|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
И даже вечность когда-то начиналась Дмитрий Лорин © 2010 Между проклятием и даром Шлюз переходной камеры открылся, и я с облегчением упал на руки сотрудников станции. Тело вовсе не ныло, как обещали в инструкциях — его ломало со страшной силой. Голова кружилась, а желудок грозил вывернуться наизнанку. Только бы не оконфузиться перед молодёжью до того, как сниму скафандр.
— Ты что, старый хрыч, сдурел? Жить надоело? — истерично визжал дежурный по вахте. — Там же сто шестьдесят по Цельсию!
— Рот закрой, дебило, в вакууме нет температуры, только излучение, — бесцеремонно прервал его механик Колбаскин и весело добавил:
— Ай да дед Ахас! Героическая личность, да и только! Спасибо, дорогой, что спас наши задницы!
У меня не было сил ни принимать участие в дискуссии, ни давать ответы и оправдания, поэтому я молчал и только устало улыбался. С высоты прожитых лет довольно забавно наблюдать за всем показным и скрытым, что так причудливо переплетается в людях, особенно когда умеешь отделять первое от второго. С возрастом исчезает желание метать бисер слов там, где можно обойтись золотом молчания.
— Ага, герой — хоть могилу рой! — не унимался дежурный. — А если бы он вдруг споткнулся или сознание потерял — с кого спрос? Кому бы статья светила?
— Да помолчите же вы, горлопаны тупоголовые! — прикрикнула на собравшихся Светочка Лапкина. — Дайте я человеку давление померю — такие нагрузки да в таком возрасте!
Сотрудники станции на время притихли. Перед врачом и священником каждый испытывает благоговейный трепет. Разумеется, Светлана не совсем врач, просто на станциях работают специалисты широкого профиля с двумя-тремя специальностями.
— Сто двадцать на восемьдесят! Чудеса, да и только, — удивлённо огласила итоги обследования Светлана. — Нужно будет ещё взять кровь на анализы.
— Во, дед даёт! — с нескрываемым восторгом воскликнул Колбаскин. — Я год назад тоже зеркала вручную сворачивал, а потом дня два в лёжку лежал. Слышь, Коль, а ты хоть раз выходил наружу?
— И без меня идиотов хватает, как я погляжу, — обиженно буркнул дежурный.
На этой станции я недавно и ненадолго. Бюрократы всех времён и народов похожи между собой как яйца из-под одной курицы, и моё пребывание здесь исключительно по их велению. Провожу рутинную проверку с одной лишь целью — оправдать существование самих «проверяющих». Все это хорошо знают, но ко мне относятся с пониманием. Может быть потому, что я деловито и доброжелательно выписываю предписания с рекомендациями и даю бесценные советы по оформлению электронной отчётности. А возможно оттого, что не стараюсь важно надувать щёки и не грожу карой небесной за всякие мелкие огрехи.
Вот и сегодня я вместе со Светланой сверял размеры аварийно-спасательных скафандров, когда лопнул поворотный механизм одного из отражающих зеркал. Вроде бы, причём здесь я? Рядовая авария, коих тьма тьмущая в нынешний технологический век.
«Не нашего ума дело» — так, наверное, подумали бы многие на моём месте. Вот только не судьба мне быть одному из многих.
Солнцеотражательные станции уже более ста лет летают на околоземных орбитах. Огромные вогнутые зеркала, скользя по небу, отражают солнечное излучение на Землю. Так образуется источник дешевой экологически чистой и вечной энергии. Пройдя сквозь пространство, излучение фокусируется на поверхности планеты, где на обширных площадках, покрытых пластинами монокристаллического кремния, вырабатывается добрая половина всего электричества. Управление на станциях централизованное, полностью автоматическое и осуществляется с Земли, а вот механические поломки устраняет дежурная вахта.
