|
КМТ
 Учебники:
Издатели:
Ссылки:
|
Фантастика 2008 Сергей Чернов © 2008 ПЕРЕПРАВА
— А что он видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу своей любовью к полётам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать всё это, взлетевши в небо хоть ненадолго.
«Песня о Соколе» М.Горький.
Сумрак — хозяин этих мест. Ущелье было полно им, как колодцы полны водой. Только высоко на камнях белая короста инея блестела, словно звёзды ранним утром. Но это — лишь исключенье. Во всём остальном — сумрак. Он серым одеялом опустился на дно теснины. Он лёг на грязный серого цвета снег. Лёг на крупный щебень и тощие плечи Морта.
Морт двигался медленно. Утро в ущелье мало отличалось от ночи. Мгла исказила мир — что там? острый выступ, валун или глубокая яма, там, на следующем шагу? Во что упрётся нога? Да и упрётся ли? Смёрзшийся щебень неустойчив — на нём ожидай худшего. Он может посыпаться вниз, по невидимому склону в природную ловушку. Да, осторожность была нелишней. И Морт шел, неторопливо передвигая ногами, опершись рукой о взмывающую вверх стену.
Морт был невысокого роста, худощавым, но с огромными плечами, отчего походил на пугало. Лицо он имел овальное, покрытое чёрными клочьями неухоженной бороды. Нос — узкий, кончик повёрнут в сторону, точно не хотел смотреть туда, куда были нацелены глаза — чёрные, глубоко посаженные с взглядом довольно холодным. Тонкие сжатые губы добавляли последний штрих к его лицу. И весь он был в горной пыли с головы до ног. От меховой шапки до подошв сапог.
Ветер свистел, заблудившись в камнях. С вершины сорвалась глыба и ухнулась о землю с громким эхом, заметавшимся меж скал.
По спине пробежали мурашки, и Морт сильнее прижался к скале. Левая рука, покоящаяся в кармане, до боли сжала матерчатый мешочек. Когда же Морт ослабил хватку, на ладони остались небольшие вмятины — острые грани камней впились в кожу. Вдруг что-то случиться? Вдруг они выпадут, потеряются?
Проклятое ущелье всё тянулось вдаль. За спиной уже исчезли несколько ответвлений.
«Иди прямо. Не сворачивай!» — Почему же он так поздно вспомнил эти слова?! Почему?!
Морт не знал. Ведь ты же не дурак, говорил он себе. Но почему? Неужто, блеск золота ослепил глаза? Золота... которого нет!
Вдруг стало темно, точно вернулась ночь. Над головой выросла крыша изо льда и снега — широкий купол готовый вот-вот обрушиться. На фоне серого неба выступили белесые клыки сосулек. Морт буквально почувствовал их над собой. Вот-вот они рухнут... расплющат, как таракана... разобьют кости... Сердце беспокойно застучало, опустившись вниз живота. Всё тело стало большим и неуклюжим, вот сейчас, когда угроза нависла над головой. Глаза прикрылись...
Ветер безумной птицей разбился о ледяную крышу. Что-то затрещало. Со свистом сорвались острые глыбы льда...
... К счастью, это случилось лишь в голове. Открыв глаза, Морт увидел светлеющее небо.
Камни хранили его.
В узком просвете над головой появилось солнце. Небо из чёрного посветлело до цвета табачного дыма. Сумрак исчез, ушёл в землю. Идти стало легче. Теперь можно не держаться за скалу. Ощупывать подошвой щебень? — зачем?
Скалы поднимались отвесно вверх: нельзя поднять голову — она слабо кружилась. Чёрные стены зияли выбоинами. Они поднимались и сужались, сужались, сужались... но никак не могли сойтись.
Солнце — холодное. Скрывшись за облаками, оно превратилось в расплывчатое пятно.
Морт оглянулся. Снежно-ледяной купол... Из-за расстояния и солнечного света он уже не казался страшным, а наоборот, был чем-то сказочным. Словно великан растянул меж скал свой снежный гамак.
И ещё — ущелье, наконец, кончилось. Вернее не кончилось, а переросло в уродливый, скрюченный лес.
Изогнутые деревья с обломанными верхушками, покрытые массой бородавок, засохших побегов, торчащих вдоль ствола, как шипы. Обледеневшие ветки, спутанные, будто стальная паутина. Рыхлые комья снега сдавливали их книзу. Лес стоял чёрно-коричневой стеной. Мертвой, точно ещё одна мрачная скала.
Морт набрал воздуха в грудь, и нырнул туда, как в озеро.
Стена поглотила его, точно голодное чудище. Хаос веток начал мять, колоть, давить. Морт двигался боком, выставив вперёд локоть, кулаком прикрыв глаза. Другая, левая, прижата к телу, в ладони — мешок с драгоценностями. С верхушек, порошит снег, забираясь за шиворот. На землю упали три костяные пуговицы. Трещали, ломаясь ветки — трещала ткань. Песцовый воротник поднят. Меховая шапка — опущена, оставив лишь щели для глаз. А древесные иглы ищут её. Один сук чуть не выбил правый, но оставил лишь красную полосу у виска. Нос — уже ободран. Ветка прошила перчатку, вошла в плоть между средним и указательным пальцами. Кисть парализовало, глаза распахнулись от боли.
