|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Другие Алёна Дашук © 2009 Цветы свиннорылые О! Вот и он. На моей ноге. Ползи, ползи же, ненаглядный, не сворачивай. Темнотища здесь, как... сам знаешь. Имей сострадание! Давай, чтоб я смог дотянуться до твоего мягонького тельца. Перебирай лапками...
Есть!
Желудок мой тебе пухом. Ты ведь только на вид мерзкий, а на вкус ничего — кисленький. Не обижайся. Тебе-то там хорошо — тепло, мягко. Не то что мне... Чёртовы камни! Точно били ими. А ведь просто лежу. Давно-о-о лежу. И вряд ли уже поднимусь. Скоро свидимся, не переживай! Думаешь, из чистого садизма сожрал? Да нет, форс-мажор. Хочешь, расскажу, пока перевариваешься? Нет? А мне фиолетово! Не хочет он... Скучно подыхать вот так, брат. Одиноко. Жрать охота...
Спокойно! Не думать о еде! Не думать о мире, в котором есть отбивные и жареная картошка...
...румяная, как задница курортницы...
Опять?!
Собраться! Мысли последовательны, текут ровно... Вдруг пожалует твой собрат, жирный да сочный, а я в отрубе. Глупо получится. Мне ж выжить надо. Ну, может, и не надо, но очень хочется. Устроен я так — тупо хочу жить. Ты вон, паук немудрящий, а тоже в пальцах крутился, как вошь на гребешке. Понимаешь, значит. А они не понимают! Хоть и люди. Вообще-то, какие они люди... Но должны же придти, как думаешь? Я вот надеюсь. Смешно выйдет — пришли, а я уже сплошной дух. Как они и мечтали. Только незаряженный. По их понятиям, моветон это. Не одобрят, повернутся, и поминай как звали. Так что...
Работай, мозг. Работай. Не отключайся!
Не отвертеться тебе от посмертной сказки, восьмилапый брат. Слушай.
***
Начиналось всё весело. Впереди топал мешок на тоненьких кривых ножках. Тапки в клеточку — швырк-швырк. Штурмуя ступени, мешок вдруг испуганно вякнул, тапки описали в воздухе параболу. Ты бы видел — кульбит века! Секунду спустя, баул уже валялся на полу. С обратной его стороны, накрепко притороченная лямками старуха. Прикольно. Я подыхал со смеху.
— Что, бабка, парашют не раскрылся?!
На том веселье кончилось. А ты думал, моя заупокойная сказочка будет сплошь искромётной? Зря надеялся. Это страшная сказка. И, похоже, с плохим концом. Продолжаю.
Бабка уставилась... Нет, не уставилась — как пиявка присосалась ко мне взглядом. По самые печёнки сканировала, су-у... хие пестики! А чего я такого сделал, сам-то посуди. Да, бесит меня эта рухлядь! Тебя разве не бесит, когда какой-нибудь старый мизгирь под ногами путается? Не проехать, не пройти — а толку с него? Вот какого, скажи на милость, этой бабке понадобилось в метро в первом часу ночи?! Вдобавок, желтолицей и раскосой. Сидела бы в своём кишлаке. А коль уж вылезла, получи... хлеб да соль. Ты тоже пойми, брат, у вас же тарантулы в гнездовище каракуртов не лезут. А у нас, людей, так. И изволь терпеть.
Ладно! Извини. Отвлёкся.
В общем, бабка меня сканировала. Я уже собирался ей достойно ответить, но из туннеля послышался рёв последнего поезда. До платформы ещё бежать и бежать.
Когда я вылетел на перрон, проклятый состав повилял мне хвостом. Пока я плевался ему вслед, старуха тоже приковыляла сюда и уселась на скамью. Опозданцы, вроде меня, понуро разбредались кто куда. Здесь же суетились служащие метро, подгоняли и запугивали административными санкциями. Экзотическую бабку обходили стороной, словно в упор не видели. Кстати, они и не видели. Но это потом выяснилось. Я видел, а они — нет. Мне бы задуматься, а я... Идиот! Да чего уж теперь. Короче, сидела она на скамье, привалившись к своему баулу, и чесала ногу. Это меня добило. Я подошёл к прыщавому типу в фуражке и ткнул пальцем в её сторону.
— А эта что, VIP-персона?
Он покрутил башкой, потом уставился на меня — нагло так.
— Метро закрывается для всех. Или вам такси вызвать? С решётками и мигалкой... — и заулыбался. Типа, сострил.
Я понял, справедливость придётся восстанавливать самому. Пошёл к старухе.
— По-русски ни бельмеса? — поинтересовался почти доброжелательно.
Бабка радостно загулила.
— Плёхо по-русски, плёхо!
— Кыш, говорю, отсюда! — Мне было обидно за пьяного бомжа, уводимого двумя ментами. Тоже, конечно, отброс, но хоть славянской наружности. С чего это инородной старухе такие привилегии!
— Скоро дежурный поезд пойдёт, — вдруг заявила без малейшего акцента бабка и с непосредственностью кошки разлеглась на скамье. Я ошалел. — Садись, не тронут.
Нас действительно не трогали. Платформа опустела. Станция погрузилась в полумрак. Бабка дремала. Я смотрел на её зелёное в голубоватом свете лицо и не мог двинуться с места.
