|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Добрая фантастика Юлия Фурзикова © 2010 Верное средство Я вернулся в тот день с профилактического осмотра на одной из малых лун Деки. Устал, как собака. Так обычно и бывает: никто не на что не жалуется, а когда приезжаешь с осмотром, почти всех приходится лечить.
Так вот, я вернулся, мечтая отдохнуть, и меня сразу же заловил Ларсен.
— Тут вот какое дело, — сказал он с ходу. — Нужно помочь.
И рассказал про очень неприятный инцидент на Лесостепи.
Лесостепь — закрытый для заселения мир-заповедник, и только небольшая его часть открыта для временных визитов. Мир довольно интересный, многие готовы, чтобы побывать в нем, лететь «за семь парсеков киселя хлебать». И вот несколько дней назад туда прибыли с экскурсией детишки расы доли. Что-то не заладилось у сопровождавших детей взрослых, отчего двое из них улетели через день, остался один. И произошел беспрецедентный за несколько десятков лет случай. Во взрослого доли стрелял путешественник другой расы, торко.
Непонятно, что случилось с этим стрелком, и вообще последовательность событий восстанавливали позже, а сначала биологи с нашей станции на Лесостепи случайно нашли двух перепуганных малышей доли. А взрослых, как ни искали, не нашли. Выяснилось также, что разыскать и собрать всех детей совсем не просто. Поэтому два часа назад пришла гравиграмма: собирали спасателей, кто был недалеко.
— А почему именно я? — удивился я. — Я даже не педиатр.
— Олег, — сказал проникновенно Ларсен, выуживая у меня из нагрудного кармана флэшку с историями болезней. — Не говори мне, что прогулял в институте весь общий терапевтический курс.
Он заглянул мне в глаза, и я сразу почувствовал себя нехорошим человеком.
— Какая разница, педиатр ты или стоматолог. Там без тебя хватит биологов, и все разбираются в физиологии доли лучше тебя. Важно, что ты гравилетчик. Там же лес и болото, вездеходов мало, в общем, за пятнадцать минут на сборы.
— Еще чего, — буркнул я. — Пятнадцать минут...
Я тогда еще удивился, чем их там, га Лесостепи, не устраивают реактивные ранцы. Но спорить и расспрашивать я уже тоже устал.
Через час мы уже летели, и весь полет я проспал.
Когда я проснулся утром, оказалось, мои соседи уже ушли. Спасательные работы начинались рано, а в иллюминатор уже просочился зеленый рассвет, освещая аккуратно заправленные койки. На Лесостепи было много зелени и воды, всего того, чего так не хватает в мире, где я проработал уже три года. Здешняя флора — сплошной ковер травянистых растений высотой метра три-четыре, и в этой траве живут насекомые соответствующих размеров. Этот мир считается уникальным, хотя вчера я этого разглядеть не успел.
Мы прибыли вечером, на биостанцию летели, скучившись на двух катерах. Закатное солнце светило прямо в глаза, и пахло тяжелой сыростью. Наш катер вел начальник здешней экспедиции, Пустельгин, как он нам представился. Он с места разогнал катер, а потом остановился, с неудовольствием высматривая сзади второй катер.
Пока все, по примеру начальства дружно смотрели назад, я тихонько перелез через высокий борт открытой машины. Еще на планетарном катере я нацепил гравилет, радуясь, что смогу полетать свободно. В последнее время я летал редко, было некогда и некуда. Теперь я опустился немного вниз, в гущу травы, и остановился, с запозданием вспомнив о хищниках.
Внизу в самом деле что-то шевельнулось, я поднялся для безопасности повыше, но разглядел, что это не гигантский муравей, скорей уж птица, совсем небольшая по местным масштабам. Птица подскочила, затрепетала крыльями, и опустилась, будто повторяя мой маневр. Замерла, глядя мне в глаза и попискивая. Я не слышал, чтоб на Лесостепи жили птицы, но мне некогда было изображать юного натуралиста.
Катер успел отлететь метров на двести. Я не тревожился, зная, что легко его догоню. Пустельгин, однако, остановил машину и ждал, очень неодобрительно глядя на меня через плечо.
— Вы настроены на увеселительную прогулку? — одернул он меня, и я мигом превратился из спасателя в напроказившего школьника. — Садитесь.
И вот прямо с утра я опять почувствовал себя нерадивым школьником, засоней, прогуливавшим уроки. Меня почему-то не разбудили. Я наскоро умылся в санблоке, стандартном и потому привычном. В кают-компании звучали голоса. Значит, не все еще позавтракали — я испытал облегчение, как опоздавший, робко заглянувший в класс после звонка и увидевший, что учитель опаздывает еще больше.
Людей в кают-компании было немного. Я взял у замученной девушки макароны с сыром, бутерброды и какао и подсел к знакомым девчонкам, нашим техникам, Леночке и Гале. Они свое какао уже допивали.
Было душно. По столешнице бродила муха, здоровенная, похожая на большую дрозофилу. Всегда недолюбливал мух: приставучие, да еще в еду лезут. Тихонько болтали Галя с Леной.
— Какое все-таки варварство — охота, — говорила Лена.
Это она о том торко, который стрелял. Я тоже не мог понять, как можно спутать разумное существо с дичью.