Поток излучения от большого отражателя — это серьёзная штука. Когда он выходит за границы электростанции в пустынной местности, это полбеды. Но если сфокусированный луч света от заклинившего зеркала прочертит линию по населённому пункту — никому мало не покажется. В таких случаях многое зависит от скорости реагирования вахтенной команды, несущей дежурство на станции — насколько быстро удастся свернуть гигантский отражатель. Конечно, в большинстве случаев всё обходится без последствий. На стороне безопасности людей огромная скорость движения станции по орбите, не допускающая длительного воздействия луча на одно место, изменчивый рельеф поверхности земли, снижающий фокусировку луча, да и сами электростанции, как правило, построены в безлюдной глуши. Именно благодаря этому пустыни с недавних пор стали вполне прибыльным местом. Но порой происходят совпадения роковых случайностей, предвидеть которые дано не каждому.
— Нет, дедуль, ты мне одно скажи, — допытывался неугомонный Колбаскин, — как можно было догадаться, что луч пиком фокуса по Александрии резанёт?
— Так ведь я, это... утром в дежурке почасовую траекторию глянул. Там, слева, на крайнем мониторе.
— Вот ведь каков орёл выискался, — недовольно бухтел Николай, — глянул, запомнил, да ещё и фокус рассчитал. Прям не дед, а персональный компьютер какой-то! Только у нас в дежурке на мониторах города не указаны.
— А мне кружочки-то с буковками без надобности, — усмехнулся я, — координаты Александрии мне и без того помнятся. Сорок восемь градусов сорок минут северной широты и тридцать три градуса семь минут восточной долготы.
— Зачем вам это — всякой ерундой голову забивать? — удивлённо спросила Светочка.
— Да я не специально, в своё время приходилось туда по морю курс прокладывать.
— Вы что, плавали на настоящей морской яхте?
— Моряки говорят не «плавал», а «ходил».
Воспоминания о давних событиях в клочья разрывают туман времени, окутавший мою память.
Я искал смерти.
Ревущее море вздымает огромные валы. Бушующий ветер рвёт канаты и ломает мачту. Судно сваливается с волны и черпает носом в воду. Римский воитель с гордым орлиным профилем испуганно молит богов о спасении. Капитан египтянин в злобном хрипе шлёт небесам предсмертное проклятье. Молодой персидский купец жалобно плачет, прощаясь с наслаждениями беспечной юности. И только я мечтаю погибнуть в этой бурлящей пучине!
Девятый вал накрывает нашу утлую онерарию, и я разжимаю руки. Кто в силах одолеть ярость гневной стихии? Неистовая сила воды бьёт меня в грудь, опрокидывает навзничь и тащит по палубе. Здравствуй, долгожданная смерть, я давно готов к нашей встрече! Но что это? Правая нога, задевая канат, застревает в его путах — и чудом вынырнувшее судно вырывает меня из объятий моря.
Когда я наконец-то сумел распутать верёвки, на небе сияли яркие южные звёзды, равнодушно мерцая над обезлюдевшим кораблём. Вот и еще один раз смерть старательно обошла меня стороной...
Надо попытаться доплыть до Великой Библиотеки великого города, чтобы отыскать среди книг ответ на тот вопрос, который не задашь никому.
— Так и написано: включить Фирова А. И в списки на ежегодное награждение орденом Мужества третьей степени! — торжественно зачитала Светочка.
— Ишь ты, сразу третьей степени, — скривился Николай. — У меня брат акванавтов-глубоководников после подводного извержения спасал. Можно сказать, неделю из воды не вылазил, чуть от декомпрессии не загнулся — а ему только пятой степени вручили.
— Чудак ты, Коля, ну ей-богу, чудак, — укоризненно покачал головой механик Колбаскин, — нет бы за человека порадоваться!
— Да радуюсь я, — раздражённо заверил Николай, — просто у нас обычно всё шиворот-навыворот происходит. Включат в список на третью, а дадут пятую.
— Не могут мне дать ни пятой, ни четвёртой, — успокоил я всех собравшихся в медицинском боксе. — Ордена одной и той же степени дважды не дают.