Раздался отдалённый стук колёс. Странный такой... Похож на эхо в горах десятки раз повторяющее само себя. Состав вырвался из туннельного зёва внезапно. Не уловил я ни ветра, гонимого электровозом, ни предупредительного гудка. Перед глазами замелькали залитые светом окна. Не окна даже — сплошная сияющая полоса. Космическая какая-то скорость. Я отшатнулся. Ход поезд тоже не замедлял, просто вдруг замер на месте, демонстрируя полное наплевательство на законы физики. Открылись двери. Голос, объявляющий обычно остановки, равнодушно буркнул:
— Бинго.
Старуха поднялась и заспешила к ближайшей из дверей. Не оглядываясь. Я следом. Как жертвенный баран на верёвке. Не хотел, но шёл. Прежде чем опомнился, металлические створки лязгнули за спиной.
— Бинго! — повторил голос.
Состав надсадно засвистел. Меня отшвырнуло в противоположный конец вагона. Думаю, примерно так падает лифт в небоскрёбе. Меня вжало в холодный пластик дверей, ведущих в другой вагон, где, как и в нашем, не было ни души. К горлу подкатил тепловатый ком и извергнулся на линолеум шпротно-хлебной массой.
Хлеб, шпроты... м-м-м...
А, извини, брат! Я не о том.
— Тяжеловато? — Бабка стояла поодаль и ухмылялась. Одуряющая скорость её волновала мало. Кажется, даже шла на пользу: спина распрямилась, щёчки разрумянились — ягодка, тьфу! У меня же на подходе была вторая хлебно-шпротная волна.
— Что за...
— Тело, — пожала плечом старая кикимора.
— Чего тело? — Как же мне было плохо!
— Тяжёлое, — пояснила она и ехидно осклабилась.
— Восемьдесят шесть и ни капли жи... — попытался похвастаться я, но тут меня накрыло.
Когда очнулся, за окнами всё так же летела чёрная пустота, исцарапанная вспышками редких огней. Поезд теперь шёл ровно, и только монотонный свист напоминал о запредельной скорости. Стало легче, словно сверхперегрузки преодолел и парю в невесомости.
— Какая сейчас станция? — осторожно задал я вопрос.
Бабка дёрнула носом и отвернулась. Я посмотрел на часы — 00.00. Похоже, приказали долго жить во время моего поединка со стеной. Покрутив их так и сяк, получил ценные сведения, что год на дворе нулевой, как и месяц. Полагаться на биологические часы поостерёгся. Они убеждали, что в обмороке я провалялся не меньше суток. Чушь, короче говоря. Я сел и принялся ждать остановки.
Просидел часа два... а, может, пять минут — не знаю. Всё та же темнота за окном, росчерки фонарей. Кружим по кольцевой? Но где станции?
Знаешь, братан, что такое паника? Это когда по спине холодные струйки пота. Она липкая и влажная, сдавливает горло и тугими пружинами выстреливает в руках и ногах. Заставляет срываться с места и судорожно давить кнопку связи с машинистом. При этом что-то орать. Что — не разберёшь, зато громко.
А в ответ тишина.
— Там никого нет, — сквозь дрёму известила бабка. Паника ещё и дурной советчик. Она велит слушать всякий бред неграмотных старух, если только этот бред совпадает с твоими худшими опасениями. — Плохо, когда твой путь в чужих руках, — пробурчала старуха, заставив меня сильно усомниться в своей малограмотности. По-моему, подразумевала она что-то помимо общественного транспорта. Но тогда мне было не до её ребусов.
Бабка была спокойна, как только что откушавший удав — явно знала больше, чем говорила. Меня прорвало. Я подскочил к ней и схватил за грудки.
— Что тут творится, урючина замшелая?! — Ветхий ватник треснул. В следующую секунду мои восемьдесят шесть без капли жира медленно сползали по противоположной стене. Не понял... Бабка огорчённо цокала языком, разглядывая кусок ватина, показавшийся из разорванного рукава.
— Совсем ты нехороший человек, — качала она головой. — Черно вокруг тебя. Воняет. Спи лучше.
И всё.
Очухался я от свежего воздуха. Пахло майским садом и первым снегом. Тот ещё микс! Моя голова торчала из уже знакомого мне мешка. Он мягко покачивался в такт чьим-то шагам. Я вытянул шею и обомлел. Тащила баул старая знакомая. Она резво шлёпала своими клетчатыми тапками по почти отвесному леднику. А вокруг, сколько хватало глаз, горные хребты и слепящие белизной вершины. На все мои протесты и вопросы среагировала лишь однажды.
— Тяжёл у тебя дух. — Она встряхнула мешок, в который я был упакован. Упакован надёжно, руки не выпростать — а то бы я ей устроил... камасутру с брахмапутрой! Тогда я разорался об отсутствии душа и дезодоранта; о том что она тоже не фиалками благоухает; что никак не планировал устраивать вояжей верхом на бабках сомнительной наружности. Скрытый смысл её реплики понял потом.
И уже тогда невыносимо хотелось есть...
Шли долго. Вернее, она шла, а я получал навыки принудительной верховой езды. Уже в полной темноте моя тёмная лошадка вскарабкалась на какое-то плато. Я увидел огни.
— Ты первый, за кого этот путь проделал другой, — доложила она.
— Нет предела моей благодарности! — съязвил я.
Бабка не ответила. Заскользила навстречу светящимся точкам. Нет, это не были огни большого города, где полно закусочных. Это были костры. Но я всё равно ликовал. На огне, как правило, что-то готовят. Мозг был вымотан, анализировать происходящее отказывался. Гораздо больше меня волновало местное меню.
Вокруг костра сидели люди. Голые. Обоих полов и всех цветов: белые, чёрные, смуглые, жёлтые... Вавилонское столпотворение. Они молчали. И улыбались. Какой-то курорт тихо помешанных.
