыми тучами, эта серость опускалась на весь город, делая его таким же бесцветным и безжизненным. Самая тоскливая пора осени. От созерцания улицы мир вокруг поблек ещё больше, Стас вернулся к столу.
— Что за чёрт, — с горькой злостью. — Ведь вот оно, к чему так стремился... Никого над душой, не заставляют убираться, хотя, чёрт, стоило бы, стоило... Ни криков, ни ссор, свободен как птица. Сам по себе! Почему же так гадко? — едва ли не простонал.
Ещё глоток пива, откинулся на стол, руки под головой. Взгляд уставился в обшарпанный, весь в ржавых разводах потолок, у глаз собрались слёзы, каждый стук сердца отдавался болью в рёбрах.
— Жениться хочу, — прошептал Стас. — Чтобы порядок, заботы домашние, уютные... Чтобы милая рядом, любовь, романтика... Чтобы детишки, чтобы одиноко не было, чёрт его... Эх, счастье-то...
Телефон снова завибрировал, за противное жужжание захотелось швырнуть им о стену. Стас нехотя сел, рука подтянула коробочку к уху, ответить.
— Слушай сюда, — с насилу сдерживаемой, холодной презрительной злостью сказал шеф. — Еще одна такая выходка...
— Да уволь ты меня уже, придурок, — равнодушно перебил его Стас, связь прервалась. Пальцы ловко сняли крышечку задней панели кирпичика, батарейка, слегка щёлкнув, вышла из пазов.
— Чёрта с два ты на меня ещё поорёшь сегодня.
Вздохнув, посмотрел на пиво. Пить не хотелось, а напиться этой баночки не хватит. Лениво встал, первая попавшаяся под руку тарелка накрыла недопитый напиток. На душе апатия, плевать на всё, тело расслабленно. Кое-как поплёлся в комнату.
Тут бардак похуже, приходится переступать через кучи разнообразного хлама, одежды, горок мусора. Бессильно упал на кровать, пружинная сеточка приятно заскрипела. Облегчённо закрыл глаза, мысли лениво переливались, перетекая одна в другую, пустые и бесполезные. Так и лежал, ровный как бревно.
Засыпая, перевернулся на бок, коленки сами подтянулись к подбородку, одна рука под головой, вторая между ног. Апатия понемногу перетекала в сонливость, ленивое долгое дыхание углублялось, укорачивалось, с каждым вдохом искорка сознания тухла всё больше, больше, больше...
— Горь-ко! Горь-ко! Ра-а-аз! Два-а-а! — доносилось из комнаты.
Стас разделся, одежда повисла на красивой замысловатой вешалке, ноги отыскали тапочки, мохнатые и со смешными зайчиками. Взгляд охватил весь коридор, убранный, опрятный. Ничего лишнего: тумбочка для обуви, стульчик рядом, зеркало и вешалка. Правда, обуви много. И почти вся — женская.
Из комнаты вышла полненькая девушка, лицо брезгливое и презрительное. Ночнушка обрисовывает слегка выступающий круглый животик. Руки девушки упёрлись в бока, взгляд упёрся в Стаса, голова склонилась набок.
— Антон опять что-то натворил в школе. Тебя вызывают, — равнодушно, со злорадной издёвкой.
Стас устало вздохнул:
— Сколько уже можно...
— А потому что ты его так воспитал, — прошипела девушка, глаза злобно сузились до щёлочек. — Я говорила, как надо, но тебя же не переубедишь!
— Да, да, ты права, Оля, права, — устало закрыл глаза Стас, голова слабо кивала. Лучше согласиться. А на то, что ребёнка воспитывали её родители можно закрыть глаза.
— Еда в холодильнике, — бросила Оля. Развернувшись, пошла обратно в комнату. — Ну за что мне такое наказание? Что за муж — бездарь, лодырь, ещё и тряпка...
Челюсти сжались, но промолчал. Вошёл на кухню, за столом сидел мальчишка, рыжий, крепкий, лицо довольное и наглое. В руках солдатики, по всему столу расставлены пластмассовые укрепления, танки, вертолёты.
— Здороваться не учили? — спросил Стас.
— Не-а, — не отвлекаясь бросил Антон.