Градом выступил пот. Одежда прилипла к телу. А сверху всё сыпал снег, трамбуясь за шиворот. Холодные ручьи потекли по спине...
Но вот несколько нервных рывков... и тьма расступилась.
Морт упал на колени.
Яркая белизна снега заставила прикрыть глаза. Ветер разметал чёрные волосы — шапка осталась где-то там, на ветвях — и ударил в распахнутую грудь. Морт на ощупь попытался застегнуться, но быстро понял, что пуговиц нет. Пришлось придерживать полы израненной рукой. Холод пробил до костей. Шерсть воротника, намокшая от дыхания, замёрзла и больно колола лицо. В груди родился кашель, и Морт согнулся в три погибели, словно пытаясь выплюнуть легкие.
Кашель прошёл, но покарябал горло. Морт смог поднять голову и оглядеться.
Впереди в белых наносах была река, будто хрустальная долина. Дальним берегом она упиралась в заснеженные взгорья, которые дальше превращались в пологие холмы, покрытые голыми деревьями. Слева, наоборот, вдали вставали горные пики и тянулись к реке рукава ледников. У самого берега они сливались в одно ледовое поле с большим количеством трещин и разломов, по которым летом стекала талая вода. Из этого поля тянулись к пасмурному небу бледные кручи. Облака набухли снегом и повисли над горами, холмами и чистым речным льдом, как шикарный тёмный палантин.
Так, волчьими тропами, горными теснинами, Морт вышел к реке...
Оставшись без половины пуговиц, полушубок уже не так защищал от ветра и весь пот с растаявшим снегом похолодели ещё от первых его ударов. Морта била крупная дрожь.
Подошвы коснулись льда, и ноги чуть не разъехались. Пришлось двигаться мелкими шагами. Разодранный затылок жгло от ветра. Всё тело трясло. Вот упасть бы сейчас и дергаться, кривляться... Лишь бы лёд был крепок. Да, скорее всего, река промёрзла до дна — ведь я же промёрз до костей?
Только тут он стянул перчатку с пораненной руки. На бледной коже красовалось тёмное пятно засохшей крови. От каждого движения пальцами коричневая корка лопалась, из-под неё вытекала розовая струйка. Перчатка была липкой.
Лицо стянуло на морозе. Ледышки на меховом воротнике царапали задубевшие щёки. Постепенно стали мёрзнуть пальцы ног. Холод просочился через тёплые сапоги, через две пары носков и тонкими иглами вонзился в кожу.
Спешить, спешить... Живее двигаться, чтоб не застыть, не замёрзнуть. Устоять под яростными шквалами и вперёд. Чаще наступать на носок, дабы разогреть пальцы — иначе совсем будет худо. Ледяное поле цвета небесной лазури, холмы, а в холмах — деревянный домик с большой печью и запахом еды. Огонь горит оранжевым пламенем. Зима — за дверью, бьётся в затворённые окна. От печи валит жаром, от которого хочется спать. А в воздухе аромат бульона! Густого! Горячего!
Рот наполнился слюной. Он сглотнул её. Сглотнул и поморщился, когда она прошла через саднящее горло.
Да, не таким он видел своё путешествие, когда в голове сложился дерзкий план, когда он сидел в кожаном кресле, разглядывая жёлтые, как кошачий глаз, бриллианты. Морт ликовал — ведь он уже сделал самое сложное, самое страшное... Дело за лёгкой прогулкой... Которая не была лёгкой. Она затянулась... И всё тянулась... и тянулась...
...И, наконец, Морт увидел, что идёт не туда. Впереди вставали обломки ледника.
Этого только не хватало! С подобным успехом можно топтаться на месте!
Ветер утих. Наступила тишина, и стало тепло, почти жарко. С неба, с набухших иссиня-чёрных облаков сорвались белые хлопья. Снежинки кружились медленно... медленно... Одна опустилась на встрёпанные ветром волосы, другая — на нос: растаяла, слезой стекла к подбородку. Снова зарычал ветер, и небеса будто взорвались. Мир окунулся в бурю. Снег валил жемчужной стеной. Неистовый, безумный хоровод! Вихрь! Вихрь! Вихрь! Протяни руку — она потонет в нём, исчезнет...
Волосы белые, точно в седине. Лицо — мокрое, грязь стекает тёмными разводами. Ветер бросает снег, но Морт не чувствует этого, точно снег бьёт по толстому стеклу, а не по лицу, не по красным щёкам, не по узкому носу, не по сжатым губам... Вся боль где-то за пределами тела. И пульсирующая ладонь, и саднящее горло... Тело растворилось в буре, как сахар в горячем чае. А на душе лишь одна тяжёлая, горькая мысль: Куда же ты, чёрт побери? Куда идёшь? Ведь не туда! Совсем... Совсем...
Правая нога поехала на льду. Морт увидел носки своих сапог... Тупая боль в затылке...
* * *
Веки сомкнулись.
Сначала Морт видел только красные искры, белые круги и линии. Но потом появились какие-то изогнутые фигуры... Он увидел себя в тёмно-синем халате. Лицо хмурое, изрубленное морщинами. Зрачки сужены, рассматривают драгоценные камни алой и жёлтой воды. А камни меняют форму, скачут на ладони, пляшут. И вот они уже горящие угли; над ними огонь и огонь этот в печи. Дым ест глаза и пахнет кислым вином. Из черноты гремят пьяные выкрики.