Меня освободили. Указали местечко у костра. Всё так же молча и скаля крепкие зубы.
— Здрасть, — я шаркнул затёкшей ногой.
Никто не ответил, только рты ещё шире растянулись в улыбках. Тогда я решил, что это племя дикарей, до которых не добрались такие блага цивилизации, как одежда и членораздельная речь. Во, попал! Я с опаской глянул на огонь — не поджаривается ли на нём нечто антропоморфное. В плане высококачественного бифштекса мои восемьдесят шесть без капли жира могли тут представлять большой интерес. Нет, в языках пламени не крутился вертел, не булькал котелок. Более того, даже дров я не заметил. Огонь, словно висел в воздухе. Трава под ним жизнерадостно зеленела. Но тогда трава мало меня интересовала.
Пока я делал ревизию костра, голозадое вече не проронило ни звука. Правда, они активно переглядывались и улыбались с разной степенью интенсивности — от полуулыбок Джаконды, до откровенных голливудских оскалов. У меня начало складываться впечатление, что это и есть их дикарский язык. Сиять в ответ я побоялся, мало ли что может означать на их наречии моя демонстрация зубов.
Было неловко. Особенно, если учитывать, что в метре от меня в весьма фривольной позе сидела девица... ничего себе так — белая, пышненькая.
При детальном рассмотрении, выяснилось, что нагота дикарей относительна — вокруг каждого вилось лёгкое светящееся облако, что-то вроде тюля с люрексом, но до безобразия прозрачного. На особях женского пола ещё туда-сюда, но на мужиках...
Тут небеса разверзлись — я услышал человеческий голос. Довольно писклявый.
— Он должен знать, что происходит, — на чистейшем русском произнёс тощий парнишка с длинными прямыми волосами. Внешне оратор напоминал засушенного Чингачгука.
— Хорошо, пока будем общаться с ним на низком уровне, — не переставая улыбаться, поморщился старец с невесомым седым пушком над ушами.
Упитанная негритоска слева от меня пошла багровыми пятнами.
— Не волнуйтесь, дорогая Байо, — понаблюдав за смешением цветов на её лице, возразил парень. — Войдите в его положение, мы попали сюда, будучи уже людьми иного уровня. Телепатия была для нас естественна. Для него же она ещё недоступна. Я верю, что наш эксперимент даст положительные результаты и он...
Тётка мотнула головой. Клянусь, она его перебила. Только я не слышал. Племя заволновалось, похоже, на телепатических волнах поднялся настоящий гвалт.
— Мы вовсе не опускааемся... — отбивался мой сторонник. — Мы должны вести его на доступном ему... Вы недооцениваете человеческую природу!
Из отрывочных возгласов я понял — мне стоит держаться Чингачгука. И ещё — что стал подопытной крысой. Очень мило.
Пока в воздухе трещали разряды, порождённые телепатическими дебатами, я под шумок подобрался к Чингачгуку и доверительно шепнул:
— Пожрать есть чего?
Он отпрянул и уставился на меня, как трёхлетка на бормашину. Потом что-то смекнул.
— Мы питаемся энергией солнца, огня, воды... природных сущностей, одним словом.
— Чем?!
Он что, издевается?!
— Для чего человеку пища? — обратился ко мне старец с пушком.
— Чтоб не сдохнуть! — Я вскочил. Меня трясло. Закончить свою перспективную жизнь заморенным голодом в какой-то дикарской секте?! Обидно же, брат, верно?
— Человек — это, прежде всего, дух. Совершенный дух вечен. Но человек, живущий материей, поддерживает в себе лишь материальное — тело. Поедая растения и животных, он вводит в организм тлен. Да, нам всем необходима энергия. Вы получаете энергию, вырабатываемую при расщеплении в организме различных веществ. — От нелепой наукообразности последней фразы я затосковал. Старец заметил это и прибавил децибелы. — Расщеплении! — взвыл он довольно эффектно, чем вернул моё внимание. — Понимаешь ли ты истинное значение этого слова?
— Переваривание? — ляпнул я наобум. Видно, промахнулся. Гуру фыркнул, как вляпавшийся в собственное дерьмо кот.
— Смерть! — выкрикнул он. — Вы питаетесь энергией смерти! Сами превращаете себя в смертных! Убиваете не только тело своё, но и дух! Есть тленное, значит, обрекать себя на болезни, мучения и неотвратимую гибель!
— Я бы с удовольствием отравился сейчас пирожком, — признался я.
Шокированный моим невежеством старец умолк. Эстафету принял Чингачгук.
— Мы питаем дух, а не тело. Тебе придётся научиться этому. Мы не можем допустить в наш мир распад. Огонь вполне годится, чтобы слегка перекусить перед сном. Основной приём энергии утром на рассвете.
Я оцепенел.
Старик поднялся и окинул присмиревших соплеменников просветлённым взором. Говорил он вслух, преодолевая отвращение.
— Другой привнёс в наш мир грязь. Наша аура черна от споров. Омоем её!
Это была моя первая встреча с проклятым водопадом. Тонны воды, обрушивающиеся чёрт знает с какой высоты, гремели о камни так, точно на скалы рухнул товарный состав, груженный чугунными болванками. Едоки энергий полезли в бурлящий шквал и замерли в живописнейших позах — лица и руки вверх, глаза закрыты, на губах всё те же нестираемые улыбки. Я готов был поклясться, что чудовищная мощь сейчас раздавит этих придурков, как клопов. Ничуть не бывало! Вода достигала земли, точно купальщики были бесплотными.
