|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2008 Павел Губарев © 2008 Две дочери господина Тереньтева — Вы мне всё-таки не ответили, кому понадобился этот робот. И ещё так срочно. Это не знакомый мне коллекционер, это...
Агент О’Хара сделал вид, что не слышит. Вот прицепился. Сказано же было: «Почини робота. Заплатим. Много заплатим». Не понимает намёка. Они прошли мимо женщины с ребёнком. Мальчик вытирал испачканные сладким пальцы о майку и донимал маму вопросами.
— Зачем люди спят?
Женщина отвечала, не отрывая взгляда от табло вылетов и прибытий.
— Заряжают батареечку.
— Батареечку? — по слогам произнёс ребёнок.
— У дяденек и тётенек в голове батареечка, — таким же скучающим тоном объяснила мама. — Когда спят — заряжают.
Ребёнок нахмурился, размышляя. О’Хара улыбнулся. Он бы запомнил этот разговор, но его внимание сбил голос слева.
— Я только закончил школу, когда появились первые роботы марки PIR, — Белый-Пухлый рассказывал с заметной важностью. Он почему-то не отдал чемодан космопортовой тележке и тащил его сам, шумно отдуваясь и разговаривая в пространство. Чемодан О’Хары парил чуть выше затылка агента на тележке, плывшей следом за ними. Агент слушал скорее из вежливости.
— Ничего особенного в них не было. Таких на рынке и сейчас пруд пруди. Собственно, и пятая модель вовсе не шедевр. Ребята из «Клокса» просто удачно её отрекламировали: кому-то из менеджеров по продажам пришла в голову мысль, что роботы могут избавить владельца не только от грязной посуды, но и от хлопот с детьми. Название Personal Intelligent Robot дополнили слоганом Fun and Education Can go Together. Получилось то самое PIRFECT — искажённое английское perfect. Безупречные, мол. Но perfect они ни разу не были.
О’Хара привык, что ему врут. Как привык к тому, что его задевают плечами в перегруженных космопортах, к тому, что его обсчитывают таксисты, к тому, что на дне пакетика с мандаринами, доставленными из магазина, обязательно найдётся пара подгнивших. Вечером отправляешь мандарины в мусоропровод, с утра завязываешь галстук и готовишься выслушивать враньё от людей. Часть профессии.
Белый-Пухлый почему-то врал. Давно и упорно. И лез не в своё дело. На самом деле этого долдона зовут, конечно, не Белый-Пухлый, а Борис Прохоров. О’Хара сам подобрал ему прозвище, глядя на фотографии, которые изучал в звездолёте по пути сюда. И именовал его мысленно этим прозвищем, чтобы быстро, по первым буквам, восстановить имя-фамилию. Иначе упомнить очередного «клиента» было бы просто невозможно: «Борис» бы затерялся в памяти среди десятка «Николаев» и «Алексеев» — человечков, которых О’Хара заставлял, использовал и передвигал, как шахматные фигуры, в ходе своих заданий. Не считаясь особо с их интересами. Не до этого, честное слово. А его даже немного жалко: похож на умного пса-меланхолика. Да, точно, вылитый сенбернар: даже мешки под глазами так же печально по щекам стекают. Ещё бы не врал.
О’Харе нестерпимо хотелось его уколоть.
— Как же не были? Вы сами только что рассказывали про небывалый рост продаж пятой модели.
— Конъюнктура рынка. В начале 2400-х на планетах Славянского альянса заметно росли доходы людей, не то, что сейчас. Услуги врачей, таксистов и парикмахеров дорожали так, что позволить их себе могли далеко не все: при ограниченной миграции из бедных регионов ничто не могло их компенсировать. Многие семьи стали оставлять детей с роботами вместо нянек. На этой волне и вылезли «Кроксы» со своими детскими роботами-симпатягами. Главное — не забывать заправлять его чистыми носовыми платками и подгузниками.
— Ах вот как. Вы у нас не только спец по развлекательной электронике, но и историю знаете на «отлично», — агент не смотрел на собеседника, делая вид, что изучает рекламу на стенах. — Сам я никогда не мог ничего запомнить. Тёмный лес. Особенно до начала заселения космоса. По мне — так вся история началась с тех пор, как люди обжили первый десяток планет.
