|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2008 Юлия Фурзикова © 2008 Эксперимент Мне так хорошо работалось ночью, и я просидел над Марион до утра.
Когда я остановился, картина была почти закончена, — не считая мелких недоделок, — а воробьи за дверью гостиной орали как ненормальные, торопя встающее за домами солнце или просто выясняя отношения. У меня слегка дрожали измазанные краской руки, и здорово сосало в желудке. И неудивительно, с этим приступом творческой горячки я вчера не удосужился поужинать. Для человека с моей комплекцией это совершенно недопустимо.
Нужно было отметить такое событие, как почти законченная Марион, и я пошел на кухню. Отмечать оказалось нечем. Я озадаченно перерыл содержимое шкафчиков, с отвращением осмотрел остатки припасов, подумал и вышел во двор. Двор казался пустым, я совсем поскучнел, — конечно, все еще спят, но тут, обойдя турники, увидел Лешку. Лешка в желтых шортиках стоял у клумбы крокусов. Бегал, стало быть, по траве, пожалел цветочки и включил автополив.
— Привет, — сказал я, подходя. Он заулыбался.
— Привет. Смотри, утро какое. Сирень распускается.
— Утро что надо, — согласился я. — Слушай, у меня кофе кончился и сахар.
— Ты в такую рань завтракаешь? — удивился Лешка, подставляя под струйку воды измазанную землей босую ногу. Я поежился в своей плотной рубашке. Утро было чудесное, серебристое с желто-розовыми пестринками крокусов и черными точками стрижей в солнечной голубизне, но очень даже свежее.
— А я еще не ужинал, — объяснил я. — Заработался.
— Всю ночь? — поразился Лешка. — До утра? — Он поставил ногу на траву и стал, изогнувшись, мыть вторую.
— Ладно уж, — сказал я. — Давно ли ты сам с Наташкой до утра гулял?
— Все мы взрослеем, — возразил Лешка солидно. Я чуть глазами не захлопал. Когда пацан, которому еще двадцати пяти не стукнуло, начинает такое изрекать, остается ломать голову, стареешь ты или сразу впадаешь в детство.
— Так есть у тебя кофе?
— Не, только кефир. Хочешь?
— Спасибо, не люблю кефир.
От растерянности я даже не спросил о чем-нибудь более существенном. Дома включил чайник и выгреб в тарелку обломки сухарей. Их жалкий вид заставлял задуматься, не зря ли я отказался от кефира. Есть хотелось ужасно.
— Может, яблок хочешь? — раздалось с порога кухни. Лешка с тарелкой яблок в одной руке, баночкой липового цвета в другой и прижатой локтем ореховой булкой брезгливо поглядывал на стопку немытой посуды у мойки.
Я часто жалею, что не могу поселиться в своем доме, и не всегда соседи за тонкой стенкой или за выходящей на общий двор стеклянной дверью вызывают у меня умиление и восторг. Но... люди — это люди.
— Спасибо, — сказал я растроганно, забирая продукты. Они кивнул и пошел к выходу, но, проходя через гостиную, свернул и с подростковой бесцеремонностью уставился на Марион.
Сюжет картины не поражал замысловатостью. Всего лишь девушка, спящая прямо на траве — видно было, что это не поле и не газон, скорее пустырь. «Сон в репейниках» — такое официальное название я приготовил для Марион.
— Слушай, как ты это делаешь? — сказал Лешка. — Исторический костюм?
Секрет был в тени — легкой тени от тонкой, не без изящества сделанной стены-решетки, спрятанной в рисунке юбки, в пестроте стеблей, в тени от ресниц. Ассоциация была грубоватой, зато не сразу бросалась в глаза. Я объяснил это Лешке, ожидая, что он скажет: «Ну, ты трюкач» или, еще того лучше, припомнит, где видел девушку. Но Лешка сказал только:
— Она сейчас проснется. Интересно, что ей снится...
Я, конечно же, возгордился. Падок на комплименты.
Лешка еще раз посмотрел на Марион, покивал и снова пошел к двери.
— Я вечером занесу что-нибудь взамен, — сказал я.
— Успеешь, — ответил он из дверей. — Я после обеда на тестирование, сам знаешь, медосмотры затягиваются иногда. Сашка, меня, кажется, берут в пажеский корпус!
— Чего? — удивился я. — Какой еще корпус? Ты же в инженеры готовился!
— Я же не знал, что меня возьмут в пажи, — резонно возразил Лешка, посмотрел еще раз на Марион и ушел.
Нет, я точно старею. Там, конечно, атрибутика, алые плащи, серебряные шпоры, клинки и гербы. Но ведь паж, как ни крути, — это просто слуга. Слуга для поручений и работы, которой всегда навалом, как бы ни развивалась техника, и от такого вращения «в высших сферах» сам президентом не станешь. Говорят, конюшни чистят вручную, потому что лошади не люди, у них психика тонкая. А чистка конюшен, что ни говори, удовольствие специфическое.
В животе так заурчало, что я бросил удивляться странностям молодежи и пошел подкрепиться.
В этот день я наметил визит в корпорацию «Вид», куда время от времени сбываю свои шедевры, что и служит мне основным куском хлеба. Проспал я почти до часу, и в редакцию приехал уже после обеда. Когда я вошел, Михаил не закричал, как обычно: «Ты еще жив?», только покосился на кубик в моих руках и сказал:
— А, Александр. С тобой главный хотел поговорить, иди прямо к нему.
— О чем? — удивился я. Вот еще новости. — А где Сережка?