Стас вздохнул, из холодильника на стол, потеснив армию, перекочевала кастрюля. Антон поднял глаза, возмущённо завопил:
— Эй, ты чего? Ты мне всё сломал!
— Ничего, опять построишь, — холодно и равнодушно.
— Сам построишь! — обиженно выкрикнул ребёнок. — Сам сломал сам и построишь!
— Ладно, сам построю, — сдался Стас. В душе остался жгучий апатичный осадок, хотелось пустить всё на самотёк, но Стас переборол это желание.
Налил тарелку супа, хотя супом это вряд ли можно назвать, заедая большим ломтём хлеба стал есть. Хлеб не перебивал пакет соли, который беременная Оля высыпала в суп. Есть больше было нечего, а встань готовить — закатит скандал: «Не ценишь, не любишь, не делаешь ничего»...
— Что натворил? — безразлично спросил, жуя, Стас.
— А ничего, — тут же надувшись ответил сын.
— Рассказывай давай.
— Стекло разбил, сказали ты платить будешь, — заявил Антон.
— Да сколько можно! Пятый раз за месяц! Где я деньги возьму? — швырнул ложку на пол Стас. Возмущение и беспомощность распирали грудь, к глазам подступали слёзы безвыходности. — Откуда у тебя руки растут, негодяй?
— А мне всё равно, а мне всё равно! — вскочил Антон, на лице злорадное веселье. — Ты папа, ты и плати!
— Да я тебя! — в бессильной злобе замахнулся Стас.
В дверях встала Оля, Антон тут же шмыгнул ей за спину, оттуда раздался жалобный писк:
— Мама, он меня ударить хотел!
— Что ты на ребёнка замахиваешься? — гневно спросила Ольга. — Сам воспитал сам и расхлёбывай!
— Я его таким не воспитывал! — наливаясь краской, выкрикнул Стас.
— Да ты на себя-то посмотри! Каким ещё ты мог ребёнка воспитать? Лодырь, зарплаты пол месяца нет, работаешь каким-то продавцом... Да ты неудачник просто и всё!
— Да я... Да ты... — задохнулся от возмущения Стас. Резкое отвращение обрушилось на него, как снег на Африку, злость и возмущение смешались с ним, выдав столь отвратительное чувство, что хотелось тут же взорваться, распасться на миллиарды кусочков, изодрать всего себя, сгореть, провалиться под землю, исчезнуть, лишь бы не чувствовать его. — Да видеть я вас не могу!
Оттолкнув Ольгу, вышел в коридор, Антон тут же испуганно унёсся в комнату, Ольга возмущённо кричала, но Стас не слышал, наполненный чувствами. Обулся, накинул пуховик, вышел прочь.
А ведь всё начиналось так сладко: свидания, романтика, признания в вечной любви... Какую свадьбу закатили, какой медовый месяц! Первые месяцы был счастлив, потом решили сделать ребёнка. Слабая надежда, что после родов характер Ольги вернётся, умерла лишь сейчас...
Перед глазами потолок в разводах, посередине лампочка на проводе. Сердце колотится, в ушах бухает, по лбу катятся капельки пота. Весь мокрый. Поднялся, широкий шаг к батарее. Теплая, значит дали-таки отопление.
— Приснится же такое, — опёрся о стенку. — Не дай бог на такой жениться.
Руки стянули рубашку, джинсы, снял — в угол. В одной куче одежды Стас нашёл майку, в другой — шорты. Одевшись, пошёл на кухню, руки слегка дрожат. Набрал стакан воды. Пара холодных глотков, остатками умылся, совсем прогоняя дурной сон.
Взгляд упал на недопитое пиво, в горле пересохло. Сел на табурет, маленькими глотками пытался растянуть остатки.
— Чёрт, приснится же... Ха. К чёрту такое счастье. Вот уволят меня, найду работу получше, а там глядишь — своё дело открою, побогаче стану... Остальное склеится.
Пустая банка смялась в кулаке, мечтательно-серьёзный взгляд скользил по стене. Мысли слегка путались, из общей кучи выскакивали образы, кусочки планов, сценки. Отрешённый взгляд упал на сжатую в руке банку, сознание вынырнуло из грёз. Улыбнулся:
— Раз так, стоит отметить моё будущее счастье!
