|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Путешествие во времени Наталья Загороднева © 2010 Цена любви — последняя глава «— Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя.»
Душным летним вечером я сидела на подоконнике своего первого этажа и смотрела в раскрытое окно на далекую багровую тучу, злобно поблескивающую молниями, неумолимо наползающую на светло-синее небо, щедро усыпанное яркими звездами. Люблю грозу. Не только в мае. Что-то мистическое вспоминается... «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях». Каждый раз, слыша глухие раскаты грома, пытаюсь разглядеть в черных клубах туч летящих всадников, и среди них — Мастера и верную его подругу — Маргариту. Хочется помахать им рукой, улыбнуться и благословить их вечный союз.
Как всегда, перед грозой, на землю одеялом лег горячий штиль. Жаркое марево прошедшего дня, сваренное из запахов асфальта, бензина, цветущей липы и многого всего такого, что делает лето — летом. Ночи короткие, светлые. Самое время писать романы. Я начала этот совсем недавно, и успела только придумать завязку. Фантазерка, ха! Нормальные женщины вышивают крестиком или смотрят сериалы, а мне вот не живется спокойно и просто. Голова забита нереальными мирами, путешествиями, которых так много описано до меня, и придумать что-то новое крайне сложно. Впрочем, все равно мою писанину никто не воспримет всерьез, так и останется погребенной в одной из папок на рабочем столе. Мне просто нравится мечтать.
Итак, обычным летним вечером я сидела на подоконнике и ждала грозу.
Он вышел из сумерек, так, словно соткался из них, просто шагнул к моему окну со стороны двора, и я даже не успела удивиться, что не слышала стука ворот. Я вообще ничего не успела подумать, потому что он был таким знакомым, но точно ни разу мной раньше не виденным. За те несколько шагов, что он сделал к моему окну, я успела понять, откуда знаю и это лицо, и походку, и стройный мускулистый стан. А главное — взгляд. Это не был взгляд постороннего мне человека.
Так уверенно, так спокойно он подошел, я смотрела на него сверху вниз и понимала, что происходит что-то чудесное.
Меня не удивила его странная одежда и обувь. Сердце забыло, как стучать, и дыхание застряло где-то, а мышцы отказались повиноваться. Я не могла и шевельнуться. Передо мной стоял герой моего романа. Недописанного романа о любви. Того самого, что я перечитывала еще несколько минут назад, перед тем, как сесть на подоконник. Он, точно он. Не удивлюсь, если его зовут...
— Велеслав, — улыбаясь, сказал он.
И голос его.
— Редкое имя, — ответила я, лишь бы хоть что-то сказать.
— Ты придумала, — так же улыбаясь, ответил он.
А туча уже сожрала полнеба и грозила накрыть обильным июльским ливнем и мою нечаянную галлюцинацию, и меня саму. А и пусть. Пусть еще немного продлится этот сон, я ждала чего-то подобного, у меня было предчувствие, что все не просто так. С того самого момента, когда посреди ночи я соскочила с кровати и бросилась за ноутбук, чтобы лихорадочно записывать лавиной несущиеся строки, я была уверена, что этот роман еще принесет мне сюрпризы.
— Далеко — далеко отсюда я услышал твой зов. Меня не пугали преграды и препятствия, я шел к тебе, и сама Вселенная вела меня, чтобы соединить две совершенные души в самый прекрасный из всех союзов, существовавших на Земле.
— Стоп-стоп! — запротестовала я. — Я это написала буквально час назад. Как такое возможно?
Он улыбнулся так, что в полутьме его лицо будто осветилось.
— Я читал твой роман от корки до корки.
Голова закружилась. Неудивительно, в такой духоте потерять сознание — самое обычное дело. Жаль расставаться с такой прекрасной иллюзией. Но его руки, подхватившие меня, были вовсе не призрачными. Одним движением он как-то впрыгнул на подоконник и, поддержав меня, прижал к себе. Его запах... необычный, не наш, но будоражащий, терпкий запах мужчины, опьянил не хуже хорошего коньяка. Что мне делать? Оттолкнуть? Отодвинуться. Но так не хотелось...
— Кто ты? — едва смогла пробормотать я.
— Тот, кого ты придумала.
А молния уже сверкала где-то рядом, и ветер принес свежесть ливня, острые запахи трав и уставшей от зноя листвы, растрепал наши волосы, норовил согнать нас клубами поднятой пыли, стучал раскрытыми рамами, так, что звенели стекла. А мы не отстранялись, и не было нам дела до разгулявшейся стихии. Как и не было дела воинственным вспышкам божественного света до мужчины и женщины, сидящих на подоконнике старого дома в обычном сером провинциальном городке. Не было волшебного крема Азазелло, не чинил свой примус бродяга — Бегемот, и не стала я ведьмой от горя и слез. Никем не стала в свои тридцать пять. Шаг за шагом шла к этому одинокому вечеру, лишь в мечтах и никому не нужных романах рисуя свою любовь.