Морт очутился за столом в самом углу. Он ощутил тревогу. Как он здесь оказался? С его-то белой кожей и тонкими пальцами?
Из дыма выплыло лицо. Оно стало сгущаться... уплотняться... Узкий лоб. Напряжённые скулы. И один лишь глаз, и тот сощурен, точно плоть, рассеченная бритвой. Взгляд пронизывающе-холодный. Человек, имеющий это лицо, стар; седые волосы редкими струями ложатся на плечи. Но в нём есть сила. Она в нём, как пружина готовая вмиг распрямиться. А за спиной другая фигура — высокая, сильная. Старик укрывается в её тени.
— ...Я показал. Она одна. Других дорог нет, — старик говорит рывками, будто выталкивал фразы. Он разделяет их паузами, и те падают вниз, как глыбы с горных вершин. — Так что не суйся, куда не следует. Кончиться может плохо.
Чёрт возьми, с какой стати? Ведь не было такого разговора. Вернее он был, но совсем по-другому. Другие слова. И другой старик, и другое место.
— Мы сделали все, что в наших силах. Даже больше. Искать будут долго. И не найдут. Даже если узнают, что пропало. Будете мыть ноги в горячем вине. Мы вас скроем.
«Ты без нас — никто» — внушает единственный глаз.
«Но и мы без тебя — никто» — говорит лицо старика.
Морт попытался встать, но руки примёрзли к столу. Ноги — к полу. С обледеневших стен свесились какие-то корни и стали оплетать широкие плечи Морта.... Хотя, нет! Морт встал, но старик придержал его.
— Постарайтесь беречь себя. Вы нам нужны. Вы очень нам нужны, — рубленые фразы остались в прошлом, и в лице только одно — участие, забота.
— На этот счёт будьте спокойны, — огрызнулся Морт, — Я слышал, драгоценности оберегают своих хозяев.
— Я тоже слышал, — из-за улыбки стали видны жёлтые зубы, — И то, что они не покинут страну, в которой добыты. И то, что хранят своих хозяев, и многое и многое... Но если камушки у вас, стало быть, одному хозяину они не слишком-то помогли. Верно?
Морт сглотнул. Какая-то сила усадила его на заиндевевшую лавку. Руки стали примерзать к столу. Ноги отказывались повиноваться.
«Мы теперь повязаны одной верёвкой» — говорит хитрый глаз.
«Хотелось бы узнать, зачем тебе столько денег?»
«Ну, это уж не твоё дело!»
Грянул смех как боевой марш, как бой барабанов. Дым задребезжал, точно стекло. А за спиной старика тёмная фигура раскрыла пасть, и из неё вырвалось пламя и жуткий медвежий рёв.
Но в хаосе родилось что-то новое. И это «что-то» было страшнее всего на свете. Одна мысль. Одна фраза. Четыре страшных слова:
«Останусь ли я жив?!»
Слава, как птицы, клювом, когтями впились в мозг.
«Убьют!»
И Морт снова оказался на льду, засыпаемый снегом. Боль — тело, будто кусок тряпки. Сон мертвецов раскрыл чёрное крыло, а в голове билось страшное слово.
Сколько он спал? Не более двух минут иначе сам уже стал бы куском льдом. Всё тело оглохло, опустело, конечности отяжелели. Глаза горели, как от песка. И только в больной голове метался ужас.
Болван! Дурак! Погубили меня дешёвые книжки с их сладким дурманом, от которых захотелось — в моём-то возрасте! — приключений, азарта! А ведь в достатке всего: денег, дорогого платья. Но в какой-то момент запахло тухлой рыбой. Не хватало риска, кипения крови! Добился! Поставил на кон! Сердце сжалось: что там — жизнь или смерть, всё или ничего? Ведь был у меня выбор: жить роскошной жизнью, или пойти на риск. И что теперь?! Во что я ввязался?!!! О чём думал, когда пробирался через охрану в музее, когда, чёрт возьми, выковыривал бриллианты из серебряной диадемы?! О, Боже!.. Получилось у других, получится и у меня?! Всё было как во сне: быстро, легко, без дрожи. Как далеко это было!
Вся правда ударила в глаза, заставила корчиться в муках. До сего момента каждый шаг, каждое движение — самоубийственно. У Морта в кармане был матерчатый мешочек, в котором бриллианты. Бриллианты, за которые убивают, не моргнув и глазом... И Морт сам вызвался отнести их своим убийцам...
Нужно что-то делать. Нужно встать, двигаться, не дать себе окоченеть. В движение — спасенье. Не важно, куда и зачем...
Он встал на ноги — они точно обрубки, толстые культи. Паника отступила. Надо сделать шаг. Но в какую сторону? Всё вокруг бело от снега. Белое покрывало стало ещё плотнее. Ветер утих. Голубой лёд укрылся сугробами. Где он — Морт не знал. Дорога потерялась окончательно. Солнца не видно. Но нужно двигаться, и Морт пошел, не разбирая пути.