— Торко всегда жили охотой, — объяснила Галя, как будто никто, кроме нее, не знал этого. — Ты тоже не любишь искусственное мясо.
— Люблю, — отрезала Леночка. — И в конце концов, тут заповедник.
Никакого искусственного мяса она не любила, но ей было жалко доли.
Муха, жужжа, пересела мне на лоб. Девчонки вдруг прервали спор и уставились на меня. В столовой было тихо, и все, кто еще не ушел, почему-то тоже дружно поглядывали на меня. Мне стало не по себе.
— Доброе утро, — сказал Пустельгин, подсаживаясь к нам за столик, покосился на муху и спросил меня:
— Это вы вчера без разрешения отлетали от катера? Ваша фамилия Ларин, так?
— Это я, — судя по его виду, он жалел, что плохо отругал меня вчера, и собирался продолжить.
— Смотрите, — он сунул мне под нос пачку фото. — Вот они, дети доли, которых мы ищем. Вы не встретили случайно кого-нибудь из них?
— Да, — он сбил меня с толку. Изображения были плоские и вообще скверные, но под пронзительным взглядом я рассмотрел сразу. — Вчера, когда полез в заросли. Откуда...
— Неважно, откуда, — отрезал он. — Жду вас через десять минут на стоянке.
Он встал, чуть не уронив стул, и ушел. Удивительный человек и, кажется, душевный.
— Не обращай внимания, — посоветовала Леночка. — Он ночью в поиск ходил, не спал, вот и раздражается.
Муха плавала в моем стакане. Успела утопиться, пока мы разговаривали.
Все, кто был в кают-компании, рассматривали меня уже откровенно.
Я с сожалением посмотрел на недоеденные макароны. Вкусные макароны. Встал и вышел.
Через полчаса мы с ним летели лесом. Лес был странный, но густой и дремучий, только там, где мы летели, образовалось подобие просеки, — растения не любят расти вдоль трасс. Внизу вместо лиственной подстилки — болото, а свет, падавший сверху, был то зеленым, то голубым или красным, если встречались цветы. Я пожалел, что лечу в закрытой машине.
Мы остановились в месте, так же похожем на место вчерашней остановки, как и все остальные. Долго рыскали в зарослях, и без Пустельгина я бы двадцать раз потерял направление. Потом сменили место и снова шарили в зарослях. Пустельгин проворчал, что надо было искать стандартным способом, группой. Он вообще-то был молчалив, и я заметил, как он двигает во рту языком, трогая им один и тот же зуб.
— Вылечить зуб — дело нескольких минут, а вы мучаетесь, — сказал я ему.
— Ну что вы привязались к моему зубу, — сказал он раздраженно. — Идите вперед.
Я удивился, но промолчал. Может, человеку нравится страдать, мало ли, что бывает. Полетел вперед и увидел малышей.
Их трудно было заметить за маленьким островком. На вид — обыкновенные болотные птицы.
— Идите сюда, — сказал я им, как сказал бы обычным человеческим детям. Пустельгин, резко обернувшись, смотрел, как птенцы вылезают из укрытия, отряхиваются и идут ко мне.
— Я отведу их, — сказал Пустельгин. — А вы подождите меня, и ни шагу отсюда!
Он ушел, оставив меня в кают-компании. Я сначала честно ждал. Потом спросил, где Пустельгин, и мне сказали — в лесу. Я не понимал, почему не могу сам отправиться к нему в лес. Со стоянки как раз отправлялся набитый людьми катер, и я не выдержал. Мне ничего не сказали, просто потеснились.
И я наконец-то присоединился к команде, с которой сюда прилетел.
С электронными собаками наперевес мы двигались сквозь заросли растянутым строем. Два катера, в одном из которых шилом вертелся восьмилетний мальчишка, задавали границу поиска. Запах травы и порхавшие над нами бабочки создавали иллюзию земного летнего дня. Потом двухметровое насекомое плюхнулось на цветок, растущий у меня на дороге, и вернуло картинке истинный масштаб.
— Шмель, — сказал летевший справа парень, когда я остановился. — Не обращайте внимания.
Шмель немедленно оставил цветы и подлетел ближе. Он был не полосатый, а пятнистый, но тоже черно-желтый и мохнатый, а главное, жало у него было там, где и должно быть. Очень такое внушительное жало толщиной с руку. Спасатели неторопливо, будто так и надо, сломали строй и разлетелись. Шмель сделал круг, потом еще круг. Кружился он почему-то надо мной.
— Лучше иди в машину, — сказала мне Леночка, пролетая мимо. — Иди, Олег, там защита. Ну, скорей!
Обескураженный особым вниманием шмеля, я двинулся к катеру. Шмель жужжал все ближе и настырнее, и, кажется, на катер ему было плевать.
— В мой катер, немедленно, — приказал появившийся откуда-то Пустельгин, и я поневоле подчинился. Пустельгин загнал меня в закрытую кабину и напустился на меня.
— Почему вы здесь? — сказал он тихим голосом, но с интонацией, стоившей крика. — Без инструктажа, да еще тайком! Это фобофилы, и надо виртуозно владеть шам-пинь, а вы, я успел заметить, этой техникой не владеете ни виртуозно, ни посредственно. И навлекаете опасность на всю группу.