— Я сошла с ума?
— Ты не сойдешь с ума. Или сойдем мы оба.
Наконец-то дождь. Бьет тугими теплыми струями, под шипящие удары молний и оглушительные громовые раскаты, и пусть это будет мой последний поцелуй. Или первый — настоящий, со вкусом далеких стран, прожаренных солнцем пустынь и скованных льдом скал, щедро им делится вода, текущая по нашим лицам.
Свет погас, наверное, где-то сорвало провода. Мы зажгли свечи, я достала полотенца, накрылись ими и пили горячий, обжигающий душистый чай. Нужно было что-то спросить, но зачем? Его глаза не врали, не могли соврать. Я сама их придумала такими — светло-серыми, с голубым ободком и теплыми золотистыми искорками.
— Я угадала и год?
Он кивнул.
В душе разлилось счастье, как Аннушкино масло. Пусть мне снесет голову, но так хочется поверить, что все это есть, и мне не снится. Что там дальше по сюжету? Касаюсь его руки, такой знакомой, теплой. Все так. И длинные пальцы, и тонкий шрам на запястье.
— И что дальше?
— Ты спрашиваешь, чем закончишь роман? — он погрустнел.
Сердце сжалось в тревоге. Я уже знала, что будет в финале. Потому просто положила палец на его губы. Не нужно. Если все так, как я видела, то у нас только ночь. Одна ночь без надежды на продолжение. Он читал, он знает.
— Расскажи мне, как там.
Он рассказывал, а я думала — как это представить? Я проживу долгую никчемную жизнь, состарюсь, заболею, умру, а мой труд будет жить не одну сотню лет, пылиться в библиотеках, пока однажды его не найдет тот, кому это нужно. Найдет, прочтет и поймет, что просто обязан увидеть меня — сегодняшнюю. Там все другое. Изменится климат и полюса. Планета переживет немало войн и катаклизмов. Человечество освоит-таки космос, изобретет машину времени, и продолжительность жизни станет фантастической для нас нынешних. Триста лет в здоровом, крепком теле. Уйдут в небытие болезни, наводящие ужас на людей. Пройдет и топливный кризис, и страшнейшие засухи, изменится структура мира, и люди, наконец, начнут ценить природные богатства. Найдут способ добывать питьевую воду, перестанут загрязнять планету. И все это будет, будет, и доказательство этого сидит напротив меня за старым кухонным столом. И оплывают свечи, и дождь — блаженство — все не кончается.
— Но почему именно мой роман? Я стану знаменитой писательницей?
Он хитро прищурился.
— Нет, не станешь. Современники не оценят твоего романа. Твое имя всплывет лишь через двести пятьдесят лет, когда сбудутся некоторые твои пророчества.
— Ты нарушил закон, чтобы попасть ко мне?
Он опустил взгляд.
— Что с тобой будет?
Он встал, подошел к окну, и мне не видно было выражение его лица. Только темный силуэт на фоне белой занавески. Стало так тихо, что шум дождя показался оглушительным.
— Мне все равно, — наконец, глухо проговорил он. — Знаешь ли ты, что такое триста лет одиночества?
Я встала, подошла, встала за его спиной, опустила голову на его плечо.
— Я читал твою книгу и понимал — вот оно, то, ради чего стоило жить. Хотя бы ночь, но побыть настоящим человеком, уязвимым, открытым любой неожиданности. И узнать, что такое любить...
— Узнал? — хрипло спросила я.
— Ты такая, какой и была в моем воображении. На обложке не было твоего фото, а в архивах я нашел тебя только пятидесятилетней, той, что, наконец-то опубликовала книгу. Но глаза не изменились. Я увидел тебя и узнал, сразу же.
— Расскажи о машине времени.
Он усмехнулся.
— Мы называем ее иначе. Пространственно-временной преобразователь, попросту ПВП.
— Но как он работает?
— Его принцип действия открыл еще Эйнштейн. Теория относительности.
Я ничуть не удивилась. Что-то такое я и предполагала.
— Время — как слоеный пирог, да? Каждый миг своей жизни мы существуем в разных плоскостях, и они накладываются друг на друга пластами, как тесто. То есть, я существую одновременно во всех временах?
Он обернулся, обнял меня, и слова были не нужны. Мы целовались, на пол полетели полотенца, за ними скользнуло с плеч влажное еще платье, и его странный тонкий комбинезон. И разделяющие нас столетия никак не сказались на строении его тела, в этом он вообще мало отличался от обычных мужчин двадцать первого века. Только неопытней и скованней вначале.
Ну, все же, не каждый день встречаешь женщину из столь далекого прошлого.