Если возвращаться назад, придётся продираться через полосу криволесья, которую теперь завалило снегом. И в ущелье полно снега... Нет, я этого не выдержу! Вперёд к бревенчатому домику? Там огонь, еда и... лёгкая смерть от ножа. Найти бы укрытие от снега, разжечь костёр, отогреться. Переждать и попробовать преодолеть путь до дома. Моя мебель, мой камин... Лучший вариант. Камни при мне (он потрогал левый карман). Может получиться выторговать помилование? О многом придется позабыть!
Морт одолел полсотни шагов и замер в ужасе. Волна страха прошлась по телу, разом отогрев все члены.
Снег всё падал. Изредка удавалось что-то различить впереди — призрачные очертанья гор, всего на секунду. Но вот белые шторы распахнулись вновь, и Морт увидел... его. Огромное тело. Тень среди теней. В краткий миг Морт различил: фигура облачена в белое. Толстые широкие ноги и короткие мускулистые руки, согнутые в локтях. Голова — большое пятно, растущее из плеч. Глаза не видны, но ощутим жадный взгляд, заставляющий оцепенеть.
Миг. Шторы захлопнулись. Из головы вылетели все мысли. Так Морт и стоял, не шевелясь, пока снежное покрывало не поднялось вновь. Но тут — снова Он, уже ближе, отчётливей. Грузное тело рвалось вперёд толчками. Было в этой фигуре что-то смешное, по-детски неуклюжее. И Морт стоял, заворожено вглядываясь через редеющий снегопад, как дергается в такт движению большая голова, как работают плечи — неумело, словно у толстого пуделя. Белый мех норовил слиться со снегом, но сильные рывки вновь и вновь отделяли его, создавая из белого глыбоподобную форму зверя, и он делался всё ближе, ближе... На морде уже выделилось чёрное пятно носа и вкрапления горящих глаз.
Как удивительно! Как забавно! Морт облегчённо выдохнул и поднял к небу глаза, сообразив, что перед ним не призрак в белом саване, а животное из плоти и крови. Да ещё такое большое, неуклюжее! Безобидная картина, которую можно повесить в рамку, когда на улице льёт дождь и гремит гроза. Детская картина: игрушечный белый медведь в натуральную величину. Морт был готов захохотать, но — неизвестно на самом ли деле или только в его голове — раздалось утробное рычанье...
Морт отвернулся и бросился прочь.
Он бежал от медведя. Бежал на двух палках, обрубках, двух брёвнах и лишь хруст снега и ветер в ушах говорили, что ноги есть на самом деле. Бежал, как мог, изо всех сил, без мыслей, без чувств, без сердца. Лицо застыло, как маска. В волосах болтались сосульки.
Он догонял, Морт чувствовал это. Жаркое дыханье жгло ему спину. Вот-вот... огромная лапа обрушится... свалит с ног... удавит горой мяса и спутанных жил. Так ли это? Морт не знал, он не мог видеть. В шуме воздуха ему слышался рёв, жуткое дыханье. Сердце разрывалось в груди. ...И оно чуть не лопнуло, когда Морт упал. Кожей Морт ощутил, как замедлилось время, когда он коснулся льда полами шубы. Было жарко от страха, от желания жить. По-собачьи, на четвереньках Морт оказался на ногах, уже в движении, на бегу.
Сердце трепетало, стуча, как тысяча молотков, и было страшно обернуться, увидеть... Может, он оторвался, есть секунды передохнуть? Или это остаток холодного сна? Лицо побагровело, на шее выступили вены, пот шёл градом. В боку кто-то ковырялся раскалёнными клещами. Лёгкие начало жечь, когда впереди, будто из-под земли выросли две ледяные глыбы, а между ними — расщелина, вход в ледяной лабиринт.
Как быть? Всё кончилось? Медведь отстал? Оглядеться, оглянуться... Но вдруг он оглянется, а этого момента как раз и не хватит?
А расщелина, вот она, рядом, широкая настолько, что по ней могут пройти три человека, взявшись за руки. Лабиринт... Стены изо льда, белые с голубыми прожилинами, с чёрными пятнами. И ползущая тьма вечера. Какой короткий день! Кажется, пару минут назад было утро. Лишь бы не тупик! Лишь бы не тупик!
Голова ни чего не соображала, но Морт сделал выбор... Правильный ли? Ноги сами несли его под защиту льда.
Через десять шагов стены стали сужаться.
Они мелькали перед глазами: с трещинами, с грязными разводами, с изумрудными слоями, с торчащими валунами. От основной ветви отходили другие, и Морт бросался в них, точно в омут. А потом в другие, и в ещё одни, и ещё... Лишь бы... Лишь бы не тупик! Расщелины округлые, как норы. Широкие террасы, из которых вверх растут ледяные кручи... Случалось, что ног невозможно поставить вместе, но он и там бежал, хотя и не понимал как. Проходы, стены, расщелины, камни... От бессмысленных движений ломило голову. От мельканий прикрывались глаза. И... пробежав по длинному коридору, Морт упёрся в стену.
Тупик!!!
Руки шарили по скользкой неровной поверхности. Почему?! Господи, почему-у-у?!
