|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
А был ли мальчик? Дмитрий Лорин © 2009 Вероятная история Павел Борисович Границкий слыл человеком не только высокообразованным, но и крайне приятным в общении. Мало кто догадывался о действительных причинах, заставляющих его поддерживать эту приятность на должном уровне. Сам он, вследствие своей высокообразованности, находил тысячу объяснений своему обаянию и редкостным душевным качествам. При этом, как нередко случается, Павел Борисович до ужаса боялся сознаться в истинной причине, наложившей столь знаменательный отпечаток на сформировавшийся характер сорокалетнего интеллигента. Между тем, причина была. И имя ей — трусость.
Уверяю вас, тактичность — одна из многих разновидностей трусости. Любой нерешительный гражданин, страшащийся обидеть коллегу или начальство, ежедневно выслушивающий беспросветные монологи глупости и ереси — обычный интеллигентный трус. У себя в конторе Павел Борисович являл собой олицетворение вселенской тактичности. А недавно появившийся в некогда дружном коллективе коллега-карьерист рыл носом землю в желании занять освобождающуюся вакансию начальника отдела.
Прежняя руководительница захворала и слегла в больницу. Ходили упорные слухи о том, что она готовится выйти на пенсию, не возвращаясь на работу. Следующим в списке и по возрасту, и по сроку службы считался именно Границкий. Но (да здравствует копирка, с которой перерисованы все конторы мира!) коллега-карьерист не собирался быть поборником справедливости. Павел Борисович уже выслушивал преждевременные поздравления с грядущим повышением, когда над головой внезапно грянул гром. Высокое начальство вызвало Границкого на ковёр, и битый час мурыжило, выкладывая поразительные подробности. Опоздания и мелкие недочёты, употребление коньяка в рабочее время и романтические записки очаровательной кладовщице, в которых скорее виделось стремление к высокому искусству лёгкого флирта, чем скотское желание пробраться в девичью постель — всё это было не только предано огласке, но и совершенно тщательнейшим образом запротоколировано на бумаге.
Морально попинав безропотного подчинённого, начальство вдруг смилостивилось и намекнуло на жёсткую конкуренцию в борьбе за освобождающуюся должность. Но дабы придать большую яркость потасовке за желанное место, Границкому обрисовали не только облик злобного конкурента, но и его умение вести бесчестную схватку. Девяносто девять человек из сотни, имея на руках подобный расклад, растоптали, разорвали, уничтожили, сжили со свету, а то и попросту убили бы того, кто решился действовать столь отвратным способом. Однако Павлу Борисовичу было настолько неловко за своего непорядочного коллегу, что он попросту устыдился указать на неблаговидные проступки зарвавшегося карьериста. В душе, конечно, Границкий негодовал!
— Мразь, тварь, дилетант, рыбьи отбросы! Как земля ещё носит подобных негодяев! — так он мысленно хлестал словами подлого противника.
— Добрый день, Вадим! Как ваши дела? — тактично интересовался Павел Борисович, встречаясь с ним в реальности.
Ну, кто теперь заступится за тактичность? Границкий, как уже говорилось, был высокообразован. И если его поведение конвульсивно дёргалось в ловушке комплексов и условностей, то мятущийся разум был порой велик и дерзок. Как всё ясно и понятно с высоты теорий и помыслов! Для торжества справедливости нужна ничтожная малость. Стать жёстче, не скрывать суждений, называть вещи своими именами и яростно конфликтовать, не забывая одаривать своих сторонников заботой и обещаниями.
Но вот именно конфликтов Павел Борисович и не любил. Разумеется, было бы откровенной ложью заявить, что ему никогда и ни с кем не приходилось конфликтовать. Иногда он даже входил в раж и был неистово гневен! Находясь в таком довольно редком для себя состоянии, Границкий пару раз отчаянно дрался. Однажды с двумя пьяными хулиганами, непристойно пристававшими к симпатичной девчушке, второй раз с другом, коего застал обнажённым в постели своей жены. Оба раза Павел Борисович был прав и оба раза был бит, хотя сражался с яростным остервенением. Победи он хоть раз — история могла бы не состояться!
Трудно не догадаться, какое хобби должно быть у сорокалетнего разведённого интеллигента, если он вдобавок ещё тактичен и высокообразован. Да, Павел Борисович грешил литературой. Границкий написал пару довольно любопытных романов и даже отослал их в два разных издательства. Одно произведение бесславно кануло в ворохе корреспонденций, а другое неожиданно издали, выплатив вполне приличный гонорар.
Порой несколько случайностей, определённым образом накладываясь друг на друга, сплетаются вокруг человека и образуют узел событий. Беспросветная серость в карьере и доход от любимого хобби, мерзавец внутри спаянного круга коллег и полное одиночество на съёмной квартире усугублялись внутренним, крайне личностным противоречием между необходимостью конфликтов и компромисса. Всё это наваливалось разом и жгло, мяло, рвало, трясло, а вдобавок ещё плющило и колбасило, заставляя возмущённый разум бунтовать, ломая привычные для себя устои. Внезапные озарения сменялись одно за другим. И вроде бы ничего нового, не машина времени в поперечном сечении и не периодическая таблица химических элементов. Осеняло чем-то из другой области. Казалось, он читал уже о подобном, и даже диспутировал, но никогда раньше так серьёзно не воспринимал. А тут вдруг воспринял!