— Вы что, на этом она закончилась! За последние две сотни лет — ни одного серьёзного конфликта, передела территории, ни одной приличной революции. Боксёров развели по углам и зрелищ больше не будет. Все заковырялись на своих планетах. Аааа, — Прохоров махнул рукой, — даже карта населённой галактики — это политическая карта Земли, размазанная по космосу. Тут китайцы, там немцы. Все сидят, как в норах, и даже наркотики друг другу не возят. Где ж тут взяться развитию?
О’Хара сделал вид, что последний вопрос риторический. Они дошли до зала ожидания, и ему хотелось отойти к буфетной стойке за стаканчиком виски, но прервать разговор было бы неделикатно. Прохоров явно напал на свою любимую тему и теперь гундел на половину зала ожидания. О’Хара потеребил запонку. Зависла пауза. Белый-Пухлый пожевал губами и посмотрел на О’Хару изучающе.
— Скажите... Я вот не успел рассмотреть Ваш паспорт. Но Вы же вовсе не ирландец. Откуда у Вас такое имя?
— Смеётесь? Это агентская кличка. Моего паспорта Вам не увидеть. А клички... в нашем агентстве их часто меняют. Я уже месяц как О’Хара. Мой коллега — О’Генри. Нам двоим поручают весьма деликатные дела, поэтому настоящими именами мы редко представляемся.
Прохоров замолчал. Агент скучающе топтался.
— Хорошие писатели... говорят.
— Кто? — не понял Прохров.
— Эти О’Генри и О’Хара. Это же они написали «Унесённые ветром». Нет?
— Да-да, они, — торопливо согласился Прохоров, явно задумавшись о чём-то своём. — Там ещё главная героиня — Маргарет Митчелл — под поезд в конце бросается.
Агент удовлетворённо кивнул, как бы припоминая. Шпильку он оценил, но решил не выходить из роли.
— Значит, Вы говорите, что Вам поручают очень деликатные дела? — оживился вдруг Прохоров. И ещё раз таки задал вопрос: — Скажите, а эта задача — восстановить робота — она что, тоже деликатная? Любопытно просто, зачем и кому могла понадобиться устарелая игрушка?
О’Хара понял, что сейчас сорвётся, и заставил себя молчать. Объявили посадку. Металлическое эхо женского голоса заполнило паузу в разговоре. Агент молча снял чемодан с тележки и повернулся к Прохорову.
— Я отвечу. Но сперва тоже задам вопрос. Идёт?
— Хм. Идёт, — Прохоров вроде чуть удивился, но остался спокоен. Такое ощущение, что его туша гасила все эмоции. Как толстая шуба не пропускала бы уколов булавкой.
— Вот Вы полгода назад убили соседского пинчера. А чтобы сосед Юрий Михайлович не узнал, из своей квартиры собаку вынесли по частям. Причём ноги и туловище отнесли в разные помойные баки. В принципе — грамотно, это один из лучших способов избавиться от тела. А вот куда Вы дели голову? До сих пор храните? В морозильной камере или уже в виде черепа?..
Прохоров сосредоточенно посмотрел на агента. Потом несколько раз кивнул, соглашаясь с непроизнесённым вслух утверждением.
Не разговаривая, они отправились на посадку.
На Зенде, на берегу моря, встретились два человека в одинаковых аккуратных тёмно-синих костюмах, в светло-жёлтых рубашках и синих галстуках. У того, что был постарше, глаза были чёрные и колючие, но лицо оставалось удивительно добрым. Из карманов его брюк выглядывало по нелепой мятой пачке «Мальборо». Завидев коллегу, он ковбойским жестом изобразил, как будто выхватывает по сигарете из карманов, как два кольта из кобуры, и завопил:
— Стой! Или я убью твою лошадь каплей никотина!
— Ой, ну и кого, вы думаете, я вижу? — отозвался другой, чуть моложе, но уже почти лысый. — Агент О’Генри собственной, да ещё и трезвой персоной!
— А ты, агент О’Хара, меня выпивкой не попрекай. Сам-то хорош.
Мужчины коротко обнялись и направились к беседке неподалёку.
— Дурацкие прозвища. Ходим тут... как эти. Два ирландца. Два засранца.
— На работе. Вечно в поте, — подхватил второй.
— Угу. В поте лица. Тянут-тянут мертвеца.
— Ламца-дрица. Гоп ца-ца, — закончили оба нестройным хором.