— Почему вы мне даже не сказали, что это фобофилы?
— Потому что так надо, — рявкнул он. — У вас особое задание.
Я ничего не понял. Мы уже летели домой. Пустельгин пару раз включил дальний обзор, как будто у него тоже был повод бояться шмелей. Он молчал и снова осторожно трогал языком больной зуб и свирепо зыркнул на меня, поймав мой взгляд.
— Детей мало нашли, — сказал он с досадой. — Ну, зачем вы полезли в поиск с группой? Толку мало, а дело испортили. Детский сад просто.
Я молчал, кажется, даже уши покраснели.
— Теперь вас не выведешь в поле. Слетятся все мухи и бабочки в радиусе десятка километров. Запереть вас, что ли? Я ведь имею право.
Он сказал это таким нудным голосом, что было понятно: и имеет, и запрет.
— Заприте, — согласился я. — Посадите меня в карцер и заставьте перебирать крупу, хоть при деле буду. Лучше тогда сразу уехать.
— Уедете, когда подвернется планетарный катер, — сказал он, аккуратно опустив машину на стоянку.
— Имейте в виду, — изрек он, перед тем, как исчезнуть. — Еще одна попытка самодеятельности, и я пишу на вас докладную в галактический центр.
Раздраженный и обиженный, как барышня, я пошел переодеться. Или лечь спать, или не знаю, что. И услышал новые, пискливые голоса.
Шесть или семь малышей резвились в комнате, перебирая и кидая игрушки — необычной формы, но яркие. Орали они ужасно. Они показались мне симпатичнее, чем найденные днем, они были обаятельны, как все дети во вселенной. Но было видно, что это не птенцы и не зверята, а люди.
— Вам лучше им не показываться на глаза, — сказал кто-то за мной. Я дернулся прочь от дверного проема и натолкнулся спиной на человека. Это был доктор, он встречал нас вчера вечером.
— Мое присутствие не повредит? Стерильность... — я сообразил, что их не держали бы так просто в незапертой комнате.
— Нет, конечно, и вам их присутствие тоже не повредит. Просто не показывайтесь им.
— Я не знал, что стольких уже нашли до нас. Или мне говорили, да я прохлопал ушами?
— Да, — непонятно согласился доктор. — Вы этого и не можете помнить. Остальных сегодня уже не найдут, темнеет.
— Погодите, — вдруг сообразил я. — В лесу ведь фобофилы.
— Фоболфилов они не боятся. У них другая психика. Но все равно, это же маленькие дети, вы понимаете...
Я понимал. Мне казалось, что понимаю, каково это — заблудиться в чужом лесу. Хотя сегодня гораздо больше носился со своими комплексами. Спасатель паршивый. Я вдруг вспомнил, что хотел спросить у доктора.
— У вас есть транквилизатор? — неловко начал я.
— Не поможет транквилизатор. — Доктор меня задумчиво рассматривал. — Пойдемте-ка ко мне. Идем, идем.
Я пошел за ним в крошечный медпункт. Медпункт был еще и жилищем — в углу стояла застеленная раскладушка. На станции стало тесновато. Зато здесь держался устоявшийся медицинский запах, как в настоящей клинике. Один мой товарищ признавался мне, что, когда он подружился со мной, ему стало даже нравиться, как пахнет в зубоврачебном кабинете...
Что бы доктор ни собирался со мной делать, ему помешали.
— Аврал, — бесстрастно сказал Пустельгин, возникая на пороге. — Нужны все. Богомолы прут стаей.
Доктор сделал движение, будто собрался немедленно куда-то бежать, остановился и сказал с сомнением:
— Доли их не боятся. И где они, кстати, доли? Обещали сегодня быть.
— Боятся или не боятся, — буркнул Пустельгин. — Много ли доли до сих пор видели богомолов? Хорошо, что вы здесь и экипированы, — это он сказал мне. — Если только согласитесь повторить процедуру.
— Ничего хорошего в повторной амнезии нет, — кисло заметил доктор. — Особенно если делать внахлест, чтобы спрятать кусок его первого вечера.
— А с кем проводили процедуру амнезии? — осторожно спросил я.
— С вами, — сказал хладнокровный Пустельгин. — А если дать вам возможность забыть, что шмелей надо бояться, сможете снова спокойно работать, как сегодня утром. Троих из семи нашли вы один, как-никак.
Ничего себе, подумал я. Несуразности сегодняшнего дня метнулись и спрятались в толпе мыслей. Я не знал, каково подвергнуться повторной амнезии, но как противно бывает после первой, уже чувствовал.
— Ну как? — сказал Пустельгин. Ему было мало дела до моего смятения.
— Почему я должен не согласиться, — сказал я двум парам вопросительных глаз. Кажется, я был зол. — Ну, забуду сегодняшний день, и завтра снова опозорюсь. Ну, отчитаете вы меня еще раз двадцать. Переживу как-нибудь. Если это кому-то поможет.
— Поможет, — заверил Пустельгин. — раз уж я тут вас уговариваю, вместо того, чтоб делом заниматься.