На следующий день я уже не чувствовал недомогания, и даже сердце щемило не чаще, чем обычно. Светочка разрешила мне встать и сообщила, что аварийный челнок за мной решили не посылать. Взятая на анализы кровь не выявила ничего, кроме возрастных изменений.
К вечеру сотрудники станции решили устроить праздничный ужин по поводу моего представления к награде. Этикет обязывал виновника торжества надеть парадный костюм, и я решил следовать этикету. Скорее всего, день был выбран не случайно. Эти сутки дежурила Светочка Лапкина, а Колбаскин, озвучив официальное приглашение, хитро подмигнул.
Когда я подошёл к кают-компании, все уже были в сборе. В центре стола стояла допотопного вида бутыль весьма недвусмысленного содержания. Лукаво улыбающиеся лица сотрудников приглашали поучаствовать в заговоре. Видимо, то, что я на станции с инспекторскими целями, предлагалось на время забыть.
— Ну и откуда такая роскошь? Неужели контрабанда? — поинтересовался я, пытаясь искренним удивлением оплатить хлопотливые старания.
— Нет, это моё произведение искусства, — начал было Колбаскин, и невольно осёкся.
— Это что — ваши награды? — ошеломлённо спросила Светлана. Механик Колбаскин и Николай тоже взирали на меня как на летающего пингвина.
— Обязан был надеть по этикету, — скромно ответил я, — да и чем ещё старику похвастать?
— Да уж, похвастал — так похвастал, аж в горле пересохло, — выдохнул Колбаскин.
— Вы что, ветеран Индо-Бразильской войны? — растеряно предположил Николай.
— Боже упаси, — ответил я, — никогда не воевал ни за одну страну, и военных наград не принимаю. Война — это всегда смерть, а со смертью у меня свои личные счёты.
— За что же это вас так... — Светочка запнулась, подыскивая подходящее слово, — ценят?
— За везение, наверно, — улыбнулся я. Вот только улыбка вышла немного кривой.
Я сражался со смертью.
Мануго зажала ребёнку рот — лишь бы не разревелся от страха. В старших дочерях она уверена. Дети, выросшие на войне — это уже не дети, а маленькие взрослые. Солдаты из племени Бугули ищут не столько их, сколько меня, Абуади бвамкубва — белого старика с немощным телом и сильным духом. Они считают меня хитрым и коварным обманщиком, который в обмен на деньги и полсотни пленных женщин обещал поставить новое смертоносное оружие. Впрочем, если на нас наткнутся, погибнут все. Даже тот младенец, которому Мануго зажала рот.
Капитан повстанческой армии торговался со мной четыре часа. Обыкновенный местечковый бандит с непомерными амбициями и атрофированной совестью. Он вскакивал и размахивал руками, садился и хватался за голову, то дружески обнимал, предлагая хорошее виски, то передёргивал затвор, направляя в мою сторону ствол автомата. Я был непреклонен и лишь криво улыбался в ответ.
— Абуади бвамкубва! — наконец-то вскричал он, и мы тотчас ударили по рукам. Я доставил переносные импульсные пушки к обещанному сроку, и даже на одну больше, чем было оговорено обменом, но зарядов к ним не дал. Разъярённым боевикам я спокойно объяснил, что не позволю обмануть себя. Зачем платить тому, кто уже и так получил товар? Пусть теперь отпустят со мной всех женщин и детей. А потом, когда мы будем в безопасности, состоится вторая часть обмена. Я отдам ящики с боеприпасами, а мне передадут деньги, но это будет на нейтральной территории.
Теперь солдаты Бугули с оружием в руках прочёсывают джунгли соседней африканской республики, и скоро будут обезоружены миротворческими войсками. Их капитану даже в голову не пришло, что Абуади бвамкубве не нужны деньги.
Мне часто везёт. Если этого везения хватит на всех и бугульские следопыты пройдут мимо — значит, я победил смерть.
— Светочке не наливать, — весело предупредил Колбаскин, — у неё вахта, а на вахте не пьют.
— Алкоголь — это мужская игрушка, — равнодушно заметила Светлана, — женщинам нужна только любовь.