— В Туринск поехал. Иди, иди, у него спросишь. Светочка, что там у нас еще?
Пришлось идти искать главного, в кабинете у которого я всего-то один раз и был, когда сюда наведался впервые.
— Угу, — сказал тот, увидев меня. — Присаживайся. Вот что, я бумажную волокиту сократил, как мог, направление готово. Конечно, от медиков никогда не знаешь, чего ждать, но ты-то тесты без проблем пройдешь, я думаю. Может, даже сегодня успеешь.
— Погоди, Степан Геннадьевич, — сказал я оторопело. — О чем вообще речь-то?
— Берем тебя в штат, — сообщил Степан. — Я думаю, против не будешь? Не все же тебе в куклы играть.
— А почему так вдруг? — спросил я сумрачно.
— Прекращаем выпускать маленькие вирты для проката, переходим целиком на многоролевые, многовариантные. В одиночку тебе такое не вытянуть, да и техника нужна. Рассказать кому, как ты ваяешь, на древнем рекордере, без эмпатографа... Нет, извини, ты молодец, конечно, но это зрителю на смех.
Вот такое предложение я получил. Безусловно, лестное. Я представил, как еду через освещенный радостным утренним светом город. Или, наоборот, сквозь сырой, пахнущий дождем, еду мимо домиков и стриженых лужаек и через разделяющие районы полосы лесопарков, разгоняя с дорожек отругивающихся белок и сорок. Хотя о чем я, я же перееду в общежитие корпорации для тех, кто не успел жениться — тут близко, и моими соседями будут ребята, с которыми я давно на короткой ноге. Женатых тоже всех знаю, не только Серегу, знаю даже, как зовут жен и детей. Вот и буду видеться с ними каждый день, и заниматься любимым, увлекательным делом, — выдумывать и записывать вирты. Не целиком, как раньше, определенную часть. По утвержденному кем-то сценарию. От звонка до звонка, по девять часов в день.
А картины буду писать по выходным, как и делают, кстати, все нормальные люди.
Совсем близко от меня, за открытым окном, качалось на сосновой ветке покинутое мелкой пичугой гнездо. Я смотрел, как оно качается, и на сосны дальше, и туда, где кончались сосны и начинались поля и теплицы. Я думал, что хотя для городских уборочных бригад я стар, зато начинается лето, а летом набирают сельскохозяйственных рабочих — без всяких тестов, всех желающих, и даже неплохо им платят. А если я проработаю лето, зиму как-нибудь продержусь.
— Ну что? — спросил Степан, когда я перевел взгляд на него.
— Давай не так сразу, а, Степ? Я подумаю.
— Думай, — согласился он. — Только быстрей. Чтобы включиться на этапе сценария. Ты знаешь, мне твой стиль всегда нравился, нестандартный стиль. И пейзажи отличные. Вот музыку чужую берешь, и правильно. Так и надо. Только ты побыстрее решай.
Я поднялся, засовывая в карман свой никому не нужный кубик.
— Звони, как надумаешь, — сказал Степан мне вслед.
Конечно, я просто лентяй. Великовозрастный обалдуй и самодур к тому же. Нравится мне, видите ли, тасовать судьбы героев и решать самому, как все должно кончится. Нормальный мужик пришел бы в восторг от предложения, сегодня же пришил бы пуговицы — знак корпорации. Есть сейчас такая мода — форму не надевают, обходятся фурнитурой, бляшками-пряжками, нашивают на обычную рубашку пуговки. Смешные такие пуговки, веселые, из яркой пластмассы, с символикой — у кого поварешка, у кого детская мордочка с соской, у кого клизма... Шучу, не клизма. У врачей значков много, например, у патронажных — градусник. А у моих ребят из виртуальных развлечений — конус света из старинного монитора.
Я спохватился, что таращусь на стоянку велосипедов, разыскивая свой — забыл, что приехал, для быстроты, подземкой. Через несколько минут опять пришел в себя, уже пройдя мимо входа в подземку. А когда вышел из подземки, из закусочной на углу неотразимо потянуло жареным лучком и свежим болгарским перчиком, и я решил подумать о проблемах позже. Опять-таки, нормальный мужик не стал бы наедаться, чтобы разогнать стресс, зашел бы вон хоть в бассейн. Бассейн был рядом, как раз через дорогу, с открытым уже выходом к озеру — для любителей майской бодрящей воды. Ну а у меня, чем тяжелее в желудке, тем легче на душе.
Я решительно толкнул дверь. И уже сделав шаг внутрь, наткнулся взглядом на кучу скейтбордов, — очень удобных для передвижения, если ехать недалеко, со скейтом легко переходить с дорожки на лестницу, а лесенок у нас в городе много. Был час, когда молодые мамочки отправляются пообщаться с подругами, по традиции подкинув малышню бабушкам и прабабушкам. Сегодня мамочки отчего-то не пошли на фаэрбол, а решили перекусить, как и я.
Коллекция женских глаз уставилась на меня, и я постеснялся развернуться и уйти, хотя еда на глазах у зрителей — не самое большое удовольствие. Как мог непринужденно я поздоровался, прошел к стойке и выбрал спагетти. Так и есть — все продолжали наблюдать, как я накручиваю макароны на вилку. Каково? Аппетит превозмог, и я в один миг вылизал тарелку. Почему в этой забегаловке такие крошечные порции?
— Еще что-нибудь? — улыбнулся парень на раздаче. — Хотите попробовать дабур? Это бесплатно, потому что новинка.
Дабур больше всего напоминал металлические стружки, политые машинным маслом.