Меня запихнули в небольшую нишу, образованную выступами скал. Стихия там бушевала в щадящем режиме. Тем не менее, водоворот тут же набросился на ослабшее от голода и впечатлений тело, перевернул, закувыркал в крайне непристойных позициях... После таких эквилибров о попытках заслужить уважение у местного населения можно было забыть. Скоро мышцы, любовно накаченные за пять лет регулярных тренировок, стянула немилосердная судорога. Вода ледяная. Самые морозоустойчивые «моржи», в сравнении со мной, хилые банщики! Я очередной раз треснулся темечком о камни и умер. Впервые.
Скрючившись, я валялся на фоне пасторального пейзажа (водопад в лунную ночь — романтики рыдают!) и тихо скулил. Синий от холода, красный от крови и зелёный от тошноты. Реакция на смерть у меня такая — тошнит. По коже ползали мурашки величиной с пекинеса. Кто-то поднял меня, и на руках отнёс... куда-то. Положил на что-то жёсткое. Пахло чем-то сладким... Такой была первая ночь в новом для меня мире.
А вот утро началось хорошо. Если не считать оглушительного урчания в пустом брюхе, разумеется. Меня тряхнули за плечо, я открыл глаза. Представшее пред моими очами зрелище впечатлило. Если, брат паук, ты мужик — поймёшь. Надо мной покачивались наливные дыньки... размера четвёртого.
... дыня... Пополам её — и ложкой, ложкой! А потом пить вязкий желтоватый сироп через край...
Цыц!
— Пойдём, — сказала обладательница спелых плодов. Я приподнялся на локте и перевёл взгляд чуть выше приглянувшихся мне объектов. Там обнаружилась белоснежная шейка с бьющейся синей жилкой. Ещё выше — мордашка. Тоже вполне симпатичная. «Белая и пышненькая» — это была она.
— Привет, — ответил я, польщённый, что со мной не гнушаются говорить на примитивном уровне.
Гостья улыбалась. Презрительно.
— Меня прислали за тобой. Встаёт солнце. Если сумеешь подавить в себе зверя и пробудить человека, насытишься.
Я крепко сомневался, что мой зверь согласится потреблять ультрафиолет, вместо кофе и бутербродов, но пошёл. В чужом монастыре размахивать конституцией — дохлый номер.
Мы вышли из бунгало. Оказывается, ночь я провёл в довольно затейливом строении, сплетённом из живых растений: тонкие стволы, толстые стебли, листья с ведёрную крышку величиной и цветы. Цветы напоминали свиные головы — огромные, розовые и... аппетитные. Лепестки подрагивали на ветру, как уши трусящего по своим делам, поросёнка...
...жареного... ы-ы-ы...
— Красивый домик, — сказал я, пуская слюни.
— Какой нам нравился, такой и строили, — огрызнулась пышненькая. Потом спохватилась и добавила чуть мягче: — Когда твой дух окрепнет, переделаешь на свой вкус.
...вкус... Ха!
— Без содействия духа строить не пристало? — хмыкнул я.
Она обернулась и обдала меня ушатом кипучего отвращения.
— Только дух способен создавать прекрасное!
Я присмирел и заткнулся. Заняться было чем, изучить ландшафт, например. Мы шли по весьма любопытному селению. Меланхолическая осень сменялась бравурными до одури картинками лета. А вот яранга, заваленная снегом, и освещённая лентами полярного сияния. Над хмурым, увитым желтеющим плющом, замком грохотал гром и сверкали молнии...
Позже я узнал, что каждый из здешних обитателей окружал своё жилище милыми его сердцу пейзажами. То же касалось и площадей. Кому-то нравилось существовать на пяти квадратных метрах, кому-то требовалось гектаров десять. Для этого народца не существовало ничего невозможного. Надо на крохотном плато обустроить удельное княжество размером с Латинскую Америку — да ради бога!
Потом мы пробирались через невозможно зелёные заросли: листья и стебли, ядовито-яркие цветы и... готовые полопаться от спелости фрукты. Это было выше моих сил! Помимо воли я цапнул призывно раскачивающееся перед носом яблоко. Тут же получил такой электрошок, что из ноздрей повалил дым.
— Вижу, хочешь убить живой плод яблони, — процедила моя проводница сквозь сжатые в улыбке зубы.
— Есть я хочу, дура! — завопил я, чувствуя, что сейчас или истерично разревусь, или дам пышненькой по белой шейке. Так её разэтак!
Девица резко повернулась. Какое, брат, у неё было тело!
— Честно скажу, я была против этого эксперимента, — зашипела она. — Не верю, что тот, кто уничтожил в себе человеческую суть, сможет возродить её даже среди нас. Давить вас, а не обращать! Планета для истинных людей!
— Я чуть не стал убийцей яблока! Караул! Яблоко для тебя живое, а я, человек, значит, так, мясо ходячее?!
— Не человек ты, — отрезала она, не переставая улыбаться. — Яблоко живёт по закону, поэтому его энергия жива. Ты свою природу отверг. Для тебя истинно только материальное. А материальное... — Проводница глянула на ствол яблони, которую я только что собирался жестоко осиротить. Дерево встрепенулось, покрылось чёрно-красными разводами, сверкнуло чешуёй и медленно поползло прочь. Я шарахнулся в сторону.— Любая материя — лишь оболочка, сосуд. Тленных оболочек бесконечное множество. Бессмертная энергия, сокрытая в них — вот суть! Человек наделён способностью видеть суть. И не просто видеть, а, сохраняя её, менять форму. Делать мир идеальным, не руша изначальную гармонию! Только человек обладает таким даром! Вы же, живоедящие, этот мир только грабите. Пользуетесь материей и губите её дух. Вам не интересна суть, вам важна форма. Можно ли вас, отринувших свою природу, назвать людьми? Вы — болезнь мироздания. Не работает у вас то, что отличает человека от животного. Вы ещё не звери, но уже и не люди. Вас Вселенная не задумывала, вы вне её гармонии.