— Вы уверены? Я бы на вашем месте подумал, — доктор мрачно посмотрел на меня и махнул Пустельгину рукой.
— Иди, — сказал он. — Получишь свое особое подразделение через полчаса.
Пустельгин неожиданно пожал мне руку. И исчез.
— Черт возьми, — сказал доктор с отвращением. — Парамнезию я вам гарантирую. Садитесь.
И начал сноровисто обклеивать меня своими нашлепками.
Затрещал коммуникатор, давая мне время прочувствовать безрадостную судьбу морской свинки.
— Все, — сказал доктор, с кем-то поговорив. — Отбой.
— Почему? — возмутился я, совсем сбитый с толку.
— Доли явились. И взяли на себя руководство операцией, так сказать. А с вами-то как быть? Можно ничего не делать, память сама через несколько дней вернется.
Ну черт знает что. То надо, то не надо. Значит, и вчера уже было что-то в этом роде. Я представил, каким мог быть забытый день. Может, лучше и не вспоминать его вовсе?
Доктор оторвал взгляд от зеленой стены сумерек за окном, в которые деликатно вглядывался, и посмотрел на меня вопросительно.
— Разблокируйте меня, — попросил я.
Процедура разблокировки не то чтобы неприятна сама по себе. Мнемоустройство просто неощутимо контролирует скорость восстановления, оберегая сознание от шока. Хуже была та процедура, которую я вспомнил. Мечется сознание, судорожно пытаясь сохранить логику событий, цепляется за исчезающую память. Добрый доктор Круглов (да, вчера я знал, что его фамилия — Круглов) орет свирепым голосом: «Не сопротивляйтесь! Вы что, нарочно?» Потом... стало еще хуже, потому что я вспомнил весь день целиком, сразу. И он был даже интереснее, чем я мог представить.
Проснулся я со всеми. На рассвете нас, вчера прибывших, собрали на инструктаж. Показали фотографии детей. Командир местной экспедиции Пустельгин объявил скучным голосом:
— Насекомые этой планеты, как вы знаете, фобофилы, так что вам понадобится ваше владение техникой шам-пиньг. В своей технике все уверены?
Тех, кто сразу сознался в своей уверенности, увел седоусый человек, которого Пустельгин называл «Гжесь». Остались две девчонки, Галя с Леной, и я.
— Попробуете в моем присутствии, — сказал Пустельгин девушкам, которые в своем умении сомневались. — А вы что? Плохо помните технику?
— Не то чтобы плохо помню, — признался я. — Просто я почти ей не занимался.
«Почти» было некоторым преувеличением.
— Как же вы летаете? — удивился Пустельгин. — А, понимаю. Прирожденный летун. Ну, здесь это не пройдет. — На его лице отразилось все, что он думал о таких, как я. — Девушки, идемте.
— А я? — Спросил я с недоумением, чуть ли не с обидой. — Может, хоть попробовать?
— Никаких «попробовать», — отрезал он. — Вы инженер? Врач? Подождите, я скажу, когда понадобитесь.
О фобофилах я слышал, конечно, хоть и не встречался.
Может ли человек не бояться по приказу? Конечно, не может. Но ведь считается, что и летать с гравилетом просто так нельзя, что естественные нейроимпульсы слишком беспорядочны и противоречивы, что использовать их для управления можно только после многолетних тренировок. Я помню, как летал в первый раз. Хулигански пробрался в спортзал, пристроился в хвост шеренги двенадцатилетних пацанов и девчонок. Ребята совсем скисли от лекции, которую читал перед ними довольный собой инструктор. Еще бы им не скиснуть от выражений «переменный вектор Гинзбурга» и «поток гравитонов». Инструктор, оглядев ряд унылых физиономий, хмыкнул, шагнул ко мне и прилепил за ухом схему управления, застегнул ремень и велел: «Давай!» Я засмеялся от удовольствия и легко поднялся, остановившись под потолочной страховочной сеткой.
Наверно, если бы тот инструктор твердил мне «упадешь, упадешь», я бы просто не оторвался от пола.
На изучение Шам-пиньг обычно уходит не меньше двух лет. Двух лет нудных занятий, помогающих жестко контролировать мыслительный процесс, — чтобы с гарантией исключить мысли типа «а что будет, если я грохнусь». Но если я прекрасно летал без всякой техники, может, и теперь обошелся бы?
Я стоял на галерее, опоясывавшей станцию, и смотрел, как все грузятся в катера и разлетаются. Как это ужасно — быть сверхъестественно правдивым. Чего ради я вообще сюда притащился? Да еще совершенно не разбираясь в технике.
Казалось, я остался на станции один. Я повернулся и столкнулся с пацаненком, лет семи или восьми.
— А доктор где? — спросил он.
— Понятия не имею, — буркнул я. — Наверное, тоже по кустам шарит.
— А, — сказал он. — А вы чего не шарите?
— Я шам-пиньг не освоил, — сказал я.
— Я тоже, — вздохнул он и пошел к двери.
— Ты не заболел? — спросил я с надеждой. Мальчишка помотал головой и выскользнул в коридор. Я подумал и пошел в опустевшую кают-компанию, чтобы предложить работавшим там девушкам помощь — помыть посуду.
