|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2008 Ирина Верюханова © 2008 Алтарь
Окна хрустели на морозе. Покрылась инеем черная плесень на стенах, да и сам дом заиндевел. Старость изрешетила его щелями, как перфокарту. И в каждую дышала стужа. Густое небо ворочалось на серых крышах и заползало в прорехи, трубы и чердачные окна.
Это была страшная любовь. Любовь Марса и Снежной Королевы, холода и войны. Она бушевала и ярилась страстью там, в небе. Сюда же летели осколки и брызги. И рассыпались щедро, чтоб досталось каждому. Досталось. Мало кто в городе поддерживал связь с дрожащей обморочной явью.
Екатерина Александровна жгла свой комод медленно, по щепочке, прямо посреди гостиной. Было неловко заходить в чужие квартиры за дровами. Она боялась трупов. В особенности трупов знакомых. И она жгла бабушкину мебель. Комод вонял жженой полировкой: горел девятнадцатый век и пах нелицеприятно.
Учительница русского и литературы, она собиралась на пенсию, когда началась война. Теперь Екатерина Александровна так исхудала, что казалась себе девочкой, очень усталой и испуганной. Ночи и дни сочили страх, как вечная капельница. Он, страх, а не голод, свел ее мысли с ясности. Жизнь позабылась, судьбы близких рассыпались в небытие, остальное память сделала снами. Зато освободились воспоминания раннего детства, и с каждым днем являлись все ярче и достовернее.
Екатерина Александровна видела, как наяву, бабушкино имение, белую вышитую скатерть на столе в саду. На ней — блюдо лесной земляники. Огромное, хоть весь день ешь — не справишься. Она заходила в дом и встречала малыша-брата, лохматую гончую Ротмира и няню. Над черным диваном висела фотография людей, которых Катя почему-то боялась. Бабушка мазала ей сгоревшие плечи сметаной и ворчала. А Катя визжала, оттого, что сметана обжигала холодом, и оттого, что соседские дети начали крокет без нее. Она видела закаты над рекой и лошадей, пришедших на вечерний водопой. Изредка воспоминания мешались со снами, но Екатерина Александровка всегда знала, что есть что.
Комод оставил после себя больше зловоний, чем тепла. Екатерину Александровну вырвало, и под утро она забылась ненадолго, только чтоб полюбоваться на кусочки торопливых снов. Прекрасные сны были великолепным даром, но стоило им растаять, как в душу снова забирался страх.
В мертвом городе пугало все: и тишина и звуки, являвшиеся откуда не возьмись. И жизнь страшила больше смерти. А бомбежка и вовсе казалась глупой. Чего бомбить? Никого ж нет. Но кто-то все-тки был. Этот кто-то оставлял следы на снегу, и с каждым утром следов становилось все больше, пока снегопад вновь не белил бумагу улиц. Были тетя Маша и Анечка в соседнем подъезде. Но они не выходили. Екатерина Александровна сама приносила им «книжные» дары. И потому друзья еще жили.
Однако «книжных» даров не было очень давно, с неделю, или с две. Екатерина Александровна носила Оскара Вайдла каждый день, но даров не было. И к соседям она не заходила: боялась не застать их в живых.
Поутру город совсем посинел. Екатерина Александровна надела на себя все, что еще не сменяла на крупу в то далекое время, когда горожан еще было много и им было, что менять. Она бережно спрятала Вайдла за пазуху и пошла. Лестница обледенела, точно случайная оттепель и резкий мороз прихватили ступеньки. Екатерина Александровна вспомнила, что раньше на подоконнике всегда громоздилась стая голубей.
Она вернулась в квартиру, решительно щелкнула ключом в дверях папиного кабинета. Здесь было чем поживиться тому, кто ищет тепло. В папином кабинете хранилось очень много книг, которые могли великолепно гореть. Но Екатерина Александровна заставила себя об этом забыть. «Может, дело в Вайдле», — думала она, шурша по полкам черными пальцами. «Может, попробовать Синдбада, сказки народов мира, или Достоевского. Нет, только не его, спасибо. Но в прошлый раз ушел Толстой...». Поколебавшись, она выбрала красную книгу с чудесными иллюстрациями, стерла с нее пыль и осторожно спустилась по лестнице. Дверь в подъезд болталась на одной петле и плакала, как ребенок. «А я то думала, что за дитя еще плачет в городе?»