— Спасибо, — отказался я. — Мяса у вас сегодня нет?
— Сегодня только четверг, — сказал он укоризненно. — Зря отказываетесь, дабур почти всем нравится.
На вкус бесплатный дабур был не лучше, чем на вид.
— Александр любит... изыски, — ехидно сказала одна из мамочек. Слово «изыски» она произнесла непередаваемым тоном. Я эту девицу помнил, еще недавно они с мужем какое-то время жили в общежитии, где я обитал по сей день.
— Он нам рассказывал...
Кровь прилила к голове. О чем я там рассказывал? Надо мне было болтать обо всякой всячине с ее мужем.
— ...как делать соус майонез и готовить фаршированную курицу, — закончила Лариска. Кровь вроде бы отхлынула, я, как дурак, ковырялся в тарелке, давая себе зарок: не есть впредь с кем попало. Вот Лариске не повредило бы съесть что-нибудь пожирнее, вон коленки торчат, не прикрытые шортами. Костистые коленки, как у орловца. Лариска аристократично ковыряла ложечкой пшенную кашу с тыквой, остальные с видимым удовольствием наворачивали пресловутый дабур.
— Лариса, отстань от человека, — вмешалась ее соседка. Лариска смутилась и заговорила о другом. Но любопытные девчоночьи взгляды давали понять, что я не перестал быть зрелищем. Я не просто лоботряс, я еще и извращенец.
А раз все равно извращенец, съем еще что-нибудь.
— Привет, — сердечно сказал знакомый голос. Улыбнулись серые глаза, в уголке правого — карее пятнышко — таких глаз больше нет ни у кого.
— Маринка, ты разве сегодня работаешь?
— Светку подменяю.
— Ну, как жизнь? — спросил я, не зная, что еще сказать.
— Идет. Брат вот у меня родился.
— Как, еще один брат? — от удивления я почувствовал себя почти свободно. — Нет, правда? У тебя ведь уже есть один? Сколько ему?
— Тринадцать. Мама счастлива, что опять мальчик. А раньше все хотели девчонок, помнишь?
— Помню, — согласился я. — Как это твоим родителям вздумалось опять завести ребенка? Нельзя же так часто.
— Никто же не запрещал. У тебя ведь тоже брат есть?
Младший брат у меня есть, но с родителями не такие замечательные отношения, как у Маринки. Они, эти отношения, довольно прохладные с тех пор, как после окончания школы мне прислали приглашение из кораблестроительного института, а я уперся — хочу в художественную школу. Марине я об этом сообщать не стал. И от новой порции спагетти отказался. При виде Марины я всегда невольно вспоминал, что девушки любят спортивных и стройных. «И политически грамотных», всегда некстати вспоминалось мне. А не таких, которые под водой не могут пробыть больше минуты... вот поставили бассейн напротив кафе. Неужели для того, чтобы выходящие из него сразу наедались?
Думать о макаронах я перестал, — вдруг заболел живот. Некстати. Это было не в первый раз, но все-таки противно.
Впрочем, отправляясь домой, я об этом уже позабыл и собрался заскочить в магазин, разжиться чем-нибудь поинтереснее овсянки. Вот только досадно, что теперь нужно экономить деньги. Еще я тогда подумал, что никогда не продам Марион, пусть картины остались моим единственным источником дохода. Даже если мне придется весь год носить единственные брюки и питаться в бесплатных детских кафе, или в привокзальном буфете, где подают бурду не лучше дабура.
Поглощенный этими мыслями, я и наткнулся на милиционера. Милиционер не спеша катил на роликах мне навстречу и задержал на мне пристальный взгляд. Я его тоже прекрасно помнил. Дня четыре назад в центре я чуть не врезался в грузовик, милиционер указал мне жезлом на обочину, а когда я послушно подъехал и остановился, очень сурово велел подождать. И как только он отвернулся, я просто сбежал, ну не было у меня времени и сил выслушивать получасовую нотацию. Вчера я снова увидел его у своего родного перекрестка и самым постыдным образом свернул в сторону, плохо притворяясь, что не узнал его. А теперь столкнулся нос к носу.
Я покорно остановился, приготовляясь к расплате по всем пунктам, но меня снова резанула боль в животе. Она сместилась вправо и стала сильнее, заставив забыть о детских страхах.
— Вам нехорошо? — участливо спросил милиционер, подъезжая. — Идемте туда, на скамейку.
— Не надо, я сам, — я слабо сопротивлялся, но он не отставал, и, усадив меня, велел дожидаться его с машиной. Я бы с удовольствием удрал домой, но мне действительно стало плохо. И к тому же страшно. Я в жизни не слышал, чтобы у человека болел живот.
Милиционер действительно вернулся с машиной — помню, я еще удивился, что это не медицинская перевозка, а милицейский электромобиль старинной серо-синей раскраски. Очень отчетливо помню приемный покой и полосы солнечного света на чистых досках пола. Дежурившая там тонкобровая медсестра требовательно допытывалась: «Вы ранены? Покажите, где». Проклятая боль как раз стихла — наверно, от позорного страха, стала глухой, как воспоминание. От стыда, что я попусту встревожил столько людей, я смотрел не в глаза девушки, а на значок с изображением гепарда, которым она сколола жабо блузки. И объяснял, что не ранен. Мужской голос за дверью изумленно спрашивал: «Боль в животе? У мужчины? Взрослого?», меня заставляли раздеться и укладывали под диагност, брови врача, на этот раз одетого, как положено, в халат, медленно ползли вверх, а челюсть, наоборот — вниз. Новый голос, юношеский, удивлялся за стенкой: «Наркоз, как сто лет назад? Да что вы, Артемий Николаевич!».