В результате мне пришлось одному варить обед, и не думайте, что это было просто. Я никогда не варил еду на двадцать человек, а на кухне не осталось никого, кто подсказал бы мне, сколько и каких продуктов следует брать. Повара вернулись перед обедом, заглянули в кастрюли и заверили меня, что вся эта каша с превеликим удовольствием будет съедена, даже хорошо, что останется на вечер. Они были рады, что я их отпустил утром, а я был счастлив, что они меня отпустили сейчас. У меня уже спину ломило от беготни между плитой и мойкой, и я был наполовину мокрый.
Едва я столкнулся с Пустельгиным, тот оторвал руку от щеки и поморщился — не то от боли, или просто оттого, что ему противно было на меня смотреть.
— Болит? — спросил я. — Давайте посмотрю. Или вечером. Не зря же я сюда тащил свой скарб.
— Не надо, — отозвался он кисло. — Наращивать там все равно нечего, и зубную почку вам тут не вырастить, несмотря на ваш скарб. Круглов потом уберет.
Он отвернулся от меня и уставился на катер, уже зависший над стоянкой — парящей над лесом, как и вся биостанция. Из катера вылезли и прошли по висячей дорожке трое спасателей, — я узнал среди них прилетевшего со мной парня, — и два покрытых не то пушком, не то перышками создания, похожих на шарики на длинных ногах. Мы прижались к стене, чтобы их пропустить, спасатели оживленно переговаривались, создания пугливо оглядывались, грациозно вышагивая голенастыми ногами, и тогда я их узнал — это их фото мне показывали утром.
— Я видел такую птичку на болотах, — сказал я вслух. — Юрий Викторович, я его видел! Вчера, по дороге.
— Почему вы не сказали сразу? — строго сказал Пустельгин, поворачиваясь ко мне.
— Я же не знал, что это доли.
— Как можно не знать, как выглядят доли? — он был поражен. — Вы же видели фото! Скажите хотя бы, где вы их видели.
Он сразу ушел от меня — наверно, направлять туда экспедицию.
Мимо прошли Леночка и Галя. Я слышал, как Леночка сказала:
— Я думала, меня просто выгонят. А ты как справилась?
— Не сразу поняла, когда надо бояться, — ответила Галина. — А когда не боишься, собраться легче. Да знаешь ведь мой лестничный ум.
Они заметили меня и заулыбались смущенно. Эх, а вдруг я тоже медленно соображаю?
— Очень хорошо, что вы еще экипированы, — заявил Пустельгин, выныривая меня из-за спины. — Нам надо поговорить. Вы, кстати, еще не ели? Идите сюда.
В кают-компании было все еще пусто. Пустельгин сам принес мне тарелку каши с говядиной. Той еще каши, которую я сегодня варил, и нюхал, и пробовал — часа два или три подряд.
— Ешьте, — велел он. — Мало того, что вы явились сюда неподготовленным, так даже вовремя поесть не можете. И расскажите еще раз, как вы заметили ребенка. Он вас испугался?
Я рассказал подробно.
— Хорошо, — сказал Пустельгин. — Доли очень привязчивы, особенно в детстве. И симпатию часто чувствуют именно с первого взгляда, кто в стае — тот свой. Только вот что-то они не стремятся, чтоб их нашли. Я их понимаю, после того, что они видели. Но если вы им нравитесь почему-то, этим следует воспользоваться. Так что через пятнадцать минут отправляемся проверять эту мою версию. Ешьте скорее.
— Как же я отправлюсь, если...
— Со мной. На катере. Катера снабжены экранирующими устройствами, но у нас их, к сожалению, мало. Ешьте!
Все-таки это была степь.
Все было как надо: ветер, запахи — летние, цветочные, сочные, широкие волны под огромным небом. А если спуститься ниже, к земле, где среди черной грязи блестели голубизной лужи, становилось ясно, что никакая это не степь и не заливной луг. Лес из травы — все-таки лес, пусть над ним порхают бабочки и слышится гудение пчел. В траве прятались и комары, похожие на настоящих лесных, только гигантские. Я заметил одного, прижавшегося к длинному листу — ни дать ни взять осока.
— Комары сейчас не агрессивны, — сказал Пустельгин, заметив мой взгляд. — У них период размножения кончился два месяца назад. Вот к стрекозам лучше не приближаться. И бабочки тут — хищники. И гурманы. Любят кровь, но только кровь с адреналином.
— И стрекозы — хищники? — удивился я. — А, ну да, конечно.
— Стрекозы не только здесь хищники. Как вы сюда приехали, не зная простых вещей, — начал Пустельгин.
— Как-то ухитрился, — огрызнулся я. — Еще я не знаю о божьих коровках, тоже, кажется, хищники... и о множестве других тварей. И вообще я незнаком с кучей разных вещей!
Жук величиной с тазик стремительно прожужжал прямо перед тупым носом катера и шлепнулся на ближайший лист, пряча крылышки под пестрые желто-черные надкрылья. Вы не обращали внимания, что жуки кажутся симпатичными только когда сидят, и их тело спрятано под надкрыльями? Я никак не мог вспомнить, кого жрут божьи коровки.