— Ну что там у тебя? А стаканчики прихватил? Давай-давай. Ром? Местный? Фу-ты, гадость.
Сели. Помолчали, глядя, как фиолетовая туча наплывает на линию горизонта, касаясь воды.
— Не знаешь, когда гроза начнётся?
— Не объявляли. Это ж не фейерверк, точного времени никто не знает. Но говорят, очень красиво.
— Здесь всё красиво. И море. И лес. И девушки.
— О девушках, кстати. Помнишь группу «Сёстры Малдера»?
— Ну! Детство, да.
— Так живы ещё старушки! Позавчера буквально был на Вильме, там в девичьем интернате на стене постер видел. Опустились, гастролируют по провинциям. Только молоденькие всё такие же. Кожаные юбки, кудри.
— Это уже не они. Когда музыканты стареют, хирурги новых под старых подделывают.
— Да знаю. Всё равно приятно было встретить, пусть и в такой дыре.
— Сам-то ты что там делал?
— Работа.
О’Хара помолчал, не настаивая. Если можно рассказывать, то расскажет сам. Агенты синхронно опрокинули стаканчики и скривились, когда ром защипал языки.
— А воздух какой.
— Ага, — согласился О’Генри и непроизвольно полез рукой в карман. Закурил и, выдыхая дым в сторону моря, заговорил.
— Наши бездельники в агентстве уже успели окрестить это «киндер-сюрприз». Умирает несовершеннолетний. В морге — вжик — мазок берут. И в базу данных. Мол, гражданин за ДНК таким-то больше не гражданин, а место на кладбище. А потом данные идут в другую базу. А по другой базе автоматические извещения родителям на мейл — прыг! Дорогие мама и папа, так как ваш ребёнок тю-тю, то налоговые льготы с вас тоже тю-тю. Только засада в том, что родители определяются не по официальным записям, а по базам ДНК опять-таки. Руки у наших чиновников не из того места, и мейлы идут не из того места не в то место. Знаешь, какой процент родителей в этот момент узнаёт, что у них, оказывается, дети есть?
О’Генри посмотрел на друга и добавил:
— Точнее, были.
— Что, неужто наш Сам ребёнка обнаружил?
— Ага.
Туча приближалась, стало душно, О’Генри распустил узел галстука.
— Папаша Терентьев выкупил меня у босса на две недели, сначал запер в кабинете и долго пересказывал, кого и где он мог обрюхатить пятнадцать лет назад. А потом отправил выяснять, кого именно. «Кто посмел» родить от него и не известить. Ну и почему дочка погибла. Как она посмела.
— Выяснил?
— Ну да. Вот вернулся отчёт давать. Девочка сама вены порезала. Совсем не папин характер. У того подростковый суицидальный период выражался, небось, в том, что он окружающим вены резал, а не себе. А она... — агент бросил окурок и проследил, как красная точка описала дугу вниз и ударилась о землю. — Глупость с косичками. Эта Вильма — страшная дыра. До любой «кротовой» магистрали — сутки на обычной тяге как минимум. Нормальные люди не летают, потому что боятся спиться в дороге. А народищу на ней... ууу. Ну и, сам понимаешь, самый перенаселённый интернат для ненужных детей — именно там. Туда нашу Лизу и сдали. И вот живёт девочка, смотрит девичьи сериалы, слушает всякие девичьи группы навроде «Сестёр Малдера», гадает на картах. Дневник ведёт. Голубыми завитушками на розовом. Если бы существовал тест на содержание романтических грёз в крови, то у неё бы уровень зашкаливал за смертельный. Ну и вот.
Появляется мальчик из лётной академии, находящейся по соседству. Бегает к ней через забор, бегает. И что-то меж ними случается. Она от расстройства... Ну знаешь, как бывает в четырнадцать лет: несчастная любовь, и весь мир рушится. Она заперлась ночью в душевой и... Ого! Вот и гроза. Сейчас польёт!
В общем, ни милиции, ни руководству интерната до причин особого дела нет. У них ещё тысячи разбитых коленок и задержек месячных. Лизу похоронили, а дело за отсутствием состава — в самый долгий и безнадёжный ящик в галактике. Парень тот, наверное, ничего не понял. Ну поцапались с девочкой, она его в Сети игнорирует и номер сменила. Пошёл искать другую.