И уже окончательно перетрусив, я плохо запомнил ослепительный блеск операционной, куда меня повезли на каталке.
Когда я проснулся, за окном палаты сиял солнечный день, мой живот был украшен нашлепкой из герметика, и чувствовал я себя слабым и сбитым с толку. Ко мне все время заглядывали медсестрички — кто со шприцем или датчиками, а иные просто так, но все смотрели с любопытством. Доктор появился после обеда.
— Ну как, пришли в себя? — спросил он жизнерадостно. — Вы, знаете ли, уникум. Приходилось мне видеть, что пациенты ведут себя, как дети малые, но чтобы так... А ну, признавайтесь, когда последний раз делали прививку искусственного иммунитета?
Ходить по поликлиникам я, действительно, не любитель. Пришлось признаться, что укол ИИ мне делали еще до окончания школы.
— А в институте? Ну и что, как не окончили? А при приеме на работу? Вы что, нигде не оформлены постоянно? Ну и дела!
Доктор смотрел на меня с неподдельным восторгом.
— Да, пришлось с вами повозиться. Надо же — аппендицит! В историю медицины войдете, гарантирую. Но, молодой человек, ведь нельзя же так! До перитонита докатились, а в следующий раз что будет? Энцефалит подцепите или банальную пневмонию?
— Виноват, — покаялся я.
— То-то, виноват. Вот придется вам у нас задержаться на пару дней, это вам наказание. Вакцину для вас так просто не составишь, придется в несколько этапов. И заживление понаблюдаем, раз уж вам приспичило сделаться сенсацией.
В больнице было неимоверно скучно, пусто и чисто. И очень удручала медсестра с требованием непременно соблюдать больничный режим, как тяжелобольному. После невкусного обеда я вернулся в палату и лег, сделав ей уступку, и от тоски заснул. Когда проснулся, был уже светлый вечер, в который так хорошо быть где угодно, только не в больнице. В новом порыве скуки я зашел в комнату для выздоравливающих, и — надо же! — там были двое пациентов.
— Заходите! — приветливо заорал парень немногим старше Сашки, завидев меня. — Здорово, что вы пришли, а то Феликс в фу-кросс не играет. Давайте партию, а?
Феликс, мужчина лет пятидесяти, застенчиво улыбнулся и поправил больничную распашонку.
— Александр, — представился я.
— Арсений, — радостно согласился парень. — Ну давайте, а?
От безделья я согласился. Феликс, устроившись в кресле, следил за мельканием фигурок, как котенок, разве что лапу в сетку не совал. Я проиграл, быстро и позорно.
— Еще раз? — предложил Арсений. Я покачал головой. Феликс смотрел на меня с сочувствием.
— Интересная игра, — сказал он. — Трудно научиться?
— Если вы блистали в школе познаниями в интуиционной логике, раз плюнуть, — сказал я кисло. — Блистали?
— Не блистал, — признался Феликс.
— Ну давайте еще разок, — уговаривал меня Арсений. — Все равно делать нечего. Озверели медики, уже во время сна какие-то показания снимают. У вас тоже профосмотр?
— У меня аппендицит, — заявил я. Арсений поднял брови, видимо, припоминая, что такое аппендицит, но спрашивать не стал, зато спросил Феликса:
— А у вас?
— Карантин.
— Прошу прощения?
— Эмиграционная адаптация, — сказал Феликс не очень охотно. — Я уже три дня тут живу.
И он зачем-то кивнул на окно. За окном, большим, как всегда в больницах, был виден больничный дворик и одноэтажные строения, наверно, морг, или еще что-то медицинское и жутковатое. И все, дальше только зелень и покатые розовые крыши до самых стен с арками и куполами за стеной. Над куполами повисла нестерпимо сверкавшая сигарета — солнце было низко.
— Вечерний, — сказал Феликс, проследив мой взгляд. — Что-то сегодня задержался.
— О чем вы? — удивился Арсений.
— Дирижабль, — уточнил я. — Над куполами. — В нашем городе были похожие, вот уж мы голову ломали, что там. Самая расхожая версия была — лореянская база.
— Купола? — рассеянно переспросил Арсений. — Ну конечно, мы тоже... в школе... а их разве отсюда видно?
Он даже подошел к окну, но ничего больше не сказал, просто отвернулся. Феликс улыбнулся неожиданно застенчиво, и я невольно в ответ.
— Я бы в шахматы сыграл, — сказал он. — Доска есть, а фигурок почему-то нет.
— Может, у медсестры? — сказал я. — Давайте узнаем.
В дежурке медсестры не было. Мигал не выключенный монитор, на мониторе светилась не чья-нибудь, а моя, Лазарева Александра Борисовича, история болезни. Естественной реакцией было подойти и немедленно все прочитать — с любопытством и опаской, но текст был обычной медицинской белибердой, невразумительной и потому нестрашной.
— Последняя прививка ИИ... так... не проводилось СПС... Ну и что это за СПС? — Спросил я сам у себя.
— Стимуляция профспособностей, — объяснил Феликс прямо мне в ухо. Я и не слышал, что он тоже подошел. — Значит, вы тут дня на четыре застряли. У меня эти ПС два дня только выявляли.
— Понятно, — сказал я.
— Если вы за последние десять лет ИИ не прививали, придется с нуля начинать. Ассоциативные связи всего лет десять как стали формировать.
— Ассоциативные связи? — удивился я. — Прямо из нейронов которые?