— Боже всемогущий-великий разум! — Павел Борисович всегда обращался к высшим силам напрямую, — спасибо тебе, что просветил и коснулся своей мудростью! Верь мне, я донесу эту истину, докричусь до океана людского. И не просто докричусь, а облеку твоё великое откровение в доступную пониманию форму!
Так у Границкого родилась задумка нового романа. Надо сказать, Павел Борисович являлся человеком увлекающимся, и в увлечениях своих доходил почти до психоза: не замечал, или не хотел замечать, домашних дел и отказывался посидеть на досуге за кружкой пива со старыми друзьями. В этот раз он откровенно плюнул на работу и приступил к сочинительству своего «супершедевра», отчего-то полагая, что именно откровения свыше, а не увлекательность прочтения, создают все супершедевры в мире.
Первое рабочее название — «Ложь, управляющая миром» — продержалось недолго. Оно не отражало всей глобальности произведения, хотя и бросалось в глаза. Павел Борисович задумал не только провести главных героев сквозь многочисленные обманы современного мира, но и сформировать в итоге новый облик современника. Делать это предстояло по порядку на протяжении всего романа.
Первая глава вынырнула из небытия, словно по мановению волшебной палочки. Ложь счастливого брака оказалась разбита наголову. Глупые постулаты, заставляющие женщин стремиться к замужеству, хранить семейный очаг и верность, были развеяны в прах. Границкий летал на широко распахнутых крыльях истинного творца, неустанно тестируя воздействие печатных слов на человеческие души. Результат сего воздействия не заставил себя долго ждать. Маленькая, скромная и очень милая бухгалтерша Ольга вначале возмущённо фыркнула, ознакомившись с началом этого довольно странного опуса. А через три дня подала на развод с мужем, с коим имела восьмилетний супружеский стаж и двоих детей. Вместо каких-то внятных объяснений она шутила и куражилась, лукаво заявляя, что поиск новой любви гораздо честней, чем лицемерное ханжество унылого брака. Не успело пройти недели с момента завершения первой главы романа, а статистику разводов пополнила ещё пара несуразных случаев. В конторе зашептались о нечистом, тайком тыкая пальцами в сторону Границкого.
Впрочем, на костёр никто не гнал, да и Павел Борисович, отринув уговоры любопытных, спрятал всё распечатанное в шкаф и стёр файлы с рабочего компа. Нормальный обыватель, как правило, умеет относиться ко всему происходящему с изрядной долей скепсиса. Многим обычным людям дано узреть простое совпадение там, где натуре творческой и мятежной видится рок и фатум. Да, три развода. Да, в одной конторе. Да, после какой-то хрени, написанной одним придурком. Ну и что? Мир не содрогнулся и продолжил жить по предначертанным законам.
Вторую главу Границкий вымучивал. В ней приходилось отступать от главной идеи и разбавлять роман обыкновенным развлекательным чтивом. Павел Борисович покорно пошёл на это, решив, что если не ставить героя в совершенно надуманные ситуации, роман потеряет в блеске. Ну что ж, фантасмагория — великий жанр! Нежно любимый им «Альтист Данилов» и непревзойдённые «Мастер и Маргарита», по своей сути, тоже фантасмагории. Да и кто назовёт обычной сказкой «Алису в стране чудес»?
Для написания третьей главы Павел Борисович ушёл «на больничный». Именно ушёл, а не заболел и не лёг в больницу. Его совесть нашла сотню оправданий этому, в общем-то, противозаконному поступку, а верные друзья порекомендовали подходящего врача, за скромную тысячу рублей изыскавшего возможность амбулаторного лечения в дневном стационаре. Предвкушая две недели плодотворной домашней работы, Границкий вначале навестил одну знакомую даму, которая его давно и искренне любила. Муж дамы отбыл в командировку, и они провели вместе целую ночь, чего уже давно не случалось. Утром, закупив продукты, Павел Борисович радостно двинулся к дому — и едва увернулся от огромного автобуса, на полном ходу промчавшегося на красный свет сквозь пешеходный переход. Смяв добрый десяток легковых автомашин, автобус остановился, из него высыпали люди, где-то завыла сирена, заверещал милицейский свисток. Улица наполнилась возмущённой руганью, но, судя по интонациям, никто серьёзно не пострадал.
Гравицкий похолодел, растянутые рукояти продуктового пакета с неожиданной силой врезались в ладонь. «Осторожней надо», — прошептал он себе под нос, — «вот закончу, тогда — хоть потоп!» До дома оставалось около сотни метров, когда словно из-под земли вырос школьный приятель Витька.
— Павлуша, дружище! Сто лет, сто зим! — радостно распахнув объятья, пробасил одноклассник.
— Здорово, Витёк! — обнимая товарища свободной рукой, ответил Границкий.
От Витьки исходил лёгкий запах спиртного. «Коньяк!» — подсказал внутренний голос, услужливо подсовывая образ тонко нарезанного лимона, слегка присыпанного крупной солью.
— Чё не на работе? — поинтересовался приятель.
— Больничный взял! — с игривым лукавством улыбнулся Павел Борисович.
— А я ещё два дня в командировке буду числиться! — обрадовался Витька и тут же предложил: — давай замутимся по такому славному поводу?