В комнате отыскал брошенные джинсы, прямо поверх шорт. Одевая, проскакал в коридор, там накинул куртку, тапочки сменились на кроссовки. Вышел в подъезд, замок дважды щёлкнул, быстро пронеслись десять пролётов, и вот улица своим слякотным снегом поприветствовала его. Первые же шаги отозвались мокрыми носками — под снегом коварно притаилась лужа.
Возбуждённо шагал к магазину, рука в кармане поглаживает бумажник. Настроение приподнятое, на лице глуповатая, мечтательная улыбка. Не знай его мыслей, можно было принять его за влюблённого, спешащего на свидание.
Дверь открылась, сверху звякнул колокольчик, Стас прошёл к прилавку. Чаи, соки, продукты. Слева фрукты-овощи, за ними алкоголь, справа конфеты, безделушки, хлеб. Стас пошёл к желанным бутылочкам, за витриной сидела девушка, у уха телефон, весёлый голосок не умолкает, часто слышен смех.
— Девушка, — позвал Стас. — Девушка!
— Подожди, — телефону. Грубо, — Чего вам?
— Две бутылки пива, во-он тот коньяк и во-о-он ту бутылку водки.
Девушка кинула на него презрительный взгляд, телефон опустился в нагрудный кармашек фартука, бутылки зазвенели, опустились на прилавок. Касса затрещала, выплёвывая чек, девушка холодно и безразлично бросила:
— Пятьсот тридцать.
Стас рассчитался, бутылки рассованы по карманам, благо те широкие. За его спиной девушка снова щебетала по телефону, звякнул колокольчик. Настроение немного испортилось, но свежий воздух отрезвил, всплыли мечты и планы, на губах снова заиграла улыбка.
Самолет летел ровно, гул почти не слышен, стюард принес к единственному роскошному кожаному креслу, где расположился изрядно пополневший Стас, два телефона. В каждом по две сим-карты. Оба вибрировали, заставляя серебряный поднос тонко дребезжать.
— Сэр, вас требуют, — поклонился стюард.
— Благодарю, — великодушным движением отпустил его Стас.
На один звонит жена, на второй — партнёр. Очень важный и опасный партнёр, лучше ответить ему. Жену сбросил, телефон положил в кармашек из шёлковой сеточки напротив сидения. Зачем-то поправил костюм, рука прошлась по волосам, второй телефон поднялся к уху.
— Кузнецов слушает, — холодно и деловито.
— Что же ты, Станислав, жене-то не ответил? — насмешливо прозвучал голос с явным арабским акцентом. — Она к тебе, к защитнику, за помощью, а ты? Оборвал её на полуслове ради каких-то дел? Нехорошо семьей не дорожить, ой нехорошо!
В глазах помутнело. Мгновенно тысячи мыслей как бешеные тараканы заметались в голове, кончики пальцев словно обложили льдом, в ушах словно включили отбойный молотки. Стас заставил себя говорить равнодушно и спокойно:
— Что это значит, Бурхануддин?
— А это значит, что жена твоя, Славик, в заложниках у меня и ты у меня в заложниках, Славик. Посмотри направо. Видишь, крыло у твоего самолёта какое красивое? Ведь знаешь, что в него топливо заправляют? А-а, знаешь, шайтан, чувствую! Не буду томить, Славик, там бомба, в каждом крыле. Представляешь, какой красивый фейверк получится?
Стас сидел ни жив ни мертв. Душа съёжилась в ледяную каплю, мир поблёк, в висках ломило. Глаза закрылись, он пытался успокоиться и привести мысли в порядок, но молчание по ту сторону трубки угнетало и не сулило ничего хорошего.
— Чего ты хочешь? — осиплым голосом выдавил он.
— Помнишь моё предложение? Ты возишь товар из моей страны в Россию, я делаю оружие и продаю его. Мне нужны твои машины, а тебе нужна твоя жизнь и жизнь твоей жены, так? Тем более, у вас скоро будет ребёнок, ты же не хочешь чтобы его достали из её...
— Всё, всё, хватит! — Стас встал, голова закружилась. Опираясь о стенку, шаткой походкой направился кабинке пилота.