В этом месте видно небо. Снег кончился. Солнце, наверное, склонилось к горизонту. Небо уже темнеет, и скоро зажгутся первые звёзды, крупные и чистые — умытые снегом. Они будут подмигивать ему со своей высоты; тихо, не вмешиваясь, наблюдать, как рой всезнающих глаз.
Морт шумно дышал, но не мог надышаться. Лёгкие стонали, прося: «воздуха, больше воздуха». Утомилась каждая клетка, каждая мышца... Чудно! Просто чудно! Сначала я не мог терпеть лишения, все эти мелочи о которых не пишут в книгах. Затем холод и ночь, страх и узкое ущелье. Патом кончились припасы, начал одолевать голод. Ломился через бурелом и попал в бурю, начал по-настоящему замерзать... Можно, конечно, вернуться назад, отыскать другой путь, но зачем? Ведь всё так чудно!!! Так прекрасно!!!
В проходе появилось большое белое тело. Маленькие глаза казались двумя чёрными безднами. Медведь приближался не спеша. Он не рычал, но пасть была открыта, источая смрад.
Морт зарыдал. Из глаз хлынули слёзы. Слёзы жалости, ненависти, обиды. А в сердце — злоба, которая шипит, пенится, подступая к горлу.
Морт вытащил мешочек с бриллиантами, высыпал их в ладонь, все семь крупных, как виноград, камней, протянул их в сторону медвежьей морды.
— Ешь! Ешь, чтоб кишки твои жгло адским огнём...
Белая шерсть встала дыбом на загривке. С недовольным ворчаньем медведь стал пятиться назад, пока не исчез совсем.
Ещё какое-то время Морт сидел как статуя, ошеломленно рассматривая то место, где ещё минуту назад стояла белая туша. Затем быстро ссыпал бриллианты обратно, в матерчатый мешочек, спрятал в карман.
* * *
Морт не чувствовал холода. Это вызывало опасения, так как Морт где-то читал, что при обморожении люди перестают чувствовать холод. Но, чёрт возьми, с какой стати! Тело будто налилось силой. Плечи, огромные плечи стали распрямляться сами собой.
Морт погладил обледеневшую материю там, где лежал мешочек. Значит, не врёт легенда. И сила их благоволит мне. Не даст погибнуть.
Морт был в лабиринте. Вечерняя звезда уже горела. Из всех углов стал расползаться сумрак, совсем как в том ущелье. Впереди проход, через который Морт попал сюда. За ним целая сеть ходов, трещин и тупиков. Паутина развилок, по которым можно бродить целую вечность. В мороз, без еды, без воды. Воды... Сердце ещё бьётся — в висках. Дыханье сухое и жаркое, того и гляди, изо рта вырвутся языки пламени. Ни капли слюны — всё пересохло. Морт скомкал в ладонях снег, зажмурился и взял его в рот. От снега ломило зубы, но Морт подождал, пока он растает и, скривившись, сглотнул.
Ну-с? Что у нас дальше?
Морт повернулся — стена, о которую он ударился лбом. Она уходит вверх, расширяется. А дальше? Что-то похожее на огромный цилиндр. Монолит... темнее, чем лёд. И черные ряды аккуратных провалов овальной формы на нём.
Башня!!!
В башне зажёгся свет. Провалы окон осветились мягким сиянием так, что стали видны их витые железные решётки...
...И Морт увидел, что за ним наблюдают.
Лёгкое движение в одном из окон. Морт заметил тонкую фигуру в белом платье. Секунда — она исчезла, удалилась вглубь комнаты.
Женщина?! Плечи распрямились сильнее. Одной рукой Морт стёр с лица замёрзшие слёзы, другой стряхнул с пальто снег и наледь. Откуда она? Вероятно, её держит силой, в башне посреди лабиринта. Она страдает и ждёт, страдает и ждёт...
Мысли превратились в действие. Морт попытался ухватиться за верхушку лёдяной стены и подтянуться, но шарики льда на вязаных перчатках скользили, не давая ничего предпринять. Тогда он стянул их и ухватился голыми руками, даже не почувствовав холода. На левой ладони, там, где ветка пробила кожу, что-то больно кольнуло и, вероятно, опять потекла кровь.
Измученные мышцы напряглись. Напряглось всё тело от пальцев до спины, и Морт с ужасом подумал, что он вот-вот разорвётся на две части или кровь от напряжения проступит через кожу. От усилий появилась кривая улыбка, обнажившая желтоватые зубы. В какой-то момент он оторвался от земли, и застыл, повис на согнутых локтях. Сквозь зубы вышел сдавленный стон. На висках вздулись вены. Каким-то бычьим усилием Морт попытался перекинуть локоть левой руки наверх, а кровоточащая правая ладонь стала соскальзывать. Носки сапог забарабанили по стене. Наконец локоть оказался на вершине и Морт, пища как мышь, стал переводить на него вес всего тела. Но тут что-то затрещало, грохнуло... Перед Мортом оказалось чернеющее небо, затем стена, но уже где-то сверху, а потом — снег, в который он уткнулся носом...
Вставать не хотелось. Уже в который раз. Силы кончались. Всё — финал.
Камушки! Камушки! Камушки!