Ещё каких-то жалких пять лет назад ничто не смогло бы удержать Павла Борисовича от доброй пьянки. Есть в этом священнодействии нечто большее, чем пагубное пристрастие к алкогольным напиткам. Общение, вот что было истинно важно.
Умные задушевные разговоры с избранной литературы и умирающей поэзии бодро перескакивали на процветающую авторскую песню и, плавно перетекая через опостылевшую попсу, скатывались на голодных или зажравшихся художников. Далее обычно следовал спор о спорте и треп о политике без аналитики. Но самой щемящей частью подобных пьянок являлся целенаправленный дозвон замечательным людям, с коими разлучили жизненные обстоятельства, но которые доброй памятью остались в сердце. Вечер завершался дивными ностальгическими воспоминаниями об ушедшей молодости, до поры до времени надёжно укрытыми в самых светлых закоулках души.
— Не могу, дружище! — расстроено и несколько виновато улыбнувшись, соврал Границкий — мне пять дней антибиотики пить!
— А ты плюнь на них, — не сдавался Витёк, — и так прочихаешься!
— Нельзя, — многозначительно пояснил Павел Борисович, — импотенция наступить может, а я только жить начинаю.
— Да брось ты! — настойчиво уговаривал товарищ, крепко ухватив Границкого за рукав — ну просто посидим, чайку попьём!
«Что-то не так!» — испуганно шепнуло подсознание, и Павел Борисович слегка насторожился. Не в характере Витьки чаи гонять. Либо коньяк лёг на старые дрожжи и приятель попросту перепил и теперь «рогатится», либо.... Как раз именно это «либо» и пугало по-настоящему.
— Отпусти костюм, — нарочито ровным и спокойным голосом отчётливо произнёс Границкий.
— Павлуша, да ты что как не родной! — Витёк уже успел зайти со спины и пытался двумя руками толкать Павла Борисовича по направлению к своей квартире.
— Витёк, дружище, кроме шуток. Не уговаривай меня, я сегодня не могу! Будешь настаивать, вообще поссоримся! — Границкий с силой одёрнул рукав.
— Может ты меня ещё и ударишь? — вспылил приятель.
Мысль ударить старого школьного товарища, пусть даже сильно пьяного и неуправляемого, показалась кощунственной, и Павел Борисович разрешил ситуацию нестандартно. Он улыбнулся, прижал поплотнее к телу пакет с едой, лихо развернулся спиной к Витьке, и, не сказав ни слова, что есть силы помчался в сторону своего дома. Изумлённый приятель так и остался стоять с карикатурно приоткрытым ртом и выпученными глазами.
Третья глава уже жила в голове Павла Борисовича своей отдельной жизнью, ещё не выплеснутой на клавиатуру. При этом она уже существовала в виде ясных и убедительных мыслей. И мысли были о счастье. Получалось насмешливо, едко и шиворот-навыворот. Границкий даже немного удивлялся им же самим сделанным выводам. Второстепенные герои романа работали, не покладая рук, или кутили, прожигая жизнь. Они умирали за идею или предавали за плату, пробивали дорогу, возносясь к небесам, или копались в грязи на задворках истории. Ни один из них не был счастлив так, как был счастлив безнадёжный больной, уколовший себя смертельной дозой героина. И это был критерий яркости счастья. Критерием продолжительности выступал другой персонаж. Бесцветная безликая девица, этакая бледная моль, которая не познала взаимной любви и не сделала карьеру. Зато она умела ежесекундно ощущать счастье, объясняя себе, что счастье — это всего лишь эмоция, а любую эмоцию можно контролировать разумом. Нехитрое эхо даосизма.
Завершив третью главу, Павел Борисович не удержался и откупорил бутылку коньяка. Возможно, кому-то эта процедура покажется банальной. Даже средняя столичная зарплата позволяет одинокому человеку без жилищных проблем изредка покупать дагестанский, азербайджанский, молдавский или даже армянский коньяк. Пусть не очень часто, но хотя бы раз в неделю. Увы, Границкий не только не мог величаться столичным жителем, но даже по меркам родного города зарабатывал довольно скромно. В провинции, при семи тысячах в месяц, многие люди покупают коньяк лишь для того, чтобы сделать подарок врачу. Меж тем, врачи утверждают, что не пьют ничего иного, кроме спирта, а коньяк бережно хранят, так, на всякий случай, для хорошего адвоката. Адвокаты шёпотом признаются, что глупо самому пить то, чем регулярно проставляешься в комнате судьи. Хотя знающие люди утверждают, что сама судья не пьёт и героически мешает это делать прокурору — своему горячо любимому мужу. Правда, у брата прокурора есть небольшой продовольственный магазин, и там всяческим людям продают вожделенный коньяк, который можно купить и подарить, к примеру, уважаемому врачу.
Где-то после пятого шкалика, когда заветная поллитровка «Старого Кенигсберга» опустела наполовину, со стороны лестничной площадки послышались шумные голоса. «Ну, точно! Подростки в подъезде резвятся», — подумал Границкий, — «давненько баба Тоня никого не гоняла волшебным веником». Про этот знаменитый веник давно ходили легенды. Серый, пластиковый, вечно грязный — таким был боевой соратник бабы Тони. Мало кто понимал, почему именно веник выбрала себе в роли оружия скандально-отважная бабка, чей нетленный образ с детства был запечатлён в памяти Павлика Границкого. Веник бабы Тони выиграл за тридцать пять лет бесчисленное количество схваток и не проиграл ни одной. Но в этот вечер всё сложилось иначе.