Любовь не выскочила меж нами, как финский нож. Она была придумана и написана задолго до этого вечера, выношена мной долгими бессонными ночами и им — в его тоскливом совершенном одиночестве, когда люди уже разучились просто любить. Мне не нужно было ничего желать — он знал все, что ему предстоит, как и я знала. И скользящие по моей коже губы мной описаны, и нетерпеливые жадные руки, и протяжный стон.
А время, проклятое время, оставляло наши проекции в прошлом, неумолимо отбрасывая нас от минуты встречи до минуты расставания.
Но что такое ночь с любимым мужчиной! С идеальным, родным до каждой клеточки, выстраданным, вымоленным у всех богов. Не отдаваться — растворяться в нем, предугадывая его желания, зная, что он предугадает мои. Мы стали единым целым. Сплелись руками, ногами, волосами, пили вкус наших губ, и не могли утолить свою жажду. Останавливались лишь затем, чтобы оттянуть еще это блаженство, хоть немного продлить итак обреченные наши часы. Я потеряла счет, сколько раз выгибалась в его руках, почти теряя сознание от сладкой боли.
И потом, обессиленная, лежала на его плече, и так неважно стало все, так ненужно, и в сердце билась только одна мысль: «Как же, как я останусь без него?». И, если бы не знала, что мне суждено дописать–таки этот роман, то ответила бы: «Никак».
Велеслав... Там, где ты, меня уже давно нет. Тут — нет тебя, ты чудо, шагнувшее со страниц в мою жизнь, и так же просто уйдешь, оставив мне вселенскую тоску по тебе. Что мне за счастье — знать, что все, мной придуманное, не плод моего воображения, а просто предвидение? За что мне это, Боги? Что я сотворила такого, что вы наказали меня этим знанием?
— Как это будет?
— Быстро.
Вот и все. И так трудно поверить, что он — живой, с ярко-синей жилкой на виске и припухшими от поцелуев губами, уже совсем скоро перестанет дышать, смотреть на меня так тепло, так горько и благодарно. Я крепко обняла его, будто это поможет мне удержать его — здесь и сейчас, победить невидимых мне противников, уже нацеливших палец в кнопку типа «Delete». Стереть его, словно и не было наших тел, сбивших простыни. Им безразлично, как я переживу расставание с тем, кого ждала всю жизнь и никогда больше не увижу. Я плакала, и он не утешал. Слезы скатывались по моим щекам на его грудь, и он целовал мои волосы, беззвучно, да и что тут можно было сказать?
Все произошло очень быстро. Он вдруг выгнулся в дугу, тело его сотрясла судорога, и когда упал на постель, в его глазах больше не было жизни. Он даже не успел прошептать мне: «Прощай». Я закричала, схватила его лицо в ладони, но оно просто растворялось в рассветном сером свете, становилось прозрачным, таяло, оставляя мне последний застывший взгляд любимых серых глаз.
Я состарилась за несколько часов, проведенных в ожидании утра. И когда веселый солнечный свет хлынул в окна, с постели поднялась трехсотлетняя старуха с телом и лицом несчастной тридцатипятилетней женщины. Траур накрыл не только меня, и дом, и мир за окном. Казалось, все вдруг затянулось паутиной. Погода помогала мне скорбеть, быстро занавесив окна мелким, совсем не летним дождем.
Я писала роман. Как обещала, писала, но знала, что пишу некролог. В нем сменялись времена и войны следовали за перемириями, исчезали под водой прекрасные города и поднимались со дна моря древние руины. Только я не жила уже больше. Тело мое высохло, и одежда болталась на мне, как на вешалке. Иногда заходила соседка, приносила какую-то еду, но я не чувствовала вкуса. Деньги у меня были, их я откладывала еще задолго до этого на поездку к морю. По моим подсчетам, их должно было хватить до того, как я допишу.
Лето сменилось зололиственной осенью, потянуло дымом костров по утрам, и ночи стали прохладнее, стало темнеть раньше, и рассвет приходил с опозданием. Роман близился к концу, мне оставалось лишь дописать несколько глав о самом главном. О том, как один из непризнанных гениев прочел труды древнего философа, увязал его с работами великого математика и вывел свою формулу времени. Понял, что отныне время — уже не константа, а физическая единица, которой можно манипулировать, изменять ее значение. Это легло в основу программы, созданной другим гениальным ученым, а третий создал прибор, переносящий человека в любую заданную точку. К тому времени человечество научилось относиться с опаской к прорывам в науке и прибор покрыли завесой секретности, допустив в святое святых лишь немногих, работающих по специальному разрешению от самого конгресса объединенных наций Земли.
И написала в команду временщиков молодого — сравнительно, конечно же, ученого, по воле случая прихватившего однажды на работу потрепанный томик фантастики далекого двадцать первого века.
И были у него красивые гибкие пальцы, и тонкий шрам на запястье, и удивительные глаза... И звали его Велеслав.