Морт вспомнил... девушка, что может быть прекрасней? Интересно, как... Что было в её взгляде? Изучала? Или любовалась? Какие у неё глаза? Голубые? И волосы обязательно черные, пышные, окутывающие лицо ореолом. Белая кожа, чистейший белый цвет. Узкий подбородок. Вздёрнутая вверх головка и маленький, слегка приоткрытый рот...
Кашель разорвал мечты. Он драл, карябал. Грудь сжималась так, что лёгким не хватало воздуха. Под рёбрами, чуть выше солнечного сплетения, встал ком, как пушечное ядро.
Когда всё кончилось Морт смог, наконец, выпрямиться. Перед ним был... Изо рта вырвалось длинное «О-о-о». Он никогда не видел подобных конструкций — не одна башня, а нагромождение всевозможных башен разных форм. Одни — высокие и тонкие, похожие на ледяные кручи, которых здесь много. Другие — приземистые и мощные. Были и такие, что выбивались изломанностью линий, изогнутостью, непропорциональностью. Некоторые имели расширения или, наоборот, в середине сужались, и непонятно было, за счёт чего держится вершина... Закручивались спиралью, точно каменные штопора. Острые шпили и ровные площадки, окаймлённые зубцами. И все эти башни лепились друг к другу, жались друг к другу, будто дети в безлюдном лесу.
В наступившей тьме всё здание точно ползло вверх, собираясь слиться со всем, что не светлее льда и снега. Да только предательски горящие пятна-окна разных форм — прямоугольных, круглых, овальных — не давали ему расплыться в обрушавшейся на землю ночи.
Небо к тому времени стало настолько чёрным, насколько бывает оно таким морозными вечерами. Крупные звёзды сияли ярко, сочно. И к их рою прибавлялись новые, совсем крохотные точки, будто наледь на чёрном полотне.
Морт оказался у арки — входа в каменную громаду. Он вдруг подумал: «А есть в этом что-то рыцарское — пройти через испытания, чтоб в потаённом замке встретить красавицу!» И улыбнулся, сообразив, что в этих мыслях есть какая-то похвала. И уже серьёзно, сжав зубы: «Я обязательно расскажу, чего мне это стоило!»
Морт сделал шаг, ноги встали на широкую ступеньку. Ему вдруг стало плохо — голова закружилась, но всего на секунду. Ещё один шаг. Ступеньки уходили вверх. Кромешная тьма. Но вот что-то стало светиться — впереди, вверху.
Он оказался в просторном, светлом коридоре. Стены разукрашены в зелёных и красных тонах кое-где прерываемых чёрными трещинами и дырами от вывороченных кирпичей. Местами их скрывали тканые ковры, развешанные по стенам. Цвет их был один — серый от пыли. Их края прогнили. Но если вглядеться в узор, восстановить линии — их живописность восхищала. Где-то на них сходились в битве две армии, катапульты швырялись шарами горящей смолы, по воздуху летели тучи стрел. Тут же, раскинулся белоснежный город, омываемый потоками семи бегучих рек, и по камням, по островам, с берега на берег прыгал косматый волкодлак, таща на плечах блеющего барашка. Здесь рос кипарисовый сад, и в тени деревьев стоял резной столик. На столешнице его лежал хлеб, и бездомно покоились крохотные бокалы. Это место тихо поёт и шепчет что-то ласковое, стол манит к себе под тень кипарисов, но желающих попасть туда нет, и хлеб от горя черствеет, а бокалы наполняются пылью и дождевой водой, как слезами.
Выбившись из общего ряда, растёт дуб, но на ветвях его вместо листьев — птицы, великое множество: малиновки, совы, козопасы, дятлы, скворцы, мандаринки, дрозды... тысяча птичьих глаз. А под деревом как-то озабоченно, негодующе восседает белобородый старик. Брови согнуты дугой, тонкий прут в его руке сам собой чертит что-то в песке. Дальше лес, по буреломам мчится тройка олений, высоко подпрыгивая, мотая головами. Им вслед уже дышат гончие псы. Крысоподобные тощие морды как стрелы направлены к оленям шеям, зубы оскалены рычаньем. Голова одного оленя повёрнута к ним, но в чёрных глазах только грусть и ничего больше... В кроне деревьев, неотличимая от веток и жёлтых листьев, прячется рысь. Когти её выпущены, терзают кору, глаза неотрывно наблюдают за сценой развернувшейся внизу: кто победит, быстрые ноги или острые клыки? У обоих есть шансы. И шансы эти равны. Дальше — море в белых полосках пены. Редкие льдины с чопорными пингвинами на них. И среди моря этого, иссиня-чёрного, ненастного, как остров — спина огромной рыбы. И на ней растут деревья, шумят поля, стоят белые домики, дымятся печные трубы. В поле, с косами и граблями, крепкие мужики в красных рубахах. Они утирают лбы рукавами, слушая, как у домов брешут собаки, и из редкого бора доноситься пенье русалок. Но вдруг тревожно кричат петухи... Не время! Вода уже по-зимнему холодна. Пора молотить зерно, тушить печи, запирать двери и окна. Огромная рыба ворочается в чёрной воде и уже уходит вглубь... Пора ложиться в кровати, укрываться одеялами и спать крепким сном до следующей весны, когда огромная рыба всплывёт вновь... Вот гигантская волна, в воздух вырывается фонтан, белая пена и всё — одно иссиня-чёрное море, льдины с важными пингвинами, чайки и пустота... А море бьётся о берег, к небу тянутся беловерхие горы. Чуть дальше — уже снег. И сами горы точно рассыпались, раскололись, а между ними глубокие теснины полные снега и утреннего полумрака. И в одной из них маленькая фигурка. Худая и невысокая, с костлявыми, широкими плечами...