— Мерси тебе от вселенского геморроя! — Мне было обидно. При такой-то форме и столько пафосной болтовни...
— Тело моё тебе покоя не даёт, — поймала она меня. Совсем забыл, что эти твари телепаты! — Тлен. Тогда вот...
Она опустилась на четвереньки. Ого! Это, брат паук, я тебе доложу! Но праздник кончился, не успев начаться. Нос и шея её начали вытягиваться...
Я зажмурился.
Рядом топталось что-то тяжёлое. Я приоткрыл глаз. Напротив с ноги на ногу переминалась лошадь. Белая. Пышне... то есть, здоровая такая лошадь.
— Тело тоже оболочка, а значит, несущественно. Человек совершенный духом, понимает, как всё это зыбко, — пояснило парнокопытное и ломанулось в бурелом.
Я полез за ней. Получить повторную процедуру электрошока... да ещё от кобылы... Увольте! Последнее, что я спросил:
— Слышь, лошадь! Откуда вы все тут русский знаете? Мы где, вообще?
— Для человека духа не существует преград. В том числе, языковых. В информационном поле Земли хранятся любые знания, мы извлекаем те, которые нам нужны на данный момент.
— Ноосфера! — пустил я в глаза снобки лёгкое облачко золотой пыли. Кого я хотел покорить своим интеллектом!
Лошадь только хвостом махнула, отгоняя с крупа овода. Я прикусил язык.
Столовая высокодуховных особей выглядела традиционно для местного колорита: чудесная полянка на краю обрыва. Снова зелёная травка, цветочки — всё в радужных (и ужасно холодных!) каплях росы. И небо, небо, небо — бирюзовые, розовые, лиловые разводы. На горизонте алели горы. Из-за вершин показались красные усики солнечных лучей. У варёного рака такие...
Вот-вот появится мясистая голова...
В смысле, я не о том!
Толпа на поляне сверкала голыми телесами и своими неубедительными одеждами. Позы — что и под водопадом. И тишина. Пока чудо-нудисты не видят, я сжевал несколько стеблей, попавшихся под руку. Один был невкусный. Тем временем, тюль, окутывающий фигуры солнечных едоков, стал приобретать терракотовый оттенок, наливаться светом. Так проявлялась подзарядка. Ну-ну, «Режим электропитания — сбалансированный»! Как только свечение одежд стало ослепительным (заряжено полностью), началось веселье. Для «энергетиков», разумеется, не для меня.
Я сидел на травке, глотая горькие зелёные слюни, а вокруг плотным кольцом сомкнулись мои мучители. Сытые и негодующие. Зачитывали вердикт. У-у-у, оказывается за время пребывания здесь опаскудился я на «вышку». Слова, загрязняющие ауру мира — пятнадцать штук. Слова, разрушающие ауру к едрене фене (мат, проще говоря) — сорок три штуки. Злостное оскорбление ближнего путём бурной реакции на его внешнюю форму (лошадь донесла!). Покушение на жизнь яблока... Всего и не перечислишь. Но существа они были духовные, улыбчивые — простили. Почти. Приговорили к омовению под водопадом и принудительным общественно-полезным работам — созерцание розы. Ерунда, словом — пару раз угробить несущественную оболочку в водно-каменном чистилище. С последующим воскрешением, конечно. О бессмертии моего злокозненного духа «энергетики» обещали трогательно позаботиться. А созерцание розы, оказывается, штопает продырявленную дурными мыслями ауру пространства. Во как!
С тех пор водопад и лицезрение разного рода красот стало моим проклятьем. Свиннорылые цветы, которыми было утыкано моё жилище, оказались очень вкусными. Не такими, понятно, как холодец из свиных ушек, но... Не мог удержаться! За фрукты наказывали почему-то строже. Отмачивали в водопаде ежедневно и подолгу. С крепкими выражениями было легче. Со временем я научился употреблять прошедшие цензуру словечки: муд... дрецы, су... уматра с брахмапутрой, посылать на ху... уже некуда и так далее. Энергетика, сопровождающая мои словесные изыски, правда, населению не очень нравилась, но каралась не слишком сурово — медитациями под звёздным небом.
Больше всего я опасался, что однажды они принудят меня принять участие в их молениях. Выглядели они так. Едва на небе собирались тучи, всё племя, устремлялось на свою энергозарядную поляну. И начинались чудеса. Чёрные, сизые, фиолетовые тучи лениво ворочались на малиновом небе и неизбежно складывались в подобие города. Похожие виды любят запечатлевать на открытках Санкт-Петербурга: закат, Нева, чёрные силуэты крыш, башней и неизбежный шпиль Петропавловки. Что-то в этом роде. «Энергетики» выстраивались вдоль обрыва, принимали любимую позу (ладони и лица к небу) и начинали дружно сливаться с природой. Аж гуд стоял! Потом кто-нибудь делал шаг. В бездну. Затем шаг второй — уже над ней. Третий. Шёл медленно, со вкусом, нежа босыми ступнями пустоту. И уходил в тот самый город. За первым ходоком двигался следующий. За тем ещё. И ещё... Пока на краю обрыва не оставался я один. Тут уж я отрывался по полной: бежал в леса и серийно убивал яблоки и прочие запретные плоды. После валялся на траве и мечтал о пышненькой... о её недуховной составляющей. Нирвана!