— Всем нам нужна только любовь, особенно мне, — откликнулся Николай, наполняя первую рюмку. — Светуль, а Светуль, давай влюбимся друг в друга?
— Коль, я пыталась, ну вот честное слово, не получается, — отшучивалась Светлана, — да и как на это твоя Люська посмотрит?
— Слушай, Лапкина, а что в нашем Николае отталкивает тебя настолько, что ты готова пасть ко мне в объятья? — игриво подхватил Колбаскин.
— Ох, Васенька, в твоих объятьях я не чувствую опасности для девичьей чести! — развеселилась Светлана.
— Я опасен! — притворно возмутился механик. — Я ужасно опасен! Я так опасен, что сам себя боюсь!
— И правильно, — с напускной серьёзностью поддержал товарища Николай, — себя и бойся! Для тебя твои собственные объятья опасней всего!
Обычный застольный трёп прервала ненавязчивая трель звонка.
— Ну чего ещё там? — расстроено спросил Николай.
— Опять техника посыпалась, — со вздохом разочарования ответил Колбаскин, — из гипса, что ли, её лепили?
— Сидите, мальчики, — проворно вскочила Светочка, — я гляну. Если что серьёзное — вам свистну.
С уходом Светланы разговор сбавил обороты и теперь тёк с ленивой комфортностью.
— Ахас Итамарович, уважаемый, а откуда вы знаете, как сворачивать зеркала? — внезапно спросил Николай. — Нам, помнится, это на спецкурсах две недели вдалбливали.
— Опять-двадцать пять, — захихикал Колбаскин. — Коля, завидуй молча!
— Да не завидую я... хотя нет, завидую, но по-доброму, — сознался Николай. — И всё-таки, Ахас Итамарович, это же специализированные знания!
— Никакого чуда здесь нет, — пожал плечами я, — помните оранжевую методичку, которую вы запоминали наизусть и по которой сдавали зачёт после трудоустройства?
— Так вы тоже её зубрили? — обрадовался Василий Колбаскин.
— Я её писал, в соавторстве.
— Во как! — поразился Николай. — Я так понимаю, что вы ещё и учёный...
Я изучал смерть.
На каменном столе с глубокими узкими желобками и отверстиями для слива лежало тело первого умершего от чумы. Я знал его. Это был весёлый сапожник по имени Вилли, живший в маленьком домике с сине-зелёной крышей на Молькен маркт. До сего дня ему трижды приходилось чинить мою любимую обувь. Ещё недавно он наслаждался тихим семейным счастьем со своей пышногрудой кокетливой супругой и пятью прелестными детишками... Как же мне будет не хватать тех искромётных острот, которые Вилли отпускал по адресу нищего лекаря в вечно коричневом плаще и единственных сапогах!
Ещё недавно именно добродушные немцы считались лучшими среди прочих наций для всеми гонимых иудеев. Когда-то я надеялся, что так будет всегда. Маленький свободный городок Ганзейского союза... Как же хорошо жилось в Берлине до чумы!
Когда могильщик Пауль по прозвищу Кособока со своими дружками втащили бездыханное тело этого бедняги, я чуть не зарыдал. Казалось бы, давно пора привыкнуть к своему бессмертию, но, видимо, не судьба. Все, кто мне дорог, и кого я когда-то любил, рано или поздно уходят по одной и той же дороге, исчезая за одной и той же дверью. Скучают ли они без меня? Помнят ли обо мне? Надеюсь, они там счастливы. По крайней мере, они не одиноки... Только вот для меня эта дверь закрыта, а путь заказан.
Дружище Вилли, прости, что мне придётся резать твоё тело — ведь душа уже покинула его. Тебе я помочь не в силах, но, может быть, для кого-то мои исследования станут спасением. Смерть оттолкнула меня, а значит, я вправе учиться отталкивать её от других.
— Господин Хацфир, предупреждаю вас, — простужено проскрипел Пауль Кособока, — неделю назад в Кёльне заживо сожгли тысячу иудеев, а всё потому, что пара из них под пыткой призналась в отравлении колодцев.