— Ну, может, не прямо, вмешательство в мозг запрещено. Не так прямолинейно, как вы думаете. Не муравьи же, люди.... Да ведь у вас это в школах изучают, кажется? В моем обязательном курсе это есть.
Он посмотрел на меня.... Виновато, что ли.
Откуда мне знать, что там последние десять лет изучают в школе!
Феликс ушел. Никогда не видел, чтобы люди так разговаривали, так что мне даже нехорошо стало.
Я ушел в палату, и чем дольше все это обдумывал, тем неприятнее мне становилось.
Ну, допустим, пик профспособностей у меня все же в области искусства. Не зря же Степа в этом не сомневался. Да можно у него и попросить защиты, рекомендация корпорации — это вам не просто так. И буду я вдохновенно ваять вирты на заданные темы, да еще с такой радостью, что раньше и понятия не имел... если только эта самая СПС проводится так, как я думаю. А если нет — буду с сумасшедшей радостью чесать лошадиные хвосты.
Я встал с кровати, на которой валялся, и переоделся из больничной одежды в свою. Потом вышел из палаты и тихонько прошел мимо комнаты, где Арсений с Феликсом, судя по звукам, резались в шахматы. И сбежал бы, но у лестницы был изловлен медсестрой.
— Куда вы? — удивилась она. — Вам гулять рано. Завтра. И переоделись, зачем? Пойдите в библиотеку или в виртуал. Новости посмотрите.
— Я за пару часов обернусь, — начал я сочинять, готовый уже сдаться и пойти смотреть надоевшую тягомотину про растущую напряженность между федерацией и лореянами. — Встреча очень важная, неделю назад договаривался.
— А здесь нельзя встретиться? — удивилась она.
— Нет, простите, но деловая встреча...
— Горе с вами, — заявила она. — Доктору-то отчего не сказали?
— Забыл, — продолжал я изворачиваться. — Стресс, знаете... недавно вспомнил.
— Идите сюда, — она потянула меня в перевязочную, заставила приспустить брюки и помахала над шрамом сканером. — Так и быть, только, когда вернетесь, ко мне загляните, ладно?
Я согласился, слегка ошарашенный. Конечно, ведь человек говорит, что ему очень надо — что же еще? Значит, ему надо, не может же он врать. И кто я после этого?
Я все еще чувствовал себя мерзко, когда у себя на кухне запивал чаем зачерствевший Лешкин хлеб. Раньше у меня тоже случались приступы совести, хотя и не по тому поводу, что я соврал. Или я раньше не врал, незачем было? Во сяком случае, лучшее средство от самокопания — работа. Я доел последнее яблоко, с удовольствием предвкушая, как уютно запру двери и разложу краски, радуясь, что я дома, а не в больнице. Буду рассматривать Марион и поправлять то там, то здесь, и в душе снова поднимется волна, как когда только еще задумываешь что-то стоящее, и кажется, что всю вселенную ощущаешь каждым нервом, чтобы поймать нужное тебе и собрать на кончике кисти. Нужно много света, чтобы донести до зрителя искорку, и неважно, картины ты пишешь или вирты.
А теперь придумали эмпатограф, и кому теперь нужны мои снопы света?
Я действительно разложил краски и долго рассматривал Марион, но работать не смог. Все казалось неправильным, и Марион тоже — от неестественной позы до выражения лица, какого не бывает у спящих. Хоть мои картины и покупают некие любители старины, но на меня при этом смотрят как на шута горохового. Никому эта мазня не нужна, даже мне, на самом-то деле. А что мне нужно — это просто пойти завтра и поставить прививку ИИ. Вот и все.
Я так и задремал, не выключив света, а проснувшись, проснулся резко, будто не спал. И вот тогда испугался. Совершенно очевидно, что мне не просто так лезли в голову все эти мысли. Первую-то дозу ИИ мне наверняка успели ввести. Так что наблюдение врача было не лишним, зря я сбежал. Интересно, что я почувствую, когда дело будет закончено? Радость обновленного тела, желание немедленно совершать? Или совсем не замечу, как меняется мир, а просто займусь настоящей работой, даже не вспомнив про свои картинки?
У меня всегда было живое воображение, и, поверьте, мне стало очень скверно, когда я представил, как орудуют во мне маленькие сволочи. Совсем не обязательно работать непосредственно с мозгом, если человеческий организм — очень тонко и точно сбалансированная химическая среда. Медики на этом собаку съели, это вам не дохленькие гормоны радости начала века.
Очень вовремя Лешка закричал мне через дверь, что меня требуют к телефону. Звонили как раз из больницы.
— Чудесить продолжаете, молодой человек, — узнал я голос лечащего врача. — Как ваш шрам-то хоть, не болит?
— Все в порядке, — ответил я.
— Хорошо, только больше не прыгайте. Сейчас вышлю за вами машину.
— Не надо, — испугался я. — Я прекрасно сам дойду. Доктор, вы все отлично сделали, и прививка уже действует.
— Какая прививка? Я вам ввел антисептический сбор, универсальный. Чтобы вакцину сделать, нужно время... в общем, ждите машину, молодой человек, и перестаньте глупить. Договорились?
Я вышел из административного крыла, злой на себя. В самом деле, интеллигент паршивый, творческая личность а ля Виктор Банев!
Лешка крутил «солнышко», перелетая с турника на турник; увидев меня, соскочил и подошел.
— Ну что? — спросил я. — Как твой пажеский корпус? Уезжаешь?
— Переезжаю, тут недалеко, — сказал он. — Приняли, Сашка!