Вначале послышался грозный окрик старой карги. Небрежно грубый ответ был для закалённой воительницы привычен и служил поводом для боевых действий. За своей приоткрытой дверцей баба Тоня прятала ведро с холодной водой. Судя по звукам, пожилая женщина дерзко и отважно привела водяную бомбу в действие и с веником наперевес кинулась добивать неприятеля. Надо сказать, расчёт скандалистки был хитроумен и весьма прозорлив. Уже с первых звуков обитатели окрестных квартир, знающие друг друга лет сорок и никак не меньше, тихонько приоткрывали задвижки и защёлки на дверях, дабы ничего не пропустить и увидеть воочию знаменитую атаку с веником наголо. Мгновенно возникавший численный перевес обитателей подъезда над непрошенными гостями, неукротимая ярость буйной бабки и подспудное чувство вины у граждан, злоупотребляющих спиртным на чужой лестничной клетке, делали своё коварное дело. Обычно Павел Борисович в побоище не влезал. Народных блюстителей общественного порядка хватало и без него. Но сегодня в подъезде сразу после водяной бомбы раздался странный шлепок, и наступила непривычная тишина. Воинственный клич бабы Тони оборвался на полуслове, у Павла Борисовича внезапно ёкнуло сердце. Истерический визг нескольких бабушек, наблюдавших за происходящим, испуганный вопль соседей сверху и добротный коньяк в организме заставили Границкого отважно ринуться в гущу происходящего.
Рывком распахнув свою дверь и кинувшись на площадку, он встретился лицом к лицу с двумя полноватыми коренастыми мужичками. На одинаковых лицах, покрытых лёгкой щетиной, поблёскивали одинаково прозрачные капли воды. Из-под одинаковых чёрных вязаных и совершенно мокрых шапочек сверкали два одинаковых холодно-расчётливых взгляда. Походка этих субъектов довольно пугающего вида даже в весьма щекотливой ситуации оставалась уверенной и неспешной. Сверху на них неслась погоня, возглавляемая разъярённым мужем бабы Тони с газовым ключом наперевес, а с первого этажа, возвращаясь к своей молодой супруге, двигался курсант военного училища.
Дальнейшие действия развивались довольно стремительно. Один из незваных гостей без всякого предупреждения легонько ткнул Границкого рукой в живот. Павел Борисович испугано отпрянул, но всё равно почувствовал странную резь в теле.
— Нож! — громко крикнул он и одним прыжком слетел вниз на лестничный пролёт под защиту курсанта. Мужички в чёрном одеянии неотвратимо надвигались сверху. Почуяв недоброе, курсант занял оборонительную позицию и слегка прижался спиной к стене. По правую руку от него изготовился к бою Границкий, держась рукой за рану и учащённо дыша. Павел Борисович ещё не успел пожалеть о своей внезапной отваге и думал лишь о том, чтобы наказать обидчиков.
Надо сказать, курсант вовсе не стремился обострять ситуацию и выглядеть героем, но ему всё равно не повезло. Первый нападавший спокойно продефилировал мимо стихийно образовавшегося подъездного ополчения, а второго Павел Борисович попытался ударить. Ещё до того, как громогласно голосящий муж бабы Тони с газовым ключом наперевес достиг места схватки, на площадке друг на друге лежали оглушённый выверенным ударом в челюсть Границкий и корчащийся от боли курсант с проникающим ножевым ранением. Отчего-то всем сразу стало ясно, что дальнейшее преследование неразумно.
Милицейская суета и беседы со следователем убили весь вечер. От госпитализации Границкий отказался. Разрез на животе оказался пустяковой царапиной, а челюсть почти не болела. Курсанта и бабу Тоню увезли на автомобиле скорой помощи. Им повезло гораздо меньше. Ранение селезёнки и сломанный нос не подлежат домашнему лечению. До самой ночи соседи по подъезду стучались друг к другу, вспоминая и обсасывая мельчайшие детали происшествия. К Павлу Борисовичу образовалось паломничество, в глазах общественности он выглядел героем. Кто-то видел, как он крепко приложил бандюге в глаз. Кто-то врал, что Границкий выбил нож и спас курсанта. Основания для подобных заблуждений были. Окровавленную финку нашли валяющейся на ступеньках, а при падении Павел Борисович стесал кожу на костяшках пальцев. Устав от бесконечных пересказов, герой дня сослался на усталость и уединился на кухне. Коньяк допили постоянно заглядывающие гости. В голову лезли дурные мысли.