— Э-э, нет, дорогой, так не выйдет, — засмеялся Бурхануддин. Навстречу Стасу вышел стюард, в руках калашников, любимый автомат террористов, на лице улыбка, в глазах пляшут злорадные огоньки. — Куда ты пошёл? У штурвала мой смертник, а весь экипаж — мои люди. Ты не успеешь и пикнуть, как будешь, ха-ха, на небесах. Сиди и слушай, так будет лучше.
— Ладно-ладно, — испуганно просипел Стас. Страх перетёк в ледяное опустошение. Он вернулся, медленно и осторожно сел на краешек кресла. — На границе... Меня же поймают...
— А ты сделай так, чтобы не поймали. И будет твоё счастье, дорогой! Давай договоримся так: сейчас тебе принесут договор в двух экземплярах, ты его подпишешь и всё будет хорошо! Ну, что скажешь?
— Я... — глаза снова закрылись, горечь съедала душу заживо. Мысли испарились, перед глазами встало лицо жены. У ресниц скопились слёзы. — Согласен.
— Вот и славно. Не вешай трубку, Стас, мы ещё поговорим! — задорно пообещал Бурхануддин.
К креслу подошёл второй стюард, на лице усмешка, на подносе стопка бумаг и ручка.
— Здесь, здесь и здесь, — с явным презрением.
Стас дрожащей рукой вывел роспись, ещё и ещё. Поднёс к уху телефон:
— Я всё сделал, отпусти её.
— Э-э, нет, дорогой, — со злобной радостью протянул Бурхануддин. — Что же ты такой невнимательный, а?
Глаза Стаса округлились, по телу пробежала обессиливающая дрожь, сердце упало в пропасть.
— Что... Что ты мелешь? — прокричал, вставая, он.
— Ты сейчас переписал всю свою фирму мне, дорогой. А зачем мне ты и твоя жена? Что за дураки эти русские...
Стас вскочил, стюард как в замедленной съемке вскидывал автомат минуты, рот Стаса раскрылся для крика, тут же у чёрного входа в туннель ствола вспыхнуло, вылетела пуля. За ней ещё одна, ещё, первая уже на полпути к груди Стаса, там заныло и зачесалось, предчувствуя скорую боль. Краем глаза сознание ухватило изменения за бортом, хватило немного повернуть голову, чтобы увидеть крыло самолёта.
За двойным стеклом крыло вспучивало и разрывало на части, выпуская огненный шар смерти. Глаза Стаса расширились до предела, лицо потеряло все краски, став белее белого. В грудь ударило, искорка боли выстрелила в мозг, там взорвалась бомба, превратив искорку в огненный цветок, стеблем проросший сквозь грудь, разорвавший на кровавые лохмотья спину, за первой пулей ударила вторая, третья попала в уже падающее умирающее тело...
Стас резко сел, мышонок, уснувший на его груди, с писком упал на одеяло. Запоздало ударило в голову, там словно взорвалась граната, осколками изранив всё. Стас упал обратно на подушку, в горле пустыня, во рту отвратительный привкус. Из головы не шёл кошмар, тело липкое от холодного пота.
— Отметил, блин, — простонал Стас. — Чёрт, документы забрать...
С трудом поднялся, голова раскалывается. Мягко и медленно поплёлся в ванную, чёртов бардак... Из зеркала на него посмотрело осунувшееся лицо, глаза красные, взгляд бараний. В мешках синюшного цвета поместятся три дамские сумочки.
Звук льющейся воды ворвался в уши, по воспалённому разуму словно прошлись крупным наждаком. Морщась, Стас умылся, щётка неохотно прошлась по зубам. Из зеркала посмотрело точно такое же лицо, только мокрое. Из груди вырвался бессильный вздох, вытерся, полотенце задевало щетину.
Немного постоял, устало побрёл на кухню. На столе крошки, пустые пачки из-под кальмаров, грязные тарелки. Открыл холодильник, там одиноко, но гордо стоит заготовленная вчера баночка пива. Жадно цапнул, пальцы уже тянули за колечко, коротко пшикнуло, губы жадно припали к алюминию. Ядовитое блаженство, с первыми же глотками пришло облегчение. Подобное лечится подобным, как говорится.