Морт вздрогнул. Неужто опять... задремал? Глаза слипаются! Морт зевнул, но не то чтобы сладко — воздух прошёлся через больное горло, и Морт закрыл рот, предчувствуя новую волну кашля. Снова посмотрел на ковёр — ничего особенного: ужасно неправдоподобная батальная сцена во всю длину. И целая корка пыли. И прогнившие края.
Как холодно! Здесь так же холодно, как и снаружи. Свет! Морт будто очнувшись, ринулся на поиски его источников — где есть свет, там есть и тепло.
Факелы? Газовые светильники? Морт наскрёб во рту слюну и недовольно сплюнул. Ни факелов, ни светильников вокруг не было. Свет шёл от двух трубок тянущихся по каждой стене у самого потолка. Морт в надежде протянул к ним руки, но тепло от них не исходило. Морт чертыхнулся. Ладони совсем замёрзли. Морт сунул их в карманы — нелёгкое утешение, и перчатки куда-то пропали.
Доски, застилавшие пол, тихо поскрипывали под ногами. В какой-то момент он остановился. Голова его вздёрнулась вверх, ноздри втянули холодный воздух... Нет, показалось, нет никаких запахов: ни жареного мяса, ни слоено пирога, ни супа с рыбьими головами... Показалось.
Живот скрутило. Словно чья-то рука вцепилась в кожу и резко крутанула вокруг своей оси. Морт тяжело выдохнул. Сгорбившись, по стенке он двинулся дальше.
Коридор упрямо тянулся вперёд. Обшарпанные, двухцветные стены. Безликие ковры, пыль, паутина, светящиеся трубки. И опять ковры, и паутина, и пыль... И снова ковры... Морт зацепил один из них, и тот сорвался, точно обрушилась целая стена ... Светящиеся трубки. Выбоины в стенах. Скрип половиц. Как спасенье — резкий поворот. Два острых угла и опять тот же коридор. Те же стены: по левую руку — зелёная; по правую — красная. Глубокая трещина, будто чёрная молния. Опять проклятые ковры. Сводящий с ума скрип. Вывороченный кирпич, как слиток белого золота. Высокий потолок. Белый свет... И, наконец, дверь. Морт судорожно толкнул её... под ногами захрустел снег.
Большая комната, тёмная, пустая. Пол занесён снегом из распахнутого окна. Морт подошёл к нему — внизу была ночь и ледяной лабиринт. В первозданной черноте белыми мазками выступали ледяные кручи. А на небе миллиарды звёзд, больших и малых, мигающих, неподвижных. Морт подумал: «Ни из этого ли окна Она смотрела вниз? Нет, вряд ли...»
Боль в животе немного утихла. Морт вернулся в коридор и бережно затворил за собой дверь.
Теперь Морт шагал уверенно. Стук шагов победным эхом отражался от стен. Он вспомнил: у него есть камни — семь драгоценных камней. Камушки! Камушки! Камушки! Всё чаще стали попадаться двери, и Морт распахивал их, заглядывал внутрь, в их бессмысленную пустоту. Но ведь должно же быть что-то; тонкая фигура — как это говорят? «Точёный стан»? — пышное платье из тонких кружевов, вздернутая вверх головка... Морт думал об узком подбородке, о розовых губах...
Под ногами что-то громыхнуло. Три глиняных кастрюли! Морт тут же оказался на коленях. Он смахнул крышку... Лёд!!! Льдинки брызнули в стороны — кастрюлька разбилась о стену. Лёд!!! Он швырнул вторую об пол. Та раскололась, как спелая тыква. Третью он пнул, и та покатилась, точно мячик, по доскам пола. Всюду лёд!!!
В груди застучало сердце: громко, тяжело, больно. Успокойся, сказал себе Морт, перестань! Но сердце всё стучало, вены пульсировали. Морт прислонился к стене и зашагал, вытирая плечом её поверхность. Он распахнул дверь и хотел, было, уже закрывать её, но тут... Посреди комнаты два предмета — чёрное и белое. Морт подошёл ближе. Чёрное — Морт потрогал руками, чтоб убедиться — зала и обмёрзшие головешки. Значит, здесь был огонь. Значит, здесь были люди. Морт потрогал белое — какая-то ткань, задубевшая до состояния древесной коры.
Морт вышел. Он ликовал. Ноги несли его вперёд. Сердце ещё билось, но уже по-другому — волнующе. Ещё один поворот.
Нет, волосы могут быть и светлыми: каштановыми, рыжими. Но глаза обязательно чёрные, грустные. Белая, тонкая шея. Морт вспорхнул по лестнице на новый этаж... Открыл дверь — пусто. Открыл вторую — тоже. Дальше... Голова кружится — ну и пусть! Холод — чёрт с ним!
Морт хотел распахнуть очередную дверь, но остановился. Дверь была приоткрыта. В просвете промелькнуло что-то... что-то белое.