Пришлось грубо наседать на директора интерната, потом на руководителя службы охраны. Мужики неплохие, но очень уж уставшие от сотен людей вокруг. Равнодушные, взгляд куда-то внутрь. Такое ощущение, что ты для них не живой собеседник, а очередной автомобиль на ремонте, который им предстоит либо расковырять отвёрткой, либо, что куда желательнее, отправить другому спецу. Пришлось запереть их двоих в кабинете, чтобы не футболили меня, и в какой-то момент взбодрить, показав пистолет невзначай. Тогда мне выдали доступ к записям камер видеонаблюдения. Всего за полдня я выискал запись ночного разговора Лизы со своим кавалером. Последнего их разговора. В саду было темно, они стояли за деревьями, но звук сохранился.
— В чём? — голос мальчика-подростка.
— В старолоджи, — повторяет голос девочки.
— Не знаю, что это. Хотя будто бы уже слышал, — досадливо.
— Как же так? Ведь все знают. Это же наука, точнее не наука... а... эээ... ну, знания о том, как людские судьбы связаны со звёздами. Ведь они же связаны?
— А. Видел что-то такое мельком. Что значит «связаны»? Вот моя жизнь точно связана со звёздами, я же пилот.
— Не жизнь, а судьба, — наставительно. — Чему вас там вообще учат? От того, как стоят звёзды, зависит твоя удача... и не только: и любовь, и то, когда ты умрёшь, — всё определяется тем, как расположены звёзды и как они движутся. Во вселенной всё связано. Те же тайные силы, которые движут планетами, движут нами. Я точно не знаю: всё это сложно, но так оно и есть. Правда-правда. Вот учёные — те рассчитывают и нам говорят. Только нужно знать точную дату твоего рождения. И часы, и даже минуты. Ты когда родился?
— Двадцать четвёртого апреля.
— Значит, ты Водолаг, а это значит...
— Я кто?
— Водолаг. Ну это... животное такое было в древности. Кажется. На материнской планете, откуда люди пошли. Я точно не знаю, но это не главное. В древности люди по-своему называли созвездия. Водолаг — это Трицельс-В. Если ты родился под знаком Водолага — с седьмого апреля по двадцать второе мая, — то у тебя будет своя судьба, как у всех Водолагов, удача такая же в определённые дни. Ещё у Водолагов мягкий характер, но они довольно упрямые, разборчивые и осторожные, артистичные и сильно любят музыку. Ведь так?
— Ну... Наверное, так.
— Вот видишь!
— Постой. Объясни мне, это что ж получается: если кто-то родился в тех же числах, то у него совсем всё то же самое. Смерть, любовь, удача — всё одинаковое?
— Не совсем, но в главном примерно так и сложится.
— Странно. Что же, от меня самого ничего не зависит?
— Знаешь, какая моя Главная Звезда? Смотри, это Винус. Это Тельма. А эта — немножко красноватая между ними — Тиан. Моя звезда. Правда здорово? Я её люблю, хоть её не всегда видно. Ещё мне нравится, что она немножко красная. Но не как кровь, а как уголёк. Никому не нравится, а я люблю, что красноватая. Она мне приносит удачу, когда проходит второй треугольник. А когда войдёт в созведие Пецельса, впрочем, я уже буду совсем старая: тридцать два или тридцать три года, то... Ты меня слушаешь?
— Тиан, тиан... Вторая... э... в Европе-Три. Значит, говоришь, это Твоя Звезда?
— Главная Звезда. А второстепенные — Вемут и Крис.
— Ага, значит, вот.
— Нет же, глупый — Крис находится здесь!
— Скажешь тоже, — смеётся.
— Да ну тебя, а то я не знаю, где Крис, — вот он.
— А кто полмесяца назад сдал зачёт по астрономии?
— Двоечник. Путаешь, потому что карты другие. Мне с Вильмы виднее, где у нас тут что висит.
— Да я лучший в группе! Да я такие схемы в уме кручу на время! Много ты понимаешь.
— Балбе-е-с. Чего мне врёшь. Крис — Главная Звезда моей подруги. Она её всегда спасала. Ей уже целых двадцать пять лет, сейчас она совсем взрослая и всё-всё знает. Когда Крис подошёл к Уини, она встретила будущего мужа. А её первый ребёнок, — девочка говорит тише, — родился, когда Крис был в созвездии Месяца. Она специально ходила к настоящему учёному на приём, чтобы он ей всё точно посчитал. Всё совпало, вот видишь! Старолоджи не ошибается. Никогда.