В связи с недавними событиями роман, ради которого и брался больничный лист, продвигался довольно неспешно. Но это мало огорчало упрямого писателя. Запас эмоций ещё не выгорел дотла. Желание созидать переполняло творческую душу. Павел Борисович решился ударить по религии. Каждый человек, заставший времена Советского Союза, помнил воспитание в духе воинствующего атеизма. Нынешняя Россия, неуклюже всплеснув руками, принялась ускоренными темпами заново взращивать религиозность народных масс. Восстанавливались старые православные храмы и строились новые современные мечети. Российский народ, старательно подталкиваемый средствами массовой информации, вслед за высшим руководством державы устремился венчаться, креститься, причащаться, совершать намаз и паломничество по святым местам. Массовая постсоветская религиозная истерия породила добрый десяток локальных войн. Хотя, к смеху сказать, половина населения, исповедующая православие, на вопрос «А в кого вы верите?», нисколько не колеблясь, отвечала: «В Иисуса Христа, разумеется!» Про триединство с богом-отцом и святым духом знал лишь каждый десятый.
Однако в бога Границкий верил, и верил он отнюдь не слепой и фанатичной верой, которая исключает возможность мыслить или сомневаться. Отчасти это была даже и не вера, а вполне определённое знание, обретённое путём долгих размышлений. Ибо за словом «верю» всегда проглядывается тщательно замаскированное «точно не знаю». А Павел Борисович знал точно. По его замыслу, величайший обман всех религий заключался в беззастенчивой и бессовестной приватизации прав на бога. Конечной идеей задумки писателя являлось утверждение «бог для всех людей один, а религии — это лишь несовершенные мнения о нём». Досталось всем: от индусов до магометан, от синтоистов до сайентологов. Подводя итог, Границкий пришёл к выводу, что любая из религий есть богопротивное и вредное для человечества явление, ибо несёт в себе ритуалы и каноны. Тем более, что результатом любых канонов является ограничение мышления, в том числе и размышлений о боге.
К выходным Павел Борисович планировал завершить пятую главу, где рассчитывал уничтожить миф о несправедливости. Он твёрдо поклялся себе в том, что не выйдет из дома, даже если будут кричать «пожар!». Внутренним чутьём писателя Границкий понимал, что создаёт далеко неоднозначную вещь, и было бы обидно по какой-то причине не завершить начатое. Внезапно в голову Павла Борисовича пришли мысли об особом везении, которое взялось охранять его работоспособность. И в самом деле: автобусом не задело, а могло бы сбить! Витька не споил, а пытался! Больничный выцарапал, кстати, впервые в жизни. А про случай в подъезде и вовсе вспоминать не хотелось — и зарезать могли, и челюсть сломать. Убедив себя в абсолютной исключительности, Границкий с удвоенной энергией засел за компьютер.
Надо сказать, что объективная реальность не собиралась выпускать писателя из своих цепких лап. В самый разгар работы, когда пятая глава уже обрела свои очертания, в квартире Павла Борисовича внезапно погас свет. Смачно выругавшись, Границкий побрёл выяснять причину аварии, клятвенно пообещав себе чаще сохранять набранный текст. На лестничной площадке копошился электрик, рядом стояла пожилая расстроенная соседка.
— Вот, полюбуйтесь, — пожаловалась пенсионерка Павлу Борисовичу, — сорок лет платила по старому счётчику — и ничего, а теперь, видите ли, не тот! Совсем совесть потеряли.
Где, кто именно, и каким образом потерял совесть, женщина не уточняла, но электрик принялся оправдываться с горячностью виноватого человека.
— Да ты, бабка, сама глянь. В нём же дырочка!
— Ну и шут с ней! Ток, что ли выльется?
— Нельзя держать счётчики с такими дырками!
— Да отчего это?
— А оттого! Дырочка эта не на заводе сделана! Вы её сами высверлили!
— Да на кой она мне? — удивилась соседка.
— На кой, на кой. В неё тоненькую иголочку вставляешь, и диск не крутится! В итоге свет горит, а денег не платишь.
— Ничего я не вставляю! — упрямилась несговорчивая пенсионерка, но электрик уже закончил с объяснениями.
С незнакомыми людьми Павел Борисович вёл себя чрезвычайно почтительно и корректно.
— Извините, пожалуйста! Не подскажете, почему в моей квартире нет электричества? — Границкий всегда обращался к работникам ЖЭУ с безукоризненной вежливостью.
— А ваша какая? — деловито осведомился работник.
— Сорок восьмая. Я, знаете ли, на компьютере работал.
— Ща, глянем! — заверил электрик и, отложив только что снятый счетчик, вновь открыл дверцу щитка. Сделав пару каких-то замысловатых движений, он глубокомысленно изрёк:
— Да уж! Эту проводку ещё до революции надо было менять!
Павел Борисович заволновался, он никогда не понимал, что, где, как и за сколько ему обязаны, или же вовсе не обязаны, исправить поломку. Ради продолжения работы он был готов пожертвовать личными финансами.
— А вы можете что-нибудь придумать, ну, за отдельную плату? — смущенно поинтересовался писатель.
— За отдельную плату я могу придумать даже адронный коллайдер! — авторитетно заявил электрик и победоносно взглянул на кислое лицо пенсионерки. — Учись, бабка, у умных людей! Вот у него через полчаса свет будет, а у тебя — шиш!
Догадливая женщина, ни секунды не мешкая, поспешила в квартиру потрошить заветную заначку на чёрный день. Электрик проворно выудил из чемодана моток новеньких проводов и принялся за работу.
Сорвав старый, сотню раз перекрашенный, повсеместно потрескавшийся шнур, идущий к квартире прямо по бетонной стене, он шутливо подмигнул Границкому:
— На, держи на память!