Уже с немного прояснённой головой умылся ещё раз, звуки уже не так сильно отдавались в голове тупой болью, смог даже побриться. Слегка освежённый, пошёл одеваться.
В комнате удушливые запахи алкоголя, пота, нестиранных вещей. Открыл форточку, свежий воздух, хотя какой он в Москве свежий, ворвался в комнату, дышать стало легче. В кучах одежды нашёл средней степени грязности, в голове твёрдое решение с этого дня убираться и стирать, руки кое-как натянули кофту, ноги пролезли в штанины.
Взгляд прошёлся по комнате. У кровати одиноко лежит коробочка телефона, стоит включить: шефу надо позвонить, напомнить, чтобы готовил документы.
— Чёрт, как всё достало, — устало. Нагнулся за телефоном, тот включился, ладонь ощутила бодрую вибрацию. — Когда это всё кончится?..
Риторический вопрос, Стас это понимал. Но на душе горький осадок, настроение лирическое и даже депрессивное, и на риторические вопросы хочется ответить.
— Скорей бы старость. Дети взрослые, внуки, покой... Отдых, чёрт подери! Надоело чувствовать себя белкой в колесе...
Куртка, вчера брошенная на пол, холодно обняла его, молния коротко вжикнула. Дверь открылась, как бы говоря: «иди-иди, не жалко». Замок щёлкнул, палец нажал на кнопку вызова лифта, где-то в шахте ухнуло, заработал мотор. Стас зевнул, с удовольствием потянулся. Двери открылись, разрисованная и побитая кабинка, кнопки этажей пожгли, кое-где даже выковыряли. Вошёл, палец привычно нажал на нижнюю.
Лифт мягко пошёл вниз, Стас боролся с желанием опереться о стену. Подъезд такой же заплёванный и загаженный. Дверь от пинка стукнулась о стену, свет ослепил, больно ударив по глазам. Вкусный свежий воздух ворвался в грудь, Стас зажмурился от удовольствия. Полдень, на небе ни тучки, солнышко. Вчерашняя слякоть не так бросается в глаза, снег растаял.
Повернул в сторону улицы, там свернёт к ближайшей букве М, потом захватывающая дух поездка на метро, где обязательно наступят на ногу, обматерят, пристанет бомж и проверит документы милиция. Затем — ссора на работе, снова поездка на метро, поиски работы. Работа, выходные, работа, выходные, работа, выходные... Отпуск.
От струйки воды шёл пар, чашка наполнилась, Стас поставил чайник на подставку. В третий раз используемый пакетик чая, ложечка сахара. Сел у окна. Во дворе носятся ребятишки, мамаши с колясками, бабушки на лавочках. Общаются.
Стас печально вздохнул, ложечка позвенела, размешивая сахар, затихла. Дрожащей морщинистой рукой поднёс чашку ко рту, чай чуть обжёг губы, совсем немного сладкий, горьковатый.
На колени вспрыгнул кот, лапы томно помяли старческие ноги, тут же улёгся, свернувшись клубком. По ногам пошло тепло, мышцы расслабились, всё тело ощутило уют. Из груди Стаса вырвался ещё один вздох, уже умиротворённый и спокойный.
— Вот кто мой друг и товарищ, да, Барс? — тепло обратился к коту. Рука прошлась по шерсти, пальцы почесали за ушком, кот довольно заурчал.
На столе зазвонил телефон, Стас нехотя поднялся, кот спрыгнул, недовольно махнув хвостом. Прикоснувшись к экрану, поднёс пластинку толщиной в пол пальца к уху.
— Да?
— Папа, — прозвучало оттуда натянуто-виноватое, — мы сегодня не можем, сегодня мультик идёт и ребята хотят его посмотреть, плачут...
— Да, Сонь, я понимаю, — с грустной улыбкой вздохнул Стас. — А когда сможете приехать?
— Ну я не знаю, я загадывать не буду, за день позвоню как соберёмся, ладно?
— Да, конечно...
Короткий сигнал оповестил о конце разговора, Стас положил пластинку обратно на стол. Дрожащей походкой вернулся к окну, голова упала на ладонь, по щеке покатилась слеза.