— Эх, Пауль, чёрная смерть — это вовсе не яд, это заразная болезнь, — я аккуратно закатывал рукава своей короткой туники, — впрочем, тебе ли этого не знать, старый могильщик!
— Я-то знаю, — ухмыльнулся Кособока, — да только люди нынче глупы и трусливы. Им нужен не истинный виновник, а тот, в кого можно безнаказанно ткнуть пальцем.
Так оно и есть, Пауль, — тяжело вздохнул я, — и так было всегда. Нельзя изменить весь мир, ибо он создан Богом, но можно попытаться помочь ближним.
Я перевел вгляд на останки бедняги Вилли.
— Через три дня тебе нужно будет похоронить его, — я посмотрел Кособоке прямо в глаза. — Деньги получишь сразу, если, конечно, к тому времени меня не сдаст твоё отребье.
— Это вы напрасно, господин Хацфир, парни у меня железные. Их черти прямиком в ад потащат, а они всё одно будут молчать. У нас на троих всего один язык, и я в этом мире их единственный голос, — угрюмо буркнул могильщик.
— Хорошо, Пауль, полагаюсь на тебя. — Я протянул ему маленький темно-зеленый пузырёк. — Вот, возьми, это настойка дигиталиса, отдашь матери. Принимать каждое утро по две капли на стакан тёплой воды. Следи за тем, чтобы она не превышала дозу.
— Спасибо, господин Хацфир, я навеки ваш должник, — почтительно склонился Кособока.
— Будь аккуратней с вечностью, дружище, — невесело усмехнулся я. — Да, чуть не забыл, по утрам натирайся лошадиным потом — так, на всякий случай.
В тот раз чума обошла Берлин стороной.
Светочка вернулась к нам спустя час. Ничего серьёзного не произошло: полетела электропроводка переходного шлюза, и пришлось пускать питание через запасной блок. На завтра у механика Колбаскина и электрика Николая появилась срочная работа. А послезавтра я улетаю на Землю.
Бутылка звёздного самогона быстро закончилась, и слегка захмелевшие мужчины отправились к месту ночлега. Светочка Лапкина как дежурная по вахте осталась бодрствовать, а мне по-стариковски совершенно не хотелось спать.
— Ахас Итамарович, — внезапно спросила девушка, — а почему вы никогда не говорите о своём доме, родне или друзьях?
— Просто мне не о чем рассказать, — с грустью ответил я.
— Не верю, — решительно заявила Светлана, — у такого заслуженного человека должны быть родственники и друзья. Должен быть дом, где он счастлив, и место, которое приносит покой. Вы, наверное, не всё имеете право рассказывать?
— Вот тут, Светочка, вы попали в самую точку.
— Боже, какая же я дура! — воскликнула Светлана. — Нужно было сразу догадаться о том, что вы бывший спецагент.
— Ладно, персонально для вас готов побыть спецагентом, — улыбнулся я в ответ.
— А всё-таки замечательная у вас вышла жизнь, — мечтательно сказала девушка. — Если мне доведётся прожить так же, я с чистой совестью предстану перед богом.
— Вушюх лан хобэйн, Аввун дбишмайя, неве совьянух, — тихо произнёс я.
— Ой, это иврит? — растерялась Светлана.
— Арамейский, просьба о прощении.
— Вы в чём-то виноваты?
— Пожалуй, да. Я половину жизни желал себе смерти и непростительно долго считал карой то, что изначально давалось как дар.
Я боялся смерти.
Утро обещало жаркий день. В городе праздник, но я не хожу за стену. Недавно были беспорядки, и кого-то даже убили. Как подумаю, что этим «кто-то» мог оказаться я — холодный пот пробирает.