— Прекратите, — сказал Пустельгин. Краем глаза я увидел, что нас неторопливо сопровождает неагрессивный комар. Пустельгин поднял катер выше, над верхушками травы, и я увидел, как много порхает над лесом всевозможных тварей.
Фобофилия многократно и давно описана в классике. Там даже подробно сказано, как надо себя вести. Надо представить себя, к примеру, пожирателем жуков. Я оглянулся. Из травы поднялся жук, лениво сделал круг, потом повернул в одном с нами направлении. «Божья коровка» тоже пристроилась нам в хвост. И понятно, какой из меня пожиратель жуков. Только хуже, когда об этом думаешь. Чтобы не думать о белой обезьяне... Я зажмурился. Надо думать о...
— Ну, вы даете, — сказал Пустельгин. — Откройте глаза. Посмотрите, они же нас не догонят! — я покосился на летящий за нами рой, и вот когда мне на самом деле стало не по себе. — Перестань, — велел он с досадой и протянул мне плоскую металлическую флягу. — Держись, мы возвращаемся.
Возвращение вышло очень эффектным.
Пустельгин заложил над посадочный площадкой великолепный вираж и круто тормознул у самой земли. Немногочисленный народ, глазевший на нас с открытыми ртами с дорожки и галереи, за полминуты сдуло будто ветром. Пустельгин тащил меня из катера и тихо, но старательно ругался, а я наблюдал сцену будто со стороны и с восторгом, — именно такие последствия имел глоток из фляжки, а крепость жидкости в той фляжке была градусов семьдесят, не меньше. Я встречал в книжках выражение «с ужасом и восторгом». Теперь я знал, что оно означает.
Я пришел в себя в маленькой комнате, где пахло лекарствами. За окошком, по традиции сделанным в виде иллюминатора, была ночь. Я лежал в универсальном кресле, способном трансформироваться и в операционный стол, и это меня особенно веселило.
— Заходите, доктор, — приветливо закричал я появившемуся в дверях Круглову. — Это у вас тут вытрезвитель?
— Возьмите, — Круглов сунул мне таблетку, по едкому вкусу я узнал нейтрализатор алкоголя. — Пустельгин решил было, что у катера полетел блок защиты. Как это вы пробили защиту?
— Не знаю, — меня все еще разбирал идиотский смех. — Должно быть, я очень старался.
— Когда летели с вокзала, ничего подобного ведь не было? Очень плохо, что сегодняшняя попытка провалилась.
. Хмель стекал с меня довольно быстро. А лучше бы уж не стекал.
— Что, голова болит? — удивился Круглов. — Сейчас еще таблетку дам.
— Не надо, — промямлил я. — Лучше скажите сразу, что там еще было, когда я сбежал.
— Да не было ничего такого, — сказал доктор. — Всем, кто был в поле, предложили там задержаться минут на сорок. Но рой рассосался гораздо раньше. Знаете, я вас не понимаю. Ваша реакция на впервые увиденных гигантских насекомых нормальна, а вы тут страдаете, просто потому, что оказались самым неподготовленным. Обидно только, что до нужного места вы даже не добрались. Сегодня всего двух детей нашли. Кстати, я думаю, они шарахаются от нас именно из-за шам пиньг. Она же отключает лишние эмоции, а доли этого оценить никак не могут.
— К черту нормальные реакции, — сказал я. — Должны же быть какие-то способы. Вколите мне прививку смелости, и дело с концом! Есть у вас транквилизаторы?
— Транквилизатор вряд ли помогут, — сказал Круглов. Я вспомнил сегодняшний спирт, хлебнув которого, преодолел экранирование катера, на которое так полагался Пустельгин. Впал в панику, как кошка при виде сервер-уборщика. Не знаю, почему я вспомнил кошек. Кстати, наша кошка совсем не боялась уборщика до первого с ним знакомства, когда он попытался ее почистить...
— Как насчет кратковременной амнезии? — спросил я, даже не успев как следует обдумать тему уборщиков и кошек. — Ее любят психотерапевты. Чтобы все стало, как вчера вечером. Когда я еще не знал, что ваши бабочки любят мясо с адреналинчиком.
— Не так уж ее любят психотерапевты, — сказал Круглов так серьезно. — Вы в самом деле готовы попробовать? Можно отключить в вашей памяти сегодняшний день. Выспитесь и утром будете думать, что приехали вчера. То есть, сегодня.
— У вас есть мнемокодер?
— Вы же таскаете с собой большой походный набор. Я видел. Так что?
Уж эта мне традиция врачей таскать с собой кучу инструментов.
— Давайте, — решился я.
А что еще было делать, когда сам вызвался.
День второй, вечер
— Доли действительно прибыли, — сообщил Круглов. И развили бурную деятельность. Вместо того, чтоб прочесывать заросли, замеченную нами семейку богомолов просто завернули и прогнали подальше. Так говорят.
Я не сразу понял, о чем он говорит. Не сразу понял, утро сейчас или вечер, и сколько времени прошло с начала сеанса. За окном вместо сумерек была ночь.
— Вот интересно будет, если я прав, и они это сделали для нас. Чтобы нас спасти от богомолов. Ну, вы как?
— Нормально, — заверил я.