Вот уже двадцать лет как от него съехали дети, пять лет как умерла жена и три года как он на пенсии. В последнее время ломит спину, врачи запретили ходить, во дворе не был уже с месяц. Родились внуки, даже в школу пошли, а навещают его раз в месяц. Хоть и обещают каждую неделю. Так и живут — любимый кот и одинокий хозяин...
Рука утёрла слёзы, шмыгнул носом, успокаиваясь. Чай уже остыл, кот убежал на балкон. Оттуда спрыгнет на улицу и до вечера он гуляет сам по себе. А значит — Стас совсем один.
Поднялся, спина ноет, дошёл до шкафа. На полках книги, в ящичках — одежда, под ней деньги. А под деньгами дощечка накрывает тайничок, где лежит самое родное и ценное — его фотоальбом. В детстве не понимал, как важен для его бабушки такой же альбом, всё думал, что никогда не заведёт его себе. Но вот он остался один, сначала на глаза попалась одна фотография, затем вторая, ещё, ещё, и вот он уже сам ищет всё, что напомнит ему о прошлом.
Шершаво-мягкая обложка пощекотала пальцы, Стас открыл альбом. На него смотрел парнишка лет десяти, в школьной форме, в руках букет, за спиной смешной ранец. Единственная оставшаяся фотография первого сентября. Перевернул лист. Вот он на велосипеде, на море, дома, справляет день рождения...
На фотографию капнуло, на губах Стаса играла печальная улыбка. Как было тогда просто, как легко и весело он жил! Друзья, родные — все рядом, каждый день рядом! Можно просто подойти и поболтать, можно обнять маму и она обнимет в ответ... А он всё хотел стать самостоятельным, отделялся, смешной.
Вот он в институте, дурачится. Прогуливал тогда, плевал на учёбу... А вот свадьба — пышная, за счёт родителей. Тогда не ценил и не понимал, а теперь... Горько. Горько и обидно за себя тогдашнего, глупого, мечтающего о светлом счастливом будущем, не ценящего настоящего, живущего лишь мечтами...
— Была бы машина времени! — с досадой прошептал он. — Отправился бы я туда и был бы счастлив...
Да, отправиться бы в прошлое, в счастливое прошлое, где всё так сладко и понятно, где детство, юность, где счастье...
— Кузнецов, вы опять спите на лекции!
Стас подскочил, лицо опухло, глаза красные. Вчера гуляли до утра, много пили и мало спали, голова раскалывается. Немудрено, что снится такое.
— Простите, Игнат Васильевич, работал, устал, — слегка извиняющимся тоном.
— Идите-ка вы домой, Станислав, и отоспитесь, а то от вашей «работы» за километр перегаром несёт, — со спокойным лицом отрезал лектор, рука указала на дверь.
По аудитории прокатился смешок, Стас почувствовал, как к щекам приливает краска. Быстро собрал вещи, пошёл к выходу. Взглядом поймал взгляд Лены, белокурой красавицы с огромными зелёными глазами, добрыми, глубокими. Смотрит с сочувствием, на щеках лёгкий румянец, тепло улыбается. Стас тут же отвёл взгляд, смутившись. Скомкано попрощался, вышел.
Пустые коридоры, тишина. Охранник тихо посапывает, вахтёрши пьют чай. Быстро и легко вышел на улицу, тепло и солнечно, конец весны.
— Чёрт, ну и сон! — вдруг накатили воспоминания.
Свежий ветерок прояснил голову, но нагнал депрессию. Ужасная жизнь, невыносимая. Ну как, как любить эту жизнь? Когда скоро, совсем скоро она будет идеальна, когда её можно будет любить, наслаждаться ею? Ведь сейчас столько проблем, столько непонимания, столько грязи и гнусности! Нет, решительно невозможно её любить сейчас. Может быть, потом, но не сейчас.
Перед глазами встала Лена, её румянец, сочувствующий взгляд, улыбка. Неожиданно для себя Стас и сам улыбнулся. Вокруг краски вспыхнули, запахи ударили в голову, новые ощущения нахлынули бурей.
Он звонко засмеялся, радуясь открывшейся истине и новому, и правда светлому и счастливому будущему... Хотя он уже счастлив. Феликс Вечный © 2010
Обсудить на форуме |
|