— Поздравляю, — сказал я. — Леш, у меня там картина, помнишь, ты смотрел? Можешь ее к себе взять, если я вдруг... уеду срочно?
— Конечно, — заверил он. — Новую работу нашел? Молодец, растешь!
— Да, наверно, — сказал я сумрачно. — Спасибо.
Я все прибрал, сложил вещи, будто в самом деле собирался уехать. Из моих вещей здесь оставались краски и старенький рекордер. Марион тревожно спала, я аккуратно закрыл ее покрывалом. И вышел.
Хорошо, что Лешка обещал присмотреть за Марион.
Я не прошел через ворота, а пробрался через общежитскую студию, через сцену и кулисы — там никого не было в этот час, а вторая дверь выводила на соседнюю улицу. Не знаю, чувствовал ли я облегчение, что до настоящей прививки дело не дошло, скорей не очень в это поверил. Интересуйся я хоть чуть-чуть миром вокруг, а не только своими картинками, знал бы, как действует ИИ.
Не зря же девушки любят молодых — каких там еще? — и политически грамотных.
О девушках я подумал не просто так, в конце квартала мелькнуло облачко каштановых волос, которое я не мог не узнать. Голубой комбинезон. Маринка, как по заказу. На работу.
— Привет, — сказал я. Столкнулись мы как раз у дверей кафе.
— Привет. У тебя все в порядке?
— Да вот, — сказал я. — Убегаю.
— От кого? — Маринка заглянула мне в лицо. — Иди сюда.
Она втянула меня в каморку, где хранились тазы и тряпки, чистенькие, разоцветные, аккуратно сложенные. И мне стало не до веселья, потому что за окном, тоже очень чистым, я увидел электромобиль.
— Саш, ты чего? — спросила Марина удивленно.
— Ничего, просто за мной и правда приехали. Вон, посмотри.
— Где? — совсем удивилась она. — Нет, правда, что с тобой?
— Ну вон же машина, зеленая.
Она не видела и явно не притворялась.
— Ну посмотри же, — повторил я. Так скверно мне никогда еще не было. — Ну вон же эмблема с красным крестом и змеей. Ну смотри же. Ты хотела врачом быть. Разве уже не хочешь?
Маринка явно не могла понять, шучу я так странно или со мной что-то другое.
— Ты опять будешь меня уверять, что моя работа неинтересная? В большой команде, конечно, лучше...
— Не буду, — пообещал я тоскливо. — Марин, при чем здесь ваша команда? Ты говорила, тебе сказали на последнем медосмотре, у тебя хорошие данные, чтобы врачом стать? Что тебе, может быть, предложат переквалифицироваться через пару лет? Ведь это интересно — что-то новое?
Маринка снова уставилась на меня, потом — за окно.
— Ну, стоит машина, — подтвердила она. — Это за тобой? Ты заболел?
— В общем, да, — сказал я.
— Так в чем дело? Поезжай.
— Я не хочу, — сказал я. — Я не хочу, Маринка!
— Тогда чего ты ждешь? — изумилась она. — Уходи скорей!
Она потащила меня за собой, как послушного слона. Через зал, через кухню, через какую-то пристройку. Я не успел опомниться, как уже стоял на улице один. Не успел ни попрощаться, ни опомниться. Только кивок и — все еще — тепло чужой ладони.
Что значит «не хочу» для человека, для которого совпадают «хочу», «могу» и «должен»? Все желания ярки и исполнимы, все сделанное кому-то нужно. Подумать только, от чего я убегаю. Можно ведь и уборщицей работать с наслаждением...
Что я за урод, в самом деле. Лучше бы подумал, что между нами и вправду могло что-то быть, было бы не так тоскливо. А могло бы быть. ИИ усиливает способность подсознательно оценивать потенциального партнера. Девушки не смотрят так на мужчину, который решительно не подходит им генетически...
Тьфу.
Урод и лечиться не хочу.
Потому что в генетическом здоровье нет ничего плохого, и все, кроме меня, это понимают.
Я не пошел лечиться. Не пошел и туда, куда упорно толкали меня события, а повернул к вокзалу. Я знал, что ехать мне некуда, просто боялся решать. Куда я поеду? К родителям. Ну а потом?
— Почему же вы не дождались машину, Александр Борисович? — произнес голос сзади. — А мы вас ищем.
Мои руки закрутили за спину. Раньше, чем я успел отреагировать.
Открылась дверь машины. Сиденье было удобным, больше меня не держали. Вот как заламывают руки профессионалы. Умело, почти не больно, и не дернешься. Совсем не так, как в наших виртах.
Такое ценное для автора переживание, а мне уже не пригодится.
И уверенность, что до сих пор мне точно не ввели ничего решающего, иначе дождались бы, пока я приду сам, а не высылали специально выученных людей. Смешная радость.
А ведь эти ребята, должно быть, одурели без работы с тех пор, как прививки стали делать в некритичном возрасте. Да разве привитые родители стану возражать против прививки ребенку?
Дверь снова открылась, и я вышел самостоятельно. Сам поднялся на седьмой этаж. Но когда медсестра сказала мне, как ни в чем не бывало: в моей палате уже убрали, можете пройти туда, или на обед прямо — я повернул в комнату отдыха. Назло кондуктору: куплю билет, пойду пешком.
Представьте, там снова сидел Феликс. Арсения не было.
— Партию? — предложил он. Кажется, я был невежлив. Феликс смотрел на меня задумчиво, накручивая на палец край своей оранжевой распашонки.