Возвращались они нескоро. Просветлённые, счастливей обычного. Тут же чуяли неладное — энергию смерти фруктов, которые я безжалостно переваривал в данный момент. Увлекали к водопаду.
Кстати. Не знаю уж, что повлияло, тонны ледяной воды или долгое изучение пестиков и тычинок, но от случая к случаю я начал понимать, что телепатируют «энергетики». Так я узнал, что нетерпимые величают меня Калекой Духа, а лояльные — Другим.
Я, вообще, узнал много интересного. Например, что стал опытным образцом. «Энергетиков» давно заботило, что Земля оккупирована неправедными тварями. Вроде меня. Планету требовалось срочно спасать. Сторонники умеренных взглядов склонялись к перекройке «живоедящих» в едоков энергий. Ага. Всех до единого! Радикалы придерживались иной точки зрения... Даже говорить не хочу! Слава богу, их было меньшинство. Вселенское господство духа над материей — ничего себе амбиции у моих добряков. Я был избран в качестве подопытного. Бабка Зуля, доставившая меня сюда, оказывается, не одно тысячелетие служила проводником — помогала эмигрировать достойным из низкого мира в мир торжества духа. Кого тут только не было: йоги, шаманы, философы, клерикалы всех концессий, эзотерики, сторонники каких-то заумных учений... Короче говоря, точно не моя тусовка. Но дух духом, а с телами при переходе совладать даже самым продвинутым из них было на первых порах трудновато. Депортироваться их телесным оболочкам помогала бабка Зуля — крупный спец в своём деле. Так и собралось здесь за многие и многие века племя единомышленников. Им тут явно нравилось. Но они-то своё кредо нащупали ещё там, среди живоедящих. А меня-то за что? Ответ я получил и на это — за то, что, по наблюдениям проводницы, был типичным представителем наипримитивнейшей ветви Homo sapiens. Не понял, брат паук? Ну, это такие сапиенсы, которые... А хрен разберёшь которые! Словом, резиденту дано было задание отыскать трудный случай в плане перевоспитания. Смысл такой — уж коли подобного дятла обратят, значит, с любым справятся. Можно начинать операцию по преобразованию всего человечества.
Поведал мне всё это тот самый Чингачгук. Его на самом деле Мао-чо звали. Родом он был из какого-то индейского племени, вымершего задолго до появления на их землях Колумба and Ко. Сначала, признаться, краснокожий вызывал у меня недвусмысленные опасения — чересчур уж рьяно защищал меня от недругов и слишком заботливо опекал. После того, как он пригласил меня на совместное любование луной, я не выдержал.
— Ты из этих что ли?! — спросил я в лоб и сжал кулаки.
— Каких? — Он наивно захлопал глазами.
— Всех цветов радуги! Что-то с бабой я ни разу тебя не замечал!
— Ах, ты об этом! — Он принялся хохотать. Потом объяснил правила игры, окончательно взорвавшие мой мозг. — Для нас несущественно всё, что не касается духа: возраст, положение, национальность, внешность, в том числе, и пол. Главное, энергия любви. Понимаешь? Вселенной важна только она. Слияние духа — вот наивысшее наслаждение! Впрочем, тебе этого пока не понять.
Я и впрямь ничего не понял, но на всякий случай поднёс к его орлиному носу изрядно отощавший, но всё ещё увесистый кулак.
— Только попробуй!
— Извини, но у тебя такой уродливый дух, что вряд ли кто-то захочет с тобой сливаться, — с гадской улыбочкой заявил Чингачгук. Потом, правда, утешил. — Ты не расстраивайся, дух можно совершенствовать. Ну, что, пошли созерцать лунную дорожку?
Ух, как я его тогда послал! Это я-то урод?! Да за мной всю жизнь девки толпами бегали! Восемьдесят шесть и ни капли... Хотя, это я уже, вроде, говорил. Короче, послал я его.
А наутро он заявился, как ни в чём не бывало, и пригласил вкушать восход. Я его простил. Тем более, что никто больше не рвался растолковывать мне что тут к чему. Конечно, в роли гида я бы предпочёл пышненькую, но она, как назло, возглавила общество борьбы с инакомыслящим — со мной, то есть. Фашистка!
Так у меня появился приятель.
Вообще-то, в их образе жизни были свои плюсы. Презрев тело, «энергетики» свободно путешествовали в любых пространствах. Мао как-то взял меня с собой на такой променаж. От тела я, правда, освободиться не мог, и он выцарапал дух из бренной оболочки, погрузив меня в транс. Тащить вялый сгусток моей энергии ему пришлось на себе, но он не очень роптал. Мы прошвырнулись по сияющим, как залитая бензином лужа, галактикам. Не знал, что звёзды и планеты такие шумные. Одни гудят, как контрабасы. Другие дребезжат, словно литавры. Третьи визжат скрипками. Некоторые поют. Земля, кстати сказать, кричит. А есть такие, которые выводят сложнейшие рулады. Всё вместе сливается в неописуемый хорал. Какой там Бах — слабак! Впрочем, сроду не любил симфоническую музыку — ничтожное подобие того, что услышал тогда.
По моей просьбе помотались мы и в мире «живоедящих». Ностальгия. Там, как обычно, все были заняты — решали кто круче. На всех уровнях — от сверхдержав до малышни в песочницах.
Потом заглянули в палеолит. Там все жрали всех. Ничего не менялось.
