|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
И даже вечность когда-то начиналась Александр Дорохов © 2010 Вначале было слово Он лежал на лавке. Мысли сосредоточились на будущей книге. Книге, которую писал давно. Книге, которая медленно, но верно приближалась к завершению. Голос зазвучал вдруг. Сам по себе возник в голове:
— Внемли гласу божьему! — возвестил голос.
— Дописался, — пробормотал он себе под нос.
— Внемли, тебе говорят! — голос прозвучал громче и несколько раздраженнее. — Ты голос бога слышишь? Ты меня слышишь, негодяй глухой, или нет?
Он приподнялся на локте, огляделся по сторонам, но никого не увидел. Комнатенка простенькая, мебелишка скудненькая, обстановка бедненькая. Прятаться негде.
— Ты где? Ты кто?
— Я глас божий. Голос бога.
Напористый голосок, активный.
— Вот бы никогда не подумал, — усмехнулся он. — Что у бога такой мерзкий тенор. Как-то всегда представлял себе бога с раскатистым басом. Мощное существо, мощный голос. И потом бога не существует.
— Существует.
— Где? — заинтересовался он.
— Ты его слышишь, — заметил голос.
— Я слышу довольно дрянной тенорок, который может быть всего лишь обманом слуха.
— Ты слышишь глас божий.
— Ну, хорошо. Божий, так божий. А где все остальное?
Голос затих. Не ушел, а просто молчал подавленно.
— Всего остального нет, — сказал, наконец.
— А голос тогда откуда?
— Ты сам его создал. Ты его написал, ты его воплотил. Ты создал бога.
— Довольно паршивого надо заметить, — съехидничал он. — Всего бога — только голос и есть. И тот не благозвучный.
— А ты отдай то, что написал людям. Пусть прочтут. Пусть поверят. Тогда я буду говорить звучным басом, и обрету мощь, которой мне не достает. Ты создал бога, теперь подари его людям.
Он не ответил. Только рассмеялся обидно.
— Ты смеешься? Чего смешного?
— Нет, это все от одиночества, — заговорил сам с собой. — Голоса, боги.
— Разве ты одинок? — вклинился божий тенор. — Вокруг тебя столько людей. Друзья, родня.
— И что? В общении с людьми, как и во всем прочем, человек ставит себе планки. Когда все планки побиты, когда ты на голову выше окружающих...
— То можно гордится собой.
— Нечем тут гордиться.
— Правильно, не возгордись.
— Наверху одиноко, — признался он не то себе, не то голосу. — Наверху не на кого опереться. Наверху холодно, пусто и ветер дует.
— По-моему у тебя мания величия, — предположил голос.
— Ага, — расхохотался он. — И это говорит мне созданный мною бог.
— Ты можешь не ехидничать?
— Когда ты одинок, когда ты один и наверху, тебе остается лишь философствовать или насмехаться. Сейчас мне не до философий.
— Между прочим, ты споришь с богом. Не боишься, что я покараю тебя?
— Что ты можешь? Уйди, ничтожество!
Возможно, спор продолжился бы и дальше, но в дверь постучали, и голос затих.
— Открыто, — он приподнялся и сел на лавке.
Дверь распахнулась, и на пороге возник Моисей. Здоровенный мужик с черной шевелюрой слегка тронутой сединой на висках.
— Здравствуй, друг Моисей, — он встал с лавки и пошел навстречу мужику, широко раскинув руки. — Ты прочел, то, что я дал тебе?
— Здравствуй, друг, — отозвался Моисей. — Прочел.
— И что скажешь?
— Да вот, как бы это...
— Как есть, — насторожился он.
— Странную вещь ты пишешь, — проговорил Моисей пытаясь быть полит корректным. — Не поймут ее люди. Не примут.
— Но тебе понравилось?
— Не знаю, — выпалил Моисей чересчур поспешно. — Не знаю. Странно это как-то.
— Значит, не поймут? Ну и пусть, — он рассмеялся, в глазах его появился сумасшедший блеск. — Поймут другие. Через сто лет. Через тысячу. Писать для современников не большая заслуга.
— А писать для потомков большая? Брось, дружище. Это надо чтоб еще прожило оно сто лет. Или там тыщу. А потом, даже если и проживет, кто вспомнит твое имя?
— Но текст-то останется, — он вцепился в руку Моисею, говорил быстро, заглядывал в глаза, будто хотел посмотреть в самую душу. — Текст останется. И кому его припишут? Народу? Вряд ли. Хотя это большая честь попасть в авторы под названием «народ». Кому еще? Богу? Да я и есть бог. Ты знаешь, я создал бога. Ты его читал, а я его слышал. И я пишу его. И его устами говорю я. Вернее он говорит моими. Ты понимаешь меня, Моисей?
Моисей вырвал руку из бесноватой хватки, пододвинулся к двери.
— Я лучше в другой раз к тебе загляну, дружище.
Дверь захлопнулась за Моисеем с излишней поспешностью. В голове снова завозился голос. Бог смеялся.
Он подошел к столу, сел и обхватил голову руками.
— И это лучший друг, — повторял он. — Это лучший друг. И никто. Никто не поймет! Никто не услышит. Это высота. Это одиночество. Это тяжесть несусветная. И никого нет.
— А я? — перестал смеяться глас божий. — Я же есть.
— Ты жалкое творение рук моих.
— Насколько это творение жалкое судить не тебе. А ты можешь сделать его менее жалким и более величественным. Это правда.
— В мире нет правды, — простонал он. — Здесь правда у всякого своя. Кто сумеет посчитать свою правду объективной и правильной, тот и прав. А почему собственно я не могу? Вот сяду и напишу. Правду. Истину. И пусть все считают это истиной.
— А ты уверен, что твои идеи достойны стать истиной? — ехидно поинтересовался голос.
— Уверен, — с вызовом ответил он.
— Тогда садись, — голос из тенора на глазах превращался в баритон, креп. — Садись и пиши.
— И сяду! — рявкнул он.
И сяду. Надо только подобрать слова. Правильно подобрать правильные слова. И хорошенько выписать начало. Что было в начале? В начале было слово. Его слово, которое станет словом божьим.
Слова выкристаллизовывались из тоски, тьмы одиночества, мрака непонимания. Слова странные, как и вся будущая книга.
Что было в начале? Первые строки родились сами собой. Да именно так они и будут звучать:
«Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста...» Александр Дорохов © 2010
Обсудить на форуме |
|