Я врал, конечно. Какое там нормально. Мне хотелось отсюда, наконец, удрать. Уже не радовал тот факт, что я не просто болтался у людей под ногами, а нашел-таки трех мальчишек. Если это были мальчишки, конечно, я не очень понял. И то, что амнезию придумал я сам, тоже не утешало.
— Одного я не понял, — сказал я.
— Да? — заботливое лицо Круглова выразило готовность сразиться с моей парамнезией.
— Несгибаемый Пустельгин всегда носит с собой водку?
— Он не такой уж несгибаемый, — Круглов отодрал от меня последние нашлепки, и я с облегчением выбрался из его универсального кресла. — Он сам не свой последние дни. Подозреваю, и вам досталось от него. Тот доли, которого подстрелили, был его другом детства. Вы не знали? Доли... с ними так. Если друг, то на всю жизнь.
Я кивнул, окончательно восстанавливая текущий момент.
Вчера я в первый раз летал с Пустельгиным на поиски, и на запах моего испуга слетелись букашки с половины континента. Это было вчера. А сегодня об этом не помнил, и мы нашли трех детей. Потом я полез куда не надо, за что мне чуть снова не устроили амнезию.
Не устроили. Ну и ладно. Может быть, неплохо побыть клоуном Забывайло, но в меру.
Я поблагодарил Круглова, как все благодарят меня за доставленные мучения.
На станции было людно и шумно, спасательные работы приостановились с темнотой. И первым, на кого я наткнулся в коридоре, был несгибаемый Пустельгин. В сопровождении взрослого доли и с ним двух маленьких.
— Вы вчера говорили, что хотите уехать, — заявил он, переключаясь на меня. — Если хотите, доли могут вас подбросить до Центральной. Они завтра отправляют детей домой. Только постарайтесь поменьше быть у них на глазах. До лифта доедете отдельно, в корабле вас тоже спрячут. Они привязываются слишком быстро. Расставание... уже будет болезненным. Может быть, даже для вас. Вы ведь не собираетесь переселяться в их мир.
— Не собираюсь, — растерянно согласился я. — Да, я уеду. Спасибо.
— Подождите, — остановил он меня.
Как он улыбается, я увидел впервые. И удивился, что с ним случилось.
— Хорошие новости, — объяснил он. — Доли, в которого стреляли... с ним все будет в порядке. Я не надеялся.
Это в самом деле была новость.
— Рад за него, — сказал я. — И за всех доли. И ...за вас.
— И за торков, — добавил он. — Каково им. Не хотел бы я подстрелить разумного. И еще вот что. Вырвите мне этот зуб, пожалуйста. Никак не соберусь, а тут повод, как нарочно для меня.
Зуб я выдрал. Лечить там в самом деле было уже нечего, так что мне так и не пригодились девять десятых оборудования, занимавших четыре пятых моего багажа.
Потом я вышел на галерею, стоял и дышал травяным, цветочным воздухом местной ночи. За спиной горел теплый свет, звучали голоса, сегодня оживленные. Потом я услышал, как кто-то сказал: «Колька опять куда-то девался».
— Он же с вами был.
— Никуда не денется. В катере где-нибудь прячется, как обычно, — ответил другой голос, женский. Я думал, что даже не успел со всеми познакомиться, и теперь уже и не перезнакомлюсь. Я не мог разделить со всеми ними усталости последних поисков и радости победы, даже тревогу по-настоящему не делил. И пусть мне не говорят, что здесь не найдется кроме меня посудомоек. Зато я нужен своим пациентам, которых бросил на Ларсена и о которых в эти дни прочно забыл. Пора возвращаться. И уехать можно прямо сейчас, не дожидаясь утра. В основании лифтовой станции есть «зал ожидания», а в нем диванчики, где вполне может переночевать один раз старый космический зубодер. В катер, ночью спасателям не нужный, заложен маршрут до лифта, меня довезет автопилот и вернется обратно.
Я пошел и забрал вещи.
Честное слово, я не собирался геройствовать или что-то доказывать сам себе. Я положился на защиту закрытой машины, и ухитрился забыть о летающих и ползающих тварях. Никаких тварей в темноте видно не было, а мыслями был уже дома. И остановился я только потому, что выкинул их из головы, а мне было надо. На минуту.
Я завис над надежным, крупным и устойчивым листом, на всякий случай закрепил над ухом присоску гравилета, с которым не расставался, и вылез. А когда снова повернулся к катеру, с удивлением увидел светящуюся лапу, которая ухитрилась просунуться между мной и катером. Начало лапы терялось где-то наверху, а на конце была клешня, которая лезла в оставленную открытой дверцу моего катера.
Оторопев, я какое-то время не испытывал эмоций вообще, а клешня в это время вполне успешно отрывала приборный щиток. И такое бешенство во мне поднялась, когда я представил, как рассказываю, вернувшись, о судьбе катера, и как достойно этот рассказ завершает мою эпопею на Лесостепи...
— Ах ты дрянь! — заорал я, поднимаясь выше. Я орал еще, что именно — я забыл, потому что лапа отдернулась, а прямо передо мной появился глаз, фосфоресцирующий, фасеточный и громадный. Глаз немного отодвинулся, я смог разглядеть и второй глаз, светящиеся жвалы и что-то похожее на рот. По-моему, страхолюдина мне удивлялась. Меня прямо отнесло в сторону, сам не помню как, но остановился я, только больно стукнувшись спиной о шершавый, как ствол, стебель, когда страхолюдина скрылась из глаз. Нет, ну черт знает, что такое!