Павел Борисович неловко подхватил старую проводку, и его тут же тряхануло током.
До сегодняшнего дня Границкий никогда не страдал от электричества. Ребёнком он был послушным и в розетки не лазил. Особой тяги ни к технике, ни к приборам не имел. Меняя лампочки в квартире, пальцы в патрон не засовывал, оборванные провода обходил стороной. И вот на тебе!
Когда глаза Павла Борисовича открылись, он обнаружил перед собой изумлённого электрика и испуганную соседку. Неприятно болел затылок и ныл прикушенный, видимо, язык. Во всём остальном организме никаких следов электрошоковой терапии не осталось.
— Что случилось? — рассеянно спросил Границкий, осторожно ощупывая внушительную шишку на голове.
— Сам не пойму, — развёл руками электрик, — вроде всё обесточено, а тебя долбануло. Я и напряжение замерил, и рукою брался!
— Наберут алкашей по объявлению, а люди страдают, — мстительно вставила пенсионерка.
— Да что ты взъелась-то! Сделаю я твой счётчик, запаяю и на место поставлю, — страдальчески воскликнул работник ЖЭУ.
Через сорок минут электричество вернулось в сорок восьмую квартиру, но Павел Борисович не мог продолжать работу. Перенапряжённая психика капризно требовала расслабленья и выклянчивала алкоголь. Однако со спиртным возникли перебои. Старые запасы приговорили навязчивые соседи, а выходить за новыми покупками Границкий опасался. По всем пыльным углам квартиры ему зловеще мерещились предостерегающие знаки судьбы. Привычное душевное равновесие не смогли восстановить ни горячая ванна, ни оздоровительный дневной сон.
Проснулся Павел Борисович под вечер, и сны ему снились мерзопакостные. Да и не сны это были, а так, рваные обрывки неясных видений, цветные и тревожные. В этом прескверном самочувствии Границкий проковылял в санузел сполоснуть лицо. Оттуда он побрёл на кухню, поскольку желудок занудливо требовал какой-нибудь пищи, и там за уютным кухонным столиком обнаружил то, чего в квартире вообще быть не должно.
Незнакомый человек лет тридцати в изящном бежевом костюме, с пижонской шляпой на голове и затаённой ухмылкой на губах небрежно развалился в широком плетёном кресле. Шлейф необычайных событий, тянущийся за Павлом Борисовичем, уже наложил свой неотразимый отпечаток на мировосприятие писателя. Конечно же, первой мыслью Границкого было предположение, что в кресле нахально устроился самый обычный грабитель.
— Ну что вы, в самом деле, Павел Борисович, я бы не отправился грабить в таком наряде! — Незнакомец, словно издеваясь, не только угадал мысли Границкого, но и обратился по имени отчеству.
«Наверное, следователь», — промелькнуло в затуманенной голове Павла Борисовича.
— Да что вы гадаете, — всполошился незнакомец, плавно поднимаясь из кресла и снимая шляпу. — Позвольте уж мне представиться — Макс Вильевич. Хотелось бы обратить ваше внимание, Вильевич — как немецкое отчество, а не как белорусская фамилия. А впрочем, к чему эти церемонии, уважаемый Павел Борисович, зовите меня просто Макс!
— А как же вы... — Границкий попытался задать вопрос, давно и настойчиво выплясывающий на языке.
— Не заперто было, — вкрадчиво ответил незваный гость.
— Вы, это, что... мысли читаете? — изумился совсем уж ошарашенный хозяин квартиры.
— Мне странно видеть ваше удивление, Павел Борисович. Любой человек хотя бы раз в своей жизни прочитывал либо угадывал чужие мысли, или с вами такого не случалось? — недоверчиво спросил загадочный посетитель в бежевом костюме.
— Определённым образом, можно сказать да, случалось — несколько неуверенно согласился Границкий. — Но, простите Макс, так, кажется, вас зовут? Согласитесь, моё угадывание мыслей в сравнении с вашим — детский лепет!
— Ой, да бросьте, мне не нужно так льстить! — с наигранным смущением потупился гость.
— Однако, как говорится, чем обязан вашему визиту? — осведомился несколько успокоенный Павел Борисович с лёгкими нотками официальности в голосе.
— А позвольте мне вначале испить чашечку чая, кстати, и себе налейте. Разговор может оказаться непростым.
Спросонья люди, как правило, злы или туповаты. Павел Борисович это знал, поэтому одевался неторопливо и в соответствии к случаю. Неловко разговаривать с незнакомым человеком, одетым в дорогой костюм, если сам облачён в домашний халат и тапочки. Бокалы для чаепития Границкий тоже доставал неспешно, и чай выбирал придирчиво, со знанием дела. Разумеется, природное любопытство одолевало Павла Борисовича в желании узнать цель визита странного гостя, но внутреннее чутьё противилось любому проявлению неуместной спешки. Наконец два солидных вместительных бокала наполнились заваркой, кипятком и кубиками льда, а Границкий степенно и с достоинством занял привычное место за кухонным столиком. Макс Вильевич всё это время сидел в плетёном кресле и беззаботно покачивал ногой, увлечённо разглядывая темноту за окном.
— Итак, я весь во внимании, уважаемый Макс Вильевич, хотя, признаться, несколько ограничен во времени.