— При всех достоинствах здешней охраны, она немногочисленна, — сказал он наконец. — И обед опять же. Если вы пройдете через лаборатории...
— Что? — удивился я.
— Я говорю, если вы пройдете через лаборатории, то скорей всего выйдете свободно.
— А обед? — спросил я тупо.
— Ну, что обед... хотите, скажу, что вы в туалете?
— Спасибо, — сказал я. — Но вряд ли это поможет... надолго.
Он кивнул. И хотел уйти.
— Феликс! — сказал я ему в спину. Он даже вздрогнул. — Вы-то. Вы зачем тут? Вы же эмигрировали, да? Вам не...
— Ну, я-то что... В конце концов, ИИ когда-то и создавали для лечения моей болезни. Прожить месяцы — или двести лет... — Он помолчал и неловко продолжил:
— Кстати, ваш мир довольно приятный на первый взгляд. Мне дед в детстве старинные книжки читал, про Незнайку, так вот... Правда, из больничных стен, наверно, любой мир покажется волшебной страной. Еда в вашей больнице паршивая, но привыкаю... — он замялся и все-таки пошел обедать. Я посидел минутку и тоже поднялся с независимым видом.
Через лабораторию я вышел беспрепятственно. И по городу шел свободно. Шел себе и радовался, что у нас в городе так много узких, чисто пешеходных улиц, неожиданных поворотов, ступеней, сбегающих под мост или под арку — никакая машина не пройдет. Потом вышел на открытое место. Здесь даже леса не было, только поля, и белая дорога, да еще речка блестела перед длинной сплошной стеной, как замковый ров.
Я не выдержал и побежал по дороге рысцой. Дядечка, всегда садившийся на велосипед лишь по необходимости и увлекавшийся едой гораздо больше, чем спортом. Будто решил наверстать упущенное. Я добежал до монументальной двери под большой аркой и только тогда увидел машину, которая ехала по белой дороге с нахальной неторопливостью. И забарабанил по этой двери с ужасом и обидой на свой ужас, и на себя самого, и на свой бок, который ломило.
— Ваше имя, — произнес холодный женский голос. — И не надо ломать дверь, есть же звонок.
— Лазарев Александр Борисович, — произнес я. Дыхание все еще жгло горло.
— Место рождения.
— Екатеринбург, — сказал я.
— Проживали вне уральского округа?
— Нет. Может быть, вы все-таки меня впустите?
— Согласны пройти карантин?
— Да! — заорал я.
Дверь исчезла. Последнее, что я видел снаружи — блестящая река, мост и остановившийся электромобиль, из которого так никто и не вышел.
Полутемный коридор вывел в комнату, сверкающую медицинской белизной.
— Садитесь сюда, — строго сказала женщина в белом.
Медицинские причиндалы на столике поблескивали еще более неприятно, чем мне обычно казалось. Убежал, называется. Судьба наконец загнала меня в угол и заявила давешним холодным голосом:
— Рукав поднимите.
Я подчинился молча. Не знаю, почему. Должно быть, устал с ней, с судьбой, спорить.
Мне размотали с руки грубый резиновый жгут и заявили хладнокровно, что я могу подождать вон в той комнате. Недолго, всего полчаса. Там есть и телевизор, — если, конечно, разрушающая сыворотка не подействует раньше, чем я его включу. Вообще-то она довольно быстро действует. И когда нанотела резко разрушаются, последствия обычно бывают фатальными. Нет, не переживайте, больно не будет, вы вообще ничего не почувствуете, тоже не успеете.
— Что значит — не успею? — спросил я, свирепея. — Могли бы предупредить, по-моему!
— Вы же согласились пройти карантин? Тела передаются с кровью и спермой, поэтому...
Я молча ушел в указанную комнату. Действительно, сам напросился. Не объяснили про карантин? Так сам спешил. Не нравилось тебе дома — пожалуйста. Мне показалось, руки и ноги у меня холодеют. Что-то ведь мне вводили в больнице, значит, есть что разрушать...Ничего не почувствую, значит? Черт их всех возьми!
Только злость помогла мне пережить очень паршивые десять минут (мне показалось, намного больше). Потом на пороге комнаты возник мой цербер в белом халате.
— Расслабьтесь, — посоветовал цербер заметно оттаявшим голосом. — Уже бы все кончилось. У вас, видно, нейроструктуры не перестраивались. Как это вы сохранились?
Ей действительно было любопытно. Я зловредно хмыкнул в ответ.
Мне снилось, что я заперт на острове. Проснувшись, я вспомнил: то, что я раньше считал островом — на самом деле часть большого мира. Такие карантинные посты создавались в каждом из округов, где был разрешен Эксперимент. А остров — это как раз то, где я жил до сих пор, прекрасный остров, где сбываются все желания и исполняются мечты.
Кусок большого мира мне прекрасным не показался. Запомнилась грязь, мусор в урнах и рядом, двигатели внутреннего сгорания в удивительном количестве. Запомнился напиток под названием кофе из столовой, где мы ужинали с моим провожатым. У меня был провожатый, по фамилии Бурков, работник эмигрантской службы, и еще примазавшийся к нему в качестве добровольного помощника парень, которого мне забыли представить. Я имел право на бесплатную комнату — на одни сутки, на питание на энную сумму и по истечении суток — на бесплатный полет на дирижабле в один из пяти городов на выбор.
Мы вместе поужинали в гостиничном кафе. Попробовав кетчуп и изучив этикетку, я удивился, что Феликс ругал больничную еду. Мой провожатый полюбовался на выражение моей физиономии, затем сжалился и принес мне сок, немного похожий на настоящий. Парень откровенно развлекался. Я был зрелищем, которым не мог насладиться сам.