— Ты чего так кричал? — полюбопытствовал детский голос.
— Да там такая пакость громадная, — объяснил я, уже ничему не удивляясь.
— Богомол? — уточнил голос.
— Наверно. А ты кто? Колька?
Первая моя мысль была о том, что слова, которые я употребил в адрес богомола, были не для детских ушей. Вторая была невразумительно-героической и беспомощной одновременно. И только потом я подумал, откуда же тут Колька.
— Как ты сюда добрался-то, — спросил я, чувствуя, что с запозданием обессилел.
— Я не уходил, — снисходительно пояснил Колька. — Я тут остался. Мне надо было Торика разыскать, а то ведь не дождешься.
— Зато теперь тебя ищут, — сказал я устало. — Могу представить.
Они помещались в чашечке цветка. Цветок слегка светился, детские фигурки были хорошо различимы: земной мальчишка и пушистый шарик, поджавший голенастые ноги. Цветок вонял почти невыносимо.
— Ты не бойся, дядя Олег, — сказал Колька. — К нам богомолы не полезут.
— Очень было бы неплохо, — согласился я. — Я осмотрюсь, что ли. А вы тут сидите, не убегайте!
Богомол — хищник, который не просто реагирует на страх, как источник возможной агрессии. Он любит мясо, даже без адреналина, и хватает что ни попадя, и мой страх тут большой роли уже не играет. Значит, я мог, наконец, бояться в свое удовольствие, и это было прекрасно. Как своеобразно достигается иногда чувство свободы.
И с новым чувством свободы я взлетел над травой.
Травяные джунгли благоухали ароматами, кое-где светились цветы. Богомол тоже светился, и его было бы видно издали, это меня утешило. Лес казался не страшным, почти сказочным.
Я вернулся, забрал детей и засунул их в катер. Двигатель проигнорировал мои попытки включить его, как будто катер обиделся, что я его бросил. Я нажал на кнопку связи, понимая уже, что и связь работать не должна, раз почти оторвана панель приборов и повреждена ходовая часть.
Связь работала. Я слушал сигнал вызова, прикидывая, что делать, если...
— Что такое, — проворчал сонный девичий голос. — Внутренний сигнал. Катер? Прием! Кто это?
— Это Ларин, — сказал я. — Я угробил катер и нашел детей. Колю и... Торика. Колька, не трогай дверь!
В этвет послышались шорохи, шепот, бормотание, возгласы «Колька? Говорила же, Колька в катере!» Наконец голос Пустельгина сказал:
— Слушаю.
— Ты самородок, Ларин, — сказал он скорбно, когда я повторил про катер и детей и добавил по его требованию подробности. — Не геройствуй там, — добавил он сурово. — Закройтесь в машине и ждите.
— Мы ждем, — согласился я.
Я отключился, оглянулся и заметил что несносные детишки из катера сбежали. Я вылетел наружу, как ошпаренный кот.
Слава богу, они никуда не делись. Сидели поблизости, освещенные очередным цветком, клевали что-то из Колькиной ладошки.
— Хочешь? — протянул руку Колька.
— Что это?
— Пыльца.
Пыльца пахла ирисками. Мне сразу захотелось есть, как всегда от волнения, даже показалось, что в воздухе пахнет невозможной яичницей с колбасой. Но я сказал замученно:
— Пороть вас некому.
— Некому, — грустно подтвердил Коля. — Но ты не думай, богомол меня сожрать не мог.
— А меня?
— Тебя мог, — сообщил он с удовольствием. А меня — нет. Я с Ториком. У Торика предки ели всяких букашек, богомол это понимает. Тут все друг друга понимают, даже цветы. — И он потянулся за новой порцией пыльцы.
— Дружба с доли на всю жизнь, — сказал я Кольке.
— Я знаю, — по-взрослому невозмутимо сказал Коля. — А ты что, боишься заводить друзей?
— Обычно не боюсь. — Я привалился к цветку. Нет, яичница на сале, кажется. Или все-таки с колбасой. Цветок хотел, чтобы его опылили, я вдруг понял это отчетливо.
Торик подпрыгнул, заверещал по-птичьи. Кто сказал, что он Торик? Точно не он сам. Да и «доли» явно несамоназвание.
— Ты ему нравишься, — перевел Колька. — Знаешь, почему? Ты тоже кругленький.
— Уши я тебе надеру все-таки, — пообещал я нудным, как у Пустельгина, голосом. — И шам пиньг займусь. И похудею.
— Договорились, — солидно отозвался Колька. — Но можешь не худеть, ты и так ничего. Ешь пыльцу, ты же есть хотел!
Я только вздохнул. Пусть этих нахалят кто-нибудь другой воспитывает.
И, присев на листе рядом с мальчишками, один из которых не боялся гигантских хищников, а другой, по-моему, совсем ничего не боялся, я потянулся к венчику цветка, от которого все настойчивей пахло жареной колбасой.
Юлия Фурзикова © 2010
Обсудить на форуме |
|