Трое суток не подходила я к ноутбуку, не решаясь написать последнюю главу романа. Просто лежала, укутавшись в старую шаль, и думала. О чем-то спорила с собой и с ним в своем воображении, доказывала и опровергала сама себя, и соглашалась с ним, впрочем, я всегда с ним соглашалась в итоге. В чем-то мы ошибались, и мне нужно было понять, в чем.
Утром третьего дня я проснулась, подумав, что устала от дождя. И вскоре солнце, не по-осеннему теплое, коснулось запыленных стекол, и я поняла.
Засмеялась, лежа на кровати, обняла подушку и смеялась, пока не заплакала. Потом писала, впервые с желанием и отчаянно-быстро. К вечеру роман был дописан. Я устроила настоящий праздник души. На последние деньги накупила всего, что захотелось. Подстриглась и покрасила волосы. Заставила стол деликатесами, фруктами и цветами. Решительно сдернула грязные занавески, постельное белье, еще помнящее его запах, стирала и мыла, скребла и драила, пока не упала без сил, и так и не смогла подняться. Спала без снов, и когда проснулась, солнце уже вовсю било в голые окна. Встала больная и с трясущимися от бессилия руками, но закончила преображение своего дома в приличное уютное гнездышко.
Долго и блаженно отмокала в горячей ванне, до скрипа отмылась, оделась во все чистое. Заварила чай со смородиной. Я сама себе нравилась тогда. Весь следующий день посвятила рассылке старых писем и романа по издательствам. Отослала в десять или двенадцать, зная, что какое-нибудь из них возьмет обязательно, сколько бы времени не потребовалось на рассмотрение.
И вот, наконец, долгожданный день. Я с особым старанием привела себя в порядок, надела то самое платье, что было на мне в достопамятный вечер нашей встречи, написала записку соседке с просьбой исполнить кое-какие мои распоряжения. На табуретке долго тянулась, привязывая веревку к трубе отопления. Подождала пару часов до назначенного времени, слушая любимую музыку, и, наконец, решилась. Встала на табуретку, накинула петлю на шею, проверила, хорошо ли она скользит, напоследок прочла все молитвы, что знала, и, глубоко вдохнув, шагнула с табуретки в никуда.
Я не успела испугаться. Горло обожгло болью, кровь хлынула в голову, но тут чьи-то руки подхватили меня за ноги, подняли, и я вцепилась в проклятую петлю, распуская ее. Кашляла и хрипела, и ослабла, пока кто-то дрожащими руками удерживал меня, а я стянула веревку с шеи и упала.
— Сумасшедшая! Как тебе в голову такое пришло?
Он просто негодовал.
Я еще плохо говорила, каждое слово давалось с трудом, поэтому послушно пила приготовленный им чай и улыбалась.
— А если бы я не успел? А если бы что-то не сложилось так, как ты распланировала в своей книге?
— Понимаешь, — наконец, смогла я сказать, — я вдруг подумала, а что же есть на самом деле? В каком мире я существую? В том, который вижу или в том, который творю своими желаниями, своими мечтами, фантазиями? Что настоящее? И могу ли я изменить его? Если да, то я его изменю. Если нет — то мне незачем ждать конца. Уж это-то я точно в силах решить сама. И все равно будущее уже не будет тем, что было бы, не уйди я из жизни. Ты не увидишь фото меня — пятидесятилетней. Ты не прочтешь того романа, что читал в первом варианте. Я изменила финал. Я написала тебе жизнь. Со мной. Ты не мог не прочесть его, и не мог не понять, что нужно сделать, чтобы мы были вместе и счастливы.
— Я прочел, моя сумасшедшая... Или гениальная... Все прочел, все понял. Увидел и свою смерть вначале и твое решение в конце. Ты все правильно придумала. Они и в самом деле не смогли тебе отказать, ведь ты поставила ультиматум. Моя жизнь — в обмен на безоблачное существование человечества. Они не могли не поверить тебе, ты как-то смогла угадать все, что пережили люди за долгие столетия. И моя жизнь оказалась такой малой платой...
— Они отпустили тебя?
— Да. Отпустили. К тебе. Навсегда.
— И тебе не жаль своей невозможной теперь уже трехсотлетней жизни? Здесь ты проживешь гораздо меньше. Всего-то лет сорок — сорок пять у тебя еще есть.
Он улыбался. Так может улыбаться только абсолютно счастливый человек. Самый любимый человек на свете.
— Мне не жаль того, что я потерял. То, что я приобрел, стоит гораздо дороже. Ты. Самое дорогое, что можно пожелать.
Я обняла его, и мы просто сидели, молчали.
«Слушай беззвучие, — говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, — слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, — тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я..»
Наталья Загороднева © 2010
Обсудить на форуме |
|