— Это кто, твой новый подчиненный? — спросил парень бесцеремонно.
— Клиент, — строго сказал Бурков. — Иммигрант.
— Я и не знал, что грядет иммигрант.
— Я тоже, — еще суше сказал Бурков.
— Тогда как? — обрадовался парень. — Бежал? И что? Стреляли?
— Прекрати.
— Не стреляли? Гуманисты, — оценил парень. — Тогда чего бежал?
— Да так, — сказал я. — С жиру бесился.
Они дружно уставились на мой животик. Бурков мог бы и не смотреть, у самого жиру нисколько не меньше.
Бурков отвел взгляд и уведомил меня, что в течении суток я свободно могу вернуться. Потом — только на общих основаниях, как гражданин Западной России, но получить разрешение на выезд в Уральский округ я вряд ли смогу, в ближайшие несколько лет — точно. Желающих много.
— А желающих выехать много? — спросил я.
— Вы первый за последние пятнадцать лет, — уточнил Бурков.
— А правда, у вас телевидения нет? — опять влез парень в натянутую паузу.
— Уймись!
— А правда, от вас даже потом не пахнет?
— Можешь сам понюхать, — разрешил я. Парень хмыкнул в коктейль под названием «кола».
Мы долго еще сидели. Мои собеседники перешли на пиво; я тоже попробовал, не ощутив важности приобщения к моменту. Разговор стал свободнее. Говорили о способах влиять на толпу, о технических приспособлениях для промывания мозгов. О природе человека, которая делает нас восприимчивыми к любой идеологии. Кажется, Бурков все еще распространялся о тонкостях нейролингвистического программирования, когда я, измученный избытком впечатлений, удалился в свой номер.
Итак, я проснулся и восстановил момент. Момент был так себе, полный нежелания думать о том, что будет дальше, с оттенком нерешительности (сутки еще не истекли) и удивления перед собственной прытью. Комната, в которой было слишком много мебели, слишком много электроприборов, слишком много незнакомых запахов, напомнила о том, что за все это великолепие скоро придется платить мне самому. Там, куда меня отвезут, не будет бесплатных общежитий и привокзальных кафе, и работать в виртбизнесе мне уже вряд ли придется. Это мне тоже вчера доходчиво объяснили.
«Вы так дрались за свободу, и вот она ваша. Ешьте ее, о волки!»
Чаще всего выбор, который мы делаем, — лишь видимость. И эта видимость для нас слишком много значит. Я крепко держал в зубах свою свободу и никому не собирался ее отдавать.
В моей комнате был персональный терминал информсети. Я искал новости минут десять, когда нашел, даже загордился — подумаешь, не такой уж этот мир и чужой. И сразу забыл о своем достижении, прочитав несколько строчек.
Лория в одностороннем порядке разрывала договор с Федерацией Солнечной системы. Чрезвычайное положение... заявление президента... так, вот, почти в конце: начинается формирование подразделений из населения Уральского округа, Сучжоу и острова Мадагаскар.
В общем, не так уж и потрясающе. Любой политически грамотный бы даже не удивился.
И теперь неважно, стремился я к свободе, когда удирал, или просто боялся того, что со мной сделают.
Я уже шел к зданию эмигрантской службы, от гостиницы через площадь — совсем рядом, тут все было рядом. Все было тихо и спокойно в коридорах, и Буркова я быстро разыскал — тот занимался какой-то бумажной волокитой. Я сказал:
— Я использую свое право вернуться в течение суток.
Он внимательно посмотрел на меня. И ответил непонятным голосом:
— У вас больше нет такого права.
Как это нет? Сутки не кончились. И чего ради так на меня смотреть? Можно отсидеться в Западной России и не войти в первый заслон, — вряд ли долго, но можно. Можно вернуться и пробыть оставшееся время с людьми, с которыми работал, учился в школе, которые тебя вырастили и выпестовали... безусловно, отца мобилизуют. Маму вряд ли, Колька еще маленький...Неважно, какая программа гонит людей выступить за наш голубой шарик, за дом детства и мандарины под елкой, за соседку по парте. Если эта программа ускользнула-таки от внимания санитарного кордона, эту ошибку еще можно исправить. Ну, а мои страхи и нежелания...это теперь, вероятно, ненадолго.
— Ты новости не смотрел, — сказал утвердительно Бурков.
— Как раз смотрел.
— Значит, не видел. Объявлена общая мобилизация. Всех, находящихся на территории представительства, отзывают в Пермь. А дальше уж по базам... Хотя тебя-то, наверно, пошлют к уральцам. У вас же, я слышал, эксперименты проводились по адаптации и рефлексам, нельзя же тебя на пушечное мясо...
Все верно. Их нельзя, всех людей, с которыми я жил. Это великолепные воины с идеальной обучаемостью, с нечеловеческой реакцией. И идеальные камикадзе. Идеальные разведчики-ниндзя, умеющие приспособиться к чужой среде. Ну, может, не к любой, а к лореянской уж точно.
— Не участвовал я ни в программах адаптации, — сказал я Буркову. — И в фаэрбол не играл. И дабур не жрал. Так что все в порядке. Ладно, что я должен делать?
— В общем, все как раньше. Дилижанс в пятнадцать ноль ноль.
Бурков невозмутимо кивнул мне, не переставая выгребать из стола бумажки.
Все-таки хорошо, когда не нужно выбирать.
Юлия Фурзикова © 2008
Обсудить на форуме |
|