На улице ее ждали все студеные ветра мира и два квартала от Прачечного переулка до Почтамтского мостика.
Тети Машино окно молчало. «Но ведь жечь же нечего...» — уговаривала себя Екатерина Александровна. Она шла и молилась. Екатерина Александровна слишком много читала, чтобы верить в Бога, и еще больше, чтобы не верить в него. Однако молитвы она знала плохо, так и дошла, не вспомнив толком ни одной.
Мойку замело. Река верно промерзла до дна или даже глубже. Снег припрятал следы, он и хранил тайну. Под мостом.
Она положила книгу между гранитными плитами, расколовшимися от взрыва. Конечно, было любопытно, как все происходит, но Екатерина Александровна чувствовала, что смотреть нельзя. Пальцы окоченели и не хотели слушаться. Она дышала на них и плакала, хотя плакать тоже было больно. Отсюда река казалась белой дорогой, поперек которой черными коромыслами рассекали белое небо мосты. На горизонте лежала кроткая полоса света, желтая прорубь, едва-едва напоминающая о солнце.
Море молчало, тихо тыкалось в берег и изнывало от жары. Ти нежилась в бассейне, под развесистой аркадой. Здесь царила прохлада, тихо курился цамир, и золотые стрекозы не докучали. Добрый Рем лежал под рукой, ему было жарко, но купаться он не желал. Рем урчал во сне. И Ти думала, что эта скука не кончится никогда. Она нырнула еще раз, и золотые брызги взвились под своды и там лопнули. День только начался. Звенели облака, раскрывались цветы, чьи ароматы радугой плавали над побережьем, манили отведать плодов и танцевать. Ти выплыла из-под аркады, и солнце тотчас высушило ее голубую кожу. Танцевать было глупо, с таким настроением есть вероятность сгореть. Ах, что ж делать? Невыносимо! Этот коммуникатор в коробочке, полной сухих листьев, вчера рассказал ей печальную историю. Видимо, в нем все дело. Стоит проверить алтарь. Бывали истории и получше. Может, повезет.
Алтари лежали на скале, прямо по горячим ключам. Ти проверила прозрачные шары, но в них не натекло ни йоты новостей. «Мир умер!» — предположила Ти и накрыла алтарь пологом. Она собрала все способствующее поднятию настроения. Улов оказался невелик.
Новый алтарь прятался в ущелье. В нем лежала красная коробка с сухими листьями шано. Ти повеселела и заискрилась. Коробка обледенела и пахла гарью. Должно быть, там холод и пожар. Весело же им! — позавидовала Ти. Она вызвала волну расшифровки.
«А. С. Пушкин «Руслан и Людмила»» — сообщил шифровальщик.
— Этого я знаю, — Ти захлопала в ладоши. — Дивные истории! Не исчезай, пригодишься попозже.
Она выплыла из пещеры и приподнялась над скалой. Ей хотелось побаловать алтарь, а он вечно хотел кушать. По всей вероятности, мир был очень плотный. Такой, что и пробиться до него раньше не получалось. Этот алтарь был ее маленькой удачей и гордостью. Столько историй, прекрасных судеб, больших и интересных, не приносил еще никто. Тот мир манил Ти. В коммуникаторах она видела много удивительных картинок и мечтала хоть глазком посмотреть на счастливчиков, которые без конца попадают в приключения.
«Если бы Саж вернулся сегодня из-за потоков, мы послушали бы историю вместе, а после бы сыграли в нее», — мечтала Ти. — «В этих историях почти всегда есть место двоим. И что только с ними не случается!» Ти моргнула, чтобы отогнать досаду. Ей хотелось играть, петь и плакать.
Плантации чуть двигались в такт прибою. Синие и золотые ковры складывались в узоры и нити ароматов яркими усами качались над ними. «Все небо — аркада. Все миры — моря». — Подумала Ти. И принялась носиться от плантации к плантации, набивая лок вкуснятиной.
Подоспел Рем. Стрекозы, завидев его, рассыпались во все стороны. Они дразнили Рема, а тот с удовольствием велся: бегал, прыгал и фырчал, как маленький вулканчик.