Третьего дня прямо из дома стражники увели моего соседа гончара Дисмаша. О чем его спрашивали, в чём обвиняли — не знаю, но уже наутро судьбу бедняги оплакивали жена и дети. Люди говорят: «Дисмаш невиновен, но допроса не выдержал». Нужно быть осторожнее, так и до беды недолго. Да к тому же вчера ко мне заглядывал Хаим, что живёт напротив. Мерзкая личность, называет себя торговцем, а чем торгует — неясно. Впрочем, деньги у него бывают частенько. Никак не пойму, зачем он задавал эти странные вопросы о Дисмаше из Галилеи? Только ли из любопытства?
Если и дальше в городе не будет порядка, переберусь в Кейсарию, откуда родом мой отец. Там и спокойнее, и к морю ближе. А мешки для торговцев, которые я шью, в Кейсарии ещё дороже стоят, порт — он и есть порт.
В начале улицы показалась шумная процессия. Не люблю я таких процессий. Случись она завтра — поглазел бы, порадовался. Даже, может, приглядел бы для себя какую-нибудь девицу из доброй семьи.
Сегодня по нашей улице могут вести только на казнь. Уйти и скрыться в доме, подальше оттого, что так пугает? Нельзя — сосед Хаим цепким взглядом следит за каждым моим движением. Неспроста, ой, неспроста всё это! Пожалуй, лучше всего напустить на себя личину равнодушия и дождаться окончания процессии.
Приговорённые несли на себе кресты, их было трое, и первым шёл Дисмаш... На остатках его изодранной хламиды запеклась кровь. Правый глаз гончара оплыл от побоев и превратился в узенькую щёлку. Моё сердце ёкнуло от испуга и пустилось вскачь.
Ну почему, почему я не ушёл в дом! Господи, пусть Дисмаш не заметит меня и пройдёт мимо! Если он хотя бы кивнёт, я, должно быть, пропал!
Справа и слева от приговорённых к казни уверенной неспешной поступью шли римские солдаты из числа гастатов, оттеснявшие возбуждённую толпу. Позади процессии уныло плелась храмовая стража. Вот Дисмаш прошёл мимо, вот поравнялся со мной и двинулся дальше. Боже, спасибо, что пронёс мимо губ моих чашу сию, спасибо...
Внезапно гончар сбросил крест и, рыдая, припал к углу своего дома. Сразу трое римских воинов выхватив мечи, кинулись к Дисмашу, толпа испуганно подалась назад. Один из храмовых стражников стал что-то громко объяснять декуриону на латыни. Возникла небольшая заминка и, как назло, около моего дома. Я невольно посмотрел в сторону осужденных и случайно встретился взглядом с одним из них.
— Дай мне попить, — почти беззвучно, одними губами прошептал он.
На секунду я встрепенулся и хотел было кинуться за водой. Было бы неправедно отказать в последней просьбе идущему на Голгофу. Но потом я взглянул на Хаима, на римских солдат, на толпу, на храмовую стражу...
— Проходи, проходи себе мимо, — до противности жалостливым голосом попросил я. И, устыдившись собственных слов, добавил:
— Если уж тебя ждёт верная гибель, не тяни за собой другого.
— Ты так боишься смерти? — удивился бедняга, не отводя от меня какого-то особенно пронзительного взгляда.
Я виновато отвернулся.
Господи, ну почему всё так несправедливо! Ведь больше всего на свете мне хочется помочь этому страдальцу! Но нельзя: одно неверное движение или неосторожное слово — и уже завтра я могу оказаться на его месте. В наше время если не осторожничать — в два счёта угодишь в лапы смерти, а из её объятий ещё никто не вырывался! Проклятая трусость! Мне стыдно, невыносимо стыдно — но я слишком хочу жить!
Тем временем Дисмаша увесистыми пинками подняли на ноги, и процессия снова двинулась в скорбный путь.
В последний миг я не удержался и ещё раз взглянул на того, кому только что отказал в просьбе.
— Того ли боишься, Ахасфирош? — донёсся до меня его усталый, но уверенный голос. — Не бойся смерти — твою я забрал с собой.
Так для меня началась вечность. Дмитрий Лорин © 2010
Обсудить на форуме |
|