— Погоди. Какая Уини? Какой ещё Месяц? А, кажется, понимаю, у вас тут, небось, названия местные. Ну покажи мне свою Уиню, я тебе расскажу, как правильно.
— Уини — здесь. А Созвездие Месяца — это вот, вот, и вот. Вторая звезда — Плокс, а те две — не помню.
— Да... Ну-ну, а это что?
— Где? Красная? Не щекочи меня.
— Нет, пониже.
— Полос. А это — Мот. Это? Юрос, созвездие Льва. Амазон... Льют...
— Угу. Ясно.
— Что-то не так?
— Да всё не так. Ерунда это ваше «старолоджи». Дурят вас.
Молчание.
— Как это ерунда? Ты чего такое говоришь?
— Конечно, ерунда, и учёные — шарлатаны. У нас таких стреляют по конвенции от 2152-го. И здесь тоже надо. Не спрашивая фамилии. Нельзя по ним гадать, потому что не звёзды это вовсе, и не планеты.
— А что?
Тишина. Шуршание.
— Корабли, искусственные спутники, околопланетные платформы. Половина из того, что ты назвала. Не всё, что видно с планеты, — звёзды. Эти штуки построены людьми и летят, куда понадобится. Тоже мне, «старолоджи». Ну ловкачи! — смеётся. — Умудрились же такую ерунду наговорить: «тайные силы... управляют...». Хоть бы уж со справочником сверились, недотёпы. Расскажешь потом подружкам, как вас тут дурят.
— Замолчи! — кричит.
Тишина.
— Замолчи! Ты!.. Ты врёшь мне. Врёшь! Не может быть. Чтобы так...
— С чего мне врать, всё так и есть. Чего ты так расстроилась?
— Не трогай меня! Не смей! Ты врёшь! Что это, по-твоему? Не звезда? Почему он появляется здесь раз в год? Пилот пригоняет?
— Амазон? Ну Амазон и есть. Челнок торговой корпорации, каждый год пролетает здесь обычным курсом, отвозит рождественские заказы. И Льют — искусственная луна. Да я тебе всё могу рассказать: мой отец этим занимался. Искусственные луны вешают возле осваиваемых планет ещё до заселения колонистами. Сырьевая база, ретрансляторы, военные склады...
— Замолчи! Не может этого быть! Не может!
Молчание. Плачет.
Шорохи. Ещё шорохи.
— Знаешь, что мне обещали сегодня в старолоджи? — тонким, едва слышным голосом. — Знаешь? Я должна была встретить суженого в этом месяце! А если не сейчас, то потом только через семь лет. Вот! Понимаешь? Я думала, это ты.
Шум. Шорохи.
Дождь лил, капли просачивались сквозь щели в досках крыши. О’Хара вертел стаканчик в руках, но не пил. Молнии ударяли в море. Агент моргал, разгоняя плотный алкогольный туман в голове, и думал, что жизнь Лизы была такой же, как молния, — короткой, неуправляемой. Бессмысленный разряд, толчок, импульс из пучины в пучину. Дремучие городские суеверия, древние, как само человечество. Клубятся серыми тучами. Толкают, увечат подвижные частицы, посылают в нижнюю бездну. Вниз, вниз. Ему захотелось пересказать эту мысль коллеге. Он повернулся к О’Генри, не зная, с чего начать описывать образ, но тот заговорил первым:
— Представляешь. Дочь одного из самых богатых людей во вселенной. Какой у нас там по счёту Терентьич в общем забеге? Двенадцатый? Тринадцатый? А ну да неважно. И вот так — плюх! Приют. И в четырнадцать лет... А могла бы как Елена Дмитриевна. Сестра ей, стало быть. Всё в Гарварде. Да в большой теннис. Да вилла на Зенде, — он показал большим пальцем куда-то вправо и за спину.
— Да уж не знаю, кому легче, — вдруг мрачно ответил О’Хара. Он встал со скамейки и походил по беседке, разминаясь. — С таким волевым отцом... Я вот тут занимался тоже делами этой весёлой семейки. Папаша Терентьич в своём невероятно гуманистичном духе сделал подарок ко дню рождения любимой дочери. Подготовил ей комнату, которая стояла нетронутой со времён, как дочка закончила начальные классы. Притащил старую няньку откуда-то с другой галактики на торжество. Заставил прислугу стереть пыль со старых книжек, игрушки извлечь из чулана.