— Понимаю вас, — с почтительным уважением заверил гость, — поверьте, я дорожу вашим временем, как никто другой.
— Тогда кто вы такой, чёрт вас побери, если набрались наглости заявиться без приглашения, без стука ввалиться в квартиру, нахально потребовать чая и заставить меня вырядиться в костюм?
Гость не смутился под напором Границкого и с улыбкой выслушал гневную тираду.
— Дорогой Павел Борисович, считайте меня своим издателем, и здесь я исключительно с целью опередить конкурентов!
Всего от пятнадцати обычных слов, произнесённых малознакомым человеком, сердце Границкого сладостно заныло. Даже маститые писатели нечасто могут похвастаться подобными визитами на дом. Возможно, в Питере или Москве такое и случается, но чтобы столичный издатель прикатил в провинцию! Перед глазами явственно нарисовался мираж сладкой жизни, сотканной из богатства, славы и удовольствий. Сомнений в том, что Макс Вильевич из первопрестольной, у Павла Борисовича не возникало. В конце концов, предыдущие романы он отослал именно в московские издательства.
— Врать не стану — польщён и обрадован. Ну и какому издательству мне теперь поклоняться, Прогрессу или Звезде? — радостно спросил Границкий, довольно потирая ладони.
— Ни тому, ни другому, — Макс Вильевич расплылся в широкой кривой улыбке, — а впрочем, можете опубликовать свой роман, где пожелаете. Особой разницы не вижу. Важно не это! Важно то, что он должен быть написан!
— Постойте, милейший, какой из двух романов вы имеете в виду — опубликованный или нет? — растерялся Границкий.
— Я имею в виду третий, пока ещё незавершённый! — улыбка гостя стала ещё шире и ещё кривей.
— И кто же, интересно, вам о нём рассказал, неужели мои коллеги? — окончательно смутился писатель.
— Думаю, самое время сбросить маски, — с внезапным порывом произнёс визитёр, — вы ведь, Павел Борисович, гениальны, да-да, не спорьте, вы гений, причём самый настоящий. Но поверьте, не это главное. Волей провидения любой гений может оказаться непризнанным и неоценённым, но вы — гений неистово творящий, поэтому будущий роман обречен нести на своих страницах отблеск вашей неистовости.
Границкий был окончательно сбит с толку. Пока ещё ни один человек не говорил подобных слов о его скромном творчестве. С одной стороны, такая высокая оценка была крайне приятна, с другой — порождала закономерную тревогу. Экзальтированная восторженность — верная спутница нервного расстройства, и подчас только доктор способен распознать грань между расстройством нервов и нарушением психики.
— Простите, Макс Вильевич, я не совсем уяснил, чего всё-таки вы от меня хотите? Купить права на издание будущего произведения?
— Я, бесценнейший Павел Борисович, хочу помочь вам завершить начатый труд.
— А самому мне, значит, не справиться? — съязвил Границкий
Гость внезапно перестал улыбаться, отодвинул бокал с чаем, подался вперёд и пристально, глядя в глаза Границкому, с холодной отчетливостью произнёс:
— Автобус — раз, приятель — два, домушники — три, электрик — четыре, грибы — пять. Сомнительно, что вы сможете избежать смерти в шестой раз.
— Откуда вы знаете про автобус, и какие грибы, чёрт вас подери? — голос у Павла Борисовича дрогнул и сорвался на фальцет.
— Начну с грибов, которые у вас в литровой банке под железной крышкой. — Макс Вильевич с торжественной медлительностью приблизился к уху Границкому и притворно — таинственным тоном продолжил:
— Несравненные свинушки изготовила и подарила вам ваша соседка. Однако она забыла добавить туда уксуса и соли, а вы держали баночку в тёмном и тёплом буфете, поэтому бациллы ботулизма размножились, и готовы убить вас за двое суток.
Не потрудившись дать Границкому на осмысление даже пары секунд, Макс Вильевич продолжил монолог.
— Сразу после встречи с вами, драгоценный Павел Борисович, ваш старый школьный друг, Виктор Кудимов под воздействием постоянно прогрессирующей алкогольной энцефалопатии затеял ссору с пятью неблагополучными подростками. Его тело с проломленным черепом нашли сегодня в канализационной яме. Потерявший управление автобус, удар током и стычка со взломщиками — а вас пырнули ножом именно квартирные взломщики — наводят на мысль, что мои конкуренты вышли за грани допустимого и пытаются уничтожить вас физически. И причиной этому задуманный вами роман.
Сущие пустяки, буквально полминуты, хватило Границкому для того, чтобы успокоиться и отреагировать наилучшим образом, выбрав для себя оптимальную линию поведения.
— Знаете, Макс Вильевич, так не шутят.
— Да какие уж тут шутки, — гость снова криво улыбнулся, — кажется, вы не верите в мою информированность?
— Но ведь она просто сверхъестественна! — воскликнул Границкий
— А что тогда вы скажете об этом, Павел Борисович? — и собеседник на глазах у изумлённого писателя засунул руку в стену по самый локоть.
Мозг каждого человека имеет предел понимания. Границкий, остолбенев, смотрел на стену и на то, как рука Макса Вильевича без усилий пронзила обои, вошла в бетон и спокойно вышла оттуда.
— Это ведь фокус?