Алтарь уже проглотил огромный лок с пищей, но Ти никак не могла решить: слушать историю немедленно или дождаться Сажа. Она послала Сажу мысли, и он тотчас ответил, что погреба с нектаром одолел мор. Мор мелкий, но вряд ли удастся почистить все до захода. Саж не вернется. Ти хлопнула новый коммуникатор об землю, цветы ойкнули и завяли.
— Я одна! Все меня любят, но я одна! Как Наташа Ростова! — она села и засеребрилась от обиды. — Шифровальщик! Ей! Шифровальщик!
Тот явился тотчас — голубая волна, дрожащая возле ушных раковин.
— Давай, шифровальщик, рассказывай!
Коробка коммуникатора открылась, и лист, похожий на сухой шано, с мягким шелестом перевернулся. «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый...» — Ти услышала музыку, потухла гневом, и только сбивчивый огонек любопытства загорелся в груди.
Екатерина Александровна, чуть не потеряла сознание, когда увидела огромный тюк в расщелине гранита. О, Боги! Нежная тончайшая скатерть, вероятно царская парча, прятала в себе совершенно удивительные на вкус фрукты или овощи, или нечто иное, о происхождении которого Екатерина Александровна не имела ни малейшего понятия. Она ела быстро, ела и молилась, вдохновенно благодаря, наслаждаясь. Странная еда поддерживала не только силы: тело становилось легче и крепче, а голод покидал надолго. Силы вливались в женщину медленно и приятно. Екатерина Александровна собрала тюк, поклонилась гранитной набережной и побрела сквозь снежную завесу к тете Маше.
Анечка грызла большой розовый фрукт и говорила, что он похож на хлеб с клубничным мороженым. Только пахнет тмином. Анечке было девять лет. Тетя Маша смотрела, как кушает внучка. Ничего прекраснее тете Маше не приходилось видеть никогда. Любовь текла из ее глаз вместе со слезами.
— Я не верю тебе, Катя. Хочу поверить, но не могу. Где ты берешь это чудо? Ты ведь спасаешь нас!
— Было б там больше, было б лучше, — вздохнула Екатерина Александровна. — Это папе моему спасибо. Его библиотека — божий дар. Кого в ней только нет! Надеюсь, до конца войны хватит.
— А если ему надоест? — спросила Анечка, жадно обкусывая синие стручки.
— Кому?
— Ну, тому, что читает? Кто-то ведь читает ваши книги, тетя Катя!
— Не знаю. Видимо, да. Но если читает, то не надоест, — улыбнулась Екатерина Александровна. — Так не бывает!
Мертвый город молчал. Снег валил сплошной стеной. Окна злились, но что они могли изменить? Морозу суждено было длиться долго. В комнате тети Маши горела буржуйка. Пошли в ход соседская мебель и последняя щепотка чая. Три женщины грели у печки тощие руки. Каждая из них думала, что, судя по всему, война скоро кончится, и тогда наступит полное, бесконечное счастье.
Горизонт покрылся розовой дымкой. Жара ушла. Ти сидела неподалеку от своих алтарей. Она не замечала прохлады, умерших стрекоз и вечернего ветра. Стрекозы народятся завтра новые, а ветер, тот способен лишь испортить гладкую кожу. Шифровальщик тихо пел, а Ти зачарованно слушала. Слезы падали на прозрачное платье. Горячие слезы тотчас превращались в сверкающие камни и катились по скалам. Из нор выглядывали ночные гурульи, хватали блестяшки и тащили детям. Может, они считали, что звезды бросают игрушки славным малышам.
«Настоящая жизнь — это страдания». — Думала Ти. Она плакала с большим облегчением. Вечер сочувствовал, как мог. Он пустил темные облака, добавил ветру и бросил на море морщины. Шифровальщик продолжал петь, и вскоре Ти перестала отвлекаться на пустые мысли. Они умирают, как стрекозы, и назавтра рождаются новые. Стоит ли печалиться? Не лучше ль просто внимательно послушать, что ждет Руслана и Людмилу на пути домой?
Ирина Верюханова © 2008
Обсудить на форуме |
|