Стало скучновато.
Вернувшись в тело, я узнал, что, как только мой дух достигнет совершенства, сам смогу курсировать между временами и пространствами. Поскольку было любопытно посетить когда-нибудь далёкое будущее, я взялся постигать основы здешнего мировоззрения.
Дела уже шли неплохо. Я даже научился немного балакать на телепатической мове. И тут всё пошло прахом. Виной тому был всё тот же мой злой гений — пышненькая. Ненавидела она меня люто. Видно, очень раздражалась при виде моего не под неё заточенного духа.
Как-то раз застукала она меня за накачкой пресса. Водрузив на провалившееся брюхо увесистый валун, я пытался восстановить былую форму. Увы, на местной диете мои восемьдесят шесть железных давно превратились в семьдесят дряблых. Я решил взяться за себя. В этот момент она и появилась из густых зарослей...
Судили меня с пристрастием. Совершенствование тела, когда дух в эмбриональном состоянии! Ужас, ужас, ужас! К тому же, я так и не смог отказаться от преступного живоедения. Введения в организм убиенных растений мне простить не могли. Только представь, брат, что бы сделали они со мной, узнав о твоей геройской гибели. Подумать страшно!
Приговор был суров — ссылка, чтоб я, значит, атмосферу им не портил. Местечко выбрали такое, где я или научусь питаться энергиями напрямую, или... И оживлять тело, как делали после каждой моей бесславной кончины в водопаде, они больше не намерены! Баста!
И вот он я — голые скалы, ни травинки, ни былинки. Высунь нос из пещеры — палящее солнце. А ночью мороз. Повсеместно. Ну, ты в курсе, братан, сам тут жил. Кстати, не знаешь, что за местность? Какой-то марсианский пейзаж. Бабка приволокла меня сюда в своём мешке, да и давай бог ноги — ни слова не сказала, мумия вяленая. Пауки, правда, вполне земные...
... и такие вкусные!
Ох, прости, брат, вырвалось.
Хочу домой!
...сочные свиннорылые цветы, безмолвно визжащие, когда их надкусываешь, яблоки.
То есть... Я сказал домой?
Чего-то хреново мне... У-у-у, больно! Что такое?! Спазмы? Колики?
Наваристый борщ, котлеты, нежные пауки...
Э-э-э... Так ты, брат, похоже, был ядовит?! Какая же ты после этого сво... оеобразная личность!
Воздух...
По-мо-г...
***
По щекам стекали прохладные капли. Я открыл глаза. Пещера наполнена пляшущими тенями и теплом — костёр. Мао-чо лил из глиняного сосуда мне на лицо воду.
Пить!
Оказывается, пить я хотел куда больше, чем даже есть.
— Ты как? — поинтересовался индеец, точно я не с того света вернулся, а свалился с велосипеда.
Ответить я не мог, только сипел, пытаясь ухватить ртом струйки влаги.
Я уплетал за обе щёки маисовую кашу с жирным буйволиным молоком. Мао-чо позаимствовал мисочку у своей мамаши. Подумать только, меня спасла доисторическая каша, сваренная какой-то скво с тыщёнку лет назад!
Мао-чо расхаживал по пещере, заложив руки за спину, и пытался оправдаться. Перед самим собой, понятное дело.
— Ты другой, это ясно. Но ехидна и броненосец тоже разные, а ничего, на одной земле живут.
— Но-но, — пробурчал я, подозревая, что роль ехидны отводится мне.
— Ты же так и не смог есть солнечную энергию. Даже когда от этого зависела твоя жизнь. Получается, это не в твоей власти. А вдруг это не уродство, просто ты так задуман?
— Во-во! — Я едва не прослезился от такой чуткости.
— Может, ты и не предавал свою природу? — Мао-чо остановился, задумался. Так он стоял довольно долго. Потом уселся рядом и вдруг сказал: — Дай попробовать, а?
Я, скрепя сердце, позволил запустить ему лапу в мою миску. Он зачерпнул кашу, сунул в рот, сморщился. Потом выплюнул и пошёл на свежий воздух. Есть своё солнце.
— Эй, — окликнул я. Он оглянулся. — Чего ты носишься со мной, как дурак со ступой? Ты точно не... этот?
Вообще-то мне было всё равно. Каша она и в Америках каша, кто бы её ни принёс. Мао-чо помолчал, затем с ним начали твориться метаморфозы — спина сгорбилась, конечности искривились, затряслись, голова раздулась и стала напоминать тыкву.
Меня передёрнуло, как передёргивало всегда при виде любых отклонений от нормы. Интересно, «энергетиков» так же мутит, когда они смотрят на мой безобразный, с их точки зрения, дух?
— Таким я родился, — пояснил Мао. — Мне слишком долго пришлось быть другим.
С того дня Мао-чо стал ежедневно меня подкармливать. Кухня его матери разнообразием не отличалась, но была питательна и вкусна. Мы болтали о всякой ерунде и несколько раз выбирались на прогулки за пределы моей тюрьмы. Сгоняли навестить и мамашу Мао. Племя их было суровым — воины и охотники — слабых телом не жаловало. Представляю, как доставалось бедняге, когда он жил среди них! Думаю, покруче, чем мне среди «энергетиков».
Я закинул удочку, не утащит ли меня Мао-чо в мой родной мир, раз уж он, как всякий «энергетик», не ведает преград. Он вздохнул и признался, что сможет переместить только дух. Полномочия перемещать тела узурпировала бабка Зуля. Я смирился.