— А вы пощупайте, — предложил Макс Вильевич, и снова погрузил руку в стену по самый локоть.
Границкий встал и опасливо подошёл поближе. Рука на ощупь оказалась обыкновенной, тёплой, с нормальной мускулатурой. Впрочем, бетон тоже ничем особым не выделялся и холодным каменным кольцом окружал живую плоть.
— Зачем вам мой роман? — с тихой серьёзностью спросил Павел Борисович, — и кто такие ваши конкуренты, открывшие на меня охоту?
Кривая улыбка исчезла с лица Макса Вильевича, сменившись выражением сдержанной горечи.
— Только не перебивайте меня, я буду рассказывать медленно и внятно. Если возникнет недоверие или недопонимание — просто промолчите. В скором времени вы всё обязательно осознаете, и осознание укажет вам две дороги. Вы вправе выбрать из них любую.
Границкий вернулся на стул и, внутренне сосредоточившись, приготовился выслушать объяснения. Тот, кто назвал себя Максом Вильевичем, понизил голос и ровным бесцветным менторским тоном приступил к повествованию.
— Всё дело в том, уважаемый Павел Борисович, что я не совсем человек, в чем вы имели возможность убедиться. Меня действительно привёл сюда задуманный вами роман. Только в отличие от вас я знаю, какое воздействие может оказать ваше потрясающее произведение на всё человечество в целом. Люди станут другими. Не в одночасье, но достаточно скоро.
Поверьте мне, я здесь для защиты ваших интересов. Дописав эту вещь, вы получите все, о чём только можно мечтать, мировую славу и огромное состояние! Условие только одно — допишите роман! Ну а на вопрос о моих конкурентах, открывших на вас охоту, отвечу так — я представляю сторону, которая заинтересована в прогрессе человечества, но как вы знаете, у всего на свете есть своя противоположность. Именно этой противоположностью являются мои конкуренты, и им ваш будущий роман — просто кость в горле! Ну не хотят они, чтобы человечество прогрессировало! Хотя я, честно говоря, не предполагал, что эти подонки способны на убийство. Не буду утруждать вас деталями, но их отчаянные шаги могут пошатнуть всю систему мироздания!
Только вы, Павел Борисович, не бойтесь никого, и когда я уйду, просто закройте входную дверь и не впускайте в квартиру незнакомцев. Ну и, конечно, сами не выходите из дома. Я предпринял кое-какие меры предосторожности, и в стенах своей квартиры вы теперь как Фома за святым кругом, но только очень прошу вас, на улицу — ни шагу! Договорились?
Границкий нервно сглотнул слюну.
— Я не успею написать, мне скоро на работу придется...
— А зачем вам работа? — удивился ночной гость. — Насколько я понимаю, уже через год у вас от переизданий романа будет доход в один миллион ежемесячно! Пишите себе на здоровье свои книжечки. Хотя, если вам нравится выполнять распоряжения нового начальника вашего отдела...
Голову Павла Борисовича переполняли вопросы. И немудрено, каким бы скептиком ты ни был, но воочию повстречав ангела или дьявола, обязательно перекрестишься. Однако сверхъестественный собеседник не горел желанием давать ясные ответы. На чьей он стороне? Светлый или же тёмный? Вдруг и в самом деле в мире нет ничего абсолютно тёмного или безукоризненно белого, а есть только силы прогресса и сила инерции? Границкий не выбирал свою сторону, выбор сделали за него.
— Я вас понял, Макс Вильевич, — тяжело вздохнул писатель, — одно меня смущает: ваш визит немного напоминает сделку: я тебе — всё, а ты мне — душу.
— Бог мой, Павел Борисович и в мыслях не было, вот вам истинный крест, — посетитель в бежевом костюме действительно перекрестился, и над его головой возник едва уловимый нимб света, — теперь вам, надеюсь, легче?
Визитёр Границкого посчитал свои дела законченными и, приподняв на прощание шляпу, шагнул в стену. Он исчез, канув в бетон, словно бестелесный призрак, своим внезапным исчезновением заставив Границкого сомневаться в реальности происходящего. Лишь недопитая чашка чая на столе, заверяла писателя, что гость всё-таки был.
«Допишу», — ожесточённо подумал Павел Борисович, — «из квартиры ни ногой, воду запасу, а еды хватит месяца на три. Отключаю телефон и не отзываюсь на стук. Теперь за клавиатуру — и писать, писать, писать».
Компьютер загружался на редкость долго и нудно, а загрузившись, высветил на мониторе странное окошко. Сквозь белый экран невзрачным курсивом проступали мелкие буквы.
Макс Вильевич врёт, вашей жизни ничто не угрожает. Ни он, ни мы не имеем права физического воздействия на людей.
Макс Вильевич не врет, ваш будущий роман — шедевр, который принесёт вам бессмертное имя, баснословное богатство, но бесповоротно изменит общество людей.
Макс Вильевич умолчал, мир изменится, но это будет конец того мира, который вам известен.
Теперь вам, Павел Борисович, известно всё.
Решайте судьбу человечества, она в ваших руках, но, пожалуйста, помните: порой важнее сказанного то, о чём получилось умолчать, и гораздо важнее написанного то, что удалось не закончить. Дмитрий Лорин © 2009
Обсудить на форуме |
|