— Это в смысле, чтобы дочка вспомнила, как о ней старик заботился? Назидательно, что скажешь.
— Да, может быть. В любом случае, какой-то подарок... нелепый. Он бы ей ещё детские штанишки подарил. И заставил примерить. Ну неудобно человеку будет. Будет жать. А когда в душе жмёт... щемит. Воспоминания, даже светлые, вещь малоприятная. Волнительно и тоскливо. Мать у девочки давно умерла. В своей комнате она не была лет восемнадцать. А тут — на тебе, носом в фотоальбом!
О’Хара жестом попросил сигарету у друга — сам, некурящий, он никогда их не покупал.
— Ну и собирают они эту комнату, прислуга носится по дому, шуршит пылесосами. И тут скандал: любимая игрушка не работает. У неё робот такой был маленький. Смешной. Навроде железного кубика на гусеницах... экскаватор с глазками. Из мультика, кажется. И вот он с Леночкой возился всё детство, пока её в лицей на Землю не отправили. Включают — не работает. Точнее, работает, ездит, разговаривает. Но нянька утверждает, что не так совсем. Мол, пищал он по-другому и ручкой делал вот так, здоровался.
О’Хара переложил сигарету в левую руку, а правый локоть прижал к туловищу и поводил рукой вправо-влево, как будто рука была на шарнире.
— В общем, Терентьич громыхает, прислуга в панике. Терентьич распоряжается, чтоб к празднику — всё как было. Домашние звонят производителю. Производитель шлёт их к чертям: модель уже пятнадцать лет не поддерживается. Работает, как может.
Ну а я, ты знаешь, за такие сверхурочные готов хоть мумию Тутанхамона оживить. Лечу я в третий Русский сектор. Лезу в эту фирму, выясняю, что ловить там нечего: главный инженер от рака умер лет семь назад, руководителя проекта машина сбила. Якобы. В документации сам чёрт ногу сломит. Тогда я нашёл одного известного спеца по старым игрушкам. Мужичок, повёрнутый на самоговорящих машинках. Уж я его облизывал, подкупал и стращал. А он всё темнит, будто не знает. Посмотрю, мол, но не обещаю. Говорю: дам, что хочешь. Микросхему из американского истребителя? Выковыряю. Эксгумацию тела главного инженера провести? Вот два мужика с лопатами. Почини только. Тот отпирается, как может. И когда я уже в звездолёте ему намекнул, что либо он мне рассказывает, как был устроен робот, либо я рассказываю его жене, как устроена его половая жизнь, — тогда он раскололся. И вот что за удивительные дела, выясняется.
Выкатила эта компания робота-воспитателя на рынок. И так у них эта пятая модель отвратительно работала, что маркетологи, спасая положение, выкрутились, как смогли. В маленький корпус игрушки настолько мощной вычислительной системы не вставишь, поэтому робот вовсе не был автономным: данные из его камер и микрофонов направлялись в вычислительный центр по Сети, там формировали для него команды: вытереть нос ребёнку, дать ему книжку, отобрать ножик и так далее...
— Погоди. Это какой же идиот позволит, чтобы то, что снимает робот, отправлялось в Сеть?
— Такой же идиот, который в принципе доверяет своего ребёнка роботу. Находились. Да почти все. Ну так вот, не выходило у робота с детьми работать. Дурит — и всё тут. Чтобы спасти продажи, ребята вопреки соглашению о конфиденциальности данных сажают за управление роботами не компьютер, а живых людей. По одному на пару десятков. Сидят такие барышни в операторском зале и приглядывают, чтобы роботы правильно детей нянчили. Пока программисты отлаживают искусственный интеллект. Который уж больно искусственный.