Морт остолбенел. Сердце заколотилось с новой силой, по телу пробежалась лёгкая дрожь. Морт вынул мешочек с драгоценностями. Надо что-то сказать, решил он, обязательно. Без слов нельзя. Сказать: «Я несчастен...»? Нет. «Я был изгнан из собственного дома, призираемый всеми». Недурно. Нужно сказать, что было со мной, чёрт возьми! «Долгий путь. Меня могло завалить в горах. Я мог заблудиться и замёрзнуть. Меня могли съесть заживо». Нет-нет, иначе: » Вот камни — семь камней. Над ними и надо мной два проклятия и две легенды. Одна гласит: камни хранят хозяев, спасают от бед. Но другая говорит: камни не покинут страну, где были добыты, и горе тому, кто осмелиться унести их. И вот я здесь. А они в моих руках. И, ежечасно, то одна, то другая пытается сбить меня с пути. Одна пытается убить меня, занести снегом, утащить ко дну. Но другая подставляет плечё, протягивает мне руку...»
Морт толкнул дверь. Тусклый свет. Столы, множество столов. Множество шкафов. Ещё несколько дверей ведущих куда-то. Пол застелён коврами, а на стенках какие-то белесые шары. И тонкая фигура в белом платье у окна...
Морт помялся — она стаяла спиной к нему. Морт прочистил горло — никакого эффекта. Волосы рыжие, огненно-рыжие! Она была немного выше Морта ростом, и это его слегка огорчило. Его всегда привлекали невысокие девушки. Морт приблизился... Платье белое, в кружевах, но белый цвет не такой яркий, он будто в пыли. Морт сделал ещё один шаг, уже не такой решительный ... А что у неё с кожей? На обнаженных плечах, он ясно видел... Морт поёжился... Это что, волосы?
Фигура в белом платье крутнулась волчком.
Морт вздрогнул.
Выпученные глаза смотрели на него. Он почувствовал, как к нему тянуться руки, длинные с вздутыми мышцами.
— Ведьма, — выдохнул Морт, пятясь назад.
Большие глаза... Какие-то искры играли в них... Щетина покрывала плоское, как блин, лицо.
— Ведьма, — простонал Морт. Руки всё тянулись к нему. Мускулистые, с сильными, как у пса, когтями, — Ведьма...
Кроме глаз на лице только рот. Большой и бесформенный, точно рваная рана.
— Ведьма!!! — выкрикнул Морт, и развернулся, и бросился обратно по коридору. Воздух загудел в ушах. Каблуки сапог выбивали дробь по деревянному полу. Что-то зашумело. Стон! Где-то за спиной протяжный, измученный стон. Всё нарастающий, твердеющий стон! Крик! Монотонный, гремящий, звенящий, дробящий ... Лоб вспотел. Пот жёг глаза, туманил зрение. Крик нарастал. Он гремел. Он бил по стенам. Свет в трубках начал мигать. Ковры срывались с петель и падали на пол мёртвыми пластами. Крик расщеплялся, заставляя воздух дрожать. Острыми иголками он вонзался в спину. Крик! Морт почувствовал, что его тошнит. Будто когтистая рука схватила за желудок и мяла его и мяла... Крик делался невыносимым, нестерпимым, убийственным. Из носа потекла кровь, но Морт всё бежал, не разбирая дороги, налетая на стены. Сверху посыпалась штукатурка и куски кирпичей. Стены начали трескаться, старые трещины расширяться, будто молнии прорезали красные и зелёные небеса. Вот уже из ушей потекла кровь. Вот-вот внутри что-то разорвётся. Желудок или сердце? Может, разом лопнут все вены, или треснут все кости? Морт оглянулся в первый и в последний раз.
Он увидел — всего на миг, но успел увидеть — неподвижная сцена, будто картина, которая должна висеть или когда-то висела в холле его дома, там, где стоит кожаное кресло. Уродливая, кричащая фигура посреди рушащегося коридора. А над ней, как скала, огромная белая туша — медведь готовый упасть на неё, смять, раздавить. Готовый свести могучие лапы и раздробить рёбра, разорвать лёгкие...
Морт отвернулся. Он увидел перед собой дверь. Пустая комната. (Пол стал проваливаться, образуя огромные дыры. Перекрытия рухнули). Тёмный провал окна и короткое, сладкое чувство полёта.
* * *
Морт лежал, распластавшись в снегу. Лицо сковал мороз. Он не шевелился — просто не мог. Одни зрачки сужались и расширялись. Он был рад... рад тому, что может видеть небо. Шлейф Млечного Пути, будто колея от небесной колесницы. Крупные звёзды. Яркая, блестящая вуаль, покрывшая безумно-чёрный космос. Несметное количество драгоценных звёзд...
Морт перевёл взгляд на еле видную громаду замка. Он был разрушен. Башенки обвалились. Всюду камни. Может, такой же камень лежит сейчас и на мне? Морт ничего не чувствовал. Он застонал.
Господи, что будет дальше?!
Над ущельями гор, над забитой в лёд рекой, над ледяным лабиринтом и разрушенным замком вставал двурогий месяц.
Сергей Чернов © 2008
Обсудить на форуме |
|