Как-то Мао-чо явился в мою пещеру угрюмей грозовой тучи. Даже вечной улыбки на лице не наблюдалось — негатив, тягчайший проступок против ауры планеты.
— Завтра сюда явятся наши, — сообщил он. — Хотят глянуть, преодолел ли ты свои низкие инстинкты.
— И чего? — хмыкнул я. — Скажу, преодолел. Не откинулся, выходит, энергии жую. Какие проблемы?
— Проблемы есть, — Мао замялся. — Решили так — если жив, принять, как своего.
Выражение его глаз мне не понравилось. Что-то мой поставщик тленного провианта не договаривал.
— Это плохо?
— Кому как, — Мао-чо отвернулся. — В Город Света поведут, чтобы дать там тебе новое имя.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день... Городом Света «энергетики» величали то самое поднебесное капище, так напоминавшее мне открыточный Питер.
— Хочешь сказать, меня просто скинут в пропасть? Это же убийство, святоши вы ху... уже некуда!
— Они-то будут думать, что ты уже готов к посвящению, — заступился Мао-чо за соплеменников. — Моя это вина. Не дал тебе возможности пробудить свой дух. — Он повертел в руках миску с маисом, но всё же, поразмыслив, поставил её передо мной. — Прости.
Трапеза за завтрашний упокой моей несостоявшейся души прошла в тяжёлом молчании.
На другой день в мою пустынную обитель пожаловала делегация. Или приёмная комиссия? Кто бы сомневался, пышненькая была в её рядах. Наверняка не в последнюю дуду дула, когда решался вопрос о вступительном экзамене.
Аура моя их не вдохновила. Наверно, попахивала трупами кукурузных початков и была заляпана дурными мыслями. Но я был жив. Отменять своих решений «энергетики» не привыкли. Не стали они слушать ни вербальных моих воплей, ни мысленных. Видно, сочли, что брежу о маисовой каше с голодухи. Не привык ещё довольствоваться солнышком. Ничего, главное, начало положено. Наивные ублюдки! Меня сунули в мешок, погрузили на бабку, и полетели.
Небесное капище пылало кровавыми оттенками. Чёрный абрис инфернального города алчно ждал. Я стоял над уходящей в бесконечность бездной и даже не пытался качать права. Бесполезно. Если честно, вообще плохо соображал. В спину дышали довольные удачным экспериментом умеренные «энергетики».
Старец с пушком над ушами держал торжественную речь. О чём говорил, не знаю. Предсмертный ступор напрочь убил даже те зачатки телепатических способностей, что я обнаружил недавно. Похоже, дед праздновал скорое обращения всех «живоедящих». Разбежался! То-то будет разочарование, когда я растекусь по камням месивом из мозгов и крови! Ха! Хоть так отомщу...
Потом они потопали по своей высотной тропке в Город Света.
Реющая над пропастью пышненькая обернулась и кокетливо поманила меня пальчиком. Я попятился. В этот миг кто-то толкнул меня в спину. В ушах засвистело...
Я сидел у подножья горы и орал.
— Заткнись! — прорычал Мао-чо. Он отдувался и вытирал со лба пот. — С мягкой посадкой, урод!
— Ты... как это... — Интересно, я уже умер? И совсем не больно.
— Все в город пошли, а я... Жалко тебя стало, короче. Не удержался. Вниз побежал.
Я, кряхтя, поднялся. Сердце билось как полоумное.
— Ты ж говорил, тела переносить не можешь.
— Не могу, — подтвердил индеец. — Могу за шиворот ухватить. Но тащить такую тушу... извини, — он развёл руками. — Вот вместе и скатились. Хорошо, удержал. А то здесь заново жизнь не очень-то вдуешь, сильно аура пространства грязная.
— И где мы теперь? — Я стал озираться. Вокруг снова горы. Как же они мне надоели! Даже вот такие — устланные лугами и увенчанные снежными шапками.
— Где-то в мире «живоедящих», — беспечно пожал плечами спаситель.
— Клёво, — сказал я, плюхнулся на землю и принялся позорно реветь.
Мао подождал, пока закончу, но, не дождавшись, объявил:
— Ну, я пошёл.
— Куда?! — Я струхнул и перестал голосить. — Возвращаешься к этим... энергоёмким?
— Нет, — потряс головой Чингачгук. — Мне туда ход закрыт. Я ж такого начудил. Не примут.
— Получается, ты из-за меня?..
— Да ладно, — поморщился он. — По-моему, и среди них я какой-то... другой. Всё равно бы ушёл.
— Пошли ко мне, — предложил я.
— Сам-то из этой тьмутаракани выберись, — хохотнул Мао. — Мне что, фьють — и я уже где захочу, а тебе с твоим телом повозиться придётся: ни компаса у тебя, ни карты, ни языка, ни денег... Каждому свои траблы. — Ну и словечки у лучезарного дружка — моя школа! Стало приятно. Чего-то и он от меня нахватался. Не всё я от него.
— Прорвёмся, — заверил я его. — Главное, тут энергиями не кормят! Нормальные люди.
— Ты что ли эталон выпиливал? — Мао посмотрел на заходящее солнце и заспешил. — Всё, бывай! Пошёл искать...
— Чего искать-то?! — попытался задержать его я, но поздно — в воздухе сверкнул электрический разряд и мой друг-«энергетик» исчез.
Надеюсь, всё же наведается как-нибудь в гости. У меня балкон есть. Посидим. Я дёрну пивка, а он заходящего солнца. Мао-чо закатное предпочитает, говорит — на восходе оно горчит.
Алёна Дашук © 2009
Обсудить на форуме |
|