Ну а программисты, сам понимаешь. Игрушка всё не тянет на няньку. Фокус-группы ржут. Менеджеры уже устали биться. А живые няньки — напротив, справляются совершенно прекрасно. И тогда руководство, как бы сказал наш юрист Локтев, вступает в преступный сговор. Группой лиц — от 10 до 15 лет с конфискацией. Оставляет всё как есть. Только тс-с-с. Центр управления игрушками уносят от греха подальше в глубинку, куда только высокоскоростная Сеть дотягивается. А потом... ты будешь смеяться, вообще в азиатский сектор. Понимаешь, час времени таджика на его таджикской планете стоит дешевле этой сигареты. Лишь бы чуть-чуть русский понимали, а говорить им не надо было. Робот тот всё равно шпарил запрограммированными фразами.
И как это ни удивительно, именно такой робот был у нашей Леночки. Терентич купил VIP-тариф. Что означало отдельного таджика. Но об этом, естественно, никто не знал. Даже сам наш стоокий Терентич. Удивительно всё же, что только по Сети ни ходит. И какими только тропами. Хоть бы раз посмотреть на какую-нибудь большую сетевую железяку, чтобы специалист-интернетчик тебе рассказал: вот сейчас, Илюха, пролетает музыкальный файл, а вот — кусочек порнофильма проскочил. Подросток тайком от родителей качает. А вот письмо прощальное по мейлу от девушки юноше. А вот... мэр города пишет своему поверенному, сколько теперь составляет взятка за кресло начальника транспортной службы. А вот, напротив, один честный спецагент пишет другому честному спецагенту: «Налей мне, Виталик, рому ещё».
О’Генри налил.
— Ну вот. Посылаю я подмастерье своего на планету дальнюю, на чужбину нерусскую, он там за два дня скупает половину полиции, и они ему находят того самого отдельного таджика. Объясняют этому древнему чучмеку, что сейчас ему придётся оч-ч-чень постараться вспомнить свою работу и ту русскую девочку, с которой он возился. Я тем временем слежу, чтобы Белый-Пухлый... ну этот, технарь мой, не ел и не спал, пока робот не начнёт своими запчастями шевелить правильно. Весь на нервах, сам провода таскаю и кусаю ногти. Но уложились. Сделали.
Гроза била в спокойное море, стало совсем темно. Вспышки в лиловой темноте выхватывали лица агентов. О’Хара закурил вторую от первой.
— Вот так и живём. Будет сделано, господин Терентьев. Как прикажете, господин Тереньтев. За Ваши, господин Терентьев, деньги мы Вам такууую услугу окажем. Можете дальше делать детей. И переделывать... А впрочем, это не наше дело. Да, Жук?
О’Генри пожал плечами. О’Хара продолжил нетрезво жестикулировать в темноте.
— Ну да, нормальная работа. Спецагенты Ветер и Жуковский. Они же Ветер и Жук. Они же Джон и Пол, они же Рузвельт и Черчилль, они же О’Генри и О’Хара — готовы и всегда готовы. Кто мы будем в следующий раз? Пинг и Понг? Атос и Портос?
О’Хара не чувствовал холода. Он покачивался, но голос был невесёлым.
— Ну и как прошла встреча? Елена довольна? — спросил из темноты голос О’Генри.
— Не знаю. Покуда семья праздновала день её рождения, я отирался в подсобках. А вот ещё что случилось. Когда всё закончилось, я пошёл через задний двор в комнату прислуги. Разгонять своих героев. Там у них компьютер был, с которого таджик рулил игрушкой. Смотрю — они с Пухлым технарём уже в саду. Отдыхают. Такой бледный пирожок на двух ногах, а рядом изюм шагает. Сморщенный, испуганный. Лопочет что-то на ломаном русском.
И какая-та девушка в оранжевом платье. Опп, это же Елена. Ходит задумчивая, переживает, наверное, встречу с детством. Я в двери — и к ним. И вижу, что не успеваю. Сейчас встретятся. А бежать нельзя, чтобы не испугать её. Иду, сверлю взглядом технаря с таджиком. Мол, убью скотов, если что. Елена их тоже увидела, смотрит. Без особого любопытства, но смотрит. У таджика, вижу, губы трясутся. Кожа тёмная, морщины. И щетина седая. Глаза блестят, дрожит. Видит свою девочку вживую. Первый раз за всю жизнь.
Он только и сделал, что поднял руку и помахал ею в воздухе. Поздоровался. Вот так.
О’Хара бросил окурок и повторил жест. Рука, как на шарнире, покачалась слева направо.
— Ну и? Что?
— Ничего. Она его не узнала. Павел Губарев © 2008
Обсудить на форуме |
|
